гл. 3-46. Мобилизация и наука воевать

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 3.  ЛИШЬ ПОРОХ ДА ТУМАН 
или Главная фронтовая награда


Глава 46. МОБИЛИЗАЦИЯ И НАУКА ВОЕВАТЬ

Второй раз в общей колонне и снова пешим маршем пошли михайловцы в Бельцы. –Прибытие мобилизованных басарабян в дислоцированный в г. Балта (Одесская область) 373-й запасной стрелковый полк. – Месячная учёба по программе военной подготовки. – Начало службы в 69-м запасном стрелковом полку, дислоцированном в г. Овруч, Житомирской области после принятия Военной присяги.


*   *   *
Во вторую ноябрьскую среду 1944 года, за день до массовой мобилизации на фронт парней и мужчин в возрасте до сорока пяти лет, по всей северной Бессарабии, равно как и в Северной Буковине, прошли сильные дожди. После этого небо разъяснилось, и в ночь с четверга на пятницу случился первый в том году заморозок. После чего погода установилась очень хорошая: днём было ясно и почти безветренно, отчего на солнце стало даже заметно теплее.

В пятницу с утра, в присутствии представителей сельсоветов и в сопровождении участковых милиционеров, а то и вооружённых солдат, со всех окрестных сёл в Лозовской райвоенкомат пешим ходом стали прибывать группы мобилизуемых на фронт граждан 1900-1926 годов рождения. После того, как прибыли мобилизованные со всех сельсоветов, всех вчерашних крестьян, земляческими группами маявшихся в ожидании прибытия последних колонн, построили на площади перед военкоматом, торжественно объявили их солдатами-освободителями, затем выстроили в одну общую и очень длинную колонну по четыре человека в ряд, после чего пешим строем направили по дороге в Бельцы.

При этом для Ивана Булатова, равно как и для многих других земляков, повторялась ситуация полуторагодичной давности: снова всех крестьян одним большим гуртом гнали куда-то в неизвестность. Но если в прошлый раз конвоирами были строгие и безжалостные конные румынские жандармы, то теперь за порядком в колонне почти равнодушно присматривали пешие советские солдаты. Ну, как это присматривали: шли себе поблизости рядом – редкой цепью в виде бокового охранения. Они лишь изредка и то очень кратко отвечали на вопросы любопытствующих крестьян, но большей частью важно и строго отмалчивались: мол, в армии разговорчики в строю запрещены.

А кого от кого они охраняли, Ивану Булатову было непонятно. Он решил, что, скорей всего, солдаты эти нужны были для того, чтобы мобилизованные крестьяне тут же не разбежались по домам: ну, кому добровольно хочется идти воевать? Но гнали их теперь не на голод и рабский труд в румынских кончентрариях, а организованно отправляли на фронт и связанную с ним возможную смерть.

Невдалеке от Ивана топали в колонне самые старые из мобилизованных – Андрей Сладков, Гаврила Катрановский и Григорий Ромодановский. Эти трое, уже заметно поседевшие волосами крестьяне были 1900 года рождения. Хоть им и было уже близко к сорока пяти годам, но... Но комиссия в военкомате пощады не знала: раз ты моложе указанного возраста, то, невзирая даже на большое количество детей, оставленных на иждивение жены, ты должен отправляться на фронт. Закон военного времени был суров и неумолим...

Но всем этим троим, самым старшим из мобилизованных крестьян повезло: спустя полгода или немного позднее они вернутся домой живыми и невредимыми, ведь мелкие ранения и незначительные контузии в ту пору были не в счёт.
Вернутся также и другие счастливчики, как, например, недавние бездетные женатики. В их числе будет и весь израненный, очень сильно контуженный Гаврилко Корсавин, здоровье которого так и не восстановится до конца дней долгой его жизни.
Вернутся также и многие на ту пору парни-неженатики, как Юзек Янкевич, например, который потеряет на фронте правую руку. Но они всё же ВЕРНУТСЯ домой, обзаведутся семьями и оставят после себя потомков.

А вот для сорока двух михайловцев, из общего числа ста семи мобилизованных на фронт, родной мать-сырой-землёй станут неведомые пока для них австрийские, венгерские, польские и немецкие края. И вот теперь с каждым шагом к своим могилам всё ближе и ближе становятся обреченные на вечную молодость парни и молодые мужчины, будущие солдаты, которые в общей колонне мобилизованных граждан идут пока в Бельцы – кто-то из них постарше годами, кто-то помоложе, одни из них уже давно обременены многодетными семьями, например, как Фёдор Портнов, а другие из них и вовсе неженатые, как два двадцатилетних Гришки, Овчаренко и Жеребкин.

Одни из мобилизованных пока ничего не знают о тех тяжелейших испытаниях и той невыносимо большой и долгой боли в госпиталях, которые выпадут на их долю. Другие пока не знают всей краткости отпущенного им земного срока, поэтому сейчас многие наигранно беззаботно переговариваются со своими соседями, шутят и посмеиваются. Ведь с юмором намного легче переносить тяготы пешего пути.

Показную бодрость таких весельчаков поддерживают далеко не все. Но тут уж ты грусти, не грусти по своей семье и родным, а нужно идти вперёд. Потому что бежать из колонны нельзя, иначе будет тебе приписано дезертирство, а из-за него последует ещё худшее наказание, чем смерть в бою: за твою личную трусость или предательство долгие годы впоследствии будет расплачиваться вся твоя семья, в том числе дети и внуки, на которых ляжет тень твоего позорного клейма.

Об этом мобилизуемым не раз твердили ещё в сельсовете и во время прохождения медицинской комиссии, как это было у Ивана Булатова, состояние здоровья которого просто очевидно говорило о том, что оно было надорвано в румынских кончентрари. Ещё и ещё раз об этом же – о тяжких последствиях дезертирства – говорили важные офицеры и перед райвоенкоматом во время построения мобилизованных перед их отправкой в Бельцы.

Военнообязанный... Вот как это получилось: практически бесправный Иван-сирота – и вдруг жизнью своей обязанный. И только потому он был обязан кому-то, что молодыми своими годами вышел число обязанных. Потому что молодой и внешне вроде бы здоровый, вот и должен воевать, невзирая на собственное желание заниматься одним только мирным трудом на своих сильно запущенных из-за долгой войны полях.

Странная штука – эта жизнь со всеми её обязанностями. Вот раньше Иван обязан был платить румынам налоги. Потом был обязан работать на них в кончентрари. Теперь вот обязан воевать. Он обязан. Только обязан, обязательно обязан... А вот ему самому кто и что обязан сделать? Хотя бы повернуться в его сторону с какой-нибудь мизерной помощью или скромной милостью... Но нет для него, сироты, ни такого, ни таких, кто хоть чем-то обязан ему. А вот ты обязан, Иван, обязан. Вот поэтому иди и молчи...

*   *   *
Относительное осеннее тепло установилось на целых три дня, поэтому по дороге в Бельцы ни у кого из огромной колонны мобилизованных не возникло никаких осложнений, пока они часа четыре добирались до Бельц. В городе их по Кишинёвской и Киевской улицам сразу же повели на железнодорожный вокзал. Но не на расположенный возле маслозавода Западный вокзал, откуда поезда идут в Кишинёв или в Бухарест, а мимо сахзавода повели на Северный вокзал, который за рекой Реут находится уже на территории пригородной Слободки.

Без никаких торжественных речей и маршей духового оркестра, типа «Прощание славянки», людей почти с ходу посадили в теплушки давно поджидавшего их эшелона. Перед посадкой устроили только очередную пофамильную перекличку, хотя за всё время маршевого пути в дороге вроде бы не произошло никаких инцидентов: никто никуда не убегал из колонны.

Во время не очень долгой переклички по колонне, начиная от головы состава, цепью прошелестела информация: говорят, что их повезут в Балту. Тут среди мобилизованных не обошлось без юмора: Бельцы и Балта – это ведь одно и то же молдавское понятие, только во множественном и единственном числе, и слова эти обозначают соответственно – лужи и лужа. Скорый на острое словцо кум Василий Понятовский немедленно и веско припечатал:
- Ну вот! Из одного болота ещё не выбрались, а уже вляпались в другое.
Все засмеялись этой остроте, не зная, что шутка к ночи обернётся пророчеством в виде затяжного дождя и превращения дорог в сплошные лужи.

*   *   *
После посадки в теплушки эшелон вскоре дёрнулся, и его отправили на восток: через Елизаветовку он поехал на Рыбницу и далее в Балту. Ехали медленно и долго, то еле ползли на перегонах, то вообще торчали на полустанках. После того, как в теплушке стало темнеть, и люди поели из своих припасов, взятых из дому на три дня в дорогу, многие улеглись спать на нарах. Сказались и усталость пешего пути из Лозовой до бельцкого Северного вокзала и неистребимое нервничание из-за неизвестности, в которую их везут. Кроме того, несколько тешило то, что во время сна время пробежит быстрее, отчего и дорога покажется короче.

Как раньше, во время следования в пешей колонне из Лозовой, так и теперь в теплушке, Иван Булатов невольно держался поближе к «своим» – Фёдору Портнову с его двоюродными братьями-однофамильцами Василием и Григорием. К ним также прибился их родственник и Иванов кум Василий Понятовский, который немного раньше него женился на Лиме, родной сестре Василия и Григория, приходившейся двоюродной сестрой Фёдору Портнову и Ивановой жене Любе.

Прилёгший на нары Иван Булатов не заметил, как вскоре уснул: усталость из-за больной спины всё же была достаточно сильной. Когда его растолкали, на улице была очень тёмная, очень дождливая и очень холодная ночь. Оказалось, что у куркуля Гавуни Катрановского были старинные карманные часы, и от него люди узнали, что по времени суток был уже час ночи. Как тут же выяснил проспавший всю дорогу Иван, дождь начался ещё в пути, лишь только переехали через Днестр, и пока что он не даже думал прекращаться: на улице беспрестанно сеялась накрапистая и нудная ноябрьская морось. Такой дождь если уж зарядил, то надолго...

Выгрузили их на небольшой станции при каком-то сельце в одну улицу. И погнали куда-то в ночь - в темноту, слякоть и холод. Фуфайка Ивана вскоре насквозь промокла и стала тяжёлой. Время от времени вода с его старой овчинной кушмы* противно и холодно затекала за шиворот.

* кушма – это румынское название каракулевого головного убора балканских народов. Представляет собой подобие высокого колпака с округлым верхом. При складывании верха внутрь внешне напоминает шапку-кубанку.

Хорошо хоть, что спину немного согревал дорожный «сидор» из крепкого мешка с кое-какой едой, запасными портянками и тёплыми шерстяными носками. Две пары собственноручно связанных носков едва ли не насильно вручила ему Люба, хотя Иван противился этому:
- В жёстких сапогах носки вмиг порвутся, так что зря ты мне даёшь их. Лучше дома оставь, сама зимой носить будешь.
Но Люба настояла:
- У меня есть свои носки. А вот ты не носи их в дороге, чтобы не порвать. Будешь только на ночь надевать, чтобы ногам было тепло. Когда портянки в сапогах отсыреют, носки в мешке ведь всё равно будут сухие, вот и ноги мёрзнуть не будут. А когда ногам тепло, тогда и сам быстро согреешься. Да что это я учу тебя, как маленького? – даже рассердилась жена.
Но Иван тут же приобнял супругу в знак примирения и благодарности:
- Да права ты, Люба, права. Спасибо. Просто я нервничаю и не подумал об этом...

От станции до места назначения идти пришлось недолго: менее часа прошло, как колонна подошла к большому поселению, которое по звукам неохотно побрехивавших собак показалось Ивану даже побольше их райцентра Лозовой, но всё же оно было значительно меньше Бельц. Как вскоре выяснилось, это была та самая Балта, куда их привезли из Бельц. Причём, выглядела она, как самая настоящая балта – то есть, огромная и холодная, да ещё и грязная ночная лужа.

Через короткое время следования колонны по ночным улицам городка они вошли в какой-то обширный двор, в котором среди прочих сооружений заметно высилось большое здание в три этажа. Здесь их и распределили на ночь. Михайловской команде мобилизованных досталось большое помещение на втором этаже, сплошь заставленное сдвоенными койками в два яруса, на которых лежали одни матрацы. Знающие люди, которые ещё до войны послужили в королевской армии, тут же подсказали, что это – военная казарма.

Тех мобилизованных, кто был помоложе, сразу погнали на верхние койки. Так Иван Булатов оказался наверху по соседству, конечно же, с Василием Понятовским. Это ещё со времени похода из Лозовой в Бельцы так само собой получалось всё время, что то Иван был поблизости к Василию, то, наоборот, Василий держался рядом – это было без разницы. Просто после румынских кончентрари снова оба потянулись друг к другу, так как дружили с малых лет, были кумовьями, женатыми на двоюродных сёстрах, вместе бедствовали в Бухаресте и теперь не имели близких родственников.

Тут-то и пригодились Любины носки: одну пару Иван надел сам, а вторую отдал куму. Он неожиданности такого внимания со стороны кума, этот балагур и озорник так растрогался и расчувствовался, что едва не прослезился:
- Ну, и молодец у меня кума! А вот моя Лима не додумалась до такого...
Первую ночь они так и досыпали прямо в одежде, прикрывшись мокрыми ватниками. Но в ноги было тепло, так что вскоре Иван снова крепко уснул: всё же после того, как он надорвался в Бухаресте, восстановился далеко не полностью, поэтому сильно устал от того, что приходилось неверно шагать в темноте и постоянно оступаться по скользкой ночной дороге.

Василий Понятовский прислушивался к мерному посапыванию своего кума и потихоньку завидовал крепости его сна: вот молодец, Иван – спит, как убитый! А самому ему всё никак не уснуть было, хотя вроде бы и согрелся уже под сырой фуфайкой. Хотя в дороге Василий почти всё время балагурил и хорохорился, но черви тревоги при этом не переставали терзать его душу: как там дома жена с дочкой? И что дальше ожидает его самого? А тут ещё и храпы пошли по казарме, да такие мощные, что попробуй-ка уснуть тут...
Ага, вот как бы не так! Вскоре усталый Василий тоже уснул, даже не заметив, когда и как это произошло.

*   *   *
Наутро во время общего построения и проверки по спискам, которая называлась почему-то поверкой, мобилизованные узнали, что попали они на месячную учёбу в 373-й запасный стрелковый полк 26-й запасной стрелковой дивизии Одесского военного округа. Потом их переправят поближе к фронту, где они продолжат учёбу в условиях, более приближённых к боевым.

И начались нудные будни обучения вчерашних крестьян всяческим современным военным премудростям. Всего нового и непонятного на мобилизованных навалилось сразу так много, что у тех, кто был постарше, а у практически не владевших русским языком молдаван – в особенности, головы переставали работать буквально с первых же минут обучения. Беднягам элементарно не раскумекать было всё услышанное, а не то, чтобы уложить новые сведения по нужным полочкам для того, чтобы все эти знания и военные хитрости хоть как-то бы там расположились и запомнились на будущее для их применения в случае обычной или острой необходимости.

Но боевых офицеров и сержантов, которые были приставлены к ним за старших в процессе обучения, русского языка и неграмотность основной массы мобилизованного контингента нисколько не волновали:
- Программу обучения не мы составляли и утверждали, так что не нам её отменять или растягивать. Поэтому слушайте внимательно и как можно больше запоминайте, а затем на практике применяйте всё услышанное и ещё крепче запоминайте. Друг у друга расспрашивайте и всегда выручайте тех, кто мало или вовсе ничего не понял и не запомнил.

Но что мог расспросить какой-нибудь молдаванин Ион или Мирча у своего кума Штефана или Дорина, например, если все они были ни бум-бум по-русски. Вот и сидели полными баранами на занятиях не потому, что были глупыми от природы, а просто не понимали, о чём вообще идёт речь. Ведь основная часть слов в речи преподавателей была не обиходной, которую крестьяне более-менее знали и понимали. А в военной терминологии никто из них не разбирался.

Например, русское слово «мушка» по звучанию у них ассоциировалась с молдавским понятием «щипать» (а мушкА – молд.), а курок – это было похоже вообще на задницу (кур – молд.). Но кое-что они всё же понимали. Многое им помогали освоить знакомые славяне, которые до войны служили в румынской армии и получше своих товарищей владели молдавским языком. Такие бывалые солдаты переводили русские термины на молдавский язык, они без никаких приказаний сверху сами помогали своим знакомым молдаванам осваивать учебную программу.

В общем, получилось так, что в Балте мобилизованные крестьяне «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», чем их учёба была схожей с обучением Пушкинских лицеистов.

Но попробуй-ка, молдаванин, запомнить все эти странные военные команды и особенно то, как их нужно исполнить. А эти повороты напра-во, нале-во, кру-гом выполнять на месте и в особенности в движении? А как запомнить устройство карабина со всеми его премудростями? А как перестраиваться из колонны в шеренгу? Как на бегу рассредоточиваться в цепь и стрелять так, чтобы не перестрелять своих товарищей?

Но после коротких теоретических занятий в помещениях затем на загородном полигоне надо было долго то бежать куда-то, чтобы где-то там с криками «ура-а-а!» атаковать кого-то и деревянным штыком проткнуть соломенное чучело. А потом, уже совершенно уставшему, снова бежать назад и в указанном сержантом месте вырыть себе ямку для укрытия.

Уж что-что, но землю рыли они часто и много: то окапывались сразу после того, как их атака вроде бы «захлёбывалась», лёжа делая при этом бруствер для стрельбы. Также рыли индивидуальные ячейки для стрельбы – вначале в половину профиля, а затем в полный профиль, после чего сводили ячейки в окопы сначала тоже в половину профиля, а затем и в полный профиль. Маета и усталость были страшными! А ведь кроме занятий они ещё и в наряды по кухне ходили, что-то сооружали на территории расположения полка, что-то пристраивали или перестраивали в городе – и всё по указанию своего неугомонного начальства...

Хорошо хоть, что почти всё это время, то есть, до конца ноября, стояла хорошая погода. Правда, бывали ветреные дни, но при этом с неба не мочило, вот и ладно. Правда, иногда принимались моросить короткие дожди, но в целом держалась просто отличная погода.

*   *   *
Основную часть молдаван, как в Балте стали называть всех подряд мобилизованных крестьян из Молдавии независимо от их национальности, разместили в казармах бывшего Балтско-Подольского полка царской армии. Перед войной одно время здесь работала мельница, но в годы войны румыны быстро привели состояние казармы к прямому её назначению. Вот это чудом не пострадавшее во время освобождения города здание и пригодилось советским войскам для размещения в ней значительной части личного состава из числа вновь мобилизованных граждан, попавших на учёбу в запасном полку.

Но многих прибывших разместили по большим общественным зданиям: школам, клубам, производственным зданиям и даже в монастыре. Значительная часть жила также по домам в частном секторе города. И никто из населения не протестовал против подселения солдат. Да какое там – солдат: это было условное название, а на самом деле одетые в свою гражданскую одежду люди эти были такие же самыми крестьянами, какими были и сами жители Балты.

Да у горожан никто не спрашивал согласия на подселение, это раз. А во-вторых, что в ту пору и так было само собой понятно, всё тогда делалось ради фронта и победы над ненавистным германцем. Так что хозяевам домов нужно было без спросу потерпеть временные неудобства ради нужд армии. А ведь при румынах и немцах всё было намного хуже: те могли запросто расстрелять неугодных людей.

Помимо 373-го запасного полка, который прибыл в Балту относительно позже других, временно расквартированных здесь войсковых учреждений, раньше него здесь начал работать большой военно-пересыльный пункт. Работа пересыльного пункта в Балте была постоянной и очень напряжённой. Главной задачей этого очень важного в военную пору учреждения было: оперативное и качественное решение кадровых вопросов для пополнения рядов бойцов в действующей армии.

В соответствии со спущенными сверху разнарядками в пересыльном пункте производилось формирование маршевых рот из числа излечившихся солдат, сержантов и офицеров, а также из отправленных с фронта штрафников, отловленных в тылу дезертиров, а также из числа вновь мобилизованных граждан, которые в случае острой необходимости фронтов в личном составе, не успевали пройти даже курс начальной военной подготовки – и такое во время войны нередко бывало. Распределение контингента маршевых рот в пересыльном пункте производилось по родам войск, в соответствии с предыдущим опытом службы военнообязанных или с учётом их подготовки в запасном полку.

И если первую часть задачи, которая касалась оперативного пополнения войск личным составом по требуемой специальности, на пересыльных пунктах выполнялось безусловно и даже любой ценой, то в отношении качества военной подготовки мобилизованных в запасных полках можно было ставить большие вопросы. Ни достаточного времени, ни соответствующей учебной базы, ни квалифицированных преподавателей в приближенных к фронту запасных частях и соединениях в ту пору не хватало просто катастрофически.

Обучение на словесных примерах, собственных пальцах, реже – на схемах и деревянных муляжах, производили боевые офицеры и сержанты, как правило, раненые и комиссованные или временно находившиеся на долечивании. Но они обладали бесценным фронтовым опытом, который так просто не почерпнёшь ни из какого самого мудрого учебника по тактике ведения огневого боя в соединении, подразделении или в одиночном противостоянии. Примеры, приводимые фронтовиками на занятиях, а то и обычные их рассказы в минуты передышки и отдыха мобилизованных, давали намного больше, чем вся умная военная теория вместе взятая.

Но пользу из общения с ветеранами боевых действий извлекали не те из новобранцев, которые только делали вид, что слушают, но на самом деле слушали только вполуха под курево и смешки. Настоящую боевую науку постигали только те, кто всем своим напряжённым слухом действительно внимал ветеранам. Именно таким мобилизованным хотелось как можно полнее усвоить солдатскую науку выживания на поле боя с тем, чтобы и боевой приказ выполнить, и в живых остаться, а при случае, так и вовсе в герои попасть.

Ну, Иван Булатов в герои не рвался, но солдатскую науку внимательно и изо всех сил мотал на свой молодой ус, которого у него никогда не было, кстати, не любил он это дело. И добротная эта ветеранская школа окопной жизни впоследствии несколько раз реально помогла ему выжить в условиях, когда для спасения своей жизни оставался один шанс даже не из сотни, а из тысячи.  И он ни разу не упустил свой шанс выжить там, где для жизни, казалось, вовсе не оставалось места.

*   *   *
Из вновь мобилизованных в Балтском пересыльном пункте совсем не многие парни, которые были посмышлёнее и пограмотнее попали в моторизованные, артиллерийские или пулемётные роты. А тёмные в основной своей массе крестьяне шли главным образом на пушечное мясо – в матушку-пехоту.

Первыми из Балты уже через пару недель стали отправлять тех, кто жил у людей по домам в частном секторе. Затем дошёл черёд для тех, кто жил в больших общественных зданиях и производственных помещениях. Последними, и это было уже в начале декабря, в составе маршевых стрелковых рот отправляли для дальнейшей учёбы тех, кто жил в стариной казарме Балтско-Подольского полка.

При этом для мобилизованных «молдаван» первый зимний вторник неожиданно оказался праздничным. Оказалось, что в этот день по всей большой советской стране отмечали значительный и светлый День сталинской Конституции. Кто это такой, великий Сталин в Москве, Иван уже знал от своего начальства: это был живой бог Советского Союза, и за него всем нужно было умирать вместе с его Родиной. Наверное, для кого-то это очень большая честь – умирать за Сталина и Родину. Но Ивану умирать никак не хотелось: ему хотелось жить за Сталина. То есть, жить вместе с ним в огромной его Родине.

А вот что такое Конституция, бедный крестьянин не знал, как не знали этого также и все мобилизованные вместе с ним молдаване. Лейтенант Свидерский, временный командир их седьмого взвода пятой роты, на вопросы солдат отвечал торжественно, как на параде:
- Конституция – это главный закон великой советской страны, по которому все мы строим первое и самое справедливое в мире государство рабочих и крестьян, в котором все люди свободны от эксплуатации господ, все равны в своих правах, в том числе на бесплатное образование и лечение.

Эти слова очень понравились Ивану Булатову: в своё время он много настрадался от эксплуатации своего труда. И бесплатное лечение – это тоже очень хорошая вещь, но о нём ему оставалось только помечтать: его мобилизовали не для того, чтобы лечить, а учить... убивать. Но ведь далеко не все румыны и немцы враги – об этом Иван знал лично и из рассказа своей жены.

А о бесплатном образовании ему вообще пришлось только повздыхать: жалко, что он родился не в Советском Союзе, а в королевской Румынии... Был бы сейчас свободным и грамотным, как все эти русские сержанты и офицеры, державшиеся очень независимо и уверенно, чему Иван втайне даже завидовал. Но учиться ему уже поздно, а вот от обязанности воевать его никто не освобождал, потому что воевать – это священный долг всех советских граждан, способных к защите своей Родины, и к этим защитникам теперь относится он сам, Иван Булатов, молодой человек в возрасте двадцати двух с половиной лет.

По случаю большого праздника в полку было устроено общее торжественное построение, на котором важно и торжественно говорили – в основном офицеры из числа руководства запасного полка, а также старшие преподаватели. Говорили хорошо и убедительно, горячо и правильно. Всех говоривших воодушевляла скорая победа над злобным врагом, причинившим советским народам неисчислимые беды и несчастья. И к этой победе вскоре должны стать причастными вновь мобилизованные граждане, то есть, все сейчас стоявшие перед ними и слушавшие их молдаване, украинцы и представители других национальностей, проживавших на территории недавно освобождённой Молдавской ССР.

По этому поводу мобилизованным был выдан усиленный завтрак, а затем утроен праздничный  усиленный обед, а также были проведены укороченные итоговые занятия по строевой подготовке и изучению материальной части табельного оружия. Тактические занятия на полигоне в тот день отменили, потому что после обеда всех мобилизованных построили и без прощальных речей и напутствий отправили пешком на юг – в пристанционное село Белино. За час колонна новобранцев протопала пять километров до станции Балта, которая находилась как раз в том селе, в которое без малого месяц назад прибыли они поздней дождливой ночью.

