Мой кубинский язык. Глава 1

Мой кубинский язык, или Золотой Возраст
 
     Почти документальный сиквел

к рассказу «Guajira Guantanamera» http://www.proza.ru/2011/01/19/1657
и повести «Мой испанский язык» http://www.proza.ru/2015/10/01/119 =
   

Еще вот что хочу сказать. Трудно себя связать.
Хотя надо себя связать, увязать, взять.
Увязать себя с этим всем, что вокруг.
Взять себя в руки. Взять на поруки. Взять на испуг.
Вот так вдруг.
Вот так случается, нисходит вдруг, как ильхом.
И все, вся конструкция тут же летит на слом.
И ты думаешь, Боже, неужели Ты все-таки есть,
и даже здесь, прямо здесь.
Прямо здесь.


     I
Сегодня, тринадцатого марта две тысячи шестнадцатого года, совершенно случайно, внезапно и неожиданно нашелся Мой Рубен, мой единственный и неповторимый Рубен. И я без промедления, радостно и торжественно сообщила об этом ближайшим подружкам. Нет, конечно, Мой Рубен и не терялся вовсе, а был, так сказать, всегда и присутствовал, так сказать, постоянно. Однако он был всегда и присутствовал постоянно столь секретно и закулисно, без каких-либо напоминаний о себе и необходимых по этому поводу объяснений, без напрасного мельтешения в суетливых промежуточных текстах и без попутного. к слову, так сказать, поминания в обыденных разговорах, что его словно и не было, и нет. А между тем он есть. И он был. Не только реально был, реально в моей биографии и реально сам по себе, но и прямо-таки есть, действительно есть, вообще и сейчас, здесь, на этом самом белом свете, где и я, и это я, вот эта самая я, сегодня любовалась им весь день на Ютубе.
    
Рубен – кубинский певец.
 
Воочию я увидела его почти сорок лет назад, двадцать второго июля семьдесят седьмого года, и влюбилась. Это было на берегу Черного моря, в Крыму, в Артеке. Мне было четырнадцать, ему шестнадцать, я слушала его песни и гитару, смотрела, как он плавает и играет в волейбол, застенчиво улыбалась ему и ловила его застенчивые улыбки, любовалась им издалека, ждала случайных и неслучайных встреч, думала о нем перед сном, в редкие минуты затишья посреди бурной артековской жизни, то есть постоянно. Он жил в соседней, «Озерной», дружине «Прибрежного» лагеря, совсем неподалеку от моей «Речной» дружины, а, главное, в корпусе «Байкал», то есть у самой дороги в столовую, и, чтобы увидеть его, достаточно было пройти, пробежать вниз, в сторону моря и столовой, какие-то сто шагов. А поскольку тогда, в те далекие годы, в возрасте двенадцати-тринадцати лет, я была погружена в Кубинскую революцию, прочла о Кубе, Фиделе и Че Геваре все, что смогла найти, и весь седьмой класс пыталась изучать испанский язык по кубинской газете «Гранма», на которую ради меня подписался отец, нет ничего удивительного в том, что, прослышав в первый же день о том, что в соседней дружине высадился десант кубинских пионеров, причем среди них есть настоящие музыканты, я при первом же удобном случае помчалась туда, живыми кубинцами полюбоваться и кубинскую музыку послушать.

(Сколько кубинского в одном предложении!!!).

Сказала мне о залетных кубинцах моя закадычная подружка Гулька, с которой мы перед этим три дня общались в поезде и которой посчастливилось попасть в «Озерную», то есть к кубинцам. Счастливице Гульке, конечно, и посвящена моя «Гуахира». Мы с нею были однофамилицами, почти землячками, но сблизило нас не это, а романтический, восторженный настрой на жизнь. Гулька, правда, была в сто раз храбрее меня, ничего и никого не стеснялась и не краснела по поводу и без повода от всякой ерунды. Неудивительно, что она была иголкой, а я ниткой.  Она привела меня на площадку, где кубинцы играли в волейбол с «Воронежем». «Воронеж» держался крепко, кубинцы нервничали и часто упускали мяч. В конце концов они проиграли. Это не помешало им побрататься с воронежцами.

