История рода Пановых. Глава 4

       Глава 4. Священник Дмитрий и Пугачевский бунт.

       В конце декабря 1761 года скончалась императрица Елизавета Петровна. На российском престоле воцарился её внучатый племянник, Карл Петер Ульрих Гольштейн – Готторнский, получивший в России православное имя Пётр III Фёдорович. Его отец Карл Фридрих был племянником шведского короля Карла XII, а мать Анна Петровна – дочерью императора Петра I, который был противником Карла XII в ходе Северной войны. Хотя, Пётр III и был провозглашен императором, но официально не короновался.
       Первым делом новый император заключил мир с Пруссией, на условиях, невыгодных для России, что вызвало недовольство в русской армии. Затем последовал «Манифест о вольности дворянской», даровавший ещё большие привилегии господствующему классу – дворянству. В тоже время он издал законы, запрещавшие мучить и убивать крепостных, прекратил гонения на старообрядцев. Однако, стараясь угодить всем, Пётр III нажил себе главного врага в лице своей жены, Екатерины Алексеевны, которая с помощью своих фаворитов, братьев Орловых, совершила государственный переворот, лишив супруга монаршей власти. Но внезапная и загадочная смерть Петра III – через неделю после отрешения – вызвала немало толков. По официальной версии Пётр III умер от болезни, а по слухам, его содержали в заточении, откуда он впоследствии бежал. В итоге, все эти слухи способствовали появлению целой плеяды самозванцев, среди которых самым известным оказался донской казак Емельян Пугачев. Данное событие случилось в 1773 году, а до того, как написал молодой оренбургский чиновник А. И. Левшин:
       «Пространство времени, заключающееся между 1762 и 1775 годами, составляет важный и несчастный период в истории уральских казаков» (Левшин. 1823. С. 24).

       Надо заметить, что смена монарха в России особого волнения в Яицком Войске не вызвала. «Царям – то, что? Пришли – ушли! – говорили казаки. – А мы, как жили здесь, так и живём». И Войско Яицкое продолжало жить своей особой общинной жизнью. Хотя, вольнее и богаче жили яицкие казаки, чем остальная Россия, но находились и среди них недовольные сытой жизнью.
        «Со вступлением на престол Императрицы Екатерины II, – писал Левшин, – казаки начали жаловаться ей через Военную Коллегию, а потом лично, через присланных с Яика депутатов, на нарушение древних прав своих, на обиды членов Канцелярии, на удержание у них жалованья, на самовольное наложение податей, на помешательства в рыбных ловлях. Неоднократно повторенные жалобы и последовавшее в ожидании решения оных неповиновение, заставили Императрицу несколько раз посылать на Яик доверенных чиновников, для разбирательства сих просьб, и удовлетворения по оным, правой стороны» (Там же, с. 25).
        Вероятно, для быстроты вынесения решений по жалобам, правительство обязало Канцелярию составить Генеральный список казаков Яицкого Войска, который был исполнен в 1765 году. В этот список был включен Пётр Денисов сын Денисов, протопоп, возраст – 82 лет. При нём же записаны его внучата, казачьи дети: Иван – 17 лет, Данила – 15 лет. Далее, священник Дмитрий Фёдоров, возраст – 35 лет и его сын Пётр – 3 лет. Непонятно, почему старшие сыновья священника Дмитрия были записаны не с отцом, а с родным дедом? Возможно, Дмитрий в то время находился не в Яицком городке, а проживал, где – то в другом месте. Да, и был ли он в 1765 году уже священником, тоже нельзя сказать с уверенностью. Протопоп Пётр Денисов умер в 1767 году; вот тогда и заменил его на высоком посту зять, священник Дмитрий Фёдоров, а по настоящему мирскому имени – Дмитрий Иванович Панов, – мой предок.
        «Снова в соборе, при звоне колоколов, стали совершаться службы, – писал Карпов. – Получили радостную весть и священники: – приказано было им в декабре 1765 года «из прибыльных весовых и поведерных денег» выдавать жалованье и с этих пор стало войско платить священникам по 30, а пономарю 10 р. в год» [Карпов А. Б. Памятник казачьей старины//Уральские войсковые ведомости. № 2, 1909. С. 6].
 
