Идентификатор. Гл. 9. Коварная изменщица

Глава 9. Коварная изменщица


Пролетел конец лета, наступил сентябрь. Прозрачный воздух наполнился особенным, осенним запахом – запахом опавших листьев. Я ни с кем не общался, бродил один в обеденный перерыв по аллеям парка возле работы. Глядел на облетающие деревья и декламировал самому себе сложившиеся строки:

Воздух прозрачен. Сентябрь
Тихо спускается с крыш.
В небе парит дирижабль –
Здравствуй, любимый Париж!

Кофе взбодрит ароматом
Утром в кафе на углу,
А в переулке брусчатом
Кто-то стучит по стеклу.

Все устремятся, дурея,
В сторону славной Пигаль,
Словно хотят побыстрее
Скинуть одежду-мораль.

Чайки скользят над водою,
Сена красна, как вино.
Было ли это со мною –
Разве узнать суждено…

Мама все чаще заводила разговор о моей неприкаянности и бесцельной трате времени. Разумеется, ей хотелось видеть меня семейным человеком, а не болтающимся оболтусом.

Однажды она так достала меня, что я, не удержавшись, сказал, будто уже встречаюсь с девушкой. И даже пообещал пригласить ее в ближайшие выходные к нам домой. Мама сразу успокоилась.

Ночью мне снилась Рита. Она звала куда-то, просила пойти с ней.

В конце недели я отважился увидеться с Ритой, чтобы пригласить на смотрины.

Сейчас мне почему-то казалась, что она в городе.

Но нас отправили в колхоз.

– Какие выходные? – ответило начальство на наши возражения. – Она не будет ждать.

«Она» – это морковка. Или свекла. Или капуста. Но обычно это была картошка.

Ну да. Картошка ждать не будет, мама и Рита подождут.

Нас отправляли в подшефное хозяйство каждый год – помогать убирать урожай, так было принято. Считалось, что без научных сотрудников и студентов колхозники не справятся.

Из нашей лаборатории смог поехать только я один.

В принципе, мне нравилось в колхозе. На короткий срок мы снова становились беззаботными, как в студенческие времена. Эксперименты, монографии, защиты диссертаций и ученые советы отходили на задний план, рассеивались в сигаретном дыму и самогонном перегаре местного населения. Мы с товарищами относились с пониманием – если трактористу не хлопнуть стакан после 12-ти часовой смены, наутро не найдется сил не только работать, а просто подняться с кровати.

Самогон в деревне пили все. Водки здесь было не достать, хотя сухой закон отменили несколько лет назад.

На демонстрации 1 мая 1985 года – за несколько дней до вступления в силу объявленного Горбачёвым этого драконовского указа, люди демонстративно пили водку из горла, когда шли мимо трибун, а пустые бутылки швыряли на землю. Так они выражали свое отношение к постановлению, имевшему фатальные последствия для страны. По сути, это была не первомайская демонстрация, а «демонстрация протеста».

Принятые правительством меры по борьбе с алкоголизмом вызвали противоположный результат.

Стали пить намного больше, стали пить те, кто раньше не пил, хотя цена на водку взлетела до небес.

Доходило до абсурда – введенные в оборот талоны на спиртное выдавались по количеству душ, соответственно, полагались и младенцам. Младенцы по понятным причинам воспользоваться своим правом не могли, зато могли их родственники – не пропадать же добру! Талоны также можно было выгодно обменять, что делали, к примеру, мои родители.

Самогон же в деревнях как гнали раньше, так варили и теперь, и, вероятно, будут делать это всегда.

Вполне домашний мальчик с практически непьющими родителями, я не особо вдавался в эту тему, мне хватало того, что постоянно приходилось отбиваться от выпивок на работе. По большому счету, я был равнодушен к спиртному. Еще я не играл в азартные игры и не курил, но это не касалось турпоходов или колхоза.

Меня окружали изысканные люди. Они с шиком доставали из кармана пачки «Опала», «Ту-134», на худой конец «ВТ» или «Родопи». Но почему-то не легендарный, любимый мной на природе «Беломор», смолистый и очень крепкий или не менее знаменитые сигареты без фильтра под названием «Астра», весьма восхитительные на сентябрьском колхозном воздухе. Наверное потому, что в городе ослабленные человеческие организмы требуют более мягкого подхода. Или потому, что курить дешевый табак не только вредно, но и не престижно.

Снобизм в нашей жизни играет не последнюю роль. Снобов вокруг меня хватало.

Тем не менее по вечерам белесую жидкость из трехлитровой банки они пили с таким же вдохновением, как и разведенный спирт на работе, закусывая нехилыми ломтями сала, купленного здесь же, в деревне.

Мне же когда-то хватило пару раз хлебнуть этого пойла, чтобы больше не пытаться поддержать компанию. Может, это был не лучший образец самогона. Может, я был не в лучшей форме и плохо отреагировал на употребленное.

В этот приезд я был непоколебим, или, вернее сказать, «непокобелим», ибо все свободное время проводил среди хохотушек-студенток, тоже пригнанных на уборку. Они вернули меня к жизни. Задорные песни, смешные истории, рассказанные на посиделках у костра, отвлекали от тягостных мыслей, которые угнетали меня в последнее время. Причем интерес не вызывал кто-то из девушек конкретно, они импонировали мне все вместе как сущность.

Через десять дней мы возвращались домой. Все проходы в автобусе были завалены нашими рюкзаками, набитыми картошкой и морковкой. Овощи мы везли вполне официально – каждому разрешалось взять небольшое количество собранного урожая.

Моя мама осталась довольна – как всякая женщина ее возраста, мужчину она видела прежде всего добытчиком.

***

Войдя во двор Ритиного дома, я по привычке поднял голову. Ее окна были зашторены. Я прибавил шагу, поддавшись смутной тревоге. Перескакивая через две ступеньки, добежал до четвертого этажа. Рита жила на пятом. Остановился, чтобы отдышаться и уже спокойно, как ни в чем не бывало, предстать перед ней с рубинами в руках.

Вот и ее квартира. Нажал на кнопку звонка и долго не отпускал, хотя раньше старался войти незаметно для соседей. Мне никто не открыл.

– Уехала, все-таки уехала! – проклинал я себя, спускаясь по лестнице. В этот миг мне казалось, что именно последние десять дней решили все. Виноваты именно эти десять дней, проведенные в колхозе среди юных девушек.

Камни жгли руки, я снова спрятал их в карманы ветровки. Всю дорогу мне казалось, что каждый встречный пристально смотрит на меня. По-видимому, я чувствовал то же, что испытывает вор, когда на нем «шапка горит».

Чувство вины перемежалось с жалостью к себе и злостью на Риту.

– Променяла на деньги, – униженный, корил я ее. Мое самолюбие было полностью раздавлено.

О такой мелочи, как собственное предательство, мысль в мою голову не приходила.

Теперь Рита казалась мне коварной изменщицей, а я виделся себе слабовольной жертвой, поддавшейся магической силе камней и хитроумному замыслу моей возлюбленной, сумевшей так изощренно прикрыть свой побег.


Продолжение http://proza.ru/2023/01/24/642