Дочки-матери

1960

Людмила

- Стань прямо… Господи, да можешь ты выпрямиться, наконец, или нет?! Я к кому обращаюсь? Ну как об стенку горохом…

Валентина хлопнула дочь по спине и с силой отдёрнула заднюю планку будущего платья:

- А руки-то, а руки, - продолжала она глухим от раздражения голосом, - куда их девать прикажешь? Нет, ну где это видано, чтоб этакие ручища вымахали у тринадцатилетней пигалицы?! - Валентина с ожесточением оторвала почти готовый рукав и зажала губами сразу с десяток булавок, - ну вся в отца, такая же костлявая и длиннорукая, - проговорила мать шепеляво, по очереди доставая изо рта иголки и ловко намечая новую линию.

- Да стой ты спокойно, ох ты господи, царица небесная... Терпеть не могу на тебя шить… Потому как вся ты, Людка, какая-то несуразная и косолапая… Говорю же, вылитый отец… Тот такой же, - Валентина пробурчала что-то неразборчивое, так как в это же время снимала с губ невесть как прилипшую к ним чёрную нить:

- Ну он ить мужик-то, чего с него взять, спрашивается? А ты девка, да ещё и старшая… Мать скорбно, как на тяжелобольную, посмотрела на долговязую, худенькую девочку, с низко опущенной головой, которая в этот момент мечтала только о том, чтобы эта пыточная примерка окончилась как можно скорее.

Люда с тоской думает о том, что уже сейчас ненавидит это платье и вряд ли станет надевать его по доброй воле. И про то, что лучше бы она сшила его сама… А что, она умеет! Ведь вон какой сарафанчик она смастерила для младшей сестрёнки, когда мама лежала в больнице.

Валентина сама удивлялась потом, внимательно разглядывая её аккуратную строчку. А ещё Люда вспомнила про написанное вчера ею стихотворение, которое, кажется, получилось ничего себе…

В комнату заглянула средняя сестра Люды - Зинка, ладно и крепко сбитая девочка, лет десяти-одиннадцати. Мать оживилась и слегка толкнула старшую дочь в плечо, кивая в сторону Зинки:

- Вот на кого шить одно удовольствие: раз, два и готово... Что ни оденет, всё сидит, как влитое. Валентина сделала шаг назад, наклоняя голову в разные стороны и поворачивая дочку, при этом то приподнимая, то опуская планку, и задумчиво размышляя вслух, как бы сама с собой:

- Может, выточки поглубже заложить? Или напуск сделать побольше?

По комнате прошелестел двойной, почти одновременный глубокий вздох. В одном слышалось разочарование и безысходность, во втором усталость и непонятная, но явственно ощущаемая вина.

- Давай, повздыхай мне ещё, - каким-то отсутствующим, бесцветным голосом произносит Валентина. Затем, словно решившись на что-то, резко добавляет:

- Всё, хватит, я сметаю, а заканчивать сама будешь, здоровая уже…

1983

Ольга

- Не стони, - строго говорит Людмила своей дочке, хоть и стоявшей с насупленным и измождённым видом в самом углу магазина «Ткани», но не произнёсшей, тем не менее, ни звука.

- Я не… - начала Оля, очень высокая и очень худая девочка-подросток.

- Я вижу, - отрезала Людмила, - стоишь здесь с несчастным видом и зыркаешь глазами…

Мать подошла к очередному рулону, невнятно серой материи и долго щупала, мяла её в руках, прислушиваясь к своим ощущениям. Оля шмыгнула вечно подтекающим носом и, приоткрыв рот, смотрела на мать. Людмила будто священнодействовала.

Понять это Оля никогда не могла. Магазин «Ткани», а также абсолютно всё, связанное с кройкой и шитьём, навевало на неё не просто смертельную скуку, а часто даже тихий, медленно заполняющий всё её полудетское существо ужас.

Это место в Олиной, личной иерархии ценностей, занимало одну из самых нижних ступеней. И находилось где-то в одной плоскости с математикой, мытьём посуды и школьной стометровкой, когда физрук с кислым выражением лица смотрит в секундомер на её, Олин результат, а Валерка Кадеев ехидно, под дружный хохот одноклассников комментирует:

- Три часа двадцать минут!

Оля снова вздыхает и испуганно косится на мать. Но Людмила, к счастью, не слышит. Кажется, она выбрала материю, и продавщица с явно пережжённой шестимесячной завивкой, уже направляется к ней с огромным, деревянным метром в руках.

