Полковник

Валентина не любила свою дочь.
В восемнадцать лет родила Аню просто потому что пора пришла.
Вернее, так фишка легла.
Как и многие юные селянки, выросшие на земле, все годы умирающей советской власти Валя мечтала о городе как о свете, сияющем на белом холме. После окончания восьмилетки набралась храбрости и твердо решила ехать в Москву. Покорять.
"В Москву, в Москву..."
Только там есть смысл устраивать свою жизнь, деревенское бытие серо, беспросветно и безрадостно. Сырые углы их старого деревянного дома осенью и зимой покрывались противной черной плесенью, мать с ней боролась, но без видимых побед. К двенадцатилетию Вали в сельмаге купила для дочери стеганое детское одеяло и до самого отъезда в Москву изрядно выросшая и вытянувшаяся Валя спала под этим коротким одеяльцем, приходилось сворачиваться в клубочек, чтобы как-то прикрыть и согреть ночью тело. Помогало плохо: не с той, так с другой стороны что-то оставалось открытым, а ступни в серых шерстяных носках всегда выглядывали наружу. Под утро печь остывала, в доме гулял холод, приходилось набрасывать на себя старое тряпье и даже пальто в сильный мороз. Мать ругала ее, сварливо пеняя, что пальто надо беречь и что пальто  - это лицо девушки.
Отец не столь давно помер от какой-то алкогольной дряни, что завезли в их сельмаг разухабистые дельцы: к водке оказалась примешана сильная доля метилового спирта, - эти слухи тянулись из районного морга. Но искать поставщиков отравы никто не стал, из области поступил грозный окрик и призыв усилить борьбу с самогоноварением, а на него всё и списали.
Все семь смертей.
Водку в зеленоватых поллитровых бутылках, укупоренную заводским способом аллюминиевой "бескозыркой", быстренько изъяли из оборота и куда-то увезли.   
Алкогольный падёж все же испугал районное начальство, а оно, как утверждали слухи, участвовало в доле от левых водочных продаж. В соседних деревнях картина с мужскими пьяными смертями оказалась весьма похожей.
Но страна уже разваливалась, никто особенно не интересовался какими-то сельскими дурачками, упившимися дрянным самогончиком, приезжала только девочка-журналистка из районной газеты "Маяк"осветить этот случай, опасливо ходила по деревне в розовых резиновых сапожках, явно привезенных из Турции, как и весь ее остальной наряд. Испуганные глазки выдавали изнеженный городской цветок. Удивленно оглядывалась по сторонам, казалось, не совсем понимала - куда попала.
Валя смотрела на девушку из газеты с завистью дикой кошки,  из-за стекла наблюдающей за домашней, изнеженной кисой, в то время как та, тряся задними лапками, лениво отходит от почти полной кормушки.
Весь облик городской журналистки вызывал желание одеваться так же как она, в такую же розовую куртку с иностранными буквами на спине, в синие,  облегающие, растягивающиеся джинсы.
И чтобы прическу такую же сделать. Точно такую же.
Газетный материал об этом случае получился столь же сумбурным и непонятным, как и удивленные глаза авторши, но именно этот результат более всего иском для начальства: чем непонятней, чем больше туману, тем лучше. В финале статьи угадывалась явная и ясная редакторская правка, недвусмысленно объявлявшая смерти колхозников от самогона - добавлением в него карбида. Для крепости.
Но юную Валю уже не интересовали эти химические глупости, Москва ждала, как ждала других таких девушек: они ее основной социальный материал, через столичную мясорубку пропускается этот сельский фарш, на выходе получая более или менее социализированную массу. Именно такие молодые люди стремятся вырваться из своих серых, свинцовых деревенских буден в радужную мечту, в калейдоскоп городских иллюзий, удовольствий и впечатлений. Именно из таких, желающих ухватить бога за бороду, во все времена получаются руководящие работники и дамы с активной жизненной позицией.
Из деревенских в Москве работала мастером цеха ее дальняя родственница. На старой фабрике, заложенной еще при Петре Первом: там вязали канаты, такелаж для будущего морского могущества империи. На эту фабрику и приняли Валю. Ученицей-канатовязальщицей на станок.