«Сегодня вечером я видела кубинцев и разговаривала с ними, – писала я родителям поздним вечером двадцать второго июля. – Вернее, с одним мальчиком. Мы, правда, лишь улыбались друг другу. Они играли в волейбол, а мы смотрели. Когда мяч убегал, мы ловили и подавали ему. Он улыбался: «Грасиас!» По-русски совсем не умеет. А наверху в это время пели «Гуантанамеру», «Гимн 26 июля», «Песню о Фиделе», etc. Чуть не плакала. Почему я не с ними?».

- Это не музыканты поют, – объяснила Гулька. – Музыканты – вот эти, волейболисты. А те, что поют, – простые пионеры. Пионерос! Они хором поют, и все вместе с ними. А это – ансамбль. Настоящий. Они свое играют. И они – сами по себе. Вечером приходи, они играть будут. Придешь?

Музыканты действительно жили довольно обособленной от отряда жизнью, у них было свое расписание. У «пионерос» были линейки, марши, мероприятия. У музыкантов – репетиции и концерты. Вот и в тот вечер они давали концерт. Я примчалась при первой же возможности, удрав с мероприятия в нашей дружине и опоздав к кубинцам лишь на пару песен. Их было семь человек, шестеро мальчиков (из них три гитариста) и девочка-певица, наша с Гулькой ровесница или чуть младше. Ее звали Мерседес или, уменьшительно-ласкательно, Мерседита. Что касается мальчиков, то по возрасту двое младших были примерно третьеклассниками, один – пятиклассником, следующий – восьмиклассником и двое старших – десятиклассниками. Естественно, Гулька тут же влюбилась в одного «десятиклассника», а я в другого. И естественно, в того, который днем улыбался мне, когда я подавала ему мяч. Ох, он мне понравился еще в качестве волейболиста, ну а теперь очаровал совершенно. Совсем нетрудно влюбиться в мальчика с гитарой, особенно если он старше тебя, хорош собой и поет тебе по-испански. Даже если поет не тебе или не только тебе, а еще трем сотням пионеров и пионерок!

Гулька тут же сообщила мне, что зовут моего «десятиклассника» Рубеном, ансамбль называется «Золотой Возраст», и на Кубе он все равно что «Мзиури» у нас, в плане популярности. А этот самый Рубен, «пятиклассник» Анхель и один из малышей, Данни, – родные братья.

Я вгляделась. Братья были хороши, но непохожи друг на друга. Младший, Данни (Даник, по-нашему), был светлоглазым златовласым ангелочком. Ему бы носить имя среднего, Анхеля, – кудрявого, темноволосого, резкого, с глазами как угли. Мой Рубен был совсем другой, entremedias: круглое лицо с ямочкой на подбородке и застенчивой улыбкой,  и – контрастом к этой мягкости! – очень серьезный взгляд и каштановый чуб на весь лоб. Чубом он встряхивал на особо яростных аккордах, и тогда глаза пламенели!

Рубен был за главного, негромкий, но явный лидер. Старший брат. Когда малыши уставали, трое старших играли и пели одни. Они могли петь много часов подряд. У них был огромный репертуар, в основном, фольклорный, народный – ритмичная музыка, под которую хотелось танцевать. Но, конечно, все мы любили, когда они пели революционные песни и всем известные хиты: «Прекрасную Кубу» и, конечно, «Гуантанамеру», которой заканчивался любой их концерт, как, впрочем, и любой другой концерт или вечер с участием кубинцев. На «Гуантанамере» им подпевали, прихлопывая и подтанцовывая, сотни людей.
 
Артек вообще запомнился мне музыкой, ритмом, пением. Многоголосым пением. Бесконечным интерактивным концертом, пышной карнавальностью, фестивальностью происходящего. Это и вправду был фестиваль. На него съехались «дети сотен кровей» (название одной моей тогдашней поэмы), дети сотен языков. Горячий и влажный, страстный и ласковый воздух юга оказался подходящей проводящей средой для разноязыкой многоголосицы, мажорной симфонии, в которую сливались будоражащие мелодии, ритмические удары, резкие звуки струн и глуховато-одобрительное гудение моря. Хотя обширная программа фестиваля была условно разделена на «мероприятия» «Дня спорта», «Дня смеха», «Дня труда» и прочих условных дней, можно смело сказать, что День Музыки был каждый день и не прекращался даже на ночь. Так много, а, главное, так хорошо, как в Артеке, я не пела больше нигде и никогда.