      Опираясь на сведения из Генерального списка 1765 года, установил, хотя и приблизительно, годы рождения своих далёких предков Пановых:
1. Дмитрий Иванович Панов, родился в 1729 году, значит, его отец, Иван Фёдорович Панов (Рыжичек) женился не позже 1728 года.
2. Иван Дмитриевич Панов, старший сын, родился в 1747 году.
3. Данила (Даниил) Дмитриевич Панов, 1749 года рождения.
4. Пётр Дмитриевич Панов, мой прямой предок, 1761 года рождения.
        Сразу оговорюсь, что в последующих переписях, возрасты Ивана и Петра Пановых разнятся с вышеприведёнными сведениями об их рождении. Виной всему были закоренелые предрассудки яицких казаков, которые с явным подозрением относились ко всякому роду официальным документам.
       «Справедливо сказано: что написано пером, того не вырубишь топором, – разъяснил в предании писатель Железнов. – Последнего, как острого ножа, боялись казаки, и потому чуждались всякой письменности.
       Были в старину между казаками и такие глубокомысленные люди, которые на весь мир говорили: «что за липорты, да за указы? Что за бумаги, да за грамоты? В огонь их! К чорту их! По ним нас Москва узнает. Живите братцы», присовокупляли эти люди, «пока Москва не узнала!» [Железнов И. И. Уральцы. Т. 2. СПб., 1858. С. 149].
       Не берусь утверждать, но по – моему в число этих людей входили и все «старые люди», в том числе и наши Пановы. Хотя, они и были грамотными, но доносы и жалобы в Петербург или Оренбург, делали их жизнь, как «на тлеющих углях»: огня, вроде, нет, а пятки жжёт. Иначе бы, Железнов не стал писать об этом спустя век, когда воззрения «старых людей» переменились:
        «К сожалению, таких людей в старину на Урале было не мало, – отмечал Железнов. – По понятию современников, они пользовались славой людей опытных и прозорливых, но в действительности… да что об этом толковать… Правда, в иных случаях они действительно были прозорливы, опытны, но в иных куда как близоруки! Поднимался, ворочался же язык говорить: «пока Москва не узнала» (Там же, с. 150).
       Не этим ли объясняется тот факт, что «старых людей» очень тяжело отыскать в переписях 1723 и 1765/1773 годов. Они туда записаны: или с не полным составом семьи, или под другой фамилией, или, вообще, не были записаны. Не только сами «старые люди», но и люди, приближенные к ним.
        Казалось бы, отмена обязательной дворянской службы царём Петром Фёдоровичем, должна была сподобить «старых людей» стоять за него горой, но новый монарх упразднил Тайную канцелярию, а это грозило бунтарством на Яике. Поэтому, когда императрица учредила Тайную экспедицию, почти сразу же по восшествию на престол, это стало хорошим знаком для «старых людей», оберегавших сложившийся уклад жизни и покой в Яицком Войске.
        «Великая Екатерина II (по – видимому), будучи предъизбрана при рождении своем обладать Российскою империею, – писал Рунич, – вступив 1762 года 28 июня, на другой день торжества Полтавской победы, на престол России, во – первых устремила – было свое желание, чтоб устроить в империи прочное, правильное и согласное с духом россиян управление» [Рунич П. С. Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте//Русская старина. 1870. Т. II. СПб., 1870. С. 126].
        Кроме всего прочего, императрица Екатерина II отнеслась с большим пониманием к нуждам старообрядцев, которые прежде терпели жестокие гонения от властей и архиереев официальной православной церкви. Яицкие казаки имели в войске три церкви, в которых казачьи священники служили по старопечатным книгам, осеняя себя, по старинке, двуперстным крестом.
      «Яицкое казачество стояло упорно и осталось при своей старине, – писал историк Игнатьев. – Старообрядство, вообще, нашло себе поддержку в Екатерине II, повелевшей грамотой 10 Ноября 1765 года, увещевать заблуждающихся искусным священникам чрез слова Св. писания, а отнюдь не силою и угрозами. Дозволенное потом Единоверие оставило церкви Яицкого городка, после Пугачевского бунта, названного Уральском, при старом обряде» [Игнатьев Р. Собор во имя святого благоверного князя Александра Невского//Уральские войсковые ведомости. № 43, 1880. С. 4].
       Не стала Екатерина II покушаться и на установившийся в Яицком Войске казацкий коммунизм, в котором не было частной собственности на землю, реки и другие угодья. Императрица, махнув рукою, сказала сенаторам, что яицкие казаки сами решат, как им жить. Однако, несмотря на такое доброе расположение императрицы к яицким казакам, в войске не стихали «трусы» и волнения. Так, по мнению Левшина: «атаман и старшины не сдержали данного ими обязательства удовольствовать казаков; напротив, некоторым начали мстить за то, что они просили за них, и народ, день ото дня более раздражаемый, опять искал защиты у Престола, жалуясь даже на Военную коллегию» (Левшин, с. 26). 
       Однако, как впоследствии рассказывали «старые люди», все эти мятежи и бунты на Яике, были сделаны руками Тайной экспедиции, задумавшей заманить туда «в сети», беглого императора Петра Фёдоровича, который по слухам, бежал из заточения и скитался, где – то на запольных реках.
      «Потому в декабре 1770 года, – писал Левшин, – Императрицею велено гвардии капитану Дурнову отправится в Яикский городок, присутствующих в Войсковой канцелярии отрешить, понудить их к уплате войску удержанного жалованья и штрафа; а между тем вместе с военным местным начальством нарядить несколько сот казаков на службу в Кизляр. Вслед за тем велено им идти в погоню за калмыками, тогда ушедшими из России; но народ, раздраженный долговременным неисполнением ожиданий его, отказался повиноваться, и никто не пошёл ни в Кизляр, ни за калмыками или таргоутами» (Там же, с. 26).

        Летом 1769 года, а точнее, июля 27 числа, Яицкий городок описал в своём дневнике ученый – путешественник Петр Симон Паллас, который, объехав всё Яицкое Войско, не обнаружил там особенной тревоги или же признаков волнений среди казаков:
        «Главная улица или перспектива, – писал Паллас, – от Оренбургской стороны начинающаяся и до реки Чагана чрез весь город простирающаяся хотя очень крива и неправильна, однако широка и украшена наилучшем строением. В сей главной улице находится хорошая каменная церковь и рынок, на котором продают всякие съестные припасы и мелочные вещи; а еще далее к изрядной каменной главной церкви находится множество лавок под домами, в коих иностранные купцы продают много хороших товаров. По том начинается в сей же улице Татарская слобода, в которой живут татары и имеют деревянную выбеленную мечеть. В главной улице находится ещё третья деревянная церковь, и кроме сей есть в городе две деревянные мало украшенные часовни и в которые козаки редко ходят, по тому что они будучи староверцы по большой части молятся дома, да и по знатным праздникам во время литургии в церковь не входят, но обыкновенно сидят, или стоят на коленях около церкви. Может быть такое их суеверие тому причиною, что те каменные церкви, которые после бывшего за 20 лет большого пожара начаты строить, ещё и ныне не завершены» [Паллас П. С. Путешествие по разным местам Российской империи. Часть первая. СПб., 1773. С. 412 – 413].