*   *   *
На станции, вернее, в селе Белино, томительно долго ждали поезда, который пришёл только часа через полтора. Всех посадили в эшелон, который, по словам машиниста, должен был вернуться назад в Слободку. Эта дорога вела домой: через Слободку они проезжали ночью, когда через Днестр у Рыбницы ехали сюда из Бельц. Многие обрадовались так, как будто их домой повезут. Возликовал было и Иван, но его приподнятый пыл быстро остудил саркастически настроенный кум Василий Понятовский:
- Ну, и чего это ты так светишься? Можно подумать, что на фронт мимо родной хаты намного веселее попадать.

Иван сразу же потух: ну да, и в самом деле, чему тут радоваться? Их ведь повезут в сторону фронта, куда из запасного полка в Балте уже ушли многие маршевые роты. В том числе, на прошлой неделе ушли Фёдор Портнов с Андреем Вершининым, Кирьяном Ромодановским, Иваном Варголенко и многими другими земляками-михайловцами.

Но повезли мобилизованных не через Бельцы, они даже не пересекали Днестр. И ехали очень долго, вернее, больше стояли, чем ехали. А ранним утром оказались в Жмеринке, где им снова предстояло простоять часа два, не меньше, как сказал сопровождавший их офицер, лейтенант со смешной фамилией НежИнский. А смешно было потому, что его фамилия означала – не женский (не жинкин) по местному выговору михайловцев. Как будто и так не было понятно, что на самом деле это был рослый молодой и физически очень сильный мужчина, лишь слегка прихрамывавший после осколочного ранения в правую ногу.

Но Жмеринка находится уже в Верхней Подолии, и от неё до бывшей австрийской Галиции совсем недалеко.
- Наверное, нас в Польшу везут, – раздумчиво сказал немного сведущий в географии кум Василий, хорошо знавший о галицких корнях своего кума.
 
Но нет. Из Жмеринки их повезли вначале на восток, в Винницу, а дальше – на север, в Житомир, из которого поезд поехал ещё дальше, на Белоруссию, но почти в сумерках уже остановился в Овруче. Как оказалось, это и была конечная станция пути их маршевой роты. Пятьсот пятьдесят километров железнодорожного пути одолевали более суток, но ведь как ехали: больше стояли, потому что нужно было пересекать важные и всегда перегруженные магистрали, ведшие с востока на запад, а мобилизованные ехали в основном с юга на север.

Овруч – это небольшой старинный городок в украинском Полесье, который весьма славен древней своей историей. Давным-давно здесь в глухих лесах жило когда-то воинственное славянское племя – древляне. Хорошо жили эти лесные люди, что оказалось завидным для шляхты с западной стороны и для Киева – с восточной. Но ничего, хитрые эти полищуки обычно загодя уходили от княжьих, польских и степняцких завоевательных дружин – уходили куда подальше в леса и болота, где надёжно укрывались от ворога, а потом снова возвращались на свои обжитые земли.

Когда в очередной раз на них с войной пошёл летописно славный, а для них назойливо жадный киевский князь Игорь Рюрикович, этот великий воин не без помощи древлянских лесовиков взял да и утонул в не такой уж и глубокой речке вблизи Искоростеня, стольного града дремучих древлян. Правда, тогда речка эта была более полноводной, не чета современной. После чего подлым лешакам-полищукам очень долго и не менее подло мстила зловредно-хитрая псковитянка, княгиня Ольга, которая вместо мужа воссела на киевском престоле и не хуже него правила всем княжеством.

Но это всё происходило в замшелые времена. А к декабрю 1944 года старинный древлянский город Овруч стал большим перевалочным центром по подготовке военного контингента для нужд Красной Армии. Здесь располагался 69-й запасной полк 21-й запасной дивизии Киевского особого военного округа.

Иван Булатов вместе с частью мобилизованных михайловских парней и мужчин постарше прибыл в этот город уже со второй волной маршевых рот из Балты. А первые «молдаване» прибыли сюда ещё в конце ноября. И теперь они как бы меняли своих земляков на новом месте: первая волна мобилизованных после принятия присяги была уже переодета в военную форму и вскоре рассредоточена по другим запасным полкам, в том числе, армейским. Часть маршевых рот была сразу же отправлена на фронт в конкретные армейские соединения. Но мест в казармах запасного полка не было, поэтому маршевую роту мобилизованных молдаван, прошедших начальную военную подготовку в Балте, целиком распределили по домам частного сектора.