Пока шел фестиваль, я не могла видеть Рубена ежедневно, ибо слишком насыщенной и расписанной по минутам была программа и слишком обязательным – мое участие в ней. Поэтому в фестивальные дни я бывала счастлива, даже мельком увидев его издалека, с балкона корпуса, или из беседки, где проводила очередную политинформацию (это было мое постоянное поручение), или по пути в столовую или отправляясь на какое-нибудь мероприятие в другой лагерь.  Я обрела ту особенную чуткость, которая свойственна всем влюбленным: зрение и слух были не просто обострены, а казалось, что на затылке появилась вторая пара глаз. И если мне удавалось уловить какими-то внутренними радарами хотя бы смутную тень Рубена и его гитары вдалеке, мой день бывал сделан, как говорят господа англичане.

Другим признаком влюбленности было, конечно, присутствие «кубинского элемента» в любом моем письме или дневниковой записи тех дней.

Вот, смотрите:

«28 июля 1977 г. Здравствуйте, мои любимые, дорогие, домашние!
…
Я получила ваши письма… постараюсь ответить на все ваши вопросы. Сначала на папины: 1) Кубинцы живут в трех шагах от нас – в «Байкале» («Озерная»). По дороге в столовую мы проходим мимо их корпуса. Того мальчика, с которым я познакомилась, зовут Рубен, лет ему шестнадцать, он гитарист и приехал в Артек в составе великолепного вокально-инструментального ансамбля (три мальчика-гитариста и девочка-певунья. Ее зовут Мерседес). 26 июля был День Кубы, салют XI фестивалю. Утром была открыта выставка «Куба – страна XI фестиваля». Там была огромная карта Кубы, на ней все провинции, но надписей нет (только La Habana). Меня попросил Егор [волгоградец Лихолетов] из нашего отряда назвать все кубинские провинции. Я показывала на карте и называла: «Пинар-дель-Рио, Гавана, город Гавана, Матансас…». И вдруг запнулась. Тут неожиданно вынырнул мальчуган в синей форме кубинского пионеро, с сине-белым галстуком, и подсказал: «Вилья-Клара!». Я: «Сьенфуэгос». Он: «Сьего-де-Авила, Санкти-Спиритус…». Я: «Ольгин, Гранма, Гуантанамо, Сантьяго». Знаете, он так радовался, что я могу назвать провинции его страны (правда, не все, к моему стыду). Еще там были коллективные альбомы – участники моего конкурса (они уже довольно потрепаны). Мне понравился лишь один. Листаю и натыкаюсь на страницу, где куча фотографий Че Гевары (разных и довольно редких). И вдруг слышу восторженное: «Че! El! (Он) El! El!» И все это таким изумительным, восторженным, неповторимым голосом. Это был маленький латиноамериканец (из другой какой-то страны, не кубинец). На выставке было много фотографий и во всю стену лозунг – SEREMOS COMO EL CHE! – «Будем, как Че!». Много портретов Фиделя…».

В моем письме упоминаются «конкурсные альбомы» с фотографиями. Объясню, что это за конкурс. За год до молодежного фестиваля Куба была у нас везде, воистину «Куба далеко – Куба рядом», во всех газетах-журналах и, разумеется, на ТВ. Проводились разные конкурсы, заманивавшие поездкой на фестиваль в случае победы. Вот я и участвовала в одном из них, надеясь на удачу. Это была викторина журнала «Пионер»: десять вопросов, десять ответов. Последние, по требованию организаторов, оформлялись в красочный альбом (монтаж фото, рисунков и текста). Мой альбом, конечно, не выиграл, зато за несколько месяцев изысканий я стала большим экспертом по Кубе, весьма большим для той семиклассницы, какой я была тогда. Куба стала мне родной. Что там провинции! Что там география! Я впитывала любую информацию о Кубе, любую, любую…
 
Ох, я бы многое отдала, чтобы заполучить тот альбом обратно. Большой красный альбом. Мой прекрасный альбом, мой шедевр. Мне неприятно думать о том, как быстро он стал макулатурой.

Между тем ансамбль «Золотой Возраст» гастролировал по Артеку триумфально и был нарасхват: ребят приглашали к себе все лагеря, дружины и отряды. Рубен и его команда были настоящими звездами. Их обожали все. В конце концов выступление ансамбля было включено в малость подправленную программу церемонии закрытия (“подправленную” – потому что ребят нет в заранее напечатанной программке, которая хранится у меня до сих пор). Они ехали мимо трибуны в расцвеченном флагами грузовике и играли не свой обычный фольклор, а что-то революционное и яростное. О, я страшно гордилась ими! Они тоже были мне как родные. Любимые! Вот как я описываю церемонию закрытия у себя в Дневнике:

«Agosto, 1, 77.  Yesterday было закрытие фестиваля. Кормили хорошо и обильно. Видно, расщедрились под конец. Закрытие – потрясающее зрелище. Пел Рубеновский ансамбль, танцевали вагановцы и мои любимые молдаване, играли на барабанах наши эсты. Великолепный фейерверк, особенно те, что распускаются в небе. Фонтаны, музыка, освещение, танцы – прелесть! На стадион я бежала вместе с Cubanos. Они – в своей синей форме, красных беретах, маленькие, смуглые, поющие звонкими голосами «Cuba Libre». Ужин нам накрывали вожатые. Л.И. Брежнев не смог приехать, но все равно было здорово. Белый голубь, воздушные шары, фанфары, духовые оркестры, игрушки, Левитан, Маша Филатова, Рубеновский ансамбль и сам Рубен, etc, etc. Теперь – обыкновенный Артек. Hoy (сегодня) – день отдыха. С утра – пляж, после Абсолюта – пляж…». В общем, ничего, кроме пляжа.

Читатель, конечно, с иронией отнесется и к восторгам по поводу кормежки (хотя и раньше кормили на убой), и к словам сожаления о том, что генсек «не смог приехать» на закрытие, чтобы подчеркнуть своим приездом масштаб фестиваля (нам и вправду казалось, что происходит нечто грандиозное, правильное, необходимое для мирного соединения мира), но «все равно», похоже, реально было здорово. Судя по назывным предложениям, рисующим размах действа, зрелище действительно было великолепным. И, конечно, «Рубеновский ансамбль и сам Рубен» сделали многое для того, чтобы праздник состоялся. «Сам Рубен» означает, что и одного Рубена, на которого можно смотреть не стесняясь во все глаза со зрительской трибуны, и без фейерверка и танцев было бы вполне достаточно, чтобы испытать незабываемый восторг и ощутить на следующий день опустошение, фрустрацию и грусть: «Теперь – обыкновенный Артек».

Можно порефлексировать и над фразой о том, как я бежала на стадион с «маленькими, смуглыми» кубинцами, поющими звонкими голосами. Конечно, это были не звезды-музыканты, а «обычные пионеры», малышня года на три-четыре младше меня. С некоторыми из девочек, и особенно с Нюркой (на Кубе были тогда еще популярны русские имена), Орайдой и белокурой красавицей Ирэсой, я уже через Гульку сдружилась. То есть, в каком плане сдружилась:  я с ними здоровалась, обнималась при встрече, улыбалась им издалека, танцевала с ними на вечерних массовках и даже пыталась вступать в диалог. Мое знание испанского было тогда несколько теоретическим, а скудный лексический запас – почти сугубо общественно-политическим (газета «Гранма», речи Фиделя), но с «маленькими» кубинцами можно было не стесняться. С ними я ощущала себя не ученицей, а пионервожатой, возраст давал мне небольшую фору, и стеснение уходило. К тому же рядом была Гулька, которая не стеснялась ничего. Она учила язык на ходу, легко обнималась не только с девчонками, но и с мальчишками, в том числе с братишками Рубена – Анхелем и Данни, которого она любила гладить по золотым волосам, вгоняя в смущение. И все они были для нее братишками и сестричками, и она звала их «эрманитос». Я же ощущала лишь могучее, волнующее приобщение – а уж к чему и к кому это было приобщение, расшифровать не могла, да и не пыталась.

Разумеется, это было приобщение к Кубе. К Рубену.

Природа так переживала и волновалась вместе со мной, что на второй день фрустрации на море разыгралась буря:

«2 августа 1977 г. Добрый день, товарищи домашние! Закрытие фестиваля вы, должно быть видели по телевизору. Все было эффектно, особенно фейерверк, но грустно. Теперь скучно, ходим на пляж, спим, едим и всё. Ночью и утром сегодня штормило, что произвело огромное на нас впечатление. Все утро читала книгу «Ernesto Che Guevara». Она на английском языке, читать трудно. Но я уже читала ее на русском [биографию Че Гевары из серии ЖЗЛ мне подарил добрейший Римкин папа]…  Кубинцев давно не видела. О Кубе я тут так много говорю, что этим порядком надоела… Hermano y hermana! [Брат и сестра!] Не теряйте времени даром! Учите языки! Обязательно! В жизни пригодится. Пожалуйста, если пойдете покупать учебники, посмотрите учебники испанского, русско-испанский словарь или разговорник, пластинки. Хорошо? Я, конечно, по-испански профан, но мне еще три года – 8, 9 и 10 класс – можно вообще-то успеть. Si?» 

(О, как я мечтала поступить на московский истфак на отделение Латинской Америки!)

Фрустрация фрустрацией, но оказалось, что пост-фестивальный, «обыкновенный» Артек имел свои плюсы.

Первый плюс: появилось свободное время, чтобы любоваться природой, читать, плавать, загорать. Второй плюс: у дружины «Речной» был общий пляж с «Озерной». Третий плюс: между нашими дружинами начались соревнования по волейболу, баскетболу и настольному теннису, и старшие участники ансамбля – сиречь Мой Рубен и Гулькин Тони – в этих соревнованиях участвовали. А это всегда давало дополнительную и совершенно легальную возможность любоваться Рубеном вблизи и целый час. А то и дольше. Немного неловко, конечно, было болеть за противника, но что поделаешь. Так ведь часто бывает. Это же просто игра.

Неожиданно судьба повернулась ко мне лицом, когда на очередном совете нашего отряда кто-то (наверняка не я сама, потому что я бы не осмелилась, но, возможно, одна из моих внимательных подружек) предложил пригласить «кубинский ансамбль» к нам на «вечер дружбы» – такое уже повсеместно практиковалось. Нужно было идти приглашать, договариваться о месте и времени. Собрали делегацию из трех «дипломатов», куда включили и меня.

Дневник:
«5 de agosto, 1977.  Вчера вечером я, Егор Большой и Alice ходили дипломатами приглашать delegacion de Cuba. Мы встретили Гулю, и та повела нас по ту сторону «Теремка» [так называлась вышеупомянутая столовая], где как раз в это время дежурил отряд кубинцев. Там мы увидели переводчицу Лену, которая сказала, что все возможно, и попросила, чтобы для уточнения мы пришли еще раз 7-го августа. Она спросила, хотим ли мы пригласить всю делегацию или же только ансамбль. Но мы сказали, что будет лучше, если придет и ансамбль (чтобы была музыка), и сами ребята-пионеры. Если это, конечно, возможно. Ура! 8-го августа будет встреча с Кубой!».

Воистину, «ходили дипломатами»! Чертова дипломатия, при которой получается, что любимому уготована роль чуть ли не ресторанного лабуха! «Пусть придет ансамбль (чтоб была музыка)». Да, да, да, для аккомпанемента приглашаем! Как же, как же. Сальса, румба, ча-ча-ча.

Как об этом свидетельствует Дневник, в ожидании «вечера дружбы» роман с Кубой продолжал развиваться:

«7 de agosto, 1977. Пятого числа вечером была программа творческих групп и коллективов, которые живут в нашей дружине. Меня и еще одного нашего мальчишку «замяли», как Егор Маленький выражается: мы были конферансье…  Когда я пришла в палату, Аня сказала, что приходила Гуля. Я побежала к «Байкалу». Там шла линейка, но я подошла ближе... Поговорили с Гулькой минут двадцать… Вечером был снайпер (артековская командная игра с мячом). Я не играла, а пошла к «Байкалу». Встретила Гульку, потом пошли на баскетбольную площадку, где Куба (команда, состоящая сплошь из ансамбля «Золотой Возраст») проиграла Воронежу. Обидно… Сегодня идем второй раз приглашать Кубу».

Итак, пока выполняла пионерское поручение, то бишь, конферансила, приходила конфидентка. Как тут не побежишь сломя голову! Зато – «подошла ближе» и получила двадцать минут задушевного конфидентства, как бальзам на душу! Но дальше следующая неудача дня – очередной «наш» проигрыш «Воронежу» (а воронежцы, между прочим, – земляки моей матушки, что тоже не случайность). И как коротко и ясно сказано: «Обидно»! 

