Про вехи и прорехи

                А кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним.
       Евангелие от Иоанна, 11:10


1

Из-под лишённой порога металлической двери сочилась пахучая жёлтая жидкость. Будто рыбья кровь, обращённая магом-затейником в сладкий медовый отвар! Остро пахло спиртным. Ароматная вязкая лужица, растекаясь, внушала не приличествовавшие серьёзности обстановки мысли.

Одетый в штатское дежурный оперуполномоченный проявлял нетерпение: парЫ хмельного дурмана действовали на него расслабляюще, не позволяя сосредоточиться.

- Что же там, - злился он, - цистерну портвейна разлили?

Вызвавшая полицию бдительная пожилая соседка шустро принюхивалась к букету волнительных терпких благоуханий. Маленький живой носик, украшавший подвижное морщинистое лицо, сомневался: «Не поторопилась ли его хозяйка? Не поспешила ли с несвоевременной ябедой в органы?»

На звонки из квартиры никто не отзывался. Вскрыв замок, полицейские застыли на месте от удивления. Внутренности примыкавшего к двери просторного холла истекали вином, словно сукровицей. С десяток искорёженных ящиков коктебельской мадеры вперемешку с мускатом валялись у входа. Битое стекло плавало в озерцах янтарного душистого вина.

«Какая роскошь, - прошептала вдохновлённая старушка, - и какое расточительство!» Намётанным взглядом она выхватила из кучи битого лома два-три уцелевших сосуда. Потеснив опера, винный гурман боком проникла внутрь помещения.

Полицейские не стали задерживаться в коридоре, и вскоре в одной из комнат обнаружился свеженький труп. Худосочный мужчина в двусмысленных многоцветных трусах с безобразно торчащими из-под резинки складками рыхлого жира лежал на залитой мадерой постели. То, что именно мадерой, было очевидно, так как рядом валялась пустая бутылка с фирменной наклейкой завода марочных вин «Коктебель». Похоже, бедняга захлебнулся коварным напитком и погиб от удушья.

- Ма-де-ра, - по слогам прочитал оперуполномоченный. Низко склонившись к кровати, он старательно и скрупулёзно изучал этикетку. - Белое вино специальное с защищённым географическим указанием «КРЫМ».

- Несчастный случай или убийство, - незамедлительно констатировал напарник. Молодой полицейский, облачённый в форменное обмундирование, держался сухо и строго.

– Вызываем судмедэксперта! - согласился опер. Он разогнулся и брезгливо отвёл взгляд от студенистых барханов на животе и боках мертвеца. По ним одногорбыми верблюдами вышагивали крупные чёрные мухи.

Старушка, успевшая сбегать за верной подружкой-кошёлкой и уволочь две бутылки муската домой, всем своим видом выражала горячее показное сочувствие. На курносом испитом лице свекольным румянцем цвела готовность дать исчерпывающие, правдивые показания. А затем, не откладывая в долгий ящик, выпить за упокой души горемыки-соседа.

- Мужик был вполне безобидный, - рассказывала она, - но уж больно занудный! От одиночества, может! Как начнёт говорить, даже мне было слушать невмочь.
 
- Никто к нему не ходил?
 
- Никто! – немного подумав, добавила, - последнее время девчонка одна зачастила.
 
- Кто такая?

- Не знаю. Подросток ещё. Может, дочка.

- Проверим.

По накладной отыскали курьера, доставлявшего вино из магазина. Тот не стал отпираться:

«Привозил. Разгрузил у парадной. Наверх не ходил. Практика компании – услуг по подъёму не предоставлять! Но помню, внизу суетились парнишки. Помогали поддатому деду».

Слова работника транспортной компании подтвердились. Круг подозреваемых, если таковые потенциально и были, сузился до трёх человек: неизвестных ребят и девчонки-подростка.

Смышлёная и вооружённая специфическим опытом общения с властями, соседка не стала рассказывать лишнего. Ни того, что «дедуля» был редкостным гадом, ни того, что он пил втихаря, ни того, что ей доводилось заставать девчушку изрядно помятой и злой. Это была не её жизнь и не её забота. Если старого извращенца укокошили, то, верно, за дело. Подставлять приниженное, падшее создание, снабжая сыскную полицию ненужными уликами, она не хотела.

В просторной, богатой квартире ничего примечательного не обнаружилось. Если не считать огромной спальни с варварски исполосованным свежими глубокими царапинами полом! Израненный, грязный паркет, густо заляпанный клейкими, липкими пятнами, обращал роскошную опочивальню в чумазый притон. Картину венчал характерный душок – смрад табачного перегара, пропитавшего въедливой, невыветриваемой кислятиной всю обстановку: обои, гардины и мебель.

В коридоре напротив огромного зеркала, обрамлённого пафосной бронзовой рамой, висела фотография молодой, чем-то неуловимо неприятной особы. Находке не придали значения.


2

Эпитеты «скромная» или «крошечная» не подходили к комнате. Будучи метра четыре в длину, она струилась остатками потемневшего паркета от порога к окну. Широкая дверь, занимавшая чуть ли не всё пространство приютившей её полутораметровой дощатой перегородки, презрительно щурилась на сужавшийся до ничтожных пятидесяти сантиметров оконный проём. Пялясь в противоположную, оборудованную высокой бойницей стену, дверь франтила, нависая широкой, нескладной громадой над сжатым пространством. В нём с трудом умещались односпальная тахта, тумбочка и стул. Нехитрый домашний гардероб растекался по полкам и замысловатым крючкам, закреплённым и вбитым по всему периметру обители-кельи. Верхняя одежда и уличная обувь привычно и сиро скучали, оставленные в громоздком, неубранном коридоре большой коммунальной квартиры.

«Очеловеченная мышиная норка», - так называла своё жилище Полина – светловолосое юное чудо с худыми конечностями.

Хозяйка «игрушечного» помещения, в котором тем не менее обитала не кукла, а взрослый и вполне самостоятельный человек, в данный момент быстро и деловито мельтешила ступнями, торопясь в аудиторию Университета. Предстоял семинар по истории философии – нелюбимый никем пережиток учебного плана времён СССР. Муторность дисциплины вызывала приступы тошноты и головной боли, но пропускать занятие было себе дороже: пожилой преподаватель слыл агрессивным и злопамятным мозгоклюем. Неженатому и бездетному доценту с обрюзгшим от тайных возлияний лицом и выцветшими полупрозрачными глазами не было и пятидесяти. Тем не менее студентам он представлялся древним, взращённым мутной доперестроечной эпохой динозавром.
 
- Здорово, Плюшка! – о парту шмякнулся видавший виды рюкзак. Длинный светловолосый парень – хозяин потёртого сидора - считал, что прозвище «Плюшка» выигрышно акцентирует субтильность адресатки. Да и уменьшительную форму «Полюшка» удачно подчёркивает! – Хорошие новости!

Полина с надеждой взмахнула ресницами.

- Семинар отменили!

- Врёшь! – непроизвольный вздох облегчения сорвался с розовых губ.

- Будь уверена! «Мухомор» не придёт. Ночью кто-то поганца уделал. – Парень злорадно заулыбался. – Наверное, жертва прошлогодних экзаменационных расправ.
Лица студентов, вмиг сгрудившихся вкруг вестника долгожданной, нечаянной свободы, не выражали ничего, кроме блаженной радости.

- На кафедре только и разговоров об этом!

Оратор виртуозно выдержал многозначительную драматическую паузу.

- Разведка доносит, что смертью он умер бесславной.

Восторженное и напряжённое внимание одногруппников льстило новоявленному трибуну.
Он продолжил:

- Напился, как свинья. Пьяным и сдох.

Отмечать счастливое избавление отправились в буфет. О том, что погиб человек, никто и не вспомнил. Слишком далёким казался ханжеский облик ненавистного старика-моралиста от образа безупречной святости, присущей большинству уважаемой университетской профессуры.

Светловолосый парень искоса поглядывал на Полину. Её энергичный и доброжелательный смех, как обычно, добросовестно аккомпанировал безобидным приколам и шуткам друзей. Однако взгляд независимой и немного отстранённой девушки привычно сохранял настороженную и невысказанную льдистость. Полина всегда держалась особняком. На сближение ни с кем не шла. Споро шагая по жизни упрямыми тощими ногами, предпочитала полную независимость. Необычность и скрытность органично сосуществовали с весёлым и незлобивым нравом. Девушку окружал ореол неподдельной приветливости и бдительной чуткости. В любой момент она могла или искренне прыснуть в кулак, или внутренне сжаться.

Светловолосый парень, влюблённый в неё, искренне сострадал душевной неустроенности сокурсницы. Внутренний разлад Полины волновал его не менее пронзительно, чем теплота острых, хрупких коленей.

- Душа – не более, чем каверзы хитрых нейронов, - разглагольствовал эрудированный и циничный друг-медик, пытавшийся вразумить товарища, - а коленный сустав - примитивный набор из менисков и жил. Сочленения эти объектом любви быть не могут!

Попытки сблизиться с девушкой приводили к ограниченно-скромным подвижкам. Пару раз побывал у неё дома – по сугубо учебным делам, - поразившись скудости коммунального быта. Тесное помещение, в котором жила Полина, напоминало чемодан. Положи его на бок, перемещаться было бы возможно исключительно на четвереньках! На что жила девушка – непонятно. За исключением стипендии и мизерных денег, периодически подбрасываемых старшей сестрой, иных средств существования Полина не имела. Но и из этих грошовых доходов, бережливая девушка умудрялась высылать в маленький провинциальный городок ежемесячное маленькое пособие.
 
- На вспомоществование воспитанию младшего брата, - безжалостно подытожил студент Первого меда. Порядочный и сентиментальный от природы, он был не виноват: циничность являлась неотъемлемой частью профессии эскулапа!

Закончилась пара. Двери аудиторий раскрылись, и кафешка вмиг заполнилась жизнерадостными и нетерпеливыми ценителями крепкого чёрного кофе. Приглушённый энергичным хрустом дешёвых и вкусных французских булок, праздник был немедленно свёрнут. Выбравшись из лабиринта улыбчивой толкотни и гула азартного юного трёпа, разбойничья шумная ватага друзей-одногруппников отправилась в сторону лекционного зала.


3

Анжела училась на третьем курсе Института культуры и часто задерживалась допоздна. Профессия театрального режиссёра была её призванием, факультет режиссуры театра - воплотившейся в жизнь подростковой мечтой, мастерски поставленные и великолепно костюмированные розыгрыши – любимым коньком.

Светловолосая и худенькая, она походила на младшую сестру, как две капли воды. Но кому довелось хоть однажды застигнуть Анжелу врасплох - посмотреть ей внезапно в глаза, когда, отвлёкшись на миг и погрузившись в свой внутренний мир, она невзначай так легко раскрывалась, тот бывал озадачен. Перед ним представала кардинально иная Анжела – существо изломанное и сложное. Этот миг безобразил её, искажая лицо. Обсуждая забавный феномен, друзья легкомысленно отмахивались: все талантливые люди немного не в себе.
 
Анжела была прирождённым фаталистом. Веруя в рок, полагала, что судьба неспроста наградила её значимым символическим именем* и пыталась, как могла, соответствовать заданной жизненной функции. Девушка ощущала себя посланником, призванным дать каждому неслучайно встреченному человеку именно то, что он заслужил. Одному – успокоение и радость, другому - утеху и услаждение, а иным – расплату и кару. Однажды вычитав в Евангелие от Матфея мудрое апостольское изречение «ибо придёт Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами* Своими и тогда воздаст каждому по делам его», она жила и творила, в точности следуя библейской цитате.

Субботними вечерами, как всегда припозднившись с текучкой, Анжела бежала домой. Прохожие радовались и завидовали беспечности худенького тонконогого существа. Анжела казалась им милым домашним подростком, за которым ручейком струился шлейф легкомысленной молодости! Но это было полностью обманчивое впечатление: по воскресеньям девушка много и тяжело работала. Ей приходилось обеспечивать не только себя, но помогать сестре и матери. Музейный работник, проживавшая в городе Порхов, с окладом в семь тысяч рублей в одиночку воспитывала младшего брата Анжелы. О своей малой Родине девушка могла сказать лишь одно: «Это место, где всегда скучно».

Зазвонил телефон.

- Здравствуй, Лика*! – в трубке звучал отвратительный ласковый голос, - тебя завтра ждать?

- Как всегда.

- Вот и душка!

На работе её ценили. И следовало тщательно подготовиться к ней - сделать педикюр и убрать лишние волосы. За смену она зарабатывала достаточно, чтобы оплатить месячную аренду жилья. Доход от трёх-четырёх дополнительных «вахт» распределялся таким образом: часть отправлялась матери, часть отдавалась сестре, часть тратилась на транспорт, еду и одежду. Обучение в Институте было главной надеждой её жизни. Любые романтические отношения пресекала в корне, оставляя любовь на далёкое светлое «после».

Салон был одним из лучших. Стоимость услуг, дорогой интерьер и некое неуловимое и хрупкое единство тружеников заведения отсекали львиную долю нежелательных посетителей. Товарки по ремеслу делились позитивным отечественным и негативным международным опытом: «Русским мужикам подфартило. В Амстердаме в Квартале красных фонарей стандартный сеанс длится не более двадцати минут. Ни ванной, ни туалета. Ни расслабиться, ни поговорить. В Петербурге за те же деньги можно и душу излить, и тело побаловать».

Анжела добросовестно выполняла божественное предначертание - несла утешение страждущим мира сего и одновременно, по личному усмотрению, карала проныр, негодяев и хамов.

Месяца два назад в салон заглянула обрюзглая, жадная плоть Мозгоклюя. Девушка тотчас узнала доцента: Полина показывала его и не раз сетовала на менторский прессинг несносного «гуру». В голове у Анжелы незамедлительно возник остроумный, рискованный план.


4

Наносной, простодушный цинизм будущего работника системы здравоохранения не выдержал даже шуточного испытания, спасовав перед грубым, нелепым бесстыдством. Ошарашенные друзья совершенно случайно стали свидетелями божественной питейной благодати, сошедшей на одиозного университетского преподавателя. Богом, ниспославшим благодать, был - без всяких сомнений! - великолепный и блистательный Дионис.

Пьяный Мозгоклюй, стоя на крыльце, возвышался над царственной четырёхгранной пирамидой, выстроенной из вожделенных коробок с вином, и ощущал себя древним античным героем. Дряблость плоти искупалась величием духа. Друзья бессознательно чувствовали, что вакхический порок был к лицу Мозгоклюю, так как тяга к спиртному очеловечивала его, являясь единственной ниточкой, связывавшей неприкаянного старого сыча с миром нормальных людей.

Затащив упаковки с вином в коридор, студенты неожиданно натолкнулись на растрёпанную и подавленную Анжелу, выходившую из недр квартиры. Не поднимая глаз и не заметив друзей, она серой мышью юркнула вниз по лестнице. Покров с отвратительной тайны был сорван!

«Так вот, чем зарабатывает бедная Плюшка! - чудовищная мысль потрясла светловолосого юношу: он спутал Анжелу с сестрой.

Закипев от негодования и в сердцах переколотив все бутылки с вином, юноша прихлопнул входную железную дверь и вприпрыжку выбежал на улицу, где его дожидался молчаливый и смурый товарищ.

Мозгоклюй ничего не заметил. Обнимаясь с мадерой, он возлёг на кровать, смежил веки и впал в беспокойную дрёму. Схожее с обмороком полузабытьё было мучительным. Мелководный ручей отрывистых сновидений относил его к берегу липких сюрреалистических кошмаров. В комнате, сменяя друг друга, появлялись больные, уродливые, внушавшие скорее сострадание, чем страх существа. «Алкогольный делирий» - пришло неприятное, но отнюдь не ужасное осознание: подобные ощущения он испытывал не впервой! Внезапно суетливые мелкие твари, истаяв, исчезли. В комнате появилось нечто огромное и по-настоящему опасное. Преподаватель философии, неплохо знакомый с древнеегипетской мифологией, тотчас узнал «палача Осириса» - демоническое божество убийств и вина. Шезму* предстал в образе человека с головой льва. Клыки и грива заляпаны кровью, талию опоясывал пояс из человеческих черепов. В руках божество держало примитивный винный пресс. Одуревший от жути Мозгоклюй понял, что должно произойти. Шезму наказывал злодеев и преступников - плющил их головы в деревянном чреве варварской давильни и обращал отжимки и жижу в вино. Мозгоклюй закричал и очнулся.

У окна, скорчившись, молчаливо и тихо сидела молоденькая девушка. На печальную спину падало зыбкое колдовское свечение казавшейся розовой сквозь прозрачные шторы луны. «Сумеречная дева!» - поэтическое сравнение как нельзя лучше подходило изломанным, трогательно-женственным очертаниям тщедушного силуэта – хорошо узнаваемому абрису юной наложницы!

- Анжела? Ты ли это? – ошеломлённо прохрипел он. - Что ты здесь делаешь? В этот час?!!

«Лунная» девушка обернула к нему безглазое серое рыло и торопливо начала шарить руками по полу, ища край кровати. Мозгоклюй с отвращением и ужасом заметил, что пальцами ей служили металлические узкие спицы. Они щёлкали друг о друга, впиваясь в беззащитное тело паркета, и оставляли на досках глубокие тонкие раны. Чутко прислушиваясь, чудовище пыталось сориентироваться и определить его местоположение. Стараясь не дышать и не шевелиться, доцент недвижимо застыл. И неожиданно пришёл в себя.

Стояла кромешная плотная темень. Ночное светило укрылось упавшим на город туманом. Портьеры до капли впитали назойливый блеск фонарей. Спальню укутало густое, непроницаемое покрывало тишины. Однако в коридоре что-то происходило. Оттуда отчётливо доносились приглушённые мокрые шлепки, недовольное сопение и по-шмелиному басовитое гудение грубых, низких голосов.

- Что за злой беспорядок?! – раздались чертыхания.

 У входной двери вдруг противно и резко хрустнуло битое стекло.

- Я порезал ступню!

- Говорил же тебе, чтобы свечку зажёг!

Кто-то выругался и часто-часто задышал, раздувая мехи мощных лёгких.

- Тут кругом колкий лом и вонища! Половицы заляпаны винным сиропом!
 
Грузные шаги опасно приблизились, издевательски подмигнул язычок неяркого светильника, и мрак отступил, безжалостно демаскировав плотоядную свинью рожу.

- Да что же это такое! - запаниковал Мозгоклюй, - придёт ли конец этому шествию чудищ?!

- Придёт, придёт, - последовал быстрый глумливый ответ.

- От него несёт перегаром, как от старой коньячной бочки, - подключился к диалогу второй мужик с лицом гориллы. Давай-ка подольём горючего в этот смрадный котёл!
К Мозгоклюю, словно чёрт из табакерки, подскочила бутылка мадеры. Поперхнувшись вином, он икнул и проснулся.
 
За окном разгоралась заря. Утреннее немилосердное похмелье исступлённо звонило в колокола. Не помышляя ни о чём, кроме желания потушить пожиравший внутренности невыносимый жар, Мозгоклюй потянулся к драгоценному, исполненному любви и коварства сосуду.


5

- Антропоморфные языческие боги уступили дорогу Мессии исключительно благодаря двойственности и извращённости людской природы, - вещал с кафедры сухонький и живой профессор. - Внутренне чрезвычайно затейливое и каверзное, извне христианское учение притворно-несложное. Среднего индивида гипнотизирует абсолютная трансцендентность, освобождая его от необходимости постигать, анализировать, критиковать и думать. Ведь то, что недоступно опытному познанию, должно приниматься на веру! Пресловутое святоотеческое толкование не вписывающихся в логические рамки доктрин! С другой стороны, подкупает и внешне обманчивая простота, умудрявшаяся примитизировать умственную жизнь и духовную практику целых поколений.

Сидя за партой старинной аудитории, Полина успевала делать два дела - слушать лекцию и рассматривать вырезанные на внутренней стороне откидной крышки развесёлые факультетские надписи: витиеватые эпиграфы, поучительные эпитафии, лаконичные изречения, легкомысленные стишки и скабрёзные посвящения. Некоторые из них были свежими, другие датировались чуть ли не серединой прошлого столетия. «Красочная иллюстрация институтского и человеческого бытия», - думалось ей. Вспоминала она и устроенный в квартире пьяного Мозгоклюя жестокий ночной маскарад. Девушка не осуждала сестру. И не беспокоилась за неё. Напротив, она втайне злорадствовала, уверенная, что стойкое неприятие современной Фемидой эмоциональных порывов, ведущих к безрассудно-геройским поступкам, гарантированно затолкает паровозик маленького поверхностного расследования в глухой железнодорожный тупик. На ту же чашу весов ложились чиновничья косность и тяга к упрощению – наследие, как утверждал языкастый профессор, привитой церковью интеллектуальной лени.

И действительно, неповоротливая колымага российского судопроизводства буксовала всеми четырьмя немазаными, скрипучими колёсами. Следователь прокуратуры, флегматичный усталый мужчина, склонялся к закрытию уголовного дела ввиду отсутствия события преступления. Смерть наступила под утро. Ребята, помогавшие поднимать ящики, не могли быть причастны к происшествию. Да и как их найдёшь? Видеокамер нет, показания курьера невнятны, никто из жильцов их не видел. Безымянная незнакомка оказалась такой же ходячей загадкой. Фактически местной легендой! Старуха-соседка ничего вразумительного сообщить не смогла. Притворяясь бестолковой пьянчужкой, она умело прятала живые глаза под опухшими синюшными веками, сбивчиво и несвязно повествуя о таинственной девочке – нигде и никогда не существовавшей дочери погибшего доцента. На бутылке мадеры, найденной рядом с умершим, отыскались исключительно его отпечатки пальцев. Так что несчастный случай представлялся наилучшим вариантом из всех возможных объяснений случившегося. Запутывало дело и присутствие откровенной мистики, которую атеистическое сознание следователя бесповоротно и категорически отвергало. Возиться работнику прокуратуры с явственной дьявольщиной не хотелось. Сухая виноградная мезга, исполосованные свежими глубокими надрезами половицы паркета и следы огромных босых ног к делу отношения не имели. К тому же выяснилось, что усопший преподаватель Университета был личностью ущербной и патологической, способной на любые контакты. По этой причине наличие липких нечистых отметин в холостяцкой квартире следователь ничтоже сумняшеся списал на социальную всеядность Мозгоклюя.

- Ну, а коли его и убили, то собаке собачья смерть! – подытожил имевший несовершеннолетнюю дочь, а потому непримиримо настроенный ко всякого рода извращенцам, полицейский. Он был осведомлён о двойной жизни университетского фарисея.


6

На факультете его называли Лю. Прозвище белокурому молодому человеку нравилось. Звучавшее кратко и ёмко, оно примиряло его с экзотическим, старомодным именем. В глубине души юноша был благодарен родителям: данное при рождении имя полностью соответствовало его внешности и характеру.

«Блещет в ночи Люцифер*, Лик свой являя святой и с неба тьму прогоняя», - Лю любил цитировать известные строки из «Энеиды».

Затем пояснял: «Утренняя звезда Люцифер (светоносный, лучезарный сын Авроры) и Лукьян - однокоренные слова. Потому мы и схожи, как братья».

Сокурсники справлялись в Википедии и убеждались в его правоте.

Лукьян любил ясность во всём. Не удовлетворившись путаными разъяснениями колючей и скрытной Полины и болея душой за неё, он решил провести маленькое неофициальное расследование.

Разговор со старшей сестрой не задался. Потасканная пиратская копия свежеликой и ясноглазой Дульцинеи - так нарекал он Полину – не уделила ему и пары минут. Рассеянно выслушав, отвернулась и молча ушла. Со спины она представлялась абсолютным двойником сестрёнки. Пришлось мучиться - наводить справки у канцелярских служителей древнеримской богини Юстиции* и отправляться в глубинную полевую разведку. То есть ехать за тридевять земель в маленький старинный город Порхов, где жила мама девушек.

Город, затерянный в дебрях кондовой российской земли, встретил Лукьяна неласково - непогодой и теменью. Приютившая юношу гостиница находилась напротив древней, заложенной ещё Александром Невским крепости. Подойти к детинцу можно было по перекинутому через Шелонь мосту. По ту сторону реки Порхов походил на дремотную, тихую деревню. Деревянные дома с приусадебными хозяйствами начинались неподалёку от каменного кремля. У заборов лежала щедрая падалица: подгнившие яблоки и мятые сладкие сливы. На поросших лесом крепостных стенах, как волосы ведьмы, шевелились сиротливые ветви осин и берёз. Холодный, негостеприимный Порхов ярился - порывами ветра вгонял тоску в сердце. За поздним часом крепость была закрыта, и Лукьян решил прогуляться вдоль русла Шелони. В километре вниз по течению громоздились перегородившие реку развалины - останки старой гидроэлектростанции. Нависшая над рекой плотина использовалась местными жителями в качестве пешеходного моста. Лукьян прошёлся по бетонным перекрытиям и заглянул вниз: вывороченные внутренности сооружения выглядели двусмысленно и зловеще. Он поёжился: «Страх-то какой!»

- Нездешний? –  Лукьян обернулся. К нему обращался невзрачный, худой мужичок с тонкими, немускулистыми руками, обладавший, однако, ладонями величиной с совковую лопату.

- А скажи-ка, браток, - мужик дыхнул перегаром, - ты к скобарям* как относишься?

- Хорошо отношусь, - поспешил ответить Лукьян, - очень-очень хорошо!

- Ну-ну, - мужик покачался на пятках, помедлил и, не найдя, что сказать, не спеша удалился.

«Пойду-ка я спать», - Лукьян вытер пот со лба. Он не был напуган, а скорее вдохновлён. Устрашающие чугунные гири, заменявшие случайному прохожему обычные человеческие руки, впечатлили бы любого!

Утром следующего дня молодой человек стоял у ворот деревянного дома. Дощатая, выкрашенная в синий цвет калитка скрипнула и отворилась.

- Здравствуйте! Вы ко мне? – перед ним стояла пожилая, понурая женщина. Лицо - словно маска печали с навечно опущенными вниз кончиками губ и сеткой усталых морщин, разлитых по лбу и щекам.
 
- Здравствуйте! Я однокурсник Полины.

Дружелюбное внимание мгновенно сменилось неприязнью.

- Что Вам нужно?!

Лукьян, запинаясь, продолжил:

- У Полины сложились непростые отношения со старшей сестрой. Я хотел бы помочь… Но Анжела отказывается разговаривать. – Он замялся. – Понимаете, Полина не безразлична мне…

- Бедная, бедная моя доченька! – обмякнув, женщина по-детски беспомощно и горько заплакала.

Лукьян в растерянности замолчал.

- Нет! Нет никакой Анжелы! – продолжила мама Полины. Она ломала руки. - Анжела мертва! Давно мертва!

- Как же так?! – Лукьян растерялся. Не прошло и двух дней, как он разговаривал с ней.

 Анжела погибла три года назад! – справившись с нахлынувшими воспоминаниями, женщина стала рассказывать, - упала с проклятой плотины! Полина теперь проживает две жизни. Думает, что она и Анжела – одно существо! – женщина вновь зарыдала. - Полина больна. Серьёзно больна. И, наверное, опасна. Я не знаю, не знаю, что делать!

Лукьян стоял в остолбенении, не способный и не желавший воспринимать страшную правду: безумная материнская исповедь казалась ему паранойей.

«Какой-то немыслимый бред!» - думал он.

– И лучше бы она не слала сюда эти проклятые, ненавистные деньги! – обидные, безжалостные слова плевками летели в лицо ни в чём неповинному молодому человеку. – Какой же жестокой, бесчеловечной ценой достаются они!


7

- Порхов – это место, где всегда скучно, - не уставала повторять Полина, уговаривая сестру переехать из «маленького провинциального Петербурга» в «большой» столичный. Девушкам было доподлинно известно: дореволюционный Порхов – красивый, ухоженный и богатый - местные купцы называли «маленьким Петербургом».
 
- Вот окончишь школу, и уедем, - отвечала рассудительная Анжела.

Несмотря на статус младшей сестры, импульсивная Полина была заводилой в семье – даже мама прислушивалась к её мнению.

Именно Полина придумала роковую игру: сёстры обвязывались верёвками и исследовали укромные закутки заброшенной гидроэлектростанции, воображая себя спелеологами. Это было их излюбленное, хотя и рискованное развлечение; азартные и отчаянные, они предавались опасной забаве с подростковым щенячьим восторгом.
 
Однажды Анжелу подвёл недостаточно прочный репшнур.

Гулко бухнуло сердце. Раз, другой… как в замедленной съёмке. Овладевшее девушкой мучительное томление растянуло секунды в часы. 
 
Мгновение – и, сорвавшись с плотины, она стремительно падает вниз. Остатки вздыбившегося стального каркаса, острые штыри искорёженной арматуры, железные тяжи и громадные блоки бетона, похожие на древних гигантских земноводных с ржавой от старости кожей, несутся навстречу. С южной стороны разрушенного строения река мелководная; с севера поверхность клубится глубокими водяными воронками. В последний короткий, отчаянный миг Шелонь смилостивилась над девушкой: её тело минует руины опор и зубастые челюсти многочисленных водоворотов. Незадачливая верхолазка с мягким плеском погружается в спасительную быстрину. Полина видит, как воды Шелони смыкаются над головой сестры, и – теряет сознание. А потом снова и снова отказывается верить в гибель Анжелы: оглушённую девушку проволокло течением по донному илу и разбило о камни и старый топляк.

Летом Полина уехала в Петербург.

Поступив в Университет, полюбила, примостившись с тетрадкой в руках у гранитной ограды Невы, неспешно и с удовольствием разбирать путаные студенческие конспекты. Тёплые осень, зима и весна благоволили подобному необычному прилежанию. «Этакому спартанскому времяпровождению!» - добродушно посмеивались однокурсники. Не удивлялась и не смущалась, а скорей утешалась, если к ней приходила Анжела: с головой погружённым в учёбу, им не часто случалось встречаться.

Постепенно, с тревогой начала примечать перемены в сестре: с каждым разом Анжела становилась циничней и жёстче; проявляла назойливую, схожую с материнской заботу, а порой и странную ревность. Обращаясь к сестре, Полина в полушутку-полувсерьёз называла её «конвоиром». Одно было очевидно: роль бесшабашного сорвиголовы в их семейном дуэте Полина уже не играла!


8

В Университете и дома Полина не появлялась. Адрес Анжелы – второй ипостаси Полины - Лукьян знать не мог.

Оставалась надежда на весёлый маргинальный праздник, который в ближайшие выходные устраивался в студенческом общежитии на Мытнинской набережной. Вооружившись специфическим чувством юмора, Лукьян облачился в овчину – в ближайшем магазине театральных товаров отыскалась синтетическая овечья шкура! - и инкогнито пришёл на карнавал. Зная пристрастие девушки к костюмированным представлениям, он всерьёз рассчитывал на то, что изловит беглянку. Смешавшись с шумливой толпой, юноша с упоением погрузился в беззаботную, жизнерадостную среду. Хэллоуин был в разгаре. Длинного, смешного барана окружали такие же нелепые существа: кикиморы, ведьмы, рогатые черти. Забавные, как он, а порой и внушавшие странную робость. Особенно страшной была безликая девушка-смерть в компании трёх образин со свиной, обезьяньей и львиной головами. Потусторонние мистические существа выглядели настолько реалистичными, что не казались ряжеными. Девушка-смерть фигурой походила на Полину, и Лукьян изловчился заглянуть ей под маску. На него вопросительно уставилось раздосадованное личико хорошенькой рыжей девчушки.

- Бе-е-е-е, - глупо проблеял Лукьян.

Он не знал, что был не одинок: за докучным бараном наблюдала нарядившаяся волчицей Анжела. Бесстрастные, равнодушные глаза давно выследили Лукьяна и издалека упирались в него тяжёлым внимательным взглядом. У девушки постепенно вызревал план. В живом, артистичном уме аккомпанементом к задумке звучал ироничный недобрый экспромт – небрежно переиначенные строки из известной народной песенки:

«Жил-был у бабушки глупый барашек,
Вот как, вот как, глупый баран.
Вздумалось в Порхов ему погуляти,
Вот как, вот как, к маме зайти».

Когда дело дошло до безжалостных «серых волков», оставивших от барашка «рожки да ножки», вмешалась Полина. Анжела не стала противиться и быстро переписала сценарий.

Новое либретто задуманной ею феерии* предполагало множество неожиданных сюрпризов: буйные, разнузданные пляски клыкастых лесных санитаров, громкое овечье блеяние, задор и кураж. В эпилоге настырный влюблённый баран, сберегая конечности и костные стержни – пресловутые «рожки да ножки», - спасался, удачно сбегая от алчных, прожорливых хищников. На сцену опускался финальный занавес.

Звучали аплодисменты, и занавес приподнимался, позволяя чуть-чуть заглянуть за кулисы.


9

Действо походило на дурашливую интермедию: стоя напротив одной из Ростральных колонн, «тонконогая и ясноликая Дульцинея» корчила обворожительные рожицы. Издали влюблённому Лукьяну «рожицы» казались пронзительно-трогательными. Созерцая экстравагантную беглянку, он тщился осознать суть происходящего:

«Черновой прогон комической репризы? Или моноспектакль?»
Лукьян ошибался. Ведя абсурдный, ребяческий спор, поминутно меняясь в лице, девушка ратовала за родную Шелонь.

- Это несправедливо! – Анжела указывала на фигуры, расположенные у подножия фонарей, - среди них нет Шелони!

- Волга, Нева, Днепр и Волхов - главные реки Европейской России, - отвечала Полина. - Разве это не так??

- Я считаю, Шелонь должна быть среди них! – настаивала Анжела.

- У северной колонны - Волга и Днепр, у южной – Нева и Волхов. – Полина задумалась. - Две женские фигуры и две мужские. Какую же реку убрать?

- Днепр убрать! Он только частично российский!

- Исчезнет гармония: останутся три женские фигуры и одна мужская, - возразила Полина.

Резко обернувшись, Анжела ткнула пальцем в Лукьяна:

- Вот недостающая «гармония»! Пригласи своего Дон Кихота на вечерний спектакль! Придёт! Ведь ты для него Дульцинея! Обещаю: не трону!

В театр Петербургской Консерватории Анжела заходила со служебного входа: им пользовались исключительно артисты и технический персонал, к коим она себя причисляла. Поднявшись на второй этаж по боковой лесенке, расположенной рядом с коморкой охранника, повернула налево и направилась к двери, украшенной грозной табличкой «STAFF ONLY».

Помещение, где певцы и танцоры готовились к представлению и отдыхали во время оного, выглядело удручающе-убогим.

«Пренебрежение к безответным студентам лезет изо всех щелей!» - Анжела знала, что сцена Консерватории в первую очередь являлась ученической.

Однако отнюдь не потёртый паркет и разномастная старая мебель свидетельствовали о наплевательском отношении администрации к нуждам актёров. То были только цветочки! Туалет! Вот, что красноречиво напоминало о ежедневном советском унижении - стране немытых унитазов! Местные остроумцы не без причины грозились заменить латинскую надпись «STAFF ONLY» на нелицеприятную, но более предметную: «Осторожно! Территория грязных сортиров!»
 
Единственным светлым пятном интерьера был двухметровый кофейный автомат Kikko - сверкающая новенькая игрушка родом из Италии. Рядом с этим произведением искусства, созданным фирмой NECTA, суетился похожий на Деда Мороза колоритный мужчина с неопрятной двадцатилитровой бутылью в руках. Из желтоватого, с грязным днищем сосуда во внутренности автомата струилась жидкость. Возможно, вода. По крайней мере, зрителям сего процесса страстно хотелось в то верить! Никто не роптал: отсутствие униформы, засаленная тряпка и жуткий пластмассовый жбан приличествовали антуражу театральной изнанки! 

- Добрый вечер, дядя Вова! – Анжела и глазом не моргнула при виде чумазой бутыли.

- Здоро;во! Шоколаду налить? – «Дед Мороз» улыбнулся знакомой девчонке, - или кофе?

- Давай шоколад!

- Верный шаг! – он протянул ей стаканчик с душистым напитком, - уж больно ты, девка, тоща! – и тут же стыдливо замялся, прикрыв автомат бородой: из разверстых недр Kikko, приуготовленного для планового технического обслуживания, показались усы таракана.

Проводив Лукьяна в зал – сегодня давали застиранное, но вечно прекрасное «Лебединое Озеро», - Анжела приступила к прогону «сюрпризца». Внемля настойчивым просьбам сестры, она упразднила «зловещие пляски волков», поменяв кардинально сценарий. Друзья и подруги, уведомлённые о готовившемся розыгрыше, подбирали необходимый реквизит: подвенечное платье, стихарь и иное. Оперный бас примерял богослужебное облачение: поручи, наперсный крест и орарь – всё, что нашлось в закромах.
 
Балет подходил к концу. Зрители заученно ликовали: чёрный гений Ротбарт, вступивший в борьбу с белым принцем, бесславно погиб, злые чары распались, Зигфрид и прекрасная дева Одетта встречали лучи восходящего солнца.

Вдохновлённый увиденным и предсказуемо жаждая схожей судьбы, Лукьян, направляясь к Полине, шептал:

- Не ночи жажду, а любви! Не доли горькой, а приязни!
 
И чудо свершилось. Нежданно-негаданно ему довелось поучаствовать в репетиции маленькой сценки из весёлого театрального капустника - импровизированном обряде обручения. У кофейного автомата – главной и единственной доминанты праздника, - поправляя фату, стояла облачённая в белоснежное платье Полина. Лукьяна подтолкнули к притворно смутившейся девушке, и священнодействие началось.

«Веду себя, словно баран!» – покривил он душой: волнительно-двусмысленному капризу любимой девушки Лукьян подыгрывал с удовольствием.

Обошлись без Божественной Литургии. Наряженный диаконом бас троекратно совершил крестное знамение, вручил жениху и невесте зажжённые свечи и надел бутафорские кольца: сначала Лукьяну, осенив его трижды чугунным крестом и возгласив низко-низко:

- Обручается раб Божий Лукьян рабе Божией Полине во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Прервав обряд, ценители оперного искусства дружно зааплодировали певцу.
 
Затем Полине, затянув ниже самого низкого и снискав очередную порцию аплодисментов:

- Обручается раба Божия Полина рабу Божиему Лукьяну во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Наречённые трижды обменялись кольцами - в честь и славу Пресвятой Троицы.
Зазвучали поздравления: несмотря на преувеличенную постановочность обряда, они были искренними.

Рядом с наречёнными отрешённо, с задумчивым видом застыла Анжела: происходившее ей не нравилось. Невидимая никому, она мешкала, не торопясь уходить.

Таинство, наконец, завершилось. Крепконогий весёлый балерун позволил себе пошутить:

- Мы, такие, не евреи, - говорил он, выпрашивая кофе у дяди Володи.

- …у неё растяжка, как у меня, - обсуждая кого-то, сердился в сторонке другой, уже получивший напиток.

Запыхавшиеся, уставшие балерины стеснялись: им тоже хотелось горячего, сладкого шоколада, но нищенские зарплаты – прочь наветы о райской жизни артистов! – превращали дрянной, пустяковый стаканчик в великий искус.

Дядя Вова, разливая напитки, думал о скучном и вечном: «Почему же Россия, щедрая на таланты, так скудно живёт?»

Стоявшая рядом Полина внутренне морщилась, но по иной причине: её мучило неприятное послевкусие, появившееся вслед за разыгранной сценкой венчания. «Правильно ли я поступила, посмеявшись над Лю?» - думала она. Вспомнилось выступление надутого московского журналиста, арендовавшего театр под творческий вечер, его ошарашенный вид, когда, встретившись взглядом с ничем неприметной девчонкой, он прочёл в нём гадливость. Полина корила себя: «Я резка и надменна, словно этот индюк-политолог! Остроумный и дерзкий Лукьян рядом со мной превращается в безвольный ходячий мешок, – девушка зарделась, - потому что влюблён! Незавидная роль всех влюблённых! Надо стеречься подобной участи!»

Выйдя из консерватории, она решила прогуляться пешком. Миновав Поцелуев мост, неспешно пошла в сторону Английской набережной.

С Невы поднималась промозглая хмарь. Темнело. Холодное солнце мазало облака тусклыми закатными лучами, пачкая их кляксами нездорового клюквенного румянца. «Плеснуть бы в небесную высь пригоршню-другую оранжевой краски! - мечтала девушка, вышагивая мимо тёмных, полусъеденных дымкой тумана домов, - выбелить город светлой, нежной, радужной акварелью!»

Она перешла Благовещенский мост. Настроение быстро менялось: справа склабились сфинксы - сладострастно и хищно. Впереди тянулась вереница бесконечно-унылых каменных линий. Петербург представал перед ней истуканом - циклопическим идолом с мертвенным ликом и пристальным взглядом. Город-монстр, не скрываясь, выслеживал жертву: видел в ней чужака. «Наблюдаешь за мной?!» - выкрикнула Полина и побежала. Из ниоткуда, из мрака, из сырости узкой, глухой подворотни возникла химера – размытый ничейный фантом. Настигнув Полину, он приник к её уху и влажно и страшно шепнул:
 
- Избавься! Убей!

- Хорошо… хорошо… - с отчаянием и злостью, захлёбываясь слезами, всхлипнула девушка. Подавленная, испуганная, окружённая пустотой, она стояла посреди улицы – худая, сгорбленная, одинокая фигура.
 
Через мгновение всё изменилось. Полина исчезла. Появилась Анжела. Сильно и коротко выдохнув, она выпрямилась и пружинистой, твёрдой походкой направилась в гости к сестре - в коммунальную мышиную норку. Жёсткий прищур и циничный оскал уродовали девушку, придавая ей сходство с той самой особой, чей портрет Мозгоклюй легкомысленно разместил в коридоре напротив зерцала, обрамлённого пафосной бронзовой рамой.


10

Красное, покрытое оспинами лицо напоминало свежевзрытую пашню. Хотелось прикрыть его тряпкой, засеять газонной травой, кукурузой, цветами или облагородить люпином: известно, что это растение-сидерат восстанавливает почву. Глядишь, со временем ранки на коже исчезнут, и бесплодный, истоптанный выгон превратится в цветущий ромашковый луг.
   
- Век живи, век учись - смуряком отемнеешь, - вздохнул Агафон - полноправный владелец испаханных щёк - и тотчас пояснил, - на жаргоне офень, бродячих торговцев, сие означает: «Век живи, век учись – дураком помрёшь».
Он только что провалил зачёт и притворно грустил.

- Ничего, пересдашь, - утешали его.

Будущий языковед – неловкий, топорно сложенный парень – не расстраивался. Походивший на большую покладистую обезьяну, он, по-звериному морщась, заразительно улыбался. Крупные белые зубы теснились во рту, как куски рафинада. «Смахивает на сластёну-гориллу, набившую сахаром пасть», - решила Полина и призадумалась. Она не в первый раз отмечала изящную, полную странного обаяния неуклюжесть сокурсника. Сдобренная отчаянной, почти карикатурной некрасивостью, она представлялась печатью особенной, редкой породы.

- Всенепременно! – ответствовал тот, - хоть смуряком и отемнею, но учиться-то надо! – и смеялся.

Сдав зачёт, Полина не спешила уходить - исподтишка посматривала на экзотического одногруппника. У неё появилась задумка - странная, двусмысленная просьба, с которой она могла обратиться только к человеку деликатному, лишённому предрассудков и индифферентному к ней. К тому же достаточно страхолюдному, чтобы уметь внушить страх. Перед ней стояла непростая задача. Девушка была искренне встревожена: участились мучавшие её со времён несчастного случая на плотине провалы памяти, и исчезла Анжела. Вместо неё приходила какая-то тварь – похожая на сестру, бесполая серая тень. Было ли это назойливое существо мороком, грёзой, фата-морганой или будничной, еженощной реальностью - Полина понять не могла. Справиться самостоятельно с навязчивой гостьей - не слушать мешавшие спать, смущавшие душу тихие, паутинные нашёптывания у девушки не получалось. Ей нужен был сторож – надёжный охранник, сдержанный и тактичный, способный совладать с таинственной визитёршей.
 
Через час, затерявшись в извилистом лабиринте старинных университетских аудиторий, Полина – осторожно, наощупь - приступила к беседе с некрасивым, но практичным и умным сокурсником. Озадаченный неожиданной оказией, сулящей целый ворох различных проблем, Агафон внимательно и пристально разглядывал девушку.


11

«Лежать, обнимаясь с горячей трубой - безграничное тихое счастье! - по иззябшему телу бомжа пробежала мучительно-сладкая дрожь. – Эх! Валяться бы так без конца!» Бомж любовно погладил металлический стан палящего стояка, по-матерински заботливо гревшего дом. Благодаря его жарким округлым рукам, протянувшимся от теплоэлектроцентрали, невзрачный закут обычной лестничной площадки превращался в удобный ночлежный приют! Устроившись впритык к вожделенному брюху раскалённой кишки, бомж погрузился в блаженство. «Лучшей подруги на несколько сонных часов мне никак не найти!» - укачанный волнами приятного полузабытья, он прикорнул к батарее и наслаждался покоем – безмятежно дремал. Привиделась девочка-зорька. Косички скользили по юным плечам, и вся была светлой и ладной. И он был такой же – ни разу никем не целован!

Пробудился от зуда: нестерпимо чесались костлявые бёдра и впалый живот.

- Проклятые вши! Всё тело изгрызли кусачие твари! - ругнулся он вслух, прислушиваясь к голодным белёсым вампирам, вольготно гулявшим в нательном белье.

- Содрать бы исподнее и выбросить прочь! Да без зимних кальсон и рубахи издохну!
Бомж припомнил слова небезызвестного литературного персонажа по имени Захар* и позавидовал тому. Рассудительный слуга Ильи Ильича частенько говаривал: «Клоп мил: как же быть без клопа, с клопом и спать теплее».

«Где клоп, там и вошь», - махнув рукой, утешился бомж и мгновенно уснул.
После полуночи из объятий морфея его неожиданно вырвала иная напасть: стук железных дверей и тяжёлый размеренный топот. Через мгновение вниз по ступенькам, громыхая ботинками, пронёсся похожий на орангутана человек.

«Лешак?» – бомж протяжно и громко зевнул: удалявшиеся ритмичные бабаханья убаюкивали его. Решив не противиться подступавшему упоительному беспамятству, он отвернулся к трубе, хладнокровно отдавшись во власть романтических грёз.

Выбежав из парадной, Агафон остановился. Было ненастно - холодные струи дождя остужали пылающий мозг, но в голове двухпудовой чугунной кувалдой продолжала стучать тревожная мысль: «Девушка не в себе!» Он сознавал: роль преданного оруженосца «Дульцинеи» позорно провалена. «Образ бесстрашного странствующего рыцаря, - констатировал Агафон, - нетипичен для моего амплуа!» Скептически осмотрев своё отражение в луже, добавил: «Подобные подвижнические миссии не приличествуют карикатурному слепку с Санчо Пансы!»

В поисках правды он решил обратиться к Лукьяну - Дон Кихоту Полины.
Утром следующего дня в полуподвальной кафешке филфака «в обстановке строжайшей секретности», как метко сострил Агафон, состоялась короткая, драматичная встреча.

- Припоминаешь отрывок из «Вия»? - издалека начал несостоявшийся Санчо Панса, - в котором Хома Брут читает отходную по панночке?

- Припоминаю.

- И как эта самая беленькая да молоденькая панночка превращается в ведьму и губит злосчастного бурсака?

Лукьяну понемногу становилось не по себе.

- Не надо прелюдий! – сердито потребовал он.

- Хорошо, - и презрев щепетильность, Агафон резко брякнул: - Полина чего-то боялась - попросила меня постеречь её сон!

Уловив болезненную реакцию одногруппника, поспешил пояснить:
 
- Причин беспокоиться нет! Выбор пал на такого, как я, - Агафон криво усмехнулся, - исключительно по причине «внеземной красоты кандидата»! Стопроцентная гарантия отсутствия личных мотивов! Плюс надежда отвадить кого-то!

- Кого? - дурное предчувствие медленно завладевало Лукьяном: он начинал догадываться, о чём, вернее о ком говорит Агафон.

- Того или Ту, кто ей досаждает ночами!

После паузы выдавил из себя:

- Пробудившись, Полина пыталась меня задушить! - бордовое лицо одногруппника, покраснев ещё больше, стало тёмно-пунцовым. – Но - клянусь! То была не она! Поверь мне: какой-то ментальный гельминт поселился в твоей Дульцинее! Какая-то ведьма!

- Анжела! – выдохнул Лукьян. Всё сходилось!

- Не знаю, о ком ты, - Агафон замялся, - но советую срочно принять превентивные меры! – ему искренне нравилась «Дульцинея», прямолинейная и немного несовременная девушка; ей хотелось помочь.

Поразмыслив с минуту, с выражением, почти нараспев произнёс:

- Мыслишка одна прилетела… на бедовую головушку села…


12

На джутовом коврике в позе сфинкса лежала женщина лет сорока-сорока пяти. Коротко стриженая, моложавая, с несколько покровительственным и даже сочувственным взглядом.

«Похожа на профессоршу, снизошедшую до короткого разговора со студентом-первокурсником», - подметил Лукьян.

- Прошу! - она предложила войти.

«Принимая гостей, занимается йогой! – внешне оставаясь невозмутимым, Лукьян удивился. - Недаром Агафон называл её эксцентричной чудачкой!»
 
– Задам два вопроса, - женщина, не стесняясь, разглядывала симпатичного белокурого визитёра, - вернее, один. Второй - если таковой, конечно, случится! - станет естественным продолжением первого.

Уловив проблеск замешательства в глазах юноши, она засмеялась:

- Я не сфинкс! Не чудовище в образе льва с женским ликом - не гублю недалёких людей! Не моё это дело! – последняя фраза прозвучала двусмысленно. - Сумеешь найти остроумный ответ – продолжим беседу. Не сумеешь… - она замолчала и красноречиво махнула рукой в сторону широко распахнутой двери.

- Попробую, - кашлянул Лукьян и снова подумал: «Точно! Большая оригиналка!»

- Подойди к столу.

Лукьян оглянулся: в комнате стоял небольшой секретер. Приблизившись, он увидел разложенные на нём репродукции. Их было три.

- Что между ними общего? – это первый вопрос.

Лукьян задумался: «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Так, это просто. Теперь следующая. Эту картину он тоже мгновенно узнал: в Эрмитаже недавно прослушал курс лекций. «Ночная терраса кафе» Винсента Ван Гога. Дальше вещь незнакомая. На ней был изображён пьянчужка с увесистым носом в окружении груды бутылок. А вот это мудрёно! Что может быть общего между настолько разными композициями?!»

И вдруг его осенило. Он вспомнил: в картине Ван Гога заложен мистический смысл – отсылка к работе да Винчи! Официант на террасе – Христос, двенадцать клиентов – двенадцать апостолов. Переведя взгляд на третью репродукцию и уже предвкушая успех, лихорадочно пересчитал беспорядочно скучившиеся перед носатым пьянчугой сосуды - их оказалось двенадцать!

Лукьян усмехнулся: «Странноватая шутка!» Но вслух произнёс:

- Их объединяет сюжет – на всех репродукциях изображена тайная вечеря.

- Правильно, - подтвердила женщина. – Молодец! А теперь укажи мне Иуду! На каждой из этих картин!

С первыми двумя сложностей не возникло. Лукьян, как и многие, помнил: на фреске да Винчи Иуда Искариот сжимает в руке кошелёк. В нём тридцать сребреников! На картине Ван Гога предатель – посетитель, покинувший ужин! Он стоит в проёме дверей. Но как отыскать среди кучи чумазых бутылей того - или ту? - кто отвергнул Христа?! Любой из нечистых сосудов достоин назваться Иудой!
   
Пауза затягивалась. На лице женщины начинало проступать выражение холодной насмешливости.

Лукьян не спешил - наклонившись к столу, обследовал каждую мелочь. Донельзя мешал нос кутилы – постоянно притягивал взгляд. Но он-то и выдал Иуду: уткнувшись в одну из бутылей, нос отчаянно, горько грустил! Этикетка гласила: «NON-ALCOHOLIC». Обманный, воистину подлый - иудский сосуд!

- Иуда! – воскликнул Лукьян. И вновь повторил: - Иуда! Вот эта бутылка – Иуда!
   
- Браво! – женщина отреагировала мгновенно. - Ты неглуп - способен увидеть смешное в серьёзном!

Она прикрыла глаза - припрятала их от Лукьяна. И продолжила длинной цитатой - отрывком из евангелия от Луки:

- «Когда же вышел Он на берег, встретил Его один человек из города, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах.

Он, увидев Иисуса, вскричал, пал пред Ним и громким голосом сказал: что; Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? Умоляю Тебя, не мучь меня.
Ибо Иисус повелел нечистому духу выйти из сего человека, потому что он долгое время мучил его, так что его связывали цепями и узами, сберегая его; но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни.

Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион, - потому что много бесов вошло в него.

И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну.
Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил.

Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло».

Медленно приподняв веки, женщина благодушно усмехнулась:

- Свиней у нас нет! – она развела руками. - Анжеле дорога одна - в человека!
Глаза её гипнотизировали – васильковые, сладкие! 
 
«В человека? В какого?» - Лукьян содрогнулся. Однако, собравшись с мыслями, решил прибегнуть к тому же оружию – ответить словами из Священного Писания:

- «И подошёл Авраам и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым?»

- Праведника губить нет нужды! – на губах женщины заиграла мягкая, лукавая улыбка. – Речь идёт о дурном человеке. Отыщи нечестивца!    
 

13
 
В частной клинике на Красноармейской работал некий Гогочка Щась. Так его называли в домашнем кругу. «В миру» он держался солидней. Внушительная табличка над дверьми кабинета гласила: «Врач-психиатр высшей категории, доктор медицинских наук Щась Игорь Константинович». Фамилия Щась идеально подходила старому эскулапу: привычка потирать волосатые руки и пришёптывать тучным баском «щась, щась, щась…» служила ему своеобразной визитной карточкой. К чему относились лакейские частые «щась» - к стремлению съесть бутерброд, который его дожидался в буфетной, или облапошить больного – он не смог бы сказать, но знал, что елейность и льстивость приносят стабильный доход!

Во время рутинных психологических консультаций доктор Щась чувствовал себя абсолютным и единоличным хозяином положения. Многословные излияния златонесущих клиентов не затрагивали его зачерствелую душу: непроницаемая вежливая маска отгораживала Щася от мира невзгод и страданий, надёжно скрывая брезгливую жалость к пришедшим к нему «простакам». Работа доктора заключалась в умении слушать – и только! Абстрагируясь от потока осточертевших болезненных словоблудий, Щась порою с тоской размышлял: «И зачем эта дура припёрлась ко мне?!» Или: «И зачем этот глупый индюк приволокся сюда?! Неужели так трудно найти сердобольное сердце и ему доверять свои пошлые страхи?!»

Однако в данный момент многоуважаемый доктор наук испытывал непредвиденные и весьма неприятные затруднения. Обосновавшиеся в креслах его кабинета юная тонконогая девушка и дама с повадками ласковой пумы вызывали у Щася приступы беспричинного, иррационального страха. Интуиции он доверял, но крепился - унимая предательский внутренний тремор, неловко шутил сам с собой: «Вот так да! У врача-психиатра диагностируется пресловутый тревожный невроз!» В поисках решения внезапно возникшей проблемы перепуганный Щась лихорадочно думал: «Поскорее их сбагрить и платы не брать? Или взять? – деньги он очень любил. - Сказать, что надолго уеду и в дальнейшем принять не смогу? Это правильный ход! Навру, что отправился в гости к вомбатам! В далёкую, жаркую Африку! Или в Австралию? Не помню! Забыл! К чертям на куличики! На Северный полюс - кормить королевских пингвинов!» - взбудораженный доктор смешал континенты, перепутав Австралию с Африкой и Арктику с Антарктикой. 

Полина, не замечавшая душевных страданий перетрусившего эскулапа, спешила проститься. Выполняя пустячную просьбу Лукьяна, она отвела на приём к психиатру его протеже – робкую, нерасторопную тётю Руслану* - и теперь торопилась уйти. Но ускользнуть ей не дали. Спутница девушки - флегматичная, неразговорчивая женщина – внезапно преобразилась, словно чья-то рука сорвала вдруг вуаль с дремотных, безжизненных глаз. Вперив взгляд в слащавую, для многих абсолютно непроницаемую физиономию Щася, она снисходительно усмехалась: профессиональные доспехи врача-психиатра были для неё словно игрушечный щит для стального копья. Перед собой Руслана видела не злодея, а мелкого жулика - ничем не примечательного, хотя и образованного себялюбца, умело паразитировавшего на человеческой глупости.

- Сие не есть преступление! Средний, условно мыслящий индивид ничем не лучше данного проходимца, – размышляла она, не заботясь о том, что её могут услышать. - Способность использовать людские слабости во благо любимого детища, каковым без всяких сомнений является прожорливая докторская мошна, большим лиходейством назвать не могу! Но на роль «нечестивца» сгодится! - подытожив сухой монолог, она повернулась к Полине: - А вот с девочкой всё намного сложней!

Потихоньку, осторожно, едва прикасаясь к нейронам, потянула за ниточку её сознания. Большой, путаный клубок нехотя развернулся – перед Русланой промелькнула сцена гибели старшей сестры Полины.

Сорвавшись, Анжела стремительно падала вниз. Захлёбываясь от ужаса, неслась навстречу мучительной смерти: зубастым проржавленным тяжам, штырям арматуры, искорёженным блокам бетона. В последний, отчаянный миг – в надежде направить мольбу небесам? Попрощаться? Спастись? - она подняла вверх лицо. С вершины плотины ей улыбалась Полина. Вскарабкавшись на остатки вздыбившегося стального каркаса, она стояла на самом краю, непринуждённо покручивая обрывком злополучного репшнура.

Руслана, как и Анжела, отчётливо видела: верёвка была не перетёрта, а перерезана!
 

14

- Никакой Анжелы не существует! – облокотившись на толстую деревянную столешницу, Агафон крупными, затяжными глотками прихлёбывал из ребристой полулитровой кружки. Для беседы с Лукьяном он намеренно выбрал пивную: разговор предстоял непростой, и ему показалось уместным смягчить его пенным напитком.

«Пьёт изрядно!» – Лукьян любовался нависшим над столом чудовищным бюстом. Агафон смотрелся эффектно. Обезьяньи мощные челюсти, смачно перемалывавшие фирменную закуску «Толстого Фраера»*: вяленые снетки, сухарики из чёрного хлеба и солёные сушки, - выглядели угрожающе. Прочие посетители старались держаться подальше от пары друзей.
   
– Руслана утверждает, что Полина одна! – продолжал Агафон, - Анжелы внутри неё нет! По крайней мере, теперь уже нет! Так что Щась отделался лёгким испугом! - он засмеялся. - Будучи великодушно помилован, впопыхах закрыл клинику и поспешно дал дёру - куда-то уехал.

- Ну и слава богу! – Лукьяна немало смущала предпринятая ими сомнительная авантюра.
 
- А вот бога ты славишь напрасно! – возразил Агафон.

- Почему?

- Бог Яхве мстителен и жесток.

- При чём здесь еврейский бог? Мы живём в христианской стране! – Лукьян тряхнул головой. - Пояснишь свою мысль чуть позже. Поговорим о Полине!

- Полина, возможно, преступник.

Нахмурившись, Лукьян посмотрел на него исподлобья.

- Не готов поручиться! – возразил он.

- Я сказал, – Агафон сделал многозначительную паузу, - что возможно. Руслана ни в чём не уверена! Говорит, что даже самые реалистичные зрительные воспоминания могут иметь опосредованное отношения к тому, что происходит в действительности. Те крохи, которые она сумела выудить из лоскутных видений Полины, не доказывают, что она убила сестру.

- Парамнезия? – Лукьян заметно повеселел. - Ложная память?

 Агафон утвердительно кивнул головой и солидно изрёк:

- «Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба».

- Цитата из библии?

- Да. Из евангелия от Иоанна. – и добавил, - тем не менее поведение Полины может быть непредсказуемым.
 
- Надо ехать в Порхов, – помолчав, предложил Лукьян, - разузнать все подробности детства сестёр.
 
- Поедем вдвоём! – с готовностью откликнулся Агафон.

- Согласен. А теперь объясни, что ты там говорил про еврейского бога?
Неспеша пригубляя четвёртую кружку фирменного «фраерского» пива, Агафон приступил к любимому им лекционному делу:

- Христианский бог, – неожиданно выплеснул он, - сплошная обманка!

«Профессионал!» - с уважением подумал Лукьян.

- Начнём с того, - наставлял Агафон, - что всё христианское учение полностью изложено в библии! - он многозначительно и торжественно поднял палец вверх. – Следовательно, надо обращаться к первоисточникам, а не к их бесчисленным толкованиям!

- Давай обратимся, - согласился Лукьян.

- Буду краток. В евангелии от Матфея говорится: «Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго».

- Читал. Ну и что?

 Агафон пояснил:

- Обычаи той эпохи были крайне жёсткие: обручённые жили отдельно! Понести незамужней девушке считалось огромным позором! Бог Яхве зачал Иисуса по меньшей мере месяцев за пять-шесть до венчания: Иосиф и родители его будущей супруги задолго до свадьбы увидели характерные признаки беременности. Отметь: внебрачной, постыдной! Излишне небрежный бог Яхве поставил Марию в крайне неудобное и даже опасное положение: подобный проступок мог караться и смертью!

- Смертью?! – Лукьян громко закашлялся: от возмущения он чуть было не подавился не в меру костлявым снетком. 

- Именно! Смертью! В случае публичного оглашения обручённой! Возникает резонный вопрос: почему бог Яхве поступил настолько легкомысленно? Почему не хотел подождать? Почему торопился? Почему непорочное зачатие не произошло за неделю, за две или за месяц до назначенной свадьбы? Исключительно по причине излишней беспечности Яхве? Так вот нет! – Агафон начинал кипятиться. - Мнительный еврейский бог ни на йоту не доверял людям! Не полагался на праведность Иосифа и не рассчитывал на благочестие Девы Марии – совсем ещё юной девчонки! Яхве подстраховался, опасаясь, что они втихаря согрешат! Судьба будущей матери Иисуса Христа – достоинство, честь, сама жизнь! – его заботила мало. Решусь утверждать: была безразлична.
 
- Немудрено, - согласился Лукьян: эмоциональный монолог Агафона его впечатлил! - Руки Яхве по локоть в крови!

- Верно! Страницы Ветхого Завета буквально сочатся человеческой болью! Остаётся великой загадкой причина, по которой безжалостному, расчётливому Яхве потребовался подобный персонаж – кроткий, добросердечный Иисус, гуманист и великий романтик!

- Ключ к загадке - спасение рода людского, - заученно пробубнил Лукьян.
 
- Лично я придерживаюсь иного мнения! - энергично махнув великанской рукой, Агафон едва не нокаутировал недостаточно расторопного официанта. - Иисус понадобился дальновидному, хитрому Яхве, чтобы прикрыться его необычной харизмой - человеколюбием и отзывчивостью! Замаскировать собственную кровожадную суть! Да что там говорить! – угрюмо добавил он, - евангелия сплошь пестрят примерами пренебрежительного и даже презрительного отношения Бога к обитателям древних левантских земель.
 
- Левантских земель? – рассеянно переспросил Лукьян: он отвлёкся, сосредоточившись на пивной кружке! Она раздваивалась, и было неясно, из какой надо пить.

- Восточного Средиземноморья, – снисходительно пояснил Агафон и продолжил рассказ: - Некая язычница-хананеянка попросила Иисуса Христа исцелить её дочь. Дальше цитирую из евангелия. «Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам».

- Бросить псам? – удивился Лукьян.

- Для бога Яхве все люди помимо евреев – собаки! - пояснил Агафон.
 
– Получается, именно «псы» обманулись - поверили в нового бога? – Лукьяну вдруг стало обидно за доверчивых христиан.
 
- Именно так! Евреи не столь простодушны, чтобы принять заведомо популистское учение. Новый имидж древнего Яхве «овцам дома Израилева» не пришёлся по вкусу!

Расплатившись, друзья поднялись по ступенькам подвальной пивной. На Малой Морской ещё не зажглись фонари, но уже вечерело. Было зябко. По крышам домов карабкалась обгрызенная, похожая на большую щербатую кружку луна. Над ней пенной шапкой клубилось игривое белое облако.
 
- Ну нет, - простонал изнемогший Лукьян, - довольно! - от бурлившего в чреве холодного пива ему стало не по себе.

Поплотней запахнувшись в ветровку, он спешил распрощаться. Знобило его не от холода, а от близости судий – крылатых ангелов, надменными бронзовыми истуканами застывших на балюстраде Исаакиевского собора. С немой укоризной взирали они на пару заблудших овец, затерявшихся в суетном мире.
 
 
15

Ветхое небо в очередной раз прорвалось водопадом дождя. Грязная паутина мороси, залепившая узкие окна церквушки, прогибалась от ветра; изодравшись и лопнув, изливалась потоками чёрной воды. Наружу идти не хотелось.

- Дырявый дуршлаг просочился ненастьем, от осени хмурой не ждём мы участья, - пробурчал недовольный Лукьян.

Агафон согласился:

- Не ласков твой Порхов - встречает гостей непогодой!

Стряхивая с себя налипшие жёлтые листья, друзья с любопытством осматривались. Им посчастливилось отыскать укрытие от дождя в церкви Иоанна Предтечи: недавно побелённая, она отлично просматривалась сквозь заросли многолетних деревьев.

Храм, заманивший их благотворным и вкусным теплом, пропитанным ароматами елея и ладана, оказался совершенно безлюдным. Располагался он на территории Иоанновского кладбища*, где была похоронена Анжела. Друзьям повезло: пожилой священник, одиноко стоявший у деревянного одноярусного иконостаса, хорошо знал сестёр.

– Порхов – маленький город, - говорил он, обещая свести их к могиле Анжелы.
 
Шагали по узким дорожкам. Погост был старинным, основанным по приказу императрицы Екатерины Второй: после эпидемии чумы 1771-го года погребения в городской черте во всей России были строго запрещены! Слева и справа виднелись древние «расторженные» кресты, основанием глубоко уходившие в чрева могил – впечатлительному Лукьяну их лона казались бездонными.

- Такие кресты, - рассказывал батюшка, - по евангельской заповеди объемлют всю Землю. Задача их - вселенную охранять.
 
Понемногу светлело, и дождь поутих. Остановились у небольшого надгробия. Выглядело оно ухоженным.

- Кладенец наш действующий, - тараторил словоохотливый священник, - на наши могилки приходят. За ними следят.

- Какой кладенец? – Агафон удивился.

- Псковичи так некрополи кличут, - пояснил батюшка. – Мне слово такое по сердцу: ласковое оно, - посмотрев на крест, он немного гнусаво пропел: - Земля земное приняла, душа на небо улетела.

Слова его прозвучали маленькой эпитафией.

Лукьян, наклонившись к могиле, с удивлением разглядывал фотографию незнакомой толстощёкой и большеглазой девчушки. И вдруг резко выпрямился:

- Не может быть! – чуть не выкрикнул он.

- Что? Что такое?! – мгновенно отреагировал Агафон, пристально всматриваясь в табличку: на ней давным-давно чья-то заботливая рука выгравировала печальные цифры: 199… - 199… гг.

Друзья вопросительно переглянулись. Священник поспешил пояснить:

- Не дожила Анжела до школы: болела она, – потом растерянно пробормотал: - Так вы, значит, не знали…

Лукьян покачал головой:

- Нам говорили, что Анжела погибла, сорвавшись с плотины.
Батюшка нахмурился:

- Матерь у них блаженная: не верила в гибель дочурки.

- А как же Полина? - юноши были по-настоящему озадачены.

- Полина в то время совсем ещё крохой была.

- И что же потом?

- Потом и в неё эта кривда вселилась, - священник развёл руками, - такая бесовская, злая напасть! Бывало, играет одна, а как будто со старшей сестрицей! И упряма: разуверить её невозможно! – покачав головой, батюшка с сомнением в голосе протянул: – Не выдумщицей ли девчонка была? Не актрисой ли ловкой?


16 
 
 Шёл спектакль «Юдифь». Облачённая в пурпур Анжела ступнёй попирала окровавленный бледный обрубок. Выглядела девушка двусмысленно: по лицу тонкой змейкой струилась плутовская улыбка, ниспадавшая с плеч багряница лишь частично скрывала безжалостный меч… Сценический образ еврейской вдовы, спасавшей свой город, Анжеле удался: тонкокостная хрупкость актрисы, задумчиво-нежная плавность её бестелесной фигуры принижали эпичность и мощь Олоферна. Усечённая сталью черноволосая голова возлежала в пыли, приминаемая худой белоснежной ногой иудейки, как никчемный капустный кочан!

- Ликуй мой народ! – торжественно провозглашала Юдифь, тщательно копируя позу блистательной тёзки с картины Джорджоне*. – Твой противник повержен!
Представление заканчивалось, бородатый огрызок спешили снести в бутафорскую: «богомерзкий муляж», как его называл пожилой костюмер, у актёров вызывал безотчётно-брезгливое чувство. Однако на публику натуралистичность выполненной из папье-маше головы ассирийского полководца производила сильнейшее впечатление, способствуя успеху студенческой пьесы.
   
- Отвратительно! – утверждал костюмер.
 
- Для дела потребно! – возражала Анжела. – Чего ж вы хотели: чрезмерной чувствительностью ренессансный гуманизм никогда не отличался!

Роль еврейки Юдифи - персонажа решительного, лишённого сантиментов, а когда того требовали обстоятельства, то и крайне жестокого – Анжела играла блестяще. «Привыкла наказывать зло и отстаивать правду!» - поясняла она, не вдаваясь в детали. Близка ей по духу была и другая её героиня – Саломея из трагедии Оскара Уайльда. Танец Семи Покрывал* завораживал зрителей. Анжела имела талант быть двуликой – каковой и считала себя! - прелестной в чарующем танце и до отвратности мерзкой в рутинном сценическом действе: лобзание уст принесённой на серебряном блюде головы Иоанна вызывало у зала желание бурно стошнить. Популярность театра тем не менее быстро росла. Режиссёр говорил: «Спасибо Анжеле! Вклад пропитанных страстью жестоких финальных картинок в успех этих двух постановок бесспорен!»
Полина была не согласна со своей второй ипостасью и отчаянно спорила с ней:

- Что ж? Довольна ли ты? - обращалась она к существу, что внутри у неё поселилось. - Насладилась ли кровью убитых тобой Олоферна и Иоанна? Всё равно, - девушка мысленно топала ножкой, - для меня, в этих страшных спектаклях не коварство, предательство, кровь и измена, а извечная тема любви остаётся первейшей!

Знакомое многим прекрасное чувство любви для неё было девственной пашней – землёй, не познавшей ни плуга, ни добрых семян. «Что такое любовь?» – размышляла Полина, не желая называть примитивную похоть, с которой её познакомила жизнь, этим словом.

В поисках ответа девушка иногда раскрывала Священное Писание и каждый раз изумлялась: будучи литературным гурманом, Бог с наслаждением пиитствовал на страницах Библии, вразумляя «непутёвый» еврейский народ. С подачи одного из его сыновей – сатаны! - под горячую руку ему подвернулся и Иов – «муж справедливый и с большим именем». Удалявшийся от всякой неправды и зла, твёрдый в своей непорочности, но обращённый капризной божественной волей в отчаявшегося, лишённого семьи и имущества, измождённого, нагого страстотерпца, в кровь изъеденного лютой проказой, даже он возроптал, проклиная свой рок:

- «Ещё и ныне горька речь моя; страдания мои тяжелее стонов моих».
 
- «Такая ли у тебя мышца, как у Бога? – поучал Яхве несчастного праведника. – И можешь ли возгреметь голосом, как Он? – бас вошедшего в раж демиурга рокотал из нагрянувшей бури. - Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие».

«Не свихнулся ли Яхве», - думал Иов, но внешне смирялся.

- «…отрекаюсь, - отвечал он, - и раскаиваюсь в прахе и пепле».
Полина задумывалась:

«Возможно, и от меня требуется такое же повиновение предначертанному, – рассуждала она. – Не приуготовлена ли и мне участь злополучного Иова?»

Порой её посещали совсем уж крамольные мысли: «Что, если посланные мне испытания - маета в ненавистном салоне и проклятый душевный недуг! - не бич божий, стегающий грешницу, а проявлении некоего специфического благорасположения Яхве? Признак высокой приязни, иными словами - любви?»

Ночь растворяла тревоги Полины. Расплываясь чернильным пятном, оседала осколками мелких кошмаров – архаичные страхи неловко теснились в изножье кровати, истончались, теряли объём и сливались с предутренней мглой.
Засыпая, она повторяла: «Кто же может меня научить, что такое любовь…»
 

17

- Что такое любовь? – улыбаясь глазами, Руслана по-кошачьи щурилась – сладко-сладко и жутко.

Уловив в безобидном вопросе подвох, Лукьян не спешил отвечать. «Надо быть начеку!» - думал он.

- Молодец! – кивнула Руслана.

Лукьян приготовился слушать.
 
- Люди об этом особенно и не задумываются! Всё же просто! Если присутствует влечение к данному конкретному представителю противоположного пола, если есть потребность в близости, значит – это любовь.

«Что не так?» - думал Лукьян: он был современным молодым человеком.

Руслана продолжила мысль:

- Подобные чувства похожи на тягу к зелёному змию, чрезмерной еде или долгому сну. Всё, что направлено в первую очередь на удовлетворение собственных эгоистичных желаний, называться любовью не может. Это похоть! Животная страсть!
Она достала увесистый фолиант с репродукциями, раскрыла его и протянула Лукьяну.

- Голословной не буду. Взгляни!

Картинка, населённая мелкими антропоморфными уродцами, вызывала ощущение гадливости.

- Сделано в стиле Босха, – предположил Лукьян.

- Перед тобой работа великого Джотто, – пояснила Руслана. - Одна из фресок на потолке Нижней Церкви в Ассизи. Создана за добрую сотню лет до рождения Босха. На данном фрагменте, - она указала ладонью в правый угол рисунка, - представлены добродетели, изгоняющие в ад греховную скверну людей.
 
«Любит же она говорить загадками! - внутренне посетовал юноша, - наверняка сейчас начнёт экзаменовать! Что за странное хобби!»

Лукьян не ошибся. Руслана спросила:

- Присмотрись к существам, олицетворяющим пороки! Ничего странного не находишь?
Взяв в руки альбом, юноша улыбнулся: для проницательного и начитанного студента ребус не представлял сложности. Лукьян немедленно обратил внимание на омерзительного мальчика-птеродактиля, затесавшегося среди множества прочих отвратных созданий. Грудь крылатого пухлого монстра - с птичьими когтистыми лапами, завязанными глазами, колчаном со стрелами и с цветком в руке - от шеи до бёдер охватывала перевязь, унизанная многочисленными человеческими сердцами. Внизу художник разместил пояснительную надпись: «amore».

- Отыскал ненормальность! - Лукьян ткнул пальцем в изуродованного Амура. – Первый раз в жизни вижу Купидона с такой необычной и страшной наружностью!

- Просвещу: есть два вида любви. Деятельная – caritas, и чувственная - amore. Первая из них – любовь без расчёта, корысти. Стремление дать, одарить, поддержать! Вторая - чувственная любовь. Она слепа - закрывает духовные очи. Её желание – взять, получить, насладиться и бросить! На фреске Джотто изображена amore в виде страшилища-чудища, ведущего людей прямиком в огненную Геенну – в лапы её гостеприимного хозяина!

- С моей точки зрения, - сказал Лукьян, - не следует противопоставлять caritas и amore. Напротив, они должны дополнять друг друга.

- Искусство нельзя воспринимать буквально! – возразила Руслана. - Тем более живопись эпохи Проторенессанса. Средневековая церковь слишком многого требовала от человека, не давая взамен почти ничего. Я бы посоветовала призадуматься над известной сентенцией графа Толстого: «…вся жизнь есть только… восстание любви из гроба тела» и над предшествующим ей изречением мудрого Пифагора: «тело своё не делай гробом своей души».

Лукьян счёл за лучшее промолчать.

Руслана продолжила:

- А рассказывала я об этой искусствоведческой диковинке отнюдь не для красного словца, – она пристально посмотрела в глаза юноше. - Обрати внимание на то, как Полина играет в «Юдифи»! Значение слова «caritas» ей явно известно! Расправляясь с ассирийским военачальником – одним из самых жестоких поработителей иудейских земель, - она изображает не радость от свершаемого правосудия, а муку! Потому и прекрасна Юдифь, что она не убийца, а жертва! Спасая еврейский народ, Юдифь отдаёт на заклание самое дорогое из того, чем она обладает – свою доселе безгрешную душу! Подношение это и есть проявление искренней, сильной любви!

Поражённый Лукьян прошептал:

- Так вот оно что… Полина бежит от amore!

- Не совсем, - Руслана лукаво взглянула на юношу. - Полина – натура противоречивая, чувствительная и непредсказуемая. В ней контрастно сочетаются две извечных стороны человека: светлая и тёмная. У обычных людей эти грани смазаны - затёрты до состояния полной неотделимости. У Полины они резки и опасны, как свистящие лезвия сабли! Доминирует то одна, то другая. Вымышленная Анжела – демоническая, теневая личность - отвечает за интуицию, чувственность и творческие способности. Светлая сторона – за обычный набор положительных качеств. Разделять их нельзя: уничтожь некий добрый радетель «Анжелу», девушка немедленно превратится в наискучнейшее, примитивное существо!

- Что же делать? – спросил обескураженный Лукьян.

- Принять Полину такой, какая она есть, - моментально отреагировала Руслана, - и уповать на то, что девушка найдёт в себе силы и сумеет выкарабкаться! А мы ей всемерно поможем.

Последняя фраза Лукьяна утешила крепко.


18

Крик осла выражал крайнюю степень недовольства: попытка извлечь вожделенный глоток мутноватой воды из засохшей верблюжьей колючки оказалась напрасной. Вопль отчаявшегося животного, разодравшего дёсны предательским жухлым кустом, был ужасен.

Агафон застонал и очнулся:

- Откуда в пустыне осёл? Да ещё утопист и романтик! – оглушительные звуки кувалдой били по его барабанным перепонкам. – Не каждый увидит в колючке колодезь с водой! Чёрт, да какой же он голосистый!

Агафон пошарил рукой. Нащупав крупицы песка, прохрипел:

- Осёл и пустыня, пустыня и глупый осёл! - внутри и снаружи него всё горело, каждое слово давалось с трудом, он словно купался в расплавленном солнце. – Осёл и пустыня, - повторил он с трудом. – Что за странность! Ну откуда ослам быть в пустыне?!

Агафон не был уверен, водятся ли горластые бестии в бесплодных песчаных степях, однако непрекращавшиеся громоподобные вопли говорили в пользу именно этой версии. Захотев осмотреться, Агафон приоткрыл правый глаз. Левое веко приподнять он не мог: его покрывала толстенная чёрствая корка. «Наверное, глина», - решил Агафон, ковыряя коросту нестриженым ногтем. Он неловко повёл головой – и тотчас же безудержная жажда обрушилась на него! Раскалённый песок, просочившись в гортань, нестерпимо обжёг пищевод и желудок. Все мысли мгновенно свелись к пригоршне студёной, живительной влаги.
 
- Проклятье! - закашлялся Агафон, - так вот почему длинноухий мерзавец орёт, как безумный!

Пересилив себя, он поднялся. Пустынный ландшафт, побледнев, растворился: он стоял на полу. От батареи центрального отопления шёл чудовищный жар. «И зачем в октябре так нещадно топить?!» - машинально подумал Агафон. Внезапно его осенило:

- Над жильцами глумится бригада маньяков! Туполобых ослов и ослиц, кои в выкошенном ими же осеннем жнивье Петербурга, на изгрызенных, но ещё плодородных полях ЖКХ крупностадно и жадно пасутся!

Говоря это, он с гордостью сознавал: так витиевато и красочно выразиться мог только крупный талант! Или же человек, накануне изрядно принявший на грудь!

Ведомый могучим инстинктом выживания, Агафон побрёл наугад – предположительно в сторону гипотетического источника пресной воды. Предприятие было не из лёгких: путь ему преграждали завалы свалявшейся шерсти, волос и какой-то вонючей трухи. «Кошачьего кала, – предположил Агафон. - Видимо, по этой убогой халупе, не переобуваясь, годами разгуливают линяющие коты и лысеющие бомжи. Или наоборот: линяющие бомжи и лысеющие коты? И почему, не переобуваясь? Коты разве носят ботинки? Не помню! Несомненно одно – уборка у здешних старожилов явно не в чести». Размышляя таким образом, он добрался до кухни.
 
Квартира была однокомнатной. На узком диванчике, предназначенном исключительно для сидения, лежали хозяева: вечор они не сумели дойти до семейного ложа; рядом с ними устроилось маленькое светловолосое существо в длиннополой полупрозрачной рубахе. Агафону оно показалось бесполым. Раздиравшие уши «ишакоморфные» стенания исходили от синюшного, тощего парня: он надрывно храпел, задыхаясь. Квадратная тучная дама – его молодая жена - затолкала беднягу в пристенную щель, придавила уродливым шейным наростом и спокойно спала. Агафон с содроганием вспомнил: накануне распалённая выпивкой баба применяла свой горб, как осадный таран! Или как боевую дубину! В те минуты, когда муж был не слишком угодлив и быстр!

В голове Агафона вереницей всплывали флешбэки: улица Маринеско, бар «Подводная лодка», разгорячённый спором Лукьян, длительная и бесплодная дискуссия о теологических, психологических, нравственных и даже медицинских аспектах «amore» и «caritas», знакомство с пьянчугой-всезнайкой – одногодкой друзей! - безрассудный поход к нему в гости, вдовий горб на спине корпулентной супруги, жар пустыни и крики осла…
 
«Лукьян оказался мудрей, – припоминая фантасмагоричные подробности вечера, Агафон не отрывался от крана с холодной водой, - успел-таки вовремя ретироваться! – и, покосившись на смертельно опасный мясистый кистень, тотчас же добавил: - Красавчик… и пьёт умеренно, и в передряги не лезет!» Немыслимая сюрреалистическая сутулина впечатлила даже его - человека бывалого и привыкшего к разным страстям!
Агафону пришлось основательно потрудиться, чтобы высвободить агонизирующего горемыку из медвежьих объятий горба – плотоядных и цепких. Преуспев, он вздохнул с облегчением: храп прекратился, на смену ему пришла тишина. Вместе с храпом исчезло и андрогинное существо в полупрозрачной хламиде. Пытаясь осмыслить сей забавный курьёз – или странный научный феномен? - Агафон вдруг прозрел: «Как я раньше не понял! Бестелесное светлое нечто – уцелевший обмылок души алкаша! Не смогла улизнуть, бедолага - возвратилась в свой временный дом: опротивевший, тесный и грязный! Возможно, и вшивый! Томится теперь в ненавистных застенках и поносит меня площадными словами, – он призадумался, - быть может, вполне справедливо!»

Перед тем, как уйти, Агафон ещё раз посмотрел на хозяев – те дремали в обнимку! «Безмятежная патриархальная идиллия! – удивившись ревниво, он решил-таки не терять чувство юмора и с выражением продекламировал: – Как многогранна земная любовь! И высокой бывает, и низкой! И смиренной, и дерзкой! И похабной, и чистой!

Что касается меня, - продолжил философствовать Агафон, - то горней «caritas» я всегда предпочту дольную «amore»! Искусствоведы ошибаются: на фреске в Ассизи не добродетель, а банальное ханжество изгоняет «amore» в тартар. Фальшивое благочестие способно отправить в Геенну кого угодно: и святых, и безгрешных! Думаю, что созданное природой – возможно, и богом! - «amore» не должно быть подсудно смертному человеку – такому же тварному, как и все его чувства!»


19

Тёплый октябрьский день подарил петербуржцам иллюзию лета: щедрое осеннее солнце разогрело промозглый утренний воздух до немыслимых двадцати градусов.

Общественный сад*, расположенный в устье Невы, где кончалась река и рождалось Балтийское море, походил на прохладный эдем. На подаренных финнами декоративных яблонях, сплошь увешанных крохотными сладко-горькими плодами, трепетали остатки листвы. Увядшая крона укутывала деревья оранжево-жёлтой паутиной, расставляя тенёта прохожим. Счастливцам, попавшим в их нежный медвяный полон, уходить не хотелось – они рассаживались по скамейкам и слушали музыку грусти. Даже близкие приметы агрессивной урбанизации - газпромовская башня и шумный ЗСД - не тревожили скорбь умиравшего Феба.
 
На стриженой травке, посреди пасторальной лужайки устроился уличный музыкант – эксцентричный мужчина с нелепо-округлой фигурой. Крупные, сильные ляжки и объёмистый, крепкий живот придавали ему сходство с гротескным рубенсовским Геркулесом*. В руках он держал небольшие кимвалы и тихо играл. Однообразное бряцание, издаваемое старинными бронзовыми инструментами, звучало щемяще-тоскливо, словно жалобный траурный звон. Публика слушала благоговейно, затаив дыхание и не нарушая тишины. Даже дети на время притихли, понимая: над Финским заливом проплывает элегия-плач по ушедшему лету.
 
- Не в ударе СилЕн*: песнь его навевает печаль! – небрежно брошенная ироничная реплика не смогла привнести диссонанс в романтический общий настрой: сказанная вполголоса, она коснулась ушей только одного человека – худенькой светловолосой девушки, изумлённо смотревшей на музыканта. Тот удивительно походил на раздобревшего и посвежевшего Мозгоклюя – хотя без всяких сомнений им не был! - щеголявшего налитыми щеками, полностью погружённого в игру и не обращавшего на Полину ни малейшего внимания.

- Простите, вы что-то сказали? - девушка обернулась.

- Сказал, что СилЕн не в ударе, - Полине по-старомодному кланялся незнакомый ей юноша. - Признаюсь: наведался к вам не ради забавы, а по просьбе давнишнего друга. Но доволен, - он выразительно повёл рукой, - хорошая осень!

От незнакомца веяло чем-то нездешним: чувственными ночами, тёплым средиземноморским воздухом и духом капризной удачи. Покручивая тонкой тросточкой с набалдашником в виде сосновой шишки, он мягко и как-то по-свойски увлёк Полину в одну из извилистых, тихих аллей.

– Несомненно, – повторил он, - старинного друга! Старинного общего друга!

Бредя по гравийным дорожкам, Полина украдкой посматривала на спутника. «Кто бы это мог быть? – безуспешно гадала она. Женственные черты лица, лёгкое и немного снисходительное высокомерие, странный купаж добродушной весёлости и усталого равнодушия - запрятанного где-то внутри, глубоко-глубоко, но Полина его уловила! – взволновали её.
   
- Мой приятель - большой сумасброд! - пояснил юноша, - и великий затворник! Нос не кажет из древних библейских пустынь!

Простая и внешне невинная фраза прозвучала зловеще. На Полину пахнуло дыханием рока.

Незнакомец продолжил:

– Между тем мир таит в себе столько красот! - он с наслаждением вглядывался в свинцовые воды залива.

- Кто вы? – напрямую спросила Полина.

- Дам подсказку: бастард. Сын СемЕлы* и Зевса.

- Дионис! – воскликнула изумлённая девушка.

- Один из Богов-олимпийцев, - юноша церемонно склонил голову. – Личный друг Яхве.
Полина в отчаянии заломила руки: ей казалось, что у неё опять начинался болезненный галлюцинаторный бред.

- Хоть бы я мухоморов объелась! – всхлипнула девушка и медленно опустилась на траву. – Не так обидно бы было!

Дионис от души рассмеялся: реакция тонконогой симпатичной юницы тронула его.
 
- Виновник твоих «огорчений», - из деликатности древнегреческое божество предпочитало использовать эвфемизмы, - не Яхве, а проказник-СилЕн, - Дионис указал ладонью на пышнотелого виртуоза, – во-о-от этот достойный мужчина, - он язвительно улыбнулся, - которого ты ненароком задела – упоила до смерти его протеже!

- Мозгоклюя! – ахнула Полина.

- Именно! Любителя крымской мадеры и дам! И, конечно же, доброй застольной беседы! Иного СилЕну от смертных не нужно! – он поиграл тростью. - Мой учитель СилЕн почудил… Над тобой поглумился - перед ним провинившейся девой! А страдает безвинный!

- Безвинный? – переспросила Полина.
- Бог Яхве!

«Какое-то скопище небожителей, - подумала девушка. - Я словно плутаю в древнем языческом пантеоне».

Дионис продолжил ораторствовать:

- Наговоры, проклятья, упрёки, словно чёрные птицы, наводняют приют старика - далёкий зелёный оазис посреди Аравийской пустыни! – он вздохнул. - Молодое вино и покой – вот и всё, что осталось у Яхве!

- Страдают всегда наименее виновные. Это аксиома! - буркнула девушка. В первую очередь она имела в виду себя.

- Не буду оспаривать данный трагический факт! Просто сделаю доброе дело! - Дионис приподнял трость, тотчас превратившуюся в увитый виноградными листьями тирс, и предстал перед ней в совершенно ином естестве - безличным фатумом в окружении цветущих греческих отроковиц. «Наверное, в пику тощим ингерманландским девицам», - решила Полина, припомнив особый нордический шарм, характерный для местных красоток - анемичность, синюшность, вялость кукольных мышц…

Додумать печальную думу она не успела.

- Будь счастливой! – приняв живописную позу, торжественно провозгласил демиург и прикоснулся к ней тирсом.

- Как ей быть? – простонала изнемогшая от обилия свалившихся на неё впечатлений девушка.

- Просто будь, - громыхнул Дионис, - предугадывай замысел Бога!

- Какого из них?! – не сдержавшись, вспылила Полина. - Их так много!

- Тьфу! – Дионис снова стал женоподобным юношей, – болтать надо меньше, и будешь! – подобрав охапку берёзовых листьев, он утёр ими лоб: - Не завидую Яхве! Тяжело старику! Отстоять реноме будет трудно! Скажу откровенно: современная молодёжь ему не по зубам! – Дионис повернулся и выкрикнул зычно: - Друг мой мудрый, весёлый, на помощь!
 
За спиной демиурга показалось круглое плутовское лицо СилЕна. Наряженный в клетчатый шарф, дорогое кашемировое полупальто и модные тёмно-коричневые броги, с нечёсаной бородой и торчащим наружу висячим неряшливым брюхом, он выглядел одновременно безнадёжным пропойцей и светским хлыщом.

- Прощаю тебя! – возопил толстопузый кощунник, - «благословенна ты в жёнах!»* - и трижды ударил в кимвал.

Полине вдруг стало смешно.
 
- Чучело огородное! – заливисто, от всего сердца рассмеялась она.

- Что ж… Реакция вполне здорового человека! – немедленно прозвучал одобрительный комментарий.

Полина открыла глаза: присев на скамейку, она задремала. Вокруг ни души… только листья шуршали под ветром.

Было ли пережитое приключение реальностью, сном или ловкой мистификацией, умельцами коих являлись её доброхоты-друзья: Лукьян, Агафон и Руслана? Полина не знала.

А, может, и вовсе пустым миражом?


20

Перед ней проплывал город-горе! Город-серость! Город-немочь и хворь! Город, в котором прошло её детство. Город, в котором всегда скучно.

Взобравшись на крышу заброшенной гидроэлектростанции, Полина смотрела на Порхов - поверх грустных спин проходивших внизу скобарей. Они поднимали к ней грубые лица - костистые сколы обветренных скал! - и на миг замирали: перебиравшимся через Шелонь аборигенам полуразрушенный мостик-плотина не без оснований казался подбитым стальным кораблём, а девчонка – погибшим в войну, но упрямо несущим бессменную вахту матросом.

«Порхов распят нищетой и сивухой, – размышляла Полина. - Как и многие провинциальные города! - летом она побывала в Новой Ладоге и ужаснулась царившему там запустению. - Почему? Неужели разор скромной русской глубинки кому-нибудь нужен? Или это своеобразная искупительная жертва? За роскошь российских столиц? Имперской и царской! Такая же напрасная и бессмысленная, как смерть Иисуса за весь человеческий род? Развращённый, ленивый и сытый! И кто этот бог, что обрёк на заклание Порхов?!»

Ответа она не ждала. Смотрела на реку и предавалась мечтаньям - поэтическим, ярким, тревожным! Она знала: Шелонь – не простая река. В ней есть сердце, душа, в ней таятся загадки. В тёмной пенистой ряби сокрыты злодейства, в беге вод – недомолвки, в плеске мелкой волны – родовые секреты, в бочагах – сокровенная боль. Дно её унавожено плотью и покрыто костями храбрых княжьих дружин, ледяная стремнина пропитана кровью, на её берегах разрешалась судьба Новгородской земли*…

- Ты взрослеешь, - обратилась к Шелони Полина, – меняешь характер. Но меня не обманешь! Здесь, у Порхова ты шаловлива… - она подумала и, отыскав подходящее ёмкое слово, громко выкрикнула: - Как бо-о-ойкий подро-о-о-сток! – и сразу понизила голос: - Ближе к озеру Ильмень, в низовьях, становишься сильной - судоходной, спокойной рекой. И вальяжной, как... как зрелая, тучная дама! Так скажи мне, ведунья-Шелонь! Хорошо ли дерзать? Хорошо ли влиять на течение жизни? Или пусть себе дальше струится, - она широко раскинула руки, - как вот эта вода. Пусть шлифует песок и каменья! Омывает изгибы судьбы! Выпрямляет извивы и петли - изъявляет покорность предначертанным свыше путям! Даже если надуманным… ложным. Даже если мучительным… страшным.

Сердца стук, гул воды, тишина...

- «…разумный безмолвствует…»*, - усмехнулась Полина.

Решившись тогда, она проворно спустилась с плотины, сбросила тёплую куртку, подбежала к реке и сделала то, для чего и приехала в Порхов – погрузившись в Шелонь, смыла с тела плохую и добрую память! О погибшей сестре, о Лукьяне, об учёбе, о брате, о маме, о друзьях-театралах, о болезни, шкодливом Силене, Мозгоклюе, Руслане, Юдифи – смыла всё! Смыла память о прошлом. Насовсем! Навсегда!
 

• Анжела – имя греческого происхождения, означающее «вестник», «посланник».
• От греч. Angelos - «вестник», «посланник».
• Лика – уменьшительно-ласкательная форма имени Анжела.
• Шезму – древнеегипетское божество убийства, крови, вина и благовоний.
• Люцифер – несущий свет (лат.), в римской мифологии – персонификация планеты Венеры.
• Юстиция – богиня правосудия.
• Скобарь – житель Псковской области.
• Феерия – театральная пьеса сказочного содержания с танцами, музыкой, пантомимой и магическими превращениями.
•Слуга Ильи Ильича Обломова.
• Имя Руслана имеет тюркское происхождение, в переводе означает «львица».
• «Толстый Фраер» – сеть петербургских пивных.
• Иоанновское кладбище – действующий некрополь города Порхов.
• Картина Джорджоне «Юдифь»; находится в Государственном Эрмитаже.
• Танец Семи Покрывал – танец, при помощи которого Саломея обольстила своего отчима, тетрарха Ирода Антипа.
• Яблоневый сад в парке 300-летия Санкт-Петербурга – подарок Хельсинки городу на Неве.
• Картина Рубенса «Пьяный Геркулес с нимфами и сатирами»; находится в Дрезденской картинной галерее.
• СилЕн – воспитатель и друг Диониса.
• СемЕла – четвёртая дочь основателя Фив, мать Диониса.
• Евангелие от Луки, 1:42.
• В 1471 году на берегах Шелони произошла Шелонская битва между московскими и новгородскими войсками, в ходе которой были уничтожены лучшие воины Новгородской республики, что и предопределило подчинение Великого Новгорода Москве.
• Книга пророка Амоса, 5:13.