Ты вернёшься, Ваня!

Опять тоскую

У меня дома раздался телефонный звонок, я подняла трубку и услышала знакомый голос:
- Наталья Олеговна, очень прошу, приезжайте в гости.
- Сейчас не могу, Иван Павлович, статью писать нужно.
- А вечером? Я чай поставлю, у меня свежий мёд есть.
- Сегодня не смогу. Вы лучше расскажите, как живёте.
- Тоскливо мне… как бабка моя померла, тоскую, сил нет. Ты меня пропечатала, так обо мне на заводе вспомнили. Думали, уж помер, а я вот живу ещё. Сорок лет, ведь, заводу отдал… Позвонили, пришли, вот, краны мне починили, покрасили всё хорошо-то как… и балкон наладили, в белый цвет выкрасили, в комнате светло стало. Шибко радовался я, а теперь опять тоскую, в такой-то красоте, да один… Сажусь иной раз в трамвай и катаюсь полдня…
- Иван Павлович, а вы сыграть мне что-нибудь можете?
- Сыграть? Могу. Я сейчас, ты подожди чуток, только аккордеон возьму.
Я знала, что у ветерана войны есть аккордеон трофейный, он мне не раз уже играл. Музыкального образования у него нет, первые аккорды бывают похожими на знакомые мелодии, а потом идёт полёт души и пальцы скользят по клавишам инструмента, как сердце просит. Это удивляет и радует, и всегда доставляет удовольствие и музыканту, и мне, слушателю.
Вскоре из телефонной трубки послышалась музыка. Иван Павлович сыграл одну мелодию и громко спросил:
- Слышно меня?
- Слышно хорошо.
- Ещё играть?
- Играйте.
Одна мелодия закончилась, началась другая. Я слушала мелодию души и пыталась сосредоточиться на статье, но думалось об одиноком человеке в шумном большом городе, о его интересной, богатой на события жизни, о которой он всегда рассказывал с большой охотой.
Пусть и сегодня Иван Павлович Богатырев расскажет о себе сам. Я с радостью предоставляю ему слово.

Материнская молитва

- Родился я 2-го ноября 1923 года в деревне Бачино, это Воткинский район будет. Нас у родителей четверо парней было, я самый старший. Отец мой Павел Михайлович, мать Пелагея Андреевна. Дед с бабкой вместе с нами были. Деда Михаилом Васильевичем звали, бабушку Клавдией Ивановной. Жили справно, все работящие были.
Я семилетку окончил. Мне пятнадцать было, когда отец сказал: «Хватит дурака валять, пора работать». По совету отца поехал я к родственникам в Ижевск, устроился на 71-й завод учеником жестянщика в 39 цех. Начальником цеха у нас был Потапков Андрей Алексеевич, хороший человек.
Как война наступила, отца в первый день забрали на фронт. Я на заводе тогда работал. В 1942 году, когда мне восемнадцать лет исполнилось, мастер подошёл и говорит, что начальник цеха меня вызывает. Я испугался, стал вспоминать, где мог провиниться. От других слышал, что рабочих начальник вызывает только для наказаний.
Пришёл к нему, а он вдруг спрашивает, кто у меня родители, где живут, есть ли братья, сёстры, комсомолец ли я, где отец служит, что пишет. Я душой отошёл, да только в толк взять не могу, для чего спрашивает? А он тут мягко так говорит, дескать, один человек от цеха требуется служить в десантных войсках.
- Пойдешь добровольцем, Иван?
«Ну, - думаю, - отец служит, и я пойду. Очень уж ласково он со мной говорит. А мы-то его боялись всегда».
Вслух говорю: - Пойду. А сам думаю: «Неудобно отказываться, я же комсомолец, должен Родину защищать. Вот только почему начальник меня выбрал? В цехе человек десять, таких как я, а он на мне остановился».
- Раз ты согласен, даю тебе семь дней отпуска, съезди к матери, попрощайся с родными.
Мать, как услышала о фронте, заплакала, младший брат Серёжка, ему в то время четыре года было, ничего не понял, но тоже заплакал. Мать причитает, а сама сквозь слёзы, как молитву повторяет: «Ванюш, мне тебя очень жалко, ну что поделаешь, идёт война, родину надо защищать, но моя душа чувствует, что ты вернёшься. Ты вернёшься, Ваня». Я тоже плакал, но эти слова в душу мне запали, я их на всю жизнь запомнил и часто сам себе повторял: «Будь, что будет, а домой я всё равно вернусь».

Первый прыжок

В августе 1942-го нас привезли в город Киржач, там уже были готовы землянки для жилья. Меня определили в разведроту бригады, нашим командиром был украинец Зюзюн Никита Миронович, требовательный начальник и отличный товарищ. Стали нас учить военному делу, прыгать с парашютом. Не сразу, конечно. Сначала мы парашют изучали, учились его складывать, затем тренировались прыгать с высоты одного метра, потом с полутора и так далее до четырёх метров. Главное научиться прыгать на всю стопу, если на носок или пятку приземлиться, удар сильный, ногу можно сломать.
Первый раз я прыгал с самолета  «У-2», там пассажир сидит впереди лётчика. Нужно сначала выбраться из кабины и встать на крыло. Это сказать легко, а сделать-то как? Страшно мне было, глаза слезятся, ноги подкашиваются, дыхание перехватывает, ветер так и норовит сбросить раньше времени.
Первый раз я выбрался на крыло самолёта и лётчику сказал, чтобы подтолкнул меня. Он крыло наклонил, подтолкнул меня от всей души, я покатился как картошка. От страха закрыл глаза, очнулся от того, что парашют дёрнулся, раскрылся, руки и ноги у меня торчали в разные стороны и совершенно не слушались. Я был почти в бессознательном состоянии и плохо помнил, как приземлился. То же самое было и во второй раз. А вот третий прыжок был самым страшным, я начал понимать опасность, стал аккуратно складывать парашют, следил, чтобы  ткань была сухой. У нас были случаи, когда парни погибали, потому что парашют не раскрылся. Запасные парашюты нам не давали. Зачем лишний груз?

Прощай, любимый город

Обучался я чуть больше года. Потом пришёл приказ выбросить десант на Украине. 24 сентября 1943-го нас посадили в поезд и привезли поближе к линии фронта на станцию Купивахи. Перед прыжком выдали продукты, в том числе колбасу. Мой друг Коля Хомутинников спрашивает:
- Ну, что, Вань, сейчас наедимся или с собой возьмём?
Да кто от колбасы откажется? Наелись мы до отвала, а с собой лишний комплект патронов взяли. Поздно вечером дали команду садиться в самолёт. Нас было 19 человек. Свет в салоне погасили, ночью было хорошо видно трассирующие пули, сверху это даже красиво. Мы запели: «Прощай, любимый город…». Подлетели к фронту, стрельба вокруг началась, вдруг засияло что-то под нами, мы думали самолёт загорелся и закричали летчику: «Выпускай, лучше на воле погибать!» Оказалось, что мы в лучи прожектора попали.
Я прыгал третьим, впереди меня был радист. Я прыгнул и оказался под фюзеляжем самолёта, завис. Ничего вокруг не видно, в ушах звенит. Мне показалось, что время вдруг остановилось: вокруг темно, ничего не видно. Когда внизу послышалось шуршание, думал, в лес падаю, а под ногами камыш оказался, и я по грудь провалился в болото. Потом уж мы узнали, что оно называется Ердынь и тянется вдоль Днепра на сорок километров. 
Слышу, кричит наш радист, он впереди меня прыгал:
- Слушай, Вань, как быть? Питание рации намокло, что с ней делать? С собой нести или бросить?
- Ты же радист, сам решай.
Куда идти не знаем, стали двигаться в одном направлении. Слышим, рядом ещё два человека приземлились. Кричат нам, чтобы мы шли к ним, тут остров. Мы выбрались на островок, там было сухо и два больших стога сена стояло. Мы порвали парашюты, обтёрлись. Переживаем, не знаем куда идти. Один говорит: «Давайте поспим. Ты, Мишка, будешь дневальным, как устанешь, буди Петьку, а он Ваньку разбудит, тот меня». На том и порешили.

Завтрак у плетня

Утром проснулись, решили узнать, кто дневалил. Оказалось, никто, все спали молодецким сном.
Огляделись, вокруг болото, камыш растёт высотой метра в три. Один из ребят залез на деревце, которое росло на островке, и увидел двоих мальчишек, уверенно идущих по кочкам. Мы расспросили их, где село, есть ли там немцы, оказалось, что село недалеко и немцев там немало.
Вдруг камыш зашевелился, увидели мы лодку, в ней бородатый мужик, а рядом с ним наш десантник. Мы у него спрашиваем, как он тут оказался. Он говорит, что стал тонуть в болоте и звать на помощь, его спас лесник. Этот бородач и подсказал нам, как выйти из болота. С помощью шестов мы вышли на твёрдую почву. Ступили на землю и увидели плетень, заросший травой, а прямо за ним громадные спелые дыни. Раньше я такие только на картинке видел. Мы обо всём забыли, перемахнули через плетень и наелись досыта.
Через некоторое время заметили, что с другой стороны спускаются двое в незнакомой форме и быстро идут в нашу сторону. Мы притаились, а когда неизвестные поравнялись с нами, ловко их обезоружили.
- Да вы что, ребята, мы такие же, как вы! – стали наперебой говорить незнакомцы.
- У вас же форма другая.
- Ну и что, это маскировка. Мы партизаны, идёмте с нами.
- Мы не можем, у нас сбор в Каненском лесу. Вы дорогу туда знаете?
-   Это же в 80-ти километрах отсюда! Вам не дойти, идёмте лучше с нами в партизанский отряд.
Двое из нас сразу же решили уйти к партизанам. Мы втроём направились сначала в сторону Каненского леса, но, не зная местности, быстро поняли, что можем погибнуть, и решили присоединиться к остальным. Партизаны шли впереди, а мы следом за ними.
Вдруг из кустов выскакивает мужик, переговорил о чём-то с партизанами и опять скрылся в кустах. Мы спрашиваем:
- Это кто такой?
– Свой, пароль спрашивает.
Через несколько метров навстречу выбежали две девчонки, бросились нам на шею и наперебой заговорили:
- Как там на Большой земле? Что происходит на фронте? Ой, а хлопцы-то какие гарные!
Чуть позже из леса вышел старик с большой охапкой сена в руках, разложил его около дерева и предложил отдохнуть с дороги. Девчонки принесли ватрушки, а старик вытащил откуда-то полведра мёда. Мы наелись и уснули прямо под деревом.

Ночной марш-бросок

Ночью я почувствовал, что кто-то трогает меня за ногу и первым делом схватился за автомат. Оказалось, нас будили партизаны:
- Вставайте! Нас обнаружили, нам нужно срочно уходить! Немцы начали карательную операцию, нам нужно оторваться.
Сделав за ночь марш-бросок километров в двадцать, мы оторвались от преследователей, пришли в отряд. Командиром партизанского отряда был Палеха – секретарь горкома партии города Черкассы. Десантников собралось в отряде восемь человек. Нас включили в состав партизан, после того, как мы приняли присягу. Свои документы, в том числе комсомольские билеты, пришлось закопать в лесу. Основным требованием было ночью не курить, спичек не зажигать, из отряда уходить только по заданию. Землянок у нас не было, просто в земле выкапывали неглубокие ямы, вниз клали листву и мелкие ветки, сверху укрывали ветками покрупнее.
Мы были молодыми, обученными солдатами, поэтому нам доверяли выполнять самые сложные и ответственные поручения. На задание посылали группами от двух до шести человек, но не больше. Нам вчетвером не раз приходилось взрывать ж/д полотно в то время, когда по нему проходили эшелоны с живой силой и техникой противника.
Но самым удачным оказалось задание, когда довелось уничтожить группу фашистов и взять некоторых из них в плен.

