1. 2 Мишка. От соловьёв до спелых яблок

Автор:   Мишка



          Чёрная туча затягивала небо, проглатывала день, готовилась обрушится дождём на кассу автовокзала, очередь, сидящих на лавочках отъезжающих. «Вот же невезуха» - подумал Бурлак, когда у него перед носом продали последний билет. Следующий автобус поедет только через полтора часа. Бурлак устроился ждать в Макдональдсе на соседней улице. Уселся у окна. Ливень из тучи прорвался такой, что машины и дома виделись через это окно смутными силуэтами. Словно сквозь волны памяти. И Бурлак вспомнил, как пять лет назад он встречал здесь Тео. Она приезжала к нему на неделю в экспедицию.


          Сам Яков Бурлак был похож на Ван Гога – рыжий, бородатый, зеленоглазый. А её он прозвал Тео. Тео терпела его долгое отсутствие, временами безденежье и прочие издержки необычной профессии. Терпела и любила. Так казалось ему. Смуглая, невысокая, с серыми персидскими глазами и певучей украинской скороговоркой:

          – Ну какой ты бурлак, какой ты бурлак?! Может только на своём раскопе. А в обычной жизни – типичный охламон, – тихо щебетала она. Щекотала губами ухо. Обдавала тёплым дыханием, примостив голову на сгибе его локтя. Бурлак проводил мизинцем, едва касаясь, по её носу, словно выточенному из слоновой кости. Вверх, от холодного кончика, к слабо различимой переносице, к гладкому почти детскому лбу, к стрелке тёмных волос. Сдувал прядь со лба. Нос её при этом смешно морщился. А глаза щурились. Лицо у Тео вообще всё время было в движении, то улыбалось, то шутливо хмурилось. И Бурлаку тогда не хотелось думать ни о чём кроме неё, только бы видеть её постоянно. Да и сейчас, стоило соскользнуть на эту волну, мысли летели в одну сторону.  В сторону Тео.

          Зачем он ехал в Троицкое? Зачем? Ведь гнал от себя воспоминания изо всех сил. Но Анна Андреевна давно звала его погостить. Вот он и собрался.

          Из города автобус выехал под дождём. В дорогу это хорошо, думал Бурлак. Хорошая примета. Но Тео не давала покоя. Когда он встречал её в тот год, было жарко, вовсю светило солнце. Они ехали в таком же автобусе, прижавшись друг к другу. Тео была в белом сарафане в крупный чёрный горох. Вот блин, думал Бурлак – теперь эти мысли не отключить, а ведь всё улеглось уже. Забылось же почти.

          За окном мелькали леса, мокрые листья дрожали под струями дождя. На глади луж кипели пузыри. Автобус мчался по мокрому асфальту. Он вёз его туда, в точку невозврата.

          Анна Андреевна писала, что на месте раскопа уже стоит торговый центр. Наверное, не узнать ничего. Как там лучший друг Бурлака после Гитлера? Заказчик. Бурлак добродушно усмехнулся в усы. Зла он не держал на заказчика. Уже не держал. На холодную голову можно было понять и его. Прижимистого, берегущего свою копейку, недоверчивого делягу. Даже трудно поверить было до чего они двое довели тогда друг друга.

          А вот Анна Андреевна наверняка всё та же. Такие люди не меняются. Всё так же, царственной походкой, в «античном» балахоне, идёт с ведром через огромный двор кормить кур и уток. Седой низкий пучок, очки, шаль накинута на плечи. По утрам, в пять часов, когда она встаёт, прохладно. Бурлак снова улыбнулся. Он очень соскучился по Анне Андреевне и с нетерпением ждал встречи с нею.


          Автобус остановился в Тавлино.

          – Перекур десять минут, – Объявил водитель. Он был почти таким же рыжим, как Бурлак. Только невысоким и похожим на ковбоя.

          После дождя воздух был приятным, душистым, как арбуз. Так славно было расправить руки-ноги, зажечь сигарету, бездумно затягивать в себя табачный дым, краем уха слышать говор засидевшихся пассажиров. Изредка, робко так, на несколько секунд, из-за туч выглядывало солнце. Капли на листве в эти моменты подрагивали золотом.

         Покурили. Размялись. Водитель сел на место. Как по команде вслед за ним стали подниматься в салон пассажиры. В свой временный, но уже знакомый, сухой и тёплый дом на колёсах. Зашли цыгане. Он – маленький, с золотым зубом, немного горбатый. Через плечо – огромный аккордеон. Сунул водителю смятую бумажку. Цыганка – высокая, осанистая красавица. Сели, не сговариваясь, в разных местах автобуса.

          Опять мелькали за окном деревни и леса. Вечернее солнце всё смелее освещало округу. Всё ярче блестели омытые дождём окна, крыши. Вот уже и мост через Вонжу. Чёрная вода. Два рыбака на том берегу. Скоро Троицкое. У Бурлака защемило сердце. Но от долгой дороги сон одолевал, глаза слипались.

          В Троицком Бурлак вышел такой помятый, снулый, что почти уже ничего не чувствовал. Пошёл потихоньку на негнущихся затёкших ногах, увидел вдалеке забавную цыганскую парочку. Она гордо вышагивала вперёд, он, на три шага позади, ковылял на кривых ногах с огромным аккордеоном наперевес.

          Бурлаку нужно было пройти через весь город. По улице, где снимали тогда с Тео квартиру. Съехал он от Анны Андреевны на месяц, не хотел делить Тео ни с кем. Однушка в пятиэтажке, окна на двор с паутинкой ещё советских времён и сломанными качелями. Тёмный тенистый двор. Как он ни пытался себя сейчас преодолеть и хоть голову повернуть в сторону двора – не смог.

          Квартира маленькая была, с чуланом, кухня с ладошку. Тео каждый день готовила, заглядывала на раскоп. Играла роль почти настоящей жены археолога. С каким нетерпением Бурлак шёл домой, мыслями был с ней постоянно. Да ну её, эту работу. Длинные дни, светлые вечера. Абрикосовая Тео в белых, только что купленных, простынях. Она не стеснялась своего тела. Отчаянно-ненасытная Тео. Или вот ещё… другая Тео. В халатике на кухне, с полотенцем на голове, пахнущая шампунем, режет салат. За открытым окном темнеет, зажигаются огни в доме напротив, поднимается пар от двух разнокалиберных чашек с горячим чаем.

          Но, для милой Тео раскоп оставался чем-то мифическим и донельзя романтичным. Ей невдомёк было, как там палит солнце, как плавятся мозги. Как льёт дождь, и стоишь в вагоне у двери, и нетерпеливо поглядываешь на небо – скоро ли просвет. Как после дождя из залитых ям приходится вычерпывать воду, сушить поролоновыми губками. Как перед самой фотофиксацией на выглаженную зачистку подует горячей пылью, листьями, мусором ветер, и приходится зачищать слой по-новой. И как нестерпимо весной хочется на раскоп, изведать это сумасшедшее чувство, ни с чем не сравнимый аромат неустроенности и предчувствия новых открытий. Но Тео, Тео! Как можно было думать тогда о чём-то кроме неё? А она, свободно, как рыба в воде, чувствовала себя только в центре мегаполиса, на многолюдных улицах, в кафешках, в стеклянном чистом офисе. А какие в Троицком улицы, какие кафешки? И она уехала, сбежала, не пробыв у Бурлака и недели.

          Но вот Бурлак и дошёл наконец до бывшего раскопа. Да, стоит теперь кирпичный свеженький торговый центр. Формата стандарт. Озон, Пятёрка. Никто и не вспоминает, что было тут пять лет назад. Ведь почти полгода шёл раскоп. Думали, наивные, что за два-три месяца управятся. Приехали ещё в мае. Соловьи вовсю заливались в больничном саду, в зелёной густоте, рядом с домом Анны Андреевны. А экспедицию почти сразу заели беды, одна за другой. Бурлак так и не знал, как выглядит его бывший заказчик, Краснов. На раскоп ни разу не появился, не удостоил, всё письма писал. Писал и писал, как заведённый.

          Через неделю после начала работ из вагона украли всё оборудование. Выломали решётку из окна и влезли. По договору-то заказчик должен был обеспечить охрану. Но поди добейся от него. Полиция долго составляла протоколы, изучала табель. «Половина - уголовники, что вы хотели?» То есть, как бы сами виноваты – понабрали уголовников на раскоп и ещё чего-то хотят от полиции – смешные, археологи, б*, не от мира сего, такие же маргиналы, как и их уголовники-землекопы.

          Но вот Фёдорыч, к примеру, точно был не уголовник. Приезжал на велосипеде из своей деревни. Обстоятельный такой мужик, лет под пятьдесят. С любовно ухоженными усами. Заметил его Бурлак после того, как в очень жаркий день Фёдорыч сказал: «Да разве ж это жарко? Вот в тракторе в поле, когда под сто градусов, это да. А тут…»

          У Фёдорыча появился приятель, напарник Рома. Рома был средних лет здоровенный мужик, плечи в наколках, ершистый, за словом в карман не лез. Носили они носилки и шутливо подкалывали друг друга. Рома шумно, а Фёдорыч негромко. Он в своих потешных перебранках с Ромой необычно изменял матерные слова. Слова эти звучали мягко, ласково и добавляли его удивительной былинной речи ироничную остроту.

          А вот алкаш лысыйМиша, вполне мог быть клиентом тех полицейских. Но работал, как бог, правда в режиме «две недели через две» по уважительным своим запойным причинам. Грибник Митрич тоже копальщик был знатный. И на лопате, и с совочком зачистки-расчистки, и кисточкой – всё что хотите. Он был солидного возраста и помнил Анну Андреевну ещё в бытность её директором музея.

          Эти люди и были – Троицкое. И Анна Андреевна. А, заказчик, да, куда ж без него. Ну и те, что под землёй.

          Теперь от самого раскопа, конечно, не осталось и следа, как будто его и не было вовсе. Только в голове Бурлака всё было живо. Красные развалы глинобитных печек, канавки от частоколов, большие глубокие подполы. К тому же по мере снятия слоя из него прорастали огромные валуны непонятного назначения, скопления камней, как на Новгородских жальниках. Находилось много мелких монет пятнадцатого-шестнадцатого веков. Горячий песок и первый снежок, усмехнулся Бурлак, ну всё, хватит тут стоять. Пора к Анне Андреевне. Он уже смирился, что воспоминания, которые он загонял в самые дальние пыльные углы, было не остановить. Он шёл и не пытался уже думать о чём-то другом.

          Июнь был сухой в тот год. Выбранные в материке ямы выглядели как лунный пейзаж. Окаменевший серовато-пыльный замысловатый рельеф. Всё не ладилось, шло наперекосяк. Тяжёлым, ох тяжёлым человеком оказался этот заказчик. Но ничего, дело близилось к концу, ещё немного и можно было закругляться. И скорее, скорее в Москву, к Тео.

          В конце июня, под праздничный благовест, наткнулись на первый костяк. На следующий день прошёл хороший дождь, и на участках, которые казались законченными, проступили прямоугольники могильных ям. Много прямоугольников. Это была катастрофа. Для всех.

          Бурлак шёл по темнеющим в вечеру знакомым улицам. Во влажном сумраке завиднелся собор. Каждый обед пять лет назад Бурлак ходил сюда к святым мощам и ставил свечу. Это хоть как-то, немного, снимало напряжение. И всё равно, с каждым новым гневным письмом Краснова, кулаки непроизвольно сжимались, взгляд упирался в топор, стоящий в углу вагончика.