Станок "Herzog" старый, вывезенный в 1946 году в качестве репараций из побежденной Германии, работал до сего дня без сучка, без задоринки. На массивной чугунной станине горделиво сияла латунная вставка: 1896. Вставку надо чистить тряпкой с пастой ГОИ - для порядку, это жестко требовал начальник цеха:
— Станок может не работать, но год выпуска должен сиять как котовы яйцы!
В новогодний праздник собрались в общаге в восьмиместной комнате, накрыли стол с обязательным салатом "Оливье", с вареной колбасой, тонко нарезанной и красиво, округло уложенной на большом блюде по случаю праздника, немного салями, для праздничной же солидности, немного дорогого, "со слезой" сыра "Швейцарский" из Елисеевского гастронома, много картошки, отваренной в большой эмалированной кастрюле, политой сверху жареным на сале луком. И куриные ножки, сваленные в один большой казан, утопленные в майонез, несколько часов медленно томившиеся в духовке.
Много вина.
Через полчаса после новогодних курантов в общагу заехал бывший комсомольский вожак их фабрики, забрал Валю, еще троих общежитских подружек помоложе и посимпатичней в "хорошую компанию":
— Новый год как встретишь - так и проведешь! А проводить его надо с хорошими, успешными людьми! Тогда и сама будешь целый год успешна!
Успешные люди оказались такими же бывшими комсомольскими работниками, располагалась компания в бане с бассейном, девицам тотчас же налили шипучего вина в длинные, тонкие  красивые фужеры. Мужчины же держали в руках толстые низенькие стаканы с мужскими напитками коричневого цвета, вразнобой кричали "Пей до дна! Пей до дна!" смущенным гостьям, не ожидавшим такого внимания. После дна полусладкого "Советского шампанского" сознание девиц быстро выключалось, мысли делались вялотекущими, мозги плохо соображали, будто спотыкались на пустом месте. Улыбались красавицы странно и неестественно.
Когда бьющие копытами молодые жеребчики их о чем-то спрашивали, кобылки не отвечали, а только смотрели томно, медленно выталкивая из себя односложное "да", вероятно, не понимая и самих вопросов.
Самцы предвкушали удовольствия: тёлки из общежития готовы к земным утехам, а потому пора бросать жребий - кому какая достанется. Девушек обнажили по пояс, засунули каждой за лифчик по игральной карте - четыре дамы, такие же четыре туза сложили в стопку, тщательно помешали и после общего возгласа "Раз, два, три - банкуй!" - cдали себе тузов, а каждый нашел у красавиц свою масть. Отработанность карточных процедур говорила о том, что это их привычный способ отдыха и сексуальных удовольствий.
Разумеется, все четыре парня из хорошей компании не преминули воспользоваться плохо соображавшими девицами так, как им это представлялось правильным и естественным для продолжения рода человеческого.
Вот после этой новогодней веселухи Валентина и осознала в полной мере слово "тягость".
Не обращала внимания на нерегулярность своих женских цикличностей, беременность свалилась внезапно в апреле, потому в аборте врачи отказали наотрез.
Поздно.
Девочка Аня родилась в начале октября здоровенькой, соавтора дочери выяснять недосуг, да и невозможно: не станешь же опрашивать всех молодых забавников, повеселившихся с ней в ту новогоднюю ночь. В милицию обращаться бесполезно: хорошо если только высмеют. А могут на пинках выкинуть.
При записи метрик просили придумать какое-нибудь мужское имя, дабы не ломать ребенку жизнь. Валя не стала выдумывать, взяла первое попавшееся: имя их фабричного комсомольского вожака, устроившего ей этот праздник жизни.
Так что, Анечка никогда не была желанным ребенком, бытует мнение, что для этого женщине все-таки нужна любовь. Хоть какая-нибудь. Хоть завалящая.
А где ж ее взять в таких сумбурных житейских извивах?
