Е. В. Д. Глава 16

Глава 16.

Следующий день начался для меня в одиннадцать часов. Яичница «по-венгерски» - на сметанной подушке, с добавлением кусочков томатов. Молотый кофе из Финляндии, заваренный в турке. Уборка в квартире. Поход в магазин за продуктами с прицелом на неделю.
Двадцать первое число обозначило первый день очередной рабочей недели. С утра я боялся опоздать на работу, и на то возникли причины: утюжил рубашку, чистил ботинки, сделал упражнения на руки, поясницу и пресс. Эти действия могли не влезть в то время, которое обычно тратил каждодневные сборы: приготовление завтрака с дальнейшим его поеданием и обязательные процедуры в ванной комнате.
Из окна автобуса на первой после моей остановки увидел старушку с усами. Она зевнула так, что я сразу понял: на улице холодно. Рядом с этой старушкой стоял мужчина одного с ней роста. Бородатый и в белых кроссовках. Два этих человека в чём-то были похожи.
Через шесть после моей остановки в салон автобуса зашла девушка выше меня роста. Видел её я не в первый раз. Она выглядела так, что её лицо могло понравиться многим мужчинам, но не выражало ничего. На нём могла быть грусть, но она уже закончилась, оставив после себя разочарование и отсутствие желания смотреть на этот мир с интересом. На следующей остановке стояла девушка с почему-то сердитым лицом. Она облачилась в короткое белое пальто, из-под которого начинались ноги в прозрачных чёрных колготках.
Через две остановки я увидел, как к автобусу бежит женщина. При этом она смотрела себе под ноги, и мне показалось, что она как будто бежит на месте. Она и не выглядела так же, как стоявшие на остановке люди. В лице женщины проглядывались забота, обеспокоенность чем-то, а глаза были внимательными.
Всё на поверхности – стоя в автобусе, я в который раз убеждался в том, что лишён внимания девушек к себе. А ещё утро понедельника само по себе – это причина для организма, добивавшегося двух дней хорошего сна, оставаться недовольным.Пусть мозг и не понимал, что не самим утром, а свершившимся фактом того, что организм пробудился, не выспавшись.

Но я не мог сказать о себе, что зол. На работе, однако, никто из коллег ко мне не подходил. От одной из них я услышал однажды, что утром понедельника никогда не бываю в хорошем настроении.
В тот день как никогда разрывался телефон. Со словом «заколебали!» в очередной раз я взял трубку этого аппарата. На другом конце провода вроде бы не услышали этого слова. После разговора я внутренне стал себя успокаивать: «Спокойно, изи».
В обед, направившись в кафе, я увидел, как к ограде, отделявшей проезжую часть дороги от её пешеходной части, склонилась женщина. Она, просунув руки в узоры ограды, пыталась взять машинку, оказавшуюся около потока несущихся обычных машин. Рядом с женщиной стоял ребёнок. Мелькнула мысль: перейти дорогу прямо здесь, невзирая на едущие туда-сюда автомобили, и, взяв эту игрушку, передать её этим людям. Но переход в неположенном месте, как нарушение правил, ещё никто не отменял.
В кафе, улыбаясь раздатчицам еды и кассирам, я прошёл со своим подносом к одному из столиков. Поедая купленное, пришёл к мысли о том, что неправильно уделять внимание только в ответ на чьё-то внимание. А, возвращаясь назад, в офис, увидел берёзу, облачённую в жёлтую листву, и понял, насколько красиво это дерево. Красиво до большого чувства внутри человека. Где та же красота в девушках?
Поднявшись в кабинет, увидел, как коллега по имени В. снова щёлкает пальцами правой руки. В отношении неё вдруг проявил гнусное качество: стал ей говорить о представителе одной организации, что станет неприятным для нас человеком, если будет долго ходить к нам. Тут же вспомнил одно из событий позавчерашнего субботника, когда спросил у юриста, почему открыта задняя стенка у самосвала «КамАЗ». В ответ услышал, что водитель – кретин. Тогда я тоже поддержал юриста, пошутив: это всё объясняет, как я сразу не догадался.
Запись в дневнике: «Ах, как религия хороша! Снова от неё предупреждение: не говори о людях плохо, по крайней мере, за их спиной».

Уже после работы, дома позвонил маме. От неё узнал, что в минувшие выходные папа помогал её брату резать барана. Это животное осталось в одиночестве после того, как его сородичей умертвили на празднике жертвоприношения. Дядя посчитал, что если этот последний баран не будет кричать, то его зарежут через месяц. Животное не кричало, но бродило по пятам повсюду за дядей и три дня ничего не ело. Итог: потеря в весе барана. Дядя испугался, что баран сдохнет, и предал его смерти во имя Бога.
 А в эту субботу, 26-го числа, дядя собирает «меджлес», то есть собрание из 15 или около того человек, чтобы угостить жертвенной бараниной. Мать с отцом тоже приглашены.
Маму опять продуло, и у неё заболела правая часть лица. Настолько, что она не может жевать, как обычно, а говорить приходится с трудом.
Запись в дневнике: «Однажды я слышал в свой адрес упрёк: редко звоню родителям. А так получается, что если и звоню, то только маме. Отец – как будто подразумевается (он ведь рядом с мамой). Приезжаю к ним раз в три недели. Вот, и ближайший приезд – в ноябрьские праздники. Щемящее чувство, когда думаю о родителях. Но я всё равно не с ними. Но знать, что с ними всё в порядке – значит, быть спокойным. Болезнь мамы – как раз повод, чтобы ощущать постоянное беспокойство. Надо думать, как её вылечить».
Двадцать второго числа утро было красиво как никогда. Солнце ещё не взошло, а небо окрасилось в сиреневый цвет. Начавшийся восход уже отражался на стенах домов на западе, и это действо становилось похожим на музыку. День, только родившись, как будто запел. В который раз меня настигло чувство: мир прекрасен, а создатель его по-настоящему велик.
Вскоре уже на работе я разговаривал по телефону с представителем одной религиозной организации. Он жаловался на то, что надо платить за изготовление документов, а он не был уверен, согласуют ли потом эти документы в нашей организации. Может быть, изготовление этих документов – всего лишь искусственное препятствие для оформления того, что нужно ему? – поинтересовался он в конце разговора. Всё-таки, то, чем занимается его организация, полезно для города в целом. Но мне удалось убедить его в необходимости изготовления документов.

Потом, на обеде в кафе увидел старика, который сидел за другим столиком и который перед тем, как отправить ложку в рот, низко наклонял голову над тарелкой, словно боясь за успешность операции с ложкой.
А вечером моя начальница выдала новое задание. Чувствуя себя официантом перед клиентом в ресторане, я стоял около неё и смотрел, как она внимательно изучала документы.
Запись в дневнике: «Кто скажет, что это не насилие? Ты словно собака в длинном деревянном коробе, похожем на тоннель – по нему то ли в шутку, то ли со злости бьют руками странные люди, подгоняя тебя к известной цели. Ты работаешь ради денег. Деньги – та вещь, которая нужна хотя бы для того, чтобы поесть и одеться. Ты идёшь на работу – получаешь за это деньги, а на работе тебя ждёт начальник, который приказывает тебе, иногда ругает тебя. А нужен ли он тебе, если бы не работа?
Начальница – из тех людей, кто способен вызвать недовольство только тем, как разговаривает, своим «э-э». Но то же самое чувство вызывали её худые кисти рук, словно между костьми и кожей не было никакой прослойки, а ещё глупое чувство юмора. «Зачем?» - этот вопрос горел в моей голове как реакция на её многие и многие действия.
Да, я выбираю деньги – а, значит, терплю начальника. Но короб, деревянный короб – неужели из него не выбраться?».
Следующим утром я проснулся с учащённым сердцебиением. Понятно почему – проснулся не вовремя. Первые слова – ругательство – адресованы крану, из которого капает вода, а значит, деньги по счёту за эту воду. Капли оказались кстати – открыв белую дверцу в стене, записал показания счётчиков. Не отдашь в срок эти показания – заплатишь втридорога по тарифу.
В автобусе погрузился в состояние «всё надоело!». Автобус становился всё более неудобным: в нём нет места, на которое можно встать и ехать себе, ни о чём не беспокоясь. Сегодня я выбрал место сразу после двери в передней части салона. Стоять – хорошо, если ухватился за мягкие поручни прямо около сидения на возвышении. Но это место заняли, пришлось сдвинуться, и всю поездку вместо пейзажа за окном мои глаза наблюдали рекламный щит.