У-ф-ф, слава богу, - думает Оля и осторожно, маленькими порциями выдыхает. Шумно радоваться нельзя, маму почему-то очень огорчает, что дочь не разделяет её увлечения шитьём.

- И сколько раз тебе повторять, не сутулься! - выговаривает Людмила дочери, когда они возвращаются домой. Она перекладывает пакет с покупкой в другую руку и, нахмурившись, бросает быстрый взгляд на дочку. Оля слушает невнимательно, поскольку думает о том, что ещё сегодня можно будет рассмотреть в микроскоп «Юный натуралист», полученный недавно по почте. Оля уверена, что станет зоологом и будет жить и работать в джунглях, как её любимая героиня Джой Адамсон.

- Как вопросительный знак, честное слово! - между тем продолжала Людмила, - нужно следить за осанкой, ты ведь девочка…

Оля расправила плечи и шла, опустив голову и разглядывая носки коричневых, грубых туфель, попутно размышляя о том, купят ли ей те чудесные босоножки, с длинными, кожаными ремешками, что так красиво оплетают икры, как у Светки Костюковой или нет?

- … тебе тринадцать лет уже, как-никак, - доносится до неё голос матери, мерный, привычный и бесцветный, как белый шум, - нельзя же сидеть целыми днями, согнувшись в три погибели над своими книжками, или над банками с головастиками, - мать передёрнула плечами, - выдумала же гадость такую в дом притащить… Послушай, ещё немного и ты уже девушка, невеста… А что ты умеешь? Да ровным счётом ничего… Ты, милая моя дочь, пуговицу пришить не в состоянии! И готовить не хочешь учиться…Ну ни за холодную воду!

Оля кротко вздохнула, чтобы дать понять, что она слышит и даже раскаивается… Где-то в глубине души.

- И что тебя так воротит от рукоделия?! Да я специально стараюсь приобщать тебя к этому, пойми ты, наконец… Выдающимися внешними данными не все обладают, так нужно же, ну я не знаю, - мать растерянно машет свободной рукой в воздухе, подыскивая слова, - как-то компенсировать что ли… Людмила снова быстро взглядывает на дочь. Оля шла, загребая ногами и рассеянно глядя в сторону. Взгляд её был совершенно отсутствующий и очень далёкий. Людмила смягчилась:

- Знаешь, я тоже терпеть не могла, когда мать шила на меня, - она усмехнулась, и Оля удивлённо на неё смотрит, - и что я сделала? - задаёт мать хитрый, риторический вопрос... Правильно, - отвечает она, хотя Оля всё так же не проронила ни слова, - я просто-напросто, выучилась шить сама! Понимаешь о чём я?!

- Угу, - с тоской в голосе, кивает Оля и шмыгает носом. Но вспомнив вдруг, что дома её ждёт великолепный Джеральд Дарелл, с заложенной на самом интересном месте самолично ею изготовленной закладкой, едва заметно улыбается.

- Что «угу»? - вспыхнула мать, - И что смешного в моих словах?! Оля, ты доконаешь меня! - мать простонала и поджала губы.

- И кстати, научись, наконец, пользоваться носовым платком и прекрати загребать ногами, как цирковая лошадь, - повышая голос, произносит она через минуту, - горе ты моё луковое, и что из тебя вырастет только?! Я за математику уже молчу, бог с ней совсем, раз не дано, что поделаешь… Но вот вчера встретила в школе Веру Лукьяновну, а она говорит, что ты читаешь даже на переменах… А на её уроках домоводства за полгода даже иголку не научилась правильно держать… Как ты думаешь, я себя чувствую после такого? Я ведь твоя мать и желаю тебе только добра…

2004

Алиса

- Где ты была? - грозным, слабо освещённым силуэтом Ольга возникла в конце коридора. Её дочь, светловолосая и кареглазая девочка, заметно вздрогнула, виновато улыбнулась, а затем откинула голову и произнесла даже с неким вызовом:

- Гуляла! А что такого-то!?

- Что такого?! - взорвалась мать, высокая, крупная женщина. Сейчас её бледное лицо было искажено злобой:

- Я тебе скажу, что такого! Половина двенадцатого ночи, вот что, дрянь ты такая! Ты что о себе возомнила? То, что взрослая уже? Это в тринадцать-то лет! Да ты у меня вообще теперь не выйдешь из дому.

Кусая губы, она понимает, что это уже слишком и даже её дочери ясно неосуществимость и надуманная преувеличенность подобного высказывания и поэтому Ольга уточняет:

- Теперь только в школу и обратно, ясно тебе?! Это же надо так издеваться над матерью!