А потом оказалось, что и еще одно огорчение впереди:

«8 de agosto, 1977. Встреча с Кубой перенесена на девятое. С этими переговорами я бываю у «Байкала» или у столовой «Озерной» по несколько раз на день. То с Гулей, то с Алисой… Вчера на пляже у Тони было плохо с сердцем. Все перепугались. Его отвезли в главную лечебницу в «Лазурный». Вечером Рейнальдо, Рубен и переводчица Лена отнесли ему еду и заодно забрали его обратно. Он был очень бледный и шатался… Вечером была культурная программа ГДР, но она была скучноватой. Многие ушли с нее. Оставался еще целый час. Славка, Тома, Ира и Андрей пошли в «Полевую», где была массовка (танцы), а я – в «Озерную», где был сначала концерт, а потом массовка. Всю массовку я там, естественно, не была. Концерт мне понравился лишь кубинцами. Танцевал сначала наш Азербайджан, но все уже виденное и слышанное, выступали юные акробаты из Воронежа [не те ли, что «сделали» Рубена и Ко в волейбол и баскетбол?] и вагановцы [питерский балет!]. А кубинцы все были в симпатичных национальных костюмах. Девочки в красных и белых платьях до колен, смуглые, с волосами, в хвост заплетенными. И мальчики – маленькие, красивые, в синих костюмах и в сомбреро, с платками на шее. Они танцевали, конечно, непрофессионально, но у них умение к этому танцу, верно, с рождения. Моя знакомая Орайда танцевала кокетливо. Интересно было за ней наблюдать – как она улыбается в публику. Когда они проходили мимо меня, я шепнула Орайде: «Viva!». А когда они были объявлены только, все трибуны скандировали: «Viva Cuba!». В конце их выступления звучал на испанском языке «Гимн демократической молодежи»: «Эту песню запевает Juventud, Juventud, Juventud!!!». Они стояли внизу, перед трибунами, и, взявшись за руки, пели эту песню…».

Эта запись в Дневнике – едва ли не самая длинная и насыщенная. Тут и саморефлексия по поводу удачно подвернувшейся «дипломатической миссии», и волнующий момент на пляже (напомню, заболевший Тони – это «мальчик» моей подруги Гульки и герой рассказа «Гуахира») с последующим вызволением больного из лазарета (а, значит, между строк, и встреча на пляже, и волнение весь день, и всеобщий вздох облегчения вечером), и момент сбегания со скучного мероприятия туда, где точно будет нескучно, хотя это совсем не танцы, и, конечно, подробное описание выступления кубинцев на концерте. Я все эти годы храню черно-белую фотографию с одного из подобных концертов, где мой любимый ансамбль во главе с Рубеном подыгрывает маленьким кокетливым танцовщицам – Нюрке, Ирэсе и Орайде. Эту фотографию я перед отъездом стибрила со стенда и правильно сделала. Так она уцелела.

Дневник:
«9 de Agosto. Вечером готовили встречу с Кубой, а потом гуляли… Сегодня ездили в Никитский bot. garden [ботанический сад]. Довольно интересно, но жарко. Туда и обратно ездили на катере. Здорово. Видно весь Артек – и «Лаузурный», и «Кипарисный». Мне, конечно, больше всего нравится в «Прибрежном».
Сегодня, сейчас, после полдника – встреча с делегацией Кубы. Ура!»
Сколько напряжения, интенсивности в последней незайтеливой строчке! «Сегодня, сейчас, после полдника» (писала, скорее всего во время Абсолюта, тихого часа). Такова, видать, природа ожидания. Не восторженного предвкушения (пусть не введет нас в заблуждение это сдержанное «ура!»), а ожидания со знаком вопроса. Ожидания, которое иногда оправдывается, а иногда нет.

Оправдалось ли?

От скрытного автора не узнать:

Дневник:
«10 de Agosto. Вчера была встреча с делегацией Кубы. Здорово. Пел ансамбль «Золотой Возраст» (народные песни), пели ребята-пионеры: «Гуантанамера», «Куба либре», «Фидель-Фидель», etc. Пели и мы. Задавали вопросы. Танцевали «Буги-вуги» и вальс дружбы. Одному кубинцу исполнилось то ли 13, то ли 14 лет, он танцевал с нами «Каравай». Потом менялись адресами и сувенирами. Дождь был колоссальный. Я сильно промокла… Вечером сбежала с Ленкой на массовку в «Озерную». Здорово».
Итак, одно малюсенькое, крохотусенькое «здорово» (без восклицательного знака!) по поводу долгожданной «встречи», второе, такое же скромное, – по поводу вечерних танцев. Все понятно. Герой вдруг оказался фигурой умолчания, скрывшейся за полуофициальным отчетом о мероприятии. А ведь совсем недавно говорила-трещала о нем не переставая. «Рубен, Рубен!» Чувствуется недоброе. Коготок увяз, птичка пропала. Чувствуется легкое разочарование. Неполнота счастья. Ужасная мимолетность восторга. И то, что что-то не случилось, на что надеялась. Конечно, не случилось.