После рождения дочери и не длинного декретного отпуска Валя оказалась совсем не дурой, проявив смекалку в стремительно ухудшающихся экономических условиях, быстро став заместителем начальника отдела продаж, найдя потребителей их продукции - канатов. Представитель скандинавской рыболовной компании, её случайный любовник, по каким-то делам оказавшийся в Москве, сильно удивился старинным, давно уже нигде не используемым способам изготовления такелажа. Особенно его поразила обработка льняной верёвки древним раствором с добавлением лимонной цедры, над очищением которой вручную, кухонными ножами трудился весь цех. Труженики-канатовязальщики долго кормили потом свои семьи витамином С, а он, как известно, в изобилии водится в лимонах, не выбрасывать же столь ценные отходы: пересыпали сахаром и надолго опускали в погреба, до следующей такой производственной манипуляции.
Жизнь цивилизации подбиралась к двухтысячной отметке, а русские фабричные технологии придания прочности канатам так и остались на уровне "времен Петра и покоренья Крыма".
Впрочем, поставка этого диковинного ассортимента скандинавским рыболовам - скорее благотворительность, поддержка традиционных национальных русских ремёсел, пример  старины глубокой, нежели необходимость для его современной рыбной компании: швед за бокалом вина долго и красочно рассказывал друзьям о забавной русской продукции, вызывая у тех изумление и восторг.
Великодушие скандинавских рыбаков послужило весомой причиной заключения контракта с фабрикой на поставку экзотического товара, что поддерживало производителей веревки в трудные времена. Причиной чего - Валентина, именно её деловая хватка сыграла заметную роль в выживании фабрики, за что и удостоилась карьерного роста.
Потом Валя и вовсе ухватила удачу за хвост: ее бывший комсомольский вожак, вовремя вступив в нужную партию, вышел в районные руководители новой российской власти. Придя к нему на прием, слезно поистерив, пообещав отслужить и быть преданной до гроба, упрекнув за ту злополучную новогоднюю ночь, уверяя, что дочь похожа на него, и что, возможно, так и есть - налицо явные отцовские гены, тем более, что в свидетельстве о рождении значится именно он; одинокая мама, долгие годы стоявшая в очереди на жилье, быстро оказалась обладательницей двухкомнатной квартиры в Новокосино, куда и переехала из общежития с дочкой Аней.
Вот тут любовь и свалилась на Валю как весенняя сосулька падает на голову зазевавшегося пешехода.
Внезапно и безысходно.
Валентина запала на моложавого отставного армейского полковника, послужившего в  самых разных горячих точках, включая и африканские.
Александр выглядел как в песне, настоящим полковником: подтянут, "упакован", строг, сексуален, с деньгами.
Вале смертельно надоело по жизни последнее без соли доедать, а мужчина, берущийся обеспечить свою женщину - глоток чистой колодезной воды после перехода через пустыню.
Валентина вошла в ту пору женской привлекательности, что выглядит хорошим, выдержанным коньяком: хочется непременно пригубить хоть чуточку, дабы убедиться, что это действительно качественный, добротный напиток. Дополняли картину большие проникновенные глаза, в них светилось то, что обыкновенно называют женской мудростью. Не говоря об одежде: ей Валентина придавала наиважнейшее значение и уже не покупала себе турецких шмоток. Старалась не покупать.
Полковник не говорил чем зарабатывает на жизнь после отставки из армии, однажды спросила, но сожитель так зырнул, что надолго отпала охота, а в теле заныла сладкая истома и растопленное душевное масло.
Александр без паузы кинул приказным тоном:
— Собирайся, едем покупать тебе норковую шубку! Ходишь как салабон! Выкинешь наконец-то свое пластмассовое пальто. Моя женщина должна одеваться в натуральное!
У Вали в душе полыхнуло, будто полковник подбросил ее высоко-высоко, а пока она летела вверх, потом вниз, хотелась замереть, так захватил этот полет. Столь волшебно, до сладкой судороги прозвучал его норковый приказ.
Валентине нравился секс с ним, всегда чуть разный: временами грубый до испуганных горловых спазмов, иногда нежный, но нежный в меру его военных представлений о нежности. Валентина вообще с удовольствием подчинялась полковнику в постели, старалась выполнять все его просьбы-приказы, даже самые стыдные и, по ее мнению, унизительные.
Но черт возьми...В противовес уже непреодолимым представлениям нынешнего всеобщего общественного убеждения - освобождения женщин от рабского мужского ига, в душе ее ныл диссонанс: постыдным, противоречивым, плохо осознаваемым чувством не хотела сбрасывать с себя это иго. Была, была какая-то сладость ее сексуального унижения в постели с полковником. Сладость ничем не объяснимая, от которой разом исчезают все мысли. Временами и самой непонятно до странности: всегда самостоятельная, энергичная, незамужняя Валентина, никогда не испытывавшая мужского давления в обыденной жизни, жаждала такого давления. Злилась и гнала от себя недостойные современной женщины мысли, не желала и себе признаваться в них, но они возвращались и возвращались с упрямством прихода ночи и ничего с этим поделать невозможно. Раздраженно упрекала себя в том, что она психически ущербна, что так нельзя относиться к своей женской самости, гнала прочь демонов, терзавших душу. Потом успокаивалась на какое-то время когда полковник уезжал по делам и тогда возмещала терзавшие её внутренние конфликты на подчинённых фабричных мужчинах-работягах: грубо, иногда чрезмерно обсценно помыкала ими, стремясь таким образом вытравить свое собственное унижение перед собой из своей собственной души. Работяги же, казалось, относились с пониманием к периодам её взбрыкиваний, иные едва заметно улыбались. Впрочем, помогали эти "очистительные процедуры" плохо: оставался в дальнем уголке ноющего сознания нерастворимый ничем осадочек, заноза, а уже оттуда хихикали её внутренние чёртики.
Александр временами пропадал на пару-тройку месяцев, потом появлялся и снова подолгу жил у нее в московской квартире. Оставлял "на жизнь" внушительную стопку денежных купюр, а столько их никогда не было у Вали с дочкой Аней.
Свободное время полковника ограничивается  спортзалом для своих, офицеров-отставников. С качалками, с хорошим восточным зеленым чаем после тренировок. Спиртное употребляет редко и только пригубляет.
Его кредо - настоящий военный всегда должен быть в форме, даже если эта форма гражданская.
Аня между тем подросла, исполнилось четырнадцать лет, в одночасье вдруг обрела женские черты.
Девочка оказалась рано сложившейся, с модельной походкой от бедра, по одной линии, личико миловидное, длинные волосы натурального блонда.
Без особых душевных искр.
Впрочем, про искры в четырнадцать лет, наверное, рано, они вспыхивают позже.
Александр вдруг проявил инициативу и устроил Валю на хорошую работу: диспетчером в компании, доставляющей дорогой импортный алкоголь в элитные рестораны. Компания по его невнятным намекам аффилирована с президентской администрацией, работа сутками, но не требует специальных глубоких познаний или особых способностей, только быть честной, наблюдательной и всё скрупулезно фиксировать. Что очень и очень понятно: большие, успешные мужчины желают безусловных гарантий качества жидкостей, что вливают в себя, а потому честность исполнителей в таких животрепещущих российских традициях непременно должна носить характер категорического императива.
За честность и наблюдательность Вале платят столько, что можно наконец-то начинать ощущать себя счастливой и упоенной жизнью.
Это произошло в один из дней, когда Валентина находилась на службе.
Аня в наушниках серфила по обыкновению в сети, сзади к ней незаметно подкрался мамин сожитель Александр Иванович.
С девочкой избрал иную тактику: не стал заставлять себя любить.
Говорил хоть и приятные слова, явно заранее заготовленные, но произносил резче, чем следовало бы по их ласковому смыслу. Движением фокусника вытащил из рукава последнюю модель айфона, вручил обомлевшей девушке.
— Это тебе Аня! Ты должна быть лучшей, и ты обязательно станешь самой лучшей, обещаю тебе! Сделаю всё, чтобы ты стала ею!
После таких подарков никакая девочка не остается равнодушной: статус в юном обществе сегодня определяется не тем, что ты знаешь, какие ценности в душе, сколько книг прочла, а в телефон какой марки и свежести произносишь слова или посылаешь сообщения.
Подарок упал на опешившую Анечку столь внезапно и приятно, что внутри у нее задрожало.
Конечно, подсознанием понимала что за этим последует, но восторг от розовой игрушки, усыпанной стразами, столь силен, что долго не могла ничего сказать, только таращила глазки, потом заплакала. Неловко, с некоторым внутренним зажимом обняла дарителя, полковник мягко положил руки и на ее плечи, едва касаясь, погладил по спине, отчего почувствовал заметные подрагивания под длинной домашней туникой, нежно поцеловал, сначала в лоб, затем в шею, а потом всё и произошло.