Она подошла к дочке, включила свет в прихожей и потянула носом:

- Это что ещё за запах? Ты что курила? - она вполне ощутимо тряхнула девочку за плечо и потребовала:

- А ну-ка сейчас же дыхни!

- Ма, уймись, - дочь резко подалась в сторону, освобождая своё плечо, затем бросила куртку на вешалку, скинула кроссовки и прошла в свою комнату, - ребята курили, мы с Динкой просто рядом стояли, - уже оттуда говорит девочка. Уже через минуту, на пороге возникает мать:

- А зачем, скажи, ты стоишь рядом с такими людьми, да ещё и до глубокой ночи? Что у вас общего?

- Да чего ты завелась? Что случилось-то, я не пойму? И с какими такими? Чё за бред вообще… Подойдя к двери Алиса выжидательно смотрит на мать:

- Я могу закрыть дверь? - спрашивает она нетерпеливо, видя, что Ольга так и стоит на пороге, скорбно качая головой:

- Разве я думала когда-нибудь, что у меня вырастет такая бессовестная дочь, - глухо и устало произносит Ольга.

- О, ну началось, - стонет в ответ Алиса и словно в изнеможении падает на кровать.

- Да, началось, - закричала Ольга, - так поступает только человек, у которого ни стыда, ни совести нет совершенно! Ты ведь знаешь, что мне к восьми утра на работу, у меня первая пара, и всё равно так себя ведёшь! Сколько раз я просила приходить вовремя!? Я что так много прошу?! И когда ты бардак разберёшь в своей комнате? У меня уже язык болит повторять: приходи домой вовремя, убери в своей комнате, сюда противно заходить!

- Так не заходи! Кто тебя просит?! Это ведь моя комната! - огрызается дочь, приподнявшись на локте и затем снова откинувшись на подушки.

- И как ты разговариваешь с матерью?! А как ведёшь себя? - Ольга уже кричала, - сидишь одна с тремя парнями! Не спорь со мной! - притопнув ногой и выставив в направлении дочери указательный палец, быстро добавляет она, заметив, что дочь округлила возмущённые глаза и пытается что-то возразить.

- Да, моя милая, я сама вас видела в соседнем дворе… А значит и все остальные видят... какая у меня дочь…

- Какая, ну какая, говори уже, - выкрикнула Алиса с гневной обидой в голосе.

- А такая, - мать тяжело задышала и выговаривая слова, бросала их в дочку с трудом, так будто весили они очень много:

- Ты ведёшь себя, как... доступная, гулящая девка, неужели ты сама не видишь этого? Не понимаешь, как легко можно испортить репутацию и мнение о себе?

- Спасибо, - голос Алисы дрожит,- теперь я знаю, что ты обо мне думаешь… Иди спать, пожалуйста, у тебя ведь завтра первая пара…

- Я твоя мать, и желаю тебе только добра, именно поэтому…

- Да, я знаю, мама…

- А как ещё я должна относиться к этому?! - Ольга в бессильной злобе ударяет ладонью по стене, - Если моя дочь вместо того, чтобы учиться, прогуливает школу с какими-то обормотами, ни в грош не ставит собственную мать, по дому не помогает, и вообще погрязла в двойках... Она вдруг прерывисто вздохнула, положила руку на грудь и грузно опустилась на заваленное вещами кресло.

Её дочь приподнялась и спустила ноги с кровати:

- Мам? Не дождавшись ответа, девочка подошла к креслу и наклонилась, пытаясь заглянуть в лицо матери. Ольга вдруг глухо всхлипнула.

- Мам, ты что-о?! - Алиса обхватила вздрагивающие плечи и прижалась лицом к щеке Ольги.

- Ты знаешь, что мне стыдно даже на родительское собрание приходить, - прерывающимся, жалобным голосом проговорила женщина, - потому что я знаю, что ничего хорошего мне там не скажут… И вот ответь мне, пожалуйста, какую книгу ты сейчас читаешь? Можешь ничего не говорить, - тяжело, со всхлипом выдыхает Ольга, - я знаю, что никакую. Ты даже не вспомнишь, когда открывала книжку в последний раз! А вот я в твоём возрасте много читала, очень много…

Девочка молча выпрямилась, перевела дыхание и медленно вернулась к кровати.

- И ты всё-таки курила, - донеслось ей вслед, и мы обязательно поговорим об этом... завтра. Ольга с усилием поднялась:

- И боже мой, Алиса, убери, наконец, в своей комнате, как можешь ты жить в таком гадюшнике, ты ведь девочка…