Мой кубинский язык. Глава 12

XII

Ту сабэс ке тэ кьеро кон тодо-ль корасон… Всем сердцем, говорит, люблю-тя, прости, прости. Это песня такая, и то не рубеновская, а народная. Но кубинщина, конечно, как ни крути, и с его подачи в моей ленте, в наушниках, в жизни. «Прости!»  Анхель адорадо, дамэ ту пердон. 

Я, конечно, написала ему, как некоторые уже догадались. Кольца надо замыкать. Ведь это я тогда не ответила на его письмо, а не наоборот. И вот в один прекрасный день, выпив для храбрости, воодушевившись агитационными речами сынка, природного лидера, я проявила нетипичную для себя решительность и повторила глупость почти сорокалетней давности. Что именно я написала ему в семьдесят седьмом, почти сорок лет назад, неизвестно, так как содержание с трудом поддается исторической реконструкции, и есть только факт как факт. Зато теперь с реконструкцией все прекрасно, спасибо, любезный интернет.

Написала, так, мол, и так, привет тебе, дорогой друг Рубен, из далекой России, помню тебя по Артеку, увидела тебя на Ютубе, сразу узнала, очень обрадовалась, и вот решила написать. Рада, мол, что вышел из тебя такой крутой музыкант, я еще тогда знала, что ты большой молодец, и страшно счастлива, что это знают другие. И еще написала о том, что те воспоминания, артековские, почти сорокалетней давности, очень мне дороги, почему и пишу. Обращалась на «ты», разумеется. Мы же знаем друг с друга с детства. Чего уж тут.

По-испански написала, как уж смогла.

И вот прошел день, два, три, и я перестала заглядывать в ящик.

А на пятый день почта сообщила мне, что мой профиль на одной из профессиональных соцсетей разглядывал кто-то из Флориды.

Надо было видеть меня в этот момент! Меня редко посещает эйфория, и тут она меня навестила.

Забыла сказать про Флориду. Ми амиго сэнсэро теперь где-то там, в кубинской эмигрантской колонии, то ли в Тампе, то ли в Майями. Очень радуется долгожданному переезду и считает Америку страной свободы. Там у него друзья и добрая половина родственников, там он востребован, там концерты, там все свои. Что касается Испании, то этот то ли Север, то ли Восток остался в прошедшем времени, как Куба  в преждепрошедшем. Эволюция прочерчена пунктиром. Почти двадцать лет в Испании, выступления в клубах, в барах, в концертных залах, выступления соло, но чаще дуэтом с Джудит или трио, гитара/голос/барабаны, в разных составах, с братьями, или с братьями и женами братьев, со старыми друзьями, с новыми друзьями, выступления в больших кубинских группах, в качестве гитариста, музыкального руководителя, композитора, автора текстов («летра и мусика дэ Р.А.»), а еще записи песен и дисков, а еще сайты и Ютуб, а еще документальный фильм об отце, в знак вечной признательности отцу и матери за гены и наставление на правильный путь. И вот этот испанский этап завершен, прощай, холодный Север, здравствуйте, пальмы Флориды, концертные площадки Майями. Диаспора приняла его в свои объятия. Ничто так не связывает с родиной, как музыка.

Потом он написал мне, а я написала ему в ответ. Он поблагодарил меня за то, что я ему написала и напомнила об Артеке. Мы зафрендились и рассмотрели профили и стены друг друга. На самом деле я сделала это раньше, потому что он более публичный человек, концертирующий музыкант, и стена у него открыта. Мы обменялись салютами, общими фразами и лайками. Он сказал, что помнит Артек, что это незабываемо. Одобрил мою «Девочку из Гватемалы» в исполнении «Лос Олимарэньос», а, послушав Ахмада Захира, сказал, что афганская музыка весьма красива. «Таков мир, вечно показывает нам что-то новое и прекрасное». Сказал, что искал в сети, кто я такая (конечно, не отождествив меня с той, которой писал третьего января семьдесят восьмого года, мало ли, кому он писал), и так наткнулся на мои стихи. Однако перевод каких-то стихов с помощью Гугла выдал ему полную абракