Кран

        Крановщик Петрович слыл отчаянным матерщинником. Обычную «гражданскую» речь он обильно пересыпал матюгами, совершенно того не замечая, а будучи в подпитии или по какой другой причине возбужден — переходил на чистый, ничем не замутненный, многоэтажный мат, в сравнении с которым классическое американское «ты воняешь как ж...а скунса, которого выблевал дохлый носорог» слушается аки нежный лепет младенца из розовой колясочки с рюшечками.
        Мы все давно привыкли к этой его особенности, а начальство в лице прораба А[г]дамыча даже специально приходило послушать Петровича, «на получить мастер-класс», поскольку сам прораб талантом к «импровизации» ни один раз не блистал. Зато обладал на редкость обширной памятью, вследствие чего по сию пору является уникальным хранилищем полного собрания изречений Петровича.
        Но однажды все изменилось. Причем — навсегда. А было так:
        Возводили мы девятиэтажку. Прораб к директору несколько раз ходил объяснить, что кран надо бы приставной, который к самому зданию крепится, поскольку в данной местности и в тихую погоду наверху ветра жуткие, а в эту пору года штормовое предупреждение раз в неделю — как здрасьте. Пару раз даже Петровича для пущей убедительности с собой брал. Не помогло...
        У него, видишь ли, все высотные краны на Россию ушли и не скоро вернутся, если вернутся вообще. Вот вам старенький башенный на рельсах, тридцать метров высоты — за глаза хватит.
        Строительство, как обычно, мал-по-малу двигалось, как однажды все и приключилось. Утром, только планерка закончилась — ветер поднялся метров двадцать пять, а то и все тридцать. Конец квартала, премия всем нужна — работаем.
        Петрович бога в душу крякнул — не длинно, слов семнадцать-двадцать и полез наверх.
        И только он в башне угнездился, как смотрим, кран сам собой по рельсам пошел. Ночью ливень страшный был, под левой колеей промоина метра два шириной и в глубину по колено, вот оно и покатилось. Что дальше — умным быть особо не надо: как только колесо над промоиной окажется рельс «сыграет» и кран «навернется».
        Мы все растерялись, только таджик Касым, слава Аллаху, среагировал: схватил стопорный «башмак» под колесо на рельс кинул и со всей дури «кувалдометром» по нему, чтоб надежно заклинило. Что тут скажешь — герой.
        Кран вздрогнул и замер, но набрав инерцию, принялся крениться. Да так сильно, что противоположная колесная пара от рельса оторвалась — того и гляди кувыркнется вся «конструкция». Нас всех как параличом пришибло. На сей раз только и оставалось, что  молиться, потому как пытаться вручную такую махину выровнять — все равно, что муравьям слона за хвост удерживать.
        На наше счастье центр тяжести за пределы опоры не ушел и кран, перестав крениться, начал возвращаться в нормальное положение. Но только он принял вертикаль, как порыв ветра, попутный движению башни, качнул ее в обратную сторону.
        Теперь уже ближайшая к нам колесная пара поднялась... Да поболее той дальней...
        И это здесь, «у земли». А там, наверху амплитуда метров пятнадцать туда-сюда не меньше!
        Но и на сей раз для опрокидывания этого не хватило. Мачта крана достигла предельного угла, замерла и принялась возвращаться в нормальное положение.
        Как и положено по физике, качания — то в одну, то в другую сторону — успокоились не сразу. С минуту кран «топал» по рельсам колесными парами, а мы следили за положением, стопорных «башмаков». Наконец все замерло и мы осторожно выдохнули — обошлось.
        А тем временем сверху начал медленно спускаться Петрович...
        Когда его нога ступила на твердую землю, мы затаили дыхание, готовясь услышать настоящую матерную симфонию... Но он молчал. Прошел час, другой — Петрович молчал. Мы ждали, а он молчал...
        Наконец прораб не выдержал и осторожно потянул Петровича за рукав, вопросительно глядя ему в глаза.
        Петрович глубокой затяжкой, докурил «беломорину» и, «возведя очи небу», философски изрек: «Я — там — наверху — все — сказал...»