Впервые в ее жизни. Она уже не могла сопротивляться.
Ничего не помнила, всё безумно, больно, будто в вакууме, задыхалась, словно воздуха не хватало, постоянно проваливалась куда-то. Боль и стыд возвращали обратно, видела хищные глаза полковника, его резко очерченный рот, нервно отдающий команды. Ощущала себя полупомешанной, не воспринимающей и десятой доли того, что он ей говорил и чего требовал.
Опомнившись на следующий день, Аня поняла, что ее купили за дорогую игрушку.
Потом пришла горькая мысль о маме: а если узнает? Что делать?
Нет! С сегодняшнего дня она уже не станет заниматься этим с полковником!
Никогда!
Мамины дежурства самые страшные, безумные ее дни.
Аня трепетала, сердце проваливалось, руки дрожали, но несмотря на отвращение к себе и к полковнику, медленно, из вдруг окаменевших сосков к голове поднимался  сладкий восторг, руки подрагивали, внутри закручивался ураган.
Нет, нет!
Под любым предлогом старалась остаться у подруг. Но звонила мать и в резкой форме требовала вернуться домой.
Возвращалась.
А там ее уже ждал полковник. Он снял внутри квартиры все засовы и задвижки даже в ванной и в туалете, в любой момент мог войти к ней ванную и, видя беззащитные глаза лани, трепещущей перед волком, загорался и делал всё что хотел.
С каждым разом его манеры понемногу становятся грубее, воспринимает Аню как собственность, а девичья беззащитность только распаляет полковничье либидо.
Впрочем, уже нельзя наверняка утверждать, что девушке Анюте всё это неприятно.
Не однажды порывалась поговорить с матерью, наконец-то признаться ей, но мама, кажется, прекрасно обо всём осведомлена.
В подробностях. Слишком много совпадений, слишком много деталей, о которых может знать только полковник и Аня.
Валентина резко и зло отвечала дочери, чтобы выкинула эту дурь из головы и что слышать ничего не хочет! И это всё неправда! И что надо лучше учиться, а не мечтать о мужиках, рано ещё!
Ане сейчас шестнадцать.
Мама уходит на службу сутки через двое, зарабатывает приличные деньги.
Полковник тоже доволен, хотя интим с Валей стал заметно реже. Но она не в претензии: достаточно и того. Иногда с некоторым сомнением думает, что может быть, это и хорошо, что Саша сублимирует свою жестокость не с ней.
А с дочерью.
Пусть.
Мама и так настрадалась за свою жизнь.
А вот Анюта, кажется, увлеклась полковником, не признается себе, гонит дурацкие мысли, но всё же ждет его прихода, подсознательно готовится.
Жесткая полковничья манера всё более и более импонирует Анечке.
Пробовала других мальчиков, сверстников - не то. Пресное, безвкусное тесто. Одно лишь торопливое сопение, без соли, без перца.
А главное - без мёда.
С полковником не сравнить.
Принес пару баночек израильского крема для тела, дорогущего (сразу глянула на цены в интернете), после притираний кожа становится бархатной, нежной и "удивлятельной" - полкану по кайфу ее покрытая кремом шкурка, так он называет кожу.
Перед зеркалом, легонько проводя подушечками пальцев по телу, Анюта и сама довольна кремом, а потому расходует его бережно.
Недавно Иваныч усадил в свой черный гелендваген, отвез на какой-то "склад конфискатов", где заставил выбрать себе что-нибудь из красиво развешанных дамских прикидов самых крутых мировых брендов.
Потом, правда, отложил назад пару особенно дорогих шмотов, на их этикетках спаркали совсем космические прайсы, но всё равно вышло прелестно, чудесно и ауф - такие суперские тряпы она видела только в топовых журналах.
А тут еще лучшая подруганка, одноклассница зарофлила (она в курсе про Иваныча), прислала в личку пруф на роман какого-то Набокова.
Прочла весь кусок - ничо так, прикольно!
Даже приятно, особенно когда Шарлотта, жена Гумберта попала под машину и двинула кеды.