Лошадиная дорога

Было в той местности широкое шоссе, по которому немцы шли к Днепру. Ночью мы добрались до шоссе, к утру были на месте. Дорога, где мы устроили засаду, делала крутой поворот. С одной стороны спрятались двое и с другой столько же. День был жарким, ждать пришлось долго. Примерно в два часа дня на дороге показались два человека, они медленно шли, внимательно осматриваясь по сторонам. Это была разведка. Дойдя до поворота дороги, они ещё раз внимательно осмотрели придорожные кусты, никого не заметив, вернулись назад.
Минут через пятнадцать мы увидели шеренгу солдат, их было человек четырнадцать. У меня появилось непреодолимое желание показать себя и я с нетерпением стал ждать, когда немцы подойдут поближе. Был ноябрь месяц, под их ногами шуршала листва, и с каждым шагом росло моё нетерпение. Хотелось, чтобы они быстрее шли нам навстречу. Там, где я находился, мне отлично была видна дорога до поворота, значит,  надо было сделать меткие выстрелы до того, как немцы скроются из вида.    
Мы не дали возможности им уйти и стали стрелять с двух сторон. Немцы, не ожидавшие нападения, на несколько секунд растерялись, но этого времени хватило, чтобы преимущество осталось за нами. Некоторые из них были убиты сразу, четверо взяты в плен, остальные расстреляны на месте. Впоследствии один из пленных сказал, что если бы они знали, что партизан было всего четверо, они бы так просто не сдались.

Второй запомнившийся случай был на лесном тракте, мы его называли лошадиной дорогой. У нас было задание "попасти противника": наблюдать за противником и уничтожать его. Мы были там с Колей Хомутинниковым. Слышим, едет бричка-ящик, там стоят двое, один за другого держится. За ней вторая такая же. Мы договорились с Колей, он первую, я вторую расстреливаю. Мы открыли огонь, немцы попадали.
Вдруг слышим звук мотора, видим, из машины выскакивает собака, за ней немцы. Мы кинулись в болото и сидели в воде, только нос и глаза наружу были. Собака в воду не полезла, немцы нас не обнаружили.
Много заданий у нас было. Сейчас вспоминаю и не верю себе. Неужели это со мной было? Я людей убивал, в ведь они тоже люди. Враг – тоже человек.

Дорога в Каненский лес

Через партизан наш командир нашёл нас, и мы получили задание идти в Каненский лес, помочь нашему десантному отряду, который принял бой.
Нас вёл один из партизан, оказалось, предатель. Днём мы увидели в поле людей, собирающих свёклу. Проводник предложил: давайте днём в лесу переждём, а ночью пойдём. Мы спать улеглись, уставшие, проспали до утра. Наутро проснулись – проводника нет. Услышали где-то внизу, в низине чужие голоса, мат и крики «сдавайтесь!». Нас окружили с трёх сторон.
Мы договорились уходить тихо. Трава высокая там была, лёжа нас не видно. Слышим, идут. Близко подошли. Я сел на колени за сосной, вдруг трава передо мной раздвигается – двое кудрявых высунулись – я стал стрелять, они закричали. Я вскочил, ноги у меня длинные и сильные. Я бросился в гору, никого своих не вижу. Куда бежать?
На мне были ботинки немецкие, тяжело в них, я их скинул с себя. Оглянулся – за мной два немца бегут, не стреляют, хотят живым взять. Они видят, что меня не догнать, стали стрелять. Я упал на спину, чувствую, ранен в живот, рану зажал рукой, встал и побежал, а впереди овраг.
Вправо побежал. В село забежал. По улице мужик едет с помидорами, я схватил окровавленной рукой две помидорки. У калиток люди стоят, некоторые головой с сожалением качают. Может, забежать к ним во двор, а дальше что? Их накажут и меня схватят. На бегу так думаю, не останавливаюсь. Решил: будет сила – буду бежать.
Лес был примерно в пяти километрах от села, сначала был лог, потом поле. Бегу вдоль лога. Решил остановиться, огляделся – у реки немцы чистят лошадей. «Э-э-э, - думаю, - это сосед плохой». Ещё с полкилометра пробежал.
Посмотрел на себя, рану пощупал, испугался. Взял одну подушечку марлевую, приложил и тесёмочкой перевязал и сзади обнаружил… ещё одну дыру. Пальцем потрогал, палец об рубашку обтёр, снова потрогал, убедился – дыра. Хорошо, что навылет, резать не надо. Лёг отдохнуть, ногами в ту сторону, откуда был гул фронтовой войны.
Днём спал, ночью шёл. Три ночи шёл. Пить и есть не хотел. Пил один раз поутру из речки. На третий день огляделся, вижу, кто-то идёт. Я спрятался за дерево, вижу свой.
- Кузьмин! – окликаю его.
Он меня не узнал. Я уже на себя не походил, грязный, раненый. Он говорит:
- Вань, ты бы не крикнул, я бы тебя убил.
Я пришёл в отряд и прошу:
- Я пить хочу, ребята.
Одну фляжку выпил, ещё пить хочу. Опять пью, весь пОтом покрылся. Я и есть хочу. Кто-то принёс полведра фасоли. Я ем. Другой приходит, ругается:
- Что вы делаете?! Он в живот ранен, а вы его фасолью кормите?
А фасоль-то у меня через рану стала выходить, вот я испугался.
Командир Зюзюн привёл меня в свою палатку, у него сухари были, он меня угощал. Я встал и стал ходить, но с палкой, левая нога слабой была, плохо меня держала.

Дорога в Москву

Зимой в конце 1943-го года началось форсирование Днепра. Вместе с нашими войсками мы подошли к Днепру у села Сведевок, это южнее Черкасска. Ночью мы окружили немцев в селе, они нас не ожидали. 
Там мой товарищ был ранен в руку, вместе с ним мы на понтонах переправились в село Золотоноша в госпиталь. Сначала нас там лечили, потом отправили в харьковский госпиталь на месяц.
Здесь мы узнали, что Сталин издал указ вернуться десантникам в Киржач, каждому из нас полагался месяц отпуска и 500 рублей за боевой прыжок. Наши товарищи уехали в Киржач, и мы решили во чтобы то ни стало тоже ехать. Пошли на вокзал без денег, без документов, в больничных халатах.
В составе на Москву всего один вагон тёплым был, остальные не отапливались. В тёплом ехали женщины с детьми. Проводница нас не заметила или сделала вид, что не заметила. Мы забрались на третью полку и ехали сутки.
Приехали в Москву, там холодно. Мы нашли коменданта вокзала и всё ему рассказали, он посоветовал ехать к коменданту Москвы. Мы туда, нам не верят, говорят: «У нас таких раненых полно болтается». А когда позвонили в Киржач, убедились, что мы правду говорим, выдали нам сухой паёк, посадили в «виллис» и привезли в Киржач. Там я ещё месяц лечился.
После выписки отправили нас в Белоруссию, там я служил и учился. Фронт идёт вперёд – мы за ним. Дошли до Чехословакии – война кончилась. Старичков отпустили по домам с трофеями, а нам сказали служить ещё два года и отправили  на восток. До станции Манзовка мы 18 суток ехали, это под Владивостоком. Здесь мы в резерве стояли до 1947 года. Японцев только пленных видели.
Домой я пришёл в 1947 году, в 1948 женился. Катя моя 37 лет работала учительницей начальных классов. Я на «Ижстали» работал, сначала в ЖКО управдомами. На одном из собраний увидел в президиуме Потапкова, он помощником директора по быту уже был. "Богатырёв, ты? - узнал он меня. - Завтра зайди ко мне". Я зашёл. "Как ты выжил, где был?" Я рассказал. "Как освободится квартира - занимай любую". Вскоре он умер. Я перешёл в 20 цех на блюминг мастером по ремонту. Потом в 30 цехе работал.
Через 35 лет после войны пришло приглашение в санаторий «Секирно», это на берегу Днепра. Пригласили вместе с семьёй, мы втроём поехали, внуку Серёжке тогда три года было. Там я встретился с Колей Хомутинниковы и Зюзюном, всего пятерых из нашего отряда встретил. Плакали, вспоминали и всё спрашивали друг друга:"А ты помнишь это?.. а это?.." Переписывались какое-то время, но друзья мои быстро ушли, я один задержался…
Богатырёв Иван Павлович награждён орденами Славы III степени, Отечественной войны I степени, медалью «За победу над Германией».