Обязательный набор кубинских песен, от которого вначале просто плакалось от счастья, начал, похоже, немного приедаться – тем более, в исполнении «пионерос». Да и «Буги-вуги» явно были затеяны для мелкоты, ведь большую часть «пионерос» составляла малышня не старше десяти лет. Мало, всего этого уже было мало. Недостаточно. Девочка уже не ребенок.

Зато поменялись «адресами и сувенирами». Адресами.

Согласитесь, на фоне этой сумятицы на душе и невнятицы текста, «колоссальный дождь» выглядит очень освежающим, даже знаковым. Вечерний же побег на «массовку» тоже говорит о многом. Или не говорит. Но что было на массовке? Возможно, «Гуахира» немного приоткрывает эту тайну. Перечитайте, если интересно.
После этого Дневник иссякает. До отъезда еще целых пять дней, но всего две короткие записи: «Сегодня с утра ходили на выставки. Понравилось очень, особенно космическая» от одиннадцатого августа и потом последняя от тринадцатого: «Ничего особенного. Уезжать и хочу, и не хочу. Был итоговый сбор отряда. Политработа».
Вот так. Никакой любви, баста. Баста! Одна политработа. Ничего особенного.
Но я же историк, черт побери, да еще и историк-источниковед. И мне кажется, можно все же найти пару свидетельств в последних письмах из Артека, похоже, поясняющих все.

Одиннадцатого августа я пишу домой отчаянное письмо:
«Здравствуйте! Что же вы не пишете? А впрочем, ответ на это письмо меня все равно не застанет. Вот и кончается мой Артек. То кончается, чего уже никогда в жизни не будет. У меня грустное очень настроение, особенно потому, что целую неделю, за которую другим пришло по четыре письма, мне – ни строчки. Мы, говорят, уезжаем пятнадцатого числа… Я очень хочу домой и очень не хочу уезжать отсюда. Уезжать от моих кубинцев, встреча с которыми – самое яркое событие в Артеке для меня. Уедет завтра ансамбль «Edad de Oro».

У меня есть газета «Novedades de Moscu» на исп. языке. Там большая статья, посв. 75-летию Николаса Гильена, и много его стихов. Статья называется «Nuestro Nicolas Guillen».

Море, когда оно спокойное, мне не нравится. В горах лучше. Почему же вы, дорогие, все-таки не пишете, а?

Я вас всех целую крепко-крепко и обнимаю…».

Это самое грустное и сентиментальное из всех моих артековских писем. Письмо, написанное на следующий день после встречи у нас в отряде и загадочной массовки в «Озерной» (было? не было? и что, собственно, было?), в день таинственной (почти мистической) космической выставки и накануне отъезда кубинцев, отъезда Рубена. Грустно так, что сердце рвется на части – и рвется домой, обнять родных, оказаться наконец в любимых горах. И даже море не радует – слишком оно спокойно. Никакого пандана в подарок от природы. Ни шторма, ни ливня. Сидит девочка в ожидании конца и со слезами на глазах читает кубинского поэта Николаса Гильена. Приобщение, все приобщение.

А если этого нет – остается одно: политработа.

Ужас.

И последнее письмо – от пятнадцатого августа:
«Мы выезжаем завтра вечером в Москву. Сегодня уезжают остатки кубинской делегации. Большая часть уехала в 4 утра. Сколько было слез! О Куба! О, Орайда! Сегодня все ходят с опухшими глазами…
Казахстан и Мурманск выезжают в Симферополь в 20-00 16-го августа одними из последних… По моим расчетам, 21-го буду уже дома. Ура. Теперь, как уехала Куба, мне вдруг захотелось домой, к вам. Я сильно вчера плакала, но теперь уже ничего, успокоилась… Ну вот и кончился мой Артек…».

Теперь, как уехала Куба…


Продолжение http://proza.ru/2021/11/24/1468