          Когда Бурлак прошёл квартал за собором и спустился к реке, совсем стемнело. В кромешной тьме через крутые улочки, через мостки-лавы. На лавах стояла компания. Вспыхивали огоньки сигарет. Слышался громкий смех и нетрезвые вскрики. Но Бурлак не обратил внимания на пьяную компанию. Он был не здесь, точнее не сейчас. Видения прошлого оживали, выплёскивались, перегоняли друг друга.

          Жмуров в раскопе оказалось больше четырёхсот. Сохранились они в основном в виде костного тлена. Собирали после отрисовки и обмеров в пакеты для перезахоронения. Сохранились в виде тлена и гробы-колоды. Плюс плотно застроенная полоса жилой зоны – те самые подпольные ямы, погреба, частокольные канавки. А костяки лежали в несколько ярусов, один под другим. Нижних приходилось рисовать по щиколотку в грунтовке. Удалось определить, что кладбище относилось к средневековому Симеоновскому монастырю. Видимо, после его запустения, здесь хоронили простых горожан. Было много детских погребений. Валуны и горки из небольших камней оказались намогильными сооружениями. Материал так и шёл, так и шёл. Как из рога изобилия. Хозяйственные ямы и могилы росли вглубь, будто грибы после дождя.

          Всё это потом сложилось в стройную картинку, а тогда – ежедневные письма, в которых заказчик костерил Бурлака и так, и эдак. Как будто он сам, Бурлак, придумал и средневековое кладбище, и остатки построек. Невероятная, невозможная усталость наваливалась на Бурлака. Казалось, что это никогда уже не кончится. Вот участок, вроде докопанный. Потом бац – ещё одна могила, ещё одна, ещё… Бурлак не замечал ни желтеющих листьев, ни белых мух, ни листопадов. Только ливни и заморозки замечал, потому что мешали работать. Из трёх лаборантов два уехали. Денег на счету не было. Рабочие разбредались – картошка у них, ягоды, грибы. Время как будто захватило Бурлака в свою мёртвую петлю. Работы словно бы и не убавлялось, погода делалась всё хуже, световой день сокращался.


          Нетерпеливая скороговорка в трубке, из певучей превращалась в скрипучую:

          – Бурлак, ты с ума сошёл? Ты в августе должен был приехать! Заканчивай уже! Сколько можно!

          – Как ты не понимаешь? Я же не могу… Блин, ну как тебе объяснить… Он же всё это шарахнет трактором, стоит мне уехать…

          – Ты там пьяный что ли? Ты обо мне подумал вообще? У нас же планы были… Да ну тебя! – Тео иногда любила пошуметь, даже могла какое-то время не брать трубку. Но Бурлак уже заканчивал раскоп и был уверен, что всё будет хорошо.


          Перед отъездом Бурлака из Троицкого они с Анной Андреевной набрали яблок. Яблоки уже и на ветках припорошены были снегом, и падалица лежала в снегу. Красное и зелёное на белом. Бурлак предвкушал, как Тео порадуется спелым яблочкам. Но его ждала не Тео, а записка на столе – «Прости. Я так больше не могу.»

          Ну, вот и дом Анны Андреевны. Долго добирался. Зашёл в магазин ещё, думал, что купить, сладкого-то нельзя ей. Высокие окошки кухни горят, ждут. Иссиня-чёрная графика цветов на подоконнике. Знакомое, залощенное руками дерево калитки.

          – Яшенька, ну вот и вы. Заходите, голубчик, – Анна Андреевна взяла его под руку, нежно, по-матерински, приобняла. Непонятное чувство абсолютной правильности происходящего окутало Бурлака. В горле у него запершило. Огромный дом с высокой лестницей, вековыми кругляками срубных стен, вместе со всеми пристройками, верандами, беседками, кошками и собакой Мишкой встречали своего давнишнего постояльца, как родного.

          С Анной Андреевной Бурлак проговорил много часов за ужином и чаем на кухне. Всё такая же. Королева в изгнании. Ну может чуть-чуть постарела. Только самую малость.