       Так, может быть правду говорили уральские Предания о Пугачеве, записанные писателем И. И. Железновым, и виной возмущений казаков на Яике явилась фигура свергнутого императора Петра Фёдоровича, который не умер, а находился в заточении, откуда бежал в 1769 году. Вот, что об этом поведал Железнову старый уральский казак И. М. Бакиров:
        «И отсидел он в заточении не мало не много, ровно семь годочков, – продолжал Иван Михайлович. – Хоша он содержался и не в настоящей тюрьме, в каких содержутся колодники, а в палатах, и ни в чем не имел недостатку… однако не сладко же ему было сидеть. Первое – царства лишился; второе – свободы не имел… Не мимо, видно, говорится: «крепка тюрьма, да чорт ли в ней». На восьмом году уже вырвался из заточения и узрил свет Божий» (Железнов. Т. 3. С. 164). 
        Яицкие казаки часто возили в Петербург икру и рыбу, поэтому знали не понаслышке о том, что творилось в кулуарах царского дворца. Некоторые из казаков, даже, видели и слышали императора Петра III, хотя, он и пробыл у власти непродолжительное время. Кому – то из яицких казаков, было даже по – человечески жалко несчастного императора, которого жена незаконно лишила трона, а потом, содержала взаперти. Поэтому для яицких казаков не была невероятным известием, новость о бегстве Петра III из заточения. Лишь только пошёл по Яику слух о беглом царе, как Войско снова начало делиться на: «согласных» и «несогласных», «послушную» и «непослушную» стороны.

        13 января 1772 года, казаки собрались на Михайло – Архангельской площади и, взяв из церкви несколько икон, пошли всей толпой на квартиру капитана Дурново. Толпу встретил и остановил начальник гарнизона, генерал – майор Траубенберг; не один, а с артиллерией и вооруженными солдатами, и потребовал разойтись. А когда его приказание не было исполнено, и толпа продолжила движение вперёд, он велел стрелять в неё из пушек и ружей.
      «И грянули пушки… Свистнула картечь, ударила она по каменным стенам собора, пали на землю обрызганные кровью святые иконы, упали церковные хоругви и прикрыли собой трепещущие тела убитых и раненых братьев, – писал Карпов. – Стихийно бросились казаки на пушки, началась кровавая братоубийственная резня. И были стены собора немыми свидетелями этой ужасной резни, видели они, как раздалась ружейная пальба, как была перебита регулярная команда, как ворвались озлобленные и освирепевшие казаки в Войсковую Канцелярию, как изрубили они саблями Траубенберга, тяжело ранили капитана Дурново, убили ненавистных старшин, как раненого атамана Тамбовцева выволокли за волосы на крыльцо и умертвили… Около двухсот человек с обеих сторон пало в этой бойне. Целый день озлобленные казаки искали в городке ненавистных им казаков и старшин. Собравшись в круг, они били их насмерть, убили дьяка Суетина, писаря и других казаков» (Карпов. УВВ № 2, 1909. С. 7). 
         Можно, конечно, предположить, что священник Дмитрий Федоров (Панов), завидев кровавую бойню у стен храма, закрылся на все засовы и, дрожа от страха, молил Господа Бога о пощаде его, жены и сыновей. Однако, факты говорят о том, что «старые люди» принимали самое активное участие в этом, казалось бы, стихийно вспыхнувшим бунте. На Яике был нужен такой кровавый бунт, чтобы на него «клюнул» беглый царь Пётр III…
       Однако, уже на следующий день, к казакам пришло отрезвление, и они принялись сочинять слёзную челобитную на имя Государыни Императрицы. Написав письмо, отправили его с лёгкой станицей в Петербург, а сами стали ждать ответ. Однако, уже лето настало, а ответа от Екатерины II всё не было. И тут, пришли тревожные вести, которые заставили казаков насторожиться:
       «… Фрейман уже переправляется через р. Иртек и намерен следовать дальше к городку, – писал Карпов. – Собрались казаки в круг. «Не пустим его в городок, пока не получим от государыни ответа!» – кричали одни. «Бежим лучше на Сыр – Дарью!» – кричали другие. «В Астрабад, к казылбашам (к персам)!» – разносятся крики в кругу. Не слышно зова старшин. Входят в середину круга «старики – старожилые»: – Атаманы – молодцы! что нам бежать? – говорят они. – Бежать мы всегда успеем, поедем лучше к генералу навстречу, может быть и бежать не придётся!» (Карпов. УВВ № 3, 1909. С. 5). 
       «Старики – старожилые» – это никто иные, как «старые люди», которые затесались в ряды «непослушной стороны» и активно подбивали казаков на продолжение бунта. Тут же, на круге выбрали войскового поверенного, для переговоров с генералом Фрейманом, которым стал казак Василий Семенов сын Трифонов, бывший одним из этих «старых людей». Он не знал грамоты, поэтому в помощники к нему круг определил его младшего сына Петра.
       «… казаки потерпели тогда жестокое поражение в открытом бою с генералом Фрейманом, – писал Правдухин, – и все – с детьми, женами и имуществом – кинулись за Чаган. Пошли искать новый край… Их возвращали силой. Сто тридцать человек было казнено. Многих секли кнутом и отправили в Сибирь. Было введено комендантское управление, должность атамана временно упразднена» (Правдухин. 2011. С. 39).   

       Насчет казней ничего сказать не могу: в переписи казненных не было, но показаны казаки, убитые мятежниками, а также содержавшиеся под арестом в Оренбурге и те, кто был в бегах. «Старые люди» поддерживали постоянную связь с графом Григорием Григорьевичем Орловым, которого, в мае 4 числа, просили о заступничестве перед Императрицей Екатериной II:
       «Вашему графскому сиятельству… благодарствуем за оказанные к войску Яицкому… милости… вашего графского сиятельства войском Яицким всепокорнейши просим отеческую милость показать и милостиво о войске Яицком заступить» (РГВИА, ф. 8, оп. 4/93, д. 1536, л. 111).

       «Старые люди» давали понять графу Г. Г. Орлову, что яицкие казаки не по своей воле затевали бунт, и действовали в силу сложившихся обстоятельств.

       В документах Российского государственного военно – исторического архива (РГВИА) можно также встретить такую запись:
        «Войсковой присудствующий Василий Трифонов; по ево приказу сын ево, Петр Трифонов, подписался» (Там же, л. 115).
        Кстати сказать, про Петра Трифонова не знаю, а его родной брат Иван Васильевич с потомками, впоследствии проживал в посёлке Калёновский.

         Вскоре после подавления казачьего бунта на Яике, был составлен:
        «Список, учиненный о количестве войска Яицкого непослушных служащих и отставных, в Яицком городке, на форпостах, во укрывательстве, в Оренбурге под следствием находящихся казаков и их малолетних детей в городе имеющихся, сентября 7 – го дня 1772 года» (РГВИА, ф. 8, оп. 4/93, д. 1536), в котором нет фамилий: Панов или Федоров. Зато в этом списке «непослушных» казаков оказались многие «старые люди» и приближенные к ним казаки. Например, Никифор Астафьевич Зарубин с сыновьями, Семен Филатьевич Лушников (Филатов) с сыновьями, Василий Семенович Трифонов с сыновьями, Иван Хохлов с сыновьями (Салынины), Козма Федорович Юмалин с сыновьями, а также Иван Федорович Бизянов с сыновьями и другие. Поэтому и вызывает большое сомнение, что бунт был спонтанным, не организованным. Конечно же, «старые люди» не старались выпячивать себя вперёд, а действовали тайком, за спинами своих подручных казаков, но задачи, поставленные Тайной экспедицией, выполнили сполна, а иначе бы встал вопрос о существовании Яицкого войска, вообще. Не зря же, историки назвали это казачье восстание на Яике, 1772 года, предвестником большого и страшного Пугачевского бунта 1773 – 1775 гг.
       «Не в состоянии будучи противиться довольно сильному отряду регулярных войск, – писал Левшин, – казаки оказали наружные знаки повиновения; но искра возмущения тлелась, новый образ правления для народа, ненавидящего всякую новость, казался несносным, и всё предвещало новые беспокойства. Случай к тому представился, и пламя вспыхнуло с большею против прежнего силою» (Левшин, с. 28).
      Накануне Пугачевского бунта, в Яицком войске была проведена новая перепись, которая внесла коррективы в Генеральный список 1765 года, после массового бегства калмыков в Джунгарию в 1771 году и казачьего бунта 1772 года; она сохранилась в архивах под следующем названием:
      «Список имянной о находящихся в войске яицком старшинах и казаках, и о их детях, после учиненного в 765 году генерального списка с показанием в оном вновь рожденных и убылых разными случаи учинен при войске яицком дня … 1773 года» (РГВИА, ф. 653, оп. 1, д. 1, лл. 1 – 674).
        Судя по этой новой переписи 1773 года, священник Дмитрий Федоров, в возрасте 42 лет, служил протопопом в Михайло – Архангельской соборной церкви. Его младший сын Пётр, возраст 10 лет, при той же церкви дьячком. Средний сын Данила, возраст 22 лет, там же, в городе при церкви дьячком. А вот, старший сын Иван, возраст 24 лет, служил казаком в Кизляре (См.: там же, лл. 1об. – 2).
       Даниил – мужское личное имя библейского происхождения; буквальный перевод с древнееврейского: «Бог – мой судья», «Бог есть судья». Русские разговорные варианты: Данил, Данила. Таким образом, Даниил и Данила, по сути, это одно и то же имя. Вот почему появление в Гатчинском дворце, которым первоначально владел граф Г. Г. Орлов, Даниила Панова нельзя считать случайным. Но, об этом будет рассказано в следующей главе.
       В 1769 – 1770 годах яицкие казаки воспротивились приказу направить на формирование Терской пограничной линии в Кизляр несколько сот человек. А после подавления мятежа 1772 года, видимо, казакам уже деваться было некуда и от Яицкого войска отправили команду в Кизляр. Вероятно, чтобы казаки не разбегались по дороге, с командой пошли дети «старых людей»: Иван Панов, а также Михаил и Семён Буклешевы. Но, возможно, отцы с намерением отправили туда своих детей, чтобы были подальше от Войска, где уже всерьёз готовились к встрече беглого царя Петра Фёдоровича…

       «В те годы и объявился на Яике рябой атаман Емельян Пугачев, – писал Правдухин, – Великий Осударь всея Руси, Петр Третий. Волю и вечное казачество нес он на своем гольштинском знамени.
       Закачались тела офицеров и царских чиновников на перекладинах.
       – Кровью мы приобрели Яик и нашу землю. Кровью и продадим!» (Правдухин, с. 39).
         Про это «гольштинское знамя» более подробно написал А. Б. Карпов, давая словесный портрет облику Емельяна Пугачева – Петра III, в статье «Памятник казачьей старины»:
       «Блестело серебром и сердоликами его киргизское седло и конская сбруя, – писал Ахилл Бонифантьевич. – Вокруг развевались «хорунки» и среди них настоящее царское «голштинское Дельничева драгунскаго полка знамя» *).
       *) История до сих пор не выяснила, какими судьбами попало к самозванцу это загадочное знамя» (Карпов. УВВ № 4, 1909. С. 6).

       В окружении самозванца оказалось много «старых людей», из которых самым известным был Иван Никифорович Зарубин – Чика. Именно Зарубин – Чика руководил «пугачевцами» при осаде Уфы, и, по слухам, «благодаря его руководству», повстанцы не смогли взять штурмом город – крепость. Вот и под Оренбургом «старые люди» промурыжили «самозванца», хотя, хорошо знали, что перед ними настоящий царь Пётр Фёдорович, а не донской казак Емельян Пугачев. Уж кто, а яицкие казаки прекрасно знали прямую дорогу на Москву; могли бы повести мятежное войско на столицу, пока русские войска были заняты на войне с Турцией. Однако, они увели мятежников на восток, к Оренбургу; туда ушли и казаки «послушной стороны», во главе с Бородиным.
       «Если б сей государственный злодей с бунтовщиками Яика не занялся шестимесячною осадой Оренбурга, (но устремился бы на Казань), – писал Рунич, – то, до прибытия Бибикова, дошел бы до самой Москвы *).
      Но благость и (священнический) промысел всесильнаго и всепремудраго Бога (ослепил ум злодея и злодеев яицких занятием Оренбурга) и избавил Москву от разорения, а с нею вместе и весь российскаго дворянства род от погибели.
      *) О долговременном своем стоянии под Оренбургом, сознавал сам Пугачев свою ошибку, (говоря о ней, когда везен был в Москву) – изъясняясь о ней тако: «мне весьма нужен был Оренбург, ибо я мог в оном основать твердое и постоянное мое пребывание». Но почему так он думал, о том своего мнения не открывал» (Рунич, с. 216).

       Надо заметить, что яицкие казаки, находившиеся в Оренбурге, время от времени, даже, общались с собратьями из войска самозванца.
      «… те из яицких казаков, которые в числе 400 человек, под начальством старшины Мартемьяна Бородина, пришли в Оренбург, – писал Левшин, – защищали оный вместе с регулярными войсками около 6 месяцев, и неоднократно отличались храбростью в истреблении буйных сообщников Пугачева.
       Гарнизон в Яикском городке стоявший, не был жертвою мятежников, потому что они, занимаясь грабежом окрестностей Оренбурга, Уфы и ближних мест, предполагали истребить оный после; но сильный удар, нанесенный им храбрым князем Голицыным, разрушил их намерения. Солдаты сего гарнизона, однако, много потерпели от недостатка в хлебе: они питались конскими кожами, разваренными шубными мехами, костями и даже глиной» (Левшин, с. 30).

       По странному стечению обстоятельств, но до своей женитьбы на дочери яицкого казака, Устинье Кузнецовой, Пугачев не имел ни одного поражения. Ему, как бы давали почувствовать свою силу, чтобы он втянулся в кровавый бунт, а не сбежал раньше времени из России. Поэтому есть все основания полагать, что свадьба царя Петра Фёдоровича была заранее спланирована в Тайной экспедиции, чтобы скомпрометировать его в глазах народа. Яицкие же казаки, лишь, помогали осуществлению плана тайной службы, а не были инициаторами женитьбы царя на простой казачке, как считают некоторые историки. Вскоре, после свадьбы случилось первое поражение мятежников от князя Голицына, а потом было снятие осадного положения с Оренбурга и Яицкого городка.
      «Как узнали в миру про женитьбу Петра Федоровича, – рассказывала старая монахиня Железнову, – так народ – то усумнился и весь отшатнулся от него, а то бы, глядишь, не то и было… Армия, что из Москвы на него шла, вся армия, касатик, хотела преклонить пред ним знамена и покориться ему, как законному своему анператору. А как узнали, что он от живой жены женился, так и захлестнуло. – «Пугач, а не царь!» сказали солдаты, и командиры ихние и с той поры стали супротив него» (Железнов. Т. 3. С. 155).
        Слова старой монахини подтвердил другой собеседник И. И. Железнова, Иван Михайлович Бакиров, отец которого, тогда молодой казак, участвовал в бунте, много раз видел самого царя Петра Фёдоровича, говорил с ним, а ещё, целовал, именно, царскую руку, которую никак нельзя было спутать с рукою простолюдина:
       «Значит, и был он не Пугач, тоись не Донской казак Емельян Пугачев, а сам настоящий Петр Федорович. – И спорить нечего» (Там же, с. 173).      
       «Но женитьбой своей он всю кашу испортил, – говаривал Бакиров. – Как только узнали, что он женился на Устинье Петровне так все и запияли: «Какой он царь», все заговорили, «коли от живой жены женился!» Женитьбой, ничем другим, он и подгадил сам себе, – прибавил рассказчик» (Там же, с. 175).

       Великий русский писатель, Александр Сергеевич Пушкин, так описывал женитьбу самозванца в своей «Истории Пугачева»:
       «Пугачев в Яицком городке увидел молодую казачку Устинью Кузнецову и влюбился в неё, – писал Пушкин. – Он стал её сватать. Отец и мать изумились и отвечали ему: «помилуй, государь! Дочь наша не княжна, не королевна; как ей быть за тобою? Да и как тебе жениться, когда матушка государыня ещё здравствует?» Пугачев, однако, в начале февраля женился на Устинье, наименовал её императрицей, назначил ей штатс – дам и фрейлин из яицких казачек и хотел, чтоб на ектении поминали после государя Петра Федоровича супругу его государыню Устинью Петровну. Попы его не согласились, сказывая, что не получали на то разрешения от синода. Отказ их огорчил Пугачева; но он не настаивал в своём требовании. Жена его оставалась в Яицком городке, и он ездил к ней каждую неделю. Его присутствие ознаменовано было всегда новыми покушениями на крепость. Осажденные, с своей стороны не теряли бодрости. Их пальба не умолкала, вылазки не прекращались» [Пушкин А. С. История Пугачева/Вступ. статья и примеч. В. И. Коровина. – М., 1983. С. 59].
       Историк В. И. Коровин, в примечании 137, рассказал о женитьбе Пугачева следующее:
       «Свидетельства о женитьбе Пугачева противоречивы, – писал Коровин. – Р. В. Овчинников, основываясь на показаниях Пугачева, оставшихся Пушкину неизвестными, и других материалах, пишет: «Пугачев рассказывал на следствии, что совет о женитьбе на казачке в Яицком городке дали ему ближние его люди Андрей Овчинников, Михаил Толкачев, Никита Каргин, Денис Пьянов и др. Сам он, Пугачев, поначалу отказывался от этого, опасаясь, что женитьба на простой казачке подорвёт веру народа в него как в истинного «императора» (Там же, с. 124 – 125).
        Несомненно, все эти «ближние его люди» руководствовались указками «старых людей», которые находились в стане Пугачева, а последние имели тесную связь с Тайной экспедицией. Возможно, среди церковного причта, венчавшего Петра III был дьячок Даниил Дмитриевич Панов. К сожалению, в документах той поры, имена яицких священников не упоминаются. Однако, священника Дмитрия удалось отыскать через Ордер атамана яицких казаков А. А. Овчинникова гурьевскому казаку Е. Струняшеву о назначении его атаманом казачьей команды в Гурьеве городке, от 27 января 1774 года:
       «Ордер Гурьева городка войска Яицкого походному атаману Струняшеву.
        Понеже указом его императорского величества мне з бывшим атаманом Филимоновым, яко с сущим злодеем поступить, и притом с участниками ево *) (во исполнение которого мною генваря 26 числа с теми и учинено), и того ради, определяю вас у находящихся здесь, в Гурьеве, над старшинами и казаками быть атаманом…
        Генваря 27 дня 1774 года. Вместо войскового атамана Андрея Овчинникова по ево приказу подписал писарь Гаврила Краснов» (ЦГАДА, ф. 849, д. 7279, л. 2 – Подлинник.
        Опубл. В журн. «Исторический архив», 1956, № 4, стр. 133).
       Комментарий: *) Имеется ввиду комендант Гурьевской крепости прапорщик Мякишин, писарь Жерихов, сотник Пономарев и священник Дмитрий, казненные повстанцами вместе с атаманом Филимоновым.
       Сразу оговорюсь, что священник Дмитрий (Фёдоров), если и был казнён, то только на бумаге, чтобы о нём больше нигде не упоминалось. У Дмитрия Ивановича Панова, в 1779 году родилась дочь Наталья, о которой рассказ в следующей главе, а сейчас дополню про атамана Овчинникова и Краснова.
       По официальной версии, Андрей Афанасьевич Овчинников, активный участник казачьего восстания 1772 года и ближайший сподвижник Емельяна Пугачева, был 1739 года рождения и погиб в бою, на Волге, 25 августа 1774 года. Однако, в переписи 1765/1773 гг. такого казака нет, а был записан Иван Афанасьевич Овчинников, возраст – 30/37 лет (т. е. 1735 года рождения); у него два малолетних сына: Федор – 5 лет, Федор – 4 лет. Однако, в Списке «непослушных» казаков 1772 года, присутствует Андрей Афанасьевич Овчинников, 33 лет, в укрывательстве находящийся. С ним записаны два малолетних сына: Федор – 6 лет, Федор – 3 лет (См.: оцифровка переписей 1773 и 1772 гг., на форуме Горыныч). Вероятно, предчувствуя скорый конец бунта, Овчинников сымитировал свою гибель, а впоследствии проживал на Яике под другим именем и фамилией. Случайно или нет, но в переписи 1834 года, в Калёновском форпосте записан казак Овчинников Василий Егорович, 1809 года рождения, с женой Федосьей, 24 лет (ГАОО, ф. 98, оп. 2, д. 65, лл. 1009об. – 1010).
       Про писаря Гаврилу Краснова, то же ничего определенного рассказать невозможно. В переписи 1765/1773 гг. его также не обнаружено, как и в переписи 1817 года. Казак Гаврила Васильевич Краснов записан в переписи 1834 года, в Гурьеве – городке, под № 979б. Возраст на момент переписи 1817 года – 63 лет, умер в 1830 году. Вместе с ним записаны: жена Анисья – 70 лет и дочь Анна – 8 лет (Там же, лл. 1348об. – 1349). Однако, сказать с уверенностью, что это тот самый писарь, из ордера 1774 года, невозможно. Вероятно, писарь Гаврила Краснов, как и атаман Андрей Овчинников, не смогли бы вести такой скрытный образ жизни, не будучи тесно связаны со «старыми людьми» семейными узами.

       Как только бунт вошёл в финальную стадию, ряды повстанцев покинули некоторые его активные участники, из числа «старых людей»:
        «Из Курмыша, под названием Яицкого казака (около 18 числа) в конце июля месяца 1774 года, – писал Рунич, – когда о нашествии Пугачева на Казань было уже известно государыне императрице и всему пространству от Казани до Петербурга (и когда вся 1 – я армия находилась с графом Румянцевым за Дунаем, и когда сей герой славы победоносного российского оружия в лагере был одержим жестокою болезнью), явился в оном (т. е. в Санкт – Петербурге) у светлейшего князя Григорья Григорьевича Орлова утром, в часу в 5 – м, под именем яицкого казака, Остафий Трифонов *), который тотчас и представлен его светлости был» (Рунич, с. 220). 
      Мало того, что этого бунтаря – перебежчика принял «второй человек» в государстве Российском, после императрицы Екатерины II, так его ещё, тут же подключили к поимке самозванца. В состав особой Секретной комиссии вошли трое: гвардии капитан Галахов, майор Рунич и мнимый яицкий казак, бывший купец г. Ржевы Володимиревой (Тверской губернии) Долгополов, именовавшийся Остафьем Трифоновым. Как этот Остафий Трифонов смог беспрепятственно пробраться из Курмыша в С. – Петербург и Царское село, имея на руках письмо от Перфильева *)? Казалось это невозможным, если бы он не входил в число «старых людей» (См.: там же, с. 117 – 119).
       *) П. С. Рунич так характеризовал Перфильева в сносках рукописи:
       «Сей изверг Перфильев (из давних времен имевший вход ко многим членам военной коллегии и прочим, который с самого начала неповиновения оказавшегося на Яике, как преданный человек, раза по два по три в году) приезжал поверенным по делам от яицких казаков в Петербург, – писал Павел Степанович; – но по пути как в оный (откуда переносил все вести тайно им указанные), так и обратно на Яик, где только ему удавалось, (вместо мира), разливал яд и приготовлял людей к своим замыслам, яицких возмутителей. Сей злейший из злодеев злодей, по вкрадчивому и пронырливому своему уму, никем в Петербурге не был подозреваем, что он из первейших бунтовщиков на Яике; (до самого провозглашения Пугачева императором Петром III являлся в Петербург со своим промыслом): о чем узнато уж тогда, когда Пугачев провозглашен был императором (после чего не являлся уже в оном)» (Там же, с. 222).    

       Майор П. С. Рунич не знал многих деталей тайной операции по поимке беглого императора Петра III, поэтому ему была неизвестна истинная роль «старых людей» в бунте. Перфильев был одним из них и его поступки были предварительно согласованы с Тайной экспедицией.

        «Наконец, – писал Левшин, – яикские казаки увидели невозможность противиться правительству, утомились в кровопролитиях, и решились просить пощады. Ещё вслед за победою, одержанною в апреле 1774 года   князем Голицыным, многие явились в свои дома с повинными головами, и отдали коменданту избранного во время возмущения атамана Каргина; в сентябре того же года и последние двадцать пять сподвижников Пугачева, пробиравшегося после разбития его Михельсоном между Царицыным и Чёрным Яром на Яике, раскаялись, связали самозванца, привезли его в Уральск, и выдали коменданту, от которого уже принял его сам Суворов.
        Должно ли было оставить все сии поступки казаков без наказания? Не входя в разрешение сего вопроса, скажем, что Екатерина поступила с ними тогда с большой кротостью, нежели они заслуживали, ожидали и должны были ожидать. Только самая малая часть важнейших преступников и зачинщиков мятежа были наказаны; прочие получили прощение» (Левшин, с. 30 – 31). 

        «Пугачев и Перфильев приговорены были к четвертованию, – писал Пушкин; – Чика – к отсечению головы; Шигаев, Падуров и Торнов – к виселице; осьмнадцать человек – к наказанию кнутом и ссылке на каторжную работу. – Казнь Пугачева и его сообщников совершилась в Москве 10 января 1775 года…. Чику повезли в Уфу, где казнь его должна была совершиться» (Пушкин, с. 97 – 98). 

        «А наши казаки, кои в ту пору были в Москве, – рассказывал Бакиров Железнову, – своими глазами видели, кому головы отрубили. Говорили, что похоже – де, обличием на Петра Федоровича, а не он. Вот она притча – то какая, – прибавил рассказчик. – Значит, один близир показали. То же насчет приближенных его, наперстников: ни одного, батенька, не казнили; всех, значит, отстоял, никого не дал в обиду, все померли своей волей, кому, когда конец пришел. Жили, кто в монастыре, кто на островах, а Зарубин, он же и Чика – весь век прожил на Яике, и умер своей волей на Яике; только жил по тайности, под чужим именем, прозывался Зуморшеевым» (Железнов. Т. 3. С. 179).
       Не берусь утверждать, но большая вероятность, что Иван Зарубин – Чика, проживал на старости лет на Сластиным хуторе, под фамилией Замаренов. В переписи 1817 года по Сластину хутору, в разделе для «отставных казаков и малолеток», под № 921 записан отставной казак Замаренов Иван, 80 лет (См.: Национальный архив Республики Башкортостан, ф. И – 138, оп. 2, ед. хр. 188, л. 681об.). По официальной версии, Иван Никифорович Зарубин – Чика был 1736 года рождения. Иван Замаренов, согласно переписи 1817 года, также 1736 года рождения. Совпадают имя и возраст, а учитывая, что Железнов упоминал фамилию Замаренов в своём предании о казаке Рыжечке, можно говорить о вероятной идентичности этих лиц.

       Невольно напрашивается вопрос: чего заслужили «старые люди» за свои верноподданнические поступки, участвуя в братоубийственной бойне, кто на одной, кто на другой стороне конфликта. Надо сказать, что получили главное: цельное Яицкое Войско, вообще. Ведь, могли же яицкие казаки и лишиться своего Войска, как исчезла Запорожская Сечь. Матушка Екатерина II, тогда, обнародовала указ, согласно которого Сечь, «как богопротивная община, не пригодная для продления рода человеческого», упразднялась. А здесь:

       «Все владения, прежде войску Яикскому данные, – писал Левшин, – оставлены за ним; право исключительного рыболовства в Яике также подтверждено. В наказание за все буйства повелено: отобрать довольно многочисленную артиллерию у казаков бывшую; в Яикском городке содержать всегда гарнизон из регулярного войска; и Круги или собрания народные, без которых прежде не решали никаких общих дел, уничтожить. Для истребления же из памяти возмущений Яик по просьбе самих казаков назван Уралом, войско Яикское Уральским, а городок Яикский Уральском. Таким – то образом казаки сии утратили древнее имя своё и последнюю, слабую тень демократического внутреннего правления» (Левшин, с. 31 – 32).

       «Так кончились кровавые пугачевские дни, – констатировал Карпов. – И знала одна только императрица Екатерина, почему она простила своё Яицкое войско. Знала только она одна, кто руководил Пугачевым, кто прислал к нему из Петербурга настоящее царское Дельвичева драгунскаго полка знамя. Унесла она эту тайну с собой в могилу, или лежит эта тайна до сих пор где – нибудь в тайниках петербургских архивов.
         Это может сказать нам только одна праведная история, когда она откинет завесу с этого темного и далекого прошлого» (Карпов. УВВ № 6, 1909. С. 6).

       По приказу командующего иррегулярными войсками генерал – аншефа и кавалера князя Григория Александровича Потёмкина, в Уральском казачьем войске была проведена перепись, целью которой, вероятно, было уточнение потерь, понесённых Войском во время бунта Пугачева. Называлась перепись: «Список учиненный войска Уральскаго и состаящим в ведомстве онаго Сакмарской и Илецкой станиц служащих старшинам и казакам также отставным и их малолетним детям марта дня 1776 года» (оригинал хранится в РГВИА).
        К сожалению, наших Пановых в этой переписи нет. Некоторые же, из «старых людей», включили в перепись только своих малолетних сыновей:
«№ 2542 Буклешев Михайла
№ 1950 Будигин Андрей
№2111 Дураков Василий
№ 770 Зарубин Козьма (родной дед Марии Яковлевны Пановой)
№ 2643 Косарев Матвей
№ 2644 Косарев Ефим
№ 855 Лакаев Тимофей (родной сын Ивана Зарубина – Чики)
№ 1435 Овчинников Фёдор
№ 1436 Овчинников Фёдор» (См.: оцифровка переписи 1776 года на форуме Горыныч).

        В заключении немного расскажу о Каленовском форпосте, где наши Пановы и другие «старые люди» поселились после бунта Пугачева. Калёный расположился в 13 верстах, ниже по течению Урала, от Сахарной крепости.
        «Четвероугольная Сахарная крепость построена из бревен с батареями по углам, – писал Паллас, 14августа 1769 года, – гарнизон в ней 60 человек казаков, в том числе находится есаул, сотник и два хорунжих. В сем месте нет ни одной церкви. Крепость построена на высоком берегу глубокаго большую излучину делающего старого канала…, который ныне Сахарною Старицою называется» (Паллас, с. 550).
       Форпост Калёновский – этакая, негласная рыболовная столица. От него начиналась плавня, здесь же кончалась багренье. А ещё, здесь, природный рубеж. «Случается, что к северу лежит ещё снег, а на юге уже зацветают тюльпаны, – писал Валериан Правдухин. – В Гурьев, к морю ехать – готовь телегу, а в Уральск – сани. Недаром у Болдыревских песков на яру высится красный кирпичный памятник, маленькая пирамидка. Около неё ставит кошомную свою кибитку плавенный атаман» (Правдухин, с. 31).
       Однако, во второй половине XVIII века Калёновскому форпосту только ещё предстояло стать тем знаковым местом, который обрисовал писатель В. П. Правдухин. За несколько лет до бунта Пугачева, путешественник Паллас написал о нём, лишь, пару строк: «Каленной форпост находится при рукав разделенного здесь островом Яика, и оный рукав называется каленной Ерик» (Паллас, с. 551). Как уральские казаки Пановы, обживались на новом месте, расскажу в следующей главе.