Справа от меня встала женщина с сумкой в руке, и надо же – эта сумка в такт движению автобуса стала ударять меня по ноге. Конечно, можно сказать женщине: уберите сумку. Но вдруг при этих словах она состроит недовольную гримасу и проворчит нечто похожее на «не нравится, ездите в такси». Если и не проворчит, то нет никакого желания видеть лицо с раскрывшимися от неожиданно включившегося внимания глазами, от вида чего в голове пронесётся вопрос: «Зачем я потревожил Вас?».
Запись в дневнике: «О, люди! Какой интерес вы можете вызвать как интерес именно к вам? Все люди – пассажиры автобуса. Молчащие со скучными, непроснувшимися, брезгливыми, напряжёнными и уставшими лицами. Попытайся поймать взгляд одного из них – и увидишь саму надменность, которая могла бы сказать: «О, кто ты, если осмелился посмотреть на меня?». Но в следующий момент взгляд этот потупляется владельцем, который сделает всё, чтобы не встретиться с моим взглядом. Его Величество полагает, что никто недостоин смотреть на него без его воли».
Сумка всё же изменила мое внутреннее состояние. Меня уже стал раздражать кашель парня, вставшего по левую руку от меня. ОРВИ, грипп и прочие неприятности – давай, родной, зарази меня!
Через некоторое время кондуктор, направивший к передней двери, продираясь через спины людей, стоявших лицами к окнам, прошлась своей кроссовкой по моей ноге. «Великолепно!» – это слово прозвучало во мне ёмким и матерным с окончанием на «ядь». Тут же я подумал, что кондуктор пойдёт обратной дорогой и поступит с моей ногой также. Значит, надо чуть сдвинуться вперёд – и неожиданность! Сдвинувшись, я продавил ногу старика, просунувшегося между мной и «сумчатой» женщиной. Не извинился – пусть терпит, как я терплю!
Вечером после работы гулял по парку – по тому самому, в котором проходил субботник. Поймал ощущение счастья. Редкий день, когда я покинул рабочее место вовремя. Не сбежал, оставив недоделанное назавтра, а ушёл, всё сделав. От этой мысли внутри возникло умиротворение. Всё вокруг в этом парке – и деревья, и ещё не покинувшие их листья, и шедшие навстречу мне люди – вдруг приобрело мягкие очертания.
Утром двадцать четвёртого числа я проснулся со странным ощущением в горле. Неужели заболеваю? В зеркале на стене ванной комнаты я увидел лицо с более уставшим видом, чем вчера.

На работе рассказывал коллеге по имени В. о важности работы по конкретному заявлению. Она упрекнула меня в том, что я готов не только дни, н часы просрочки считать. Коллега по имени С. сказала, что я считаю, что она плохо работает. Я ответил, что так не говорил. Но она стала настаивать на своём мнении, сказав, что я так подумал.
Запись в дневнике: «Женский коллектив – отдельная тема, потому что много чего в этом коллективе связано не с работой, а с деталями отношений друг с другом. Существуют мысли в голове каждой из сотрудниц. Существую обсуждения между собой. Существует вывод – то, что приходит без какой-либо очевидной связи с минувшими событиями. Эмоция впереди мысли – так обида наносится быстрее. Впрочем, также можно принести и радость. Но её меньше, чем обид – и кажется, что этот факт правдив по жизни в целом. Именно этот факт когда-то меня сильно удивил».
Сегодня – день приёма населения. Пришёл директор одной из организаций. Человек, внешне и по поведению не похожий на директора – так говорило мне моё же представление о директорах. Оно утверждало, что это люди с кипучей энергией, относящиеся с пренебрежением к мелочам, показывающие, что соблюдают правила приличия только из приличия.
А этот человек был мягким, имеющим болезненный вид – глаза, цвет лица говорили о какой-то болезни, которая овладела этим человеком давно, но не забрала все силы, оставив тем самым возможность жить дальше.
Запись в дневнике: «Кто я для тех, кто приходит, зная, что с ними поговорят об их проблемах те, кто может их решить или, по крайней мере, может ответить на вопрос «а почему нельзя?». Человек, решающий и отвечающий. Для этого директора был ли я таким человеком? Сколько раз мы виделись? Десять? Очень даже может быть, что на улице он меня и не узнает, хотя теперь он смотрел на меня так, как будто в этот момент решается вопрос его жизни и смерти. А, может быть, и узнает, но сделает вид, что не узнал – только потому, что он вынужден был решать такую плёвую, по сути, проблему, прикладывая столько усилий, ещё и уничижаясь (иногда я ощущал такое его отношение во взгляде). Но существовал ещё один момент, узнав о котором, этот директор мог осознать всю глубину пропасти положения, которое он воспринимал с точки зрения уничижения своей личности. Этот момент заключался в том, что не я был тем, кто принимал окончательное решение. Репродуктор чужого решения, функция, обеспечивающая продвижение большого процесса – вот, кем я был».

Знал я, однако, ещё кое о чём. Этот директор зависел от другого человека – учредителя организации, которую этот директор возглавлял. Статус этого учредителя ввиду его богатства был велик, а, значит, был весомой причиной для некоторых людей унижаться перед ним. Этот учредитель в пику моего представления о богатых людях тоже не был наглым, шумным и пренебрежительным к другим людям. Как раз наоборот. Но вся беда, может быть, состояла в том, что этот человек, будучи мягким, вежливым человеком здесь, в нашей организации, мог быть жестоким и бессердечным – у себя, с подчинёнными. Если этот человек отличался именно таким поведением, то он был хуже тех, кто шумен и нагл, потому что от последних следовало ждать всегда одного – сообразно их поведению, и эти последние были одинаковы со всеми – и с нами, и с подчинёнными. А тот, кто смог разделить себя на две половинки, поделится ещё – и кто знает, насколько он непредсказуем».
Утром следующего дня я направился из дома в сторону автобусной остановки, неловко засунув руку в карман куртки – этот карман оттопыривался баночкой, полной жёлтой жидкости для медицинского анализа. Правая ладонь в отличие от левой виднелась из куртки наполовину. Другое отличие этого дня заключалось в том, что я встал с кровати позже обычного – не требовалось готовить завтрак, поэтому на утренние сборы я нуждался в меньшем времени. Подумал о себе как о странном человеке, который боится, что его так назовут только потому, что не несёт эту баночку в руке, как и все баночки мира.
К 10 утра всем отделом пошли сдавать баночки с одной и той же жидкостью в один из больших кабинетов в здании. Там же забирали из вены кровь. Я заметил, что женщины из моего отдела дружны – около двери, ведущей в кабинет, в котором принимали анализы, они сфотографировались все вместе на «селфи». Одна из них – по имени С. рассказала, что в 18 лет упала в обморок, когда сдавала кровь. А другая – М. – сказала, что когда была маленькой, видела большого мужика, боявшегося вида крови. Однажды, придя на анализы, он рухнул на пол, как только врач проколол ему палец.

После обеда неожиданностью стал звонок Л. Теперь она – жена нашего общего с ней однокурсника. Двое детей – дочь и сын. Она позвонила по поводу И. Сказала, что не может до него дозвониться. Его жена и сын (тяжело болевший) уехали заграницу на лечение, а И. – быть может, в депрессии, потому что не может жить один. Я стал говорить о том, что пытался недавно договориться об общей встрече с ней, И. и ещё одной нашей общей одногруппницей. Л. возразила, сказав, что о встрече надо заранее договариваться, а не так, как я – за пару дней.
Запись в дневнике: «Отношения с Л. прервались сразу после университета – как только она вышла замуж. С И. тоже долгое время отсутствовало общение – из-за болезни сына он, как сказала бы Л., ушёл в себя. Последнее яркое событие перед этим разрывом – свадьба И. Она состоялась в крещенский день, когда на улице царила сущая оттепель. А перед свадьбой – уход И. из дома – мать постоянно давила на него. Он сказал, что хочет жениться, но маму не устроила национальность девушки. Он даже попытался пожить у меня, но перекантовался у двоюродного брата.
Я понимал, что общение с людьми, которые, особенно Л., были мне близки, имело результатом один вывод: я не умею дружить. Не делал шагов, укреплявших дружбу в те моменты, когда мог наметиться её разрыв. Не раз случалось так, что я звонил и И., и Л. Они не отвечали – я звонил ещё раз. Не дождавшись ответа, я забрасывал это дело. В этом отношении скрывалась простота: ожидание шагов со стороны друзей.
Ситуация с И. стала показательной. Когда наше общение после рождения его первенца прекратилось, я не разыскал его, не узнал о его горе, не предложил свою помощь. А просто жил своей жизнью, словно И. и не существовало. Во мне вспыхивала мысль: а почему он сам не попросил о помощи? Но позже сам отвечал себе вопросом: а он должен был? Человек человеку – рознь: прав ли был И., не прося о помощи?
Общение после многолетнего перерыва возобновилось по инициативе Л. Её дети уже подросли, и она, видимо, уже могла жить чем-то другим, кроме заботы о муже и детях. И. тоже, как мне показалось, свыкся с болезнью сына и потихоньку стал выбираться из своей «ямы».
На ту первую после перерыва встречу я пришёл, ощущая себя холодной сталью. Ведь я – тот, кого позвали, о ком вспомнили, кто готов показать себя, поговорить – одним словом удовлетворить потребности позвавших. Ведь я всего лишь там, где нужен.