          Почему-то Бурлак рассказал ей, как нелепо умер отец год назад. Никому не рассказывал, а ей рассказал. А она, в ответ ему, – про свой удивительный сон. В этом сне давным-давно умершая бабушка показывала Анне Андреевне пустую свою могилу, объясняя, что мол нет, не здесь она теперь.

          Ещё долго говорили они и о жизни вообще, и про знакомых, и о статьях Бурлака по Симеоновскому раскопу. Ему хорошо за эти годы удалось проанализировать полученные данные. Домики, деревянные ворота, поварни и погреба встали вряд вдоль бывшей Московской дороги. Удалось проследить несколько перепланировок монастыря от пятнадцатого века к семнадцатому. Ограда между жилой зоной и кладбищем за двести лет постепенно сдвигалась к дороге. В конце, ближе к семнадцатому веку, осталось лишь две постройки у дороги, остальная площадь полностью к этому времени была занята погребениями. Монастырь опустел. Антропологи выяснили много интересного по зубам и тем единичным костям, которые хорошо сохранились. Как питались, откуда взялись те люди. Многие были переселенцами с Новгородчины и Псковщины. Анна Андреевна оказалась благодарным и понимающим слушателем, с удовольствием листала подаренную книжку, написанную Бурлаком в соавторстве с антропологами.

          Он долго не мог заснуть потом. Ворочался на широкой кровати в гостевой комнате. По окнам то и дело пробегали вспышки от фар проезжающих машин.

          А утром – крик петуха, волшебство прохладного сада. Мишка, светло-серая дворняга, источая и расточая свою безалаберную радость увивалась хвостом за Бурлаком и Анной Андреевной. Хозяйка шла с большой миской еды для кур и уток. Бурлак нёс свинячье ведро. Вдоль дорожки – бирюзово-сиреневые листы декоративной капусты, аккуратно присбореные по краю. Сад, огромный, живой, казалось, застыл в раздумье. Бурлаку было хорошо и уютно. Такое знакомое всё, родное. Здесь он был как будто даже больше дома, чем дома, такое вот странное чувство захватило его. Покормив зверьё, они возвращались и собирали падалицу. Туман стелился под ногами. Яблок было всяких много и розовых, и красных.

          День после туманного утра занимался пасмурный. Бурлак курил на заднем дворе, сидя на кривой скамеечке, прислонившись спиной к стене дома. Выдыхал дым от сигареты вверх, в серое небо. Потом сидел просто так долго-долго, ни о чём не думая, вертел зажигалку в руке. Не хотелось ему шевелиться. На душе было спокойно. Над крышей соседского сарая нависали тучи, листья огромных мыльников колыхались от ветра. Внизу, в густой тени трав сохранялась загадочная прохладная тьма. Свой, какой-то потаённый, затеряно-заброшенный мир, зона отчуждения между двумя дворами, где только кошки чувствовали себя как дома. Даже Мишка не забегала сюда. Она была не из праздно шатающихся. Вела напряжённую борьбу с опасными элементами, вроде хорьков и бобров, которые сюда, на задний двор, не забредали.

          После завтрака Анна Андреевна надела невероятную шляпу с цветами на тулье и поехала проводить экскурсию. А Бурлак пошёл пройтись. Он поднимался от мостков в гору. Узкая улочка резко поворачивала около большого двухэтажного дома над рекой. Здесь они гуляли с Тео. «Ах, Тео, Тео! Ладно, всё нормально. Будь счастлива, милая Тео!»

          Несколько тихих размеренных дней провёл Бурлак в Троицком. На обратный автобус он снова шёл с рюкзаком набитым спелыми яблоками. А тут славно, надо почаще к Анне Андреевне ездить, думал Бурлак, неспешно шагая по улице.


© Copyright: Мария Шпинель, 2021
Свидетельство о публикации №221101700935

http://proza.ru/comments.html?2021/10/17/935