Перед войной в районе Овруча была дислоцирована какая-то лётная часть. После освобождения города здесь некоторое время стояла танковая часть. Возможно, именно поэтому в Овруче готовили в основном специалистов для моторизованных и танковых дивизий. В связи с этим и техническое оснащение в Овруче было на порядок выше, чем в Балте. Это чувствовалось уже по одному тому, что на территории гарнизона была установлена большая и очень громко говорившая штука с замысловатым названием – радиорепродуктор. Такое слово не сразу и выговоришь-то, поэтому Василий Понятовский очень метко сократил его до минимума звуков – ор.

Этот ор обязательно включали, когда из Москвы передавали сводки Советского Информбюро об успехах Красной Армии на всех фронтах. И во время военной учёбы в Овруче весьма впечатлительного Ивана очень сильно поразил голос диктора Левитана. Только здесь он впервые и услышал голос Левитана, ведь в Бессарабии тогда не было никакого радио. Очень торжественным и рублено-чеканным голосом, напряженным до звона самых стальных металлических оттенков, диктор Центрального радио слово за словом очень ясно передавал известия о новых наших победах и неизбежном скором разгроме фашиста в берлинском его логове.

Ивану казалось, этот стальной голос Левитана проникал во все уголки человеческой души, очищал её от всех страхов и сомнений. Вот послушаешь его хотя бы немного, и уже каждая жилочка твоего тела вибрирует в такт его словам, всё существо твоё наполняется ненавистью к захватчикам, принёсшим столько боли и горя великой и многострадальной Родине Сталина. Впрочем, в каждом слушавшем Левитана человеке тоже неизбежно росла и крепла уверенность в неотвратимости нашей Победы, будто крыльями обрастала надежда людей на скорое окончание победоносной войны и возвращение солдат домой к мирной жизни.

*   *   *
В Овруче продолжались ставшие привычными будни службы в запасном полку. Мобилизованные проходили положенные им курсы теоретической учёбы, но здесь тоже больше времени отводилось для практических занятий по освоению военного дела. Также все в свою очередь ходили в наряды по кухне – без этого дела никак было не обойтись: попробуй-ка накормить такую прорву людей.

А ещё мобилизованные наизусть заучили текст Военной Присяги, потому что читать её не умели. Иван легко и накрепко запомнил эти торжественные и ответственные слова:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.
Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству.
Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Через десять дней по прибытии в Овруч, семнадцатого декабря 1944 года, в воскресенье, на гарнизонном плацу в торжественной обстановке мобилизованные приняли присягу. Шёл уже пятый день, как после недавней оттепели установились хорошие морозцы, державшиеся на уровне около десяти градусов. Поэтому во время торжественной церемонии, но в ходе долгого стояния на плацу, все новоявленные красноармейцы порядочно замёрзли.

Накануне, в субботу после обеда, была произведена повзводная помывка в бане, после чего мобилизованные распрощались со своей старой, уже достаточно грязной и потрёпанной гражданской одеждой, взамен которой получили новенькое солдатское обмундирование. Но неразношенные кирзовые сапоги Ивана очень плотно обжимали ступни, и он успел сильно пожалеть, что не взял сапоги на размер больше, как поступил кум Василий Понятовский, который под солдатские портянки надел домашние шерстяные носки и теперь чувствовал себя очень хорошо. В отличие от него, как и многие стоявшие рядом солдаты, Иван на морозце потихоньку постукивал сапогами друг о друга. Впрочем, в этот важный для солдат день не он один был таким же страдальцем: офицеры в сапогах тоже достаточно интенсивно переминались перед парадным строем солдат.

Хорошо, что неграмотные солдаты присягу читали не по одному, а следом за своим взводным офицером по частям хором повторяли для многих уже наизусть известные слова клятвы: её заучивали заранее и довольно тщательно. Тем не менее, всё проходило очень торжественно и ответственно. Больше времени новоявленные солдаты проторчали на плацу из-за того, что каждому лично пришлось расписываться в большой ведомости, начинавшейся сразу под текстом Присяги. Многие солдаты ставили обычные кресты напротив своих фамилий, указываемых им штабными писарями.

И очень хорошо стало то, что по случаю принятия присяги и воскресенья солдатам после обеда предоставили личное время и разрешили разойтись по казармам. А Ивана Булатова и всех тех, кому не хватило мест в казармах, из-за чего они жили на постое у горожан, до праздничного ужина отпустили по домам.

Продолжение следует.