Наверное, не было странного в том, что у меня не получалось позвать на общую встречу всех. Может быть, и Л., и И. привыкли к тому, что я не слишком настойчив в своих попытках.
Л. довольно часто потом, когда мы сидели в каком-нибудь кафе или суши-ресторане, рассказывала о нашей первой встрече после окончания университета. Тогда я только устроился в свою большую организацию. Зайдя в столовую, набрал еды на поднос, сел за стол, поднял глаза и не поверил им: через три столика от меня стояли Л. и И. Они улыбались. Мгновенно во мне вспыхнула обида на Л.: три года ни ответа, ни привета, и, вот, нате, стоит, улыбается, как ни в чём не бывало. Не сказав им ничего, я опустил глаза и стал есть. Мои друзья подошли. Л. удивлённо сказала:
- Ты что, не узнал нас? Мы специально пришли к тебе, а ты даже не поздоровался!
Конечно, что с того, что они не понимали чувств, которые могли во мне быть из-за той паузы, которая возникла в наших отношениях? Как ни в чём не бывало – зайти и говорить так, как будто мы расстались только вчера. Но я вновь показал себя тем, кто скупится на бурные чувства, словно эти самые чувства были вне правил, установленных кем-то для моей жизни – правил, о которых мне только оставалось догадываться, но которые незримо присутствовали вокруг. В ответ на удивление Л. я выдавил из себя: «Здрасьте!». Потом словно ведомый какой-то церемонией спросил:
- Как вы здесь оказались?
Л. подшучивала надо мной: «Мы с И. пришли, а он кушает себе. Обиделся на нас». Каждый раз после этих слов я, уже забывший о той обиде, испытывал неловкость и тоже отшучивался.
Вынужденно, но я принял тот факт, что Л. не до меня, и поэтому я не беспокоил её. Но всё же при этом замечал в себе обиду на то, что и она не звонит мне спросить, как дела. Друзья называются! И. же после той встречи как будто потерял самостоятельность. Он звонил мне, если мы с Л. всё-таки проводили какой-то разговор. Возможно, она просила его позвонить мне.
Мои друзья, хоть отличались между собой полом, но обладали одним и тем же качеством: они ни с кем не ругались, не говорили резких неприятных слов в глаза собеседнику. Конечно, как можно-с? Собеседник обидится, а что может быть хуже? Прекрасное качество, если бы не одно «но»: а если человек действительно не прав, и об этом ему нужно сказать – в противном случае возникает мысль: им всё равно. А разве равнодушие – хорошо?

Зная то их качество, я и сам не говорил им резких слов, не ругался с ними в пух и прах. Почему-то после школы в отношении людей я взял себе правило: как вы со мной, так и с вами. Правило симметрии. Его я не мог назвать верным, но другого более достойного правила я не знал.
Может быть, следуя этому правилу, я легко мог сказать: посмотрите, я пытался с ними дружить, но они – как они поступают со мной! Пусть я не идеален, но и они – не образец для подражания.
Однажды я всё же высказался в отношении И. резко и бурно. Он не поздравил меня с днём рождения (а я всегда его поздравлял!). Друг – и не поздравил? Позвонив ему, я выдал тираду о том, что друзья так не поступают! Вновь я оказался тем, кого обидели. Но И. никак не отреагировал. Вновь подумалось, что ему всё равно».
Согласившись с аргументацией Л, я услышал от неё (наш разговор по телефону продолжался), что И. сказал ей, что сейчас меня лучше не трогать – потому что я в депрессии. В моей голове загорелся символ «?». С чего И. взял, что это так? Л. услышала слова, выражавшие моё сильное удивление.
Складывался пазл: Л. обсуждает со мной И., а с И. – меня. Дальше Л. спросила о фильме, на который нам бы стоило всем пойти. Я замялся с ответом. Она продолжила, сказав, что показывают фильм «Философ». На этот фильм ходила её знакомая – парикмахер, но отсидела 10 минут и покинула кинозал.
Уже после этого разговора я отправил по телефону сообщение, в котором показал своё недовольство её плохими словами об И., а если быть точным – тем, что она плохо отозвалась об И., который плохо отозвался обо мне в их разговоре. Не возводит ли Л. поклёп на И.? В ответ она написала о том, что со мной лучше об И. не разговаривать.
Попытки договориться о встрече назавтра – в субботу, закончились неудачно. Впервые за много лет после общения с Л. я испытывал неприятное чувство.

Запись в дневнике: «Так завершаются попытки выразить себя перед людьми – отсутствием встреч и разговоров. Тех встреч и тех разговоров, при которых возможно это сделать – попытаться выразить себя, в отличие от других встреч и разговоров, при которых ты повторяешь то, что придумано людьми. От других встреч и разговоров, которых слишком много в моей жизни. Но с Л. и И. невозможно было разорвать отношения только из-за их отказа встречаться. Они готовы, они хотят – я это знаю точно. Не получилось сейчас, получится потом. Я не хочу разрывать то, чего никогда не приобрету – связь, при которой я могу получить дружеское участие и сам могу его проявить».
А коллега по имени О. в тот же день на мою просьбу сообщить номер документа эмоционально ответила, что «у неё никак у компьютера», что она не помнит. Этот всплеск девушки поверг меня в оторопь. Женская истерика воспринималась мной резко отрицательно. Но, к счастью, всплеск так и остался всплеском. О. быстро успокоилась.
Чуть позже привелось пообщаться с начальником. Её глаза как сканер – каждый раз она словно пытается угадать, какое у меня настроение – грустное или бодрое. Пытаясь найти её понимание по одному документу, я состряпал на лице насупленную мину. Она согласилась с моими доводами и оставила документ для внесения в него правок.
Ближе к вечеру позвонил Б.Ш. Сказал, что сегодня встретиться не может: к нему приехала жена.
- Семья, понимаешь? Может быть на следующей неделе? – спросил он.
Подходя к дому, я понял, что не получится к дверям взбегать по ступенькам. По ним медленно поднималась супружеская пара. Почему-то подумалось, что это гости кого-то из жильцов. Зашёл вместе с ними в лифт. Женщина, будучи, видимо, в хорошем настроении, спросила меня: «Какой этаж?». Оставив вопрос без ответа, я нажал на кнопку с цифрой своего этажа и повернулся к супругам спиной. Тут же в моей голове пронеслась мысль: «Она, наверное, подумала: «Что за человек! К нему обратились, а он даже словом не удостоил. Какие угрюмые люди проживают в этом доме!».
Зайдя в квартиру, я уже обращался сам к себе с вопросом: почему ты так к людям? Тут же поймал ощущение того, что это поведение – отражение того, что творится внутри. Рассчитывал в кой-то веки встретиться с друзьями и получил: ни у кого нет времени на меня. Все меня оставили.

Запись в дневнике: «Хотя причина – не только в плохом настроении. Когда подхожу к дому и вижу людей около входной двери, то сразу оказываюсь в состоянии насупленного человека. Они или ждут, когда я подойду и открою брелком дверь, или уже заходят. А бывает, что открываешь дверь и слышишь, как кто-то за спиной спешит проскочить за мной в подъезд. Недружелюбность – атмосфера общества, в котором я живу. Уже трудно поднять голову из этой трясины. Вечное ожидание от людей светлого и хорошего приводит к тому, что я и сам не способен на светлое и хорошее по отношению к ним. Кажется, что если люди и смотрят на меня, то значит, им не на кого смотреть, потому что не знают, кто я. Они не могут посмотреть по-настоящему – то есть на того, кого понимают.
Недовольный и даже угрюмый вид, грустные глаза, отсутствие улыбки – не это ли видят люди, взглянув на меня? Как им относиться ко мне, увидев это? Как им раскрываться передо мной, если угрюмый вид – не то, что сподвигает к лёгкому и непринуждённому общению? Сподвигают ли и слова о друзьях, которые я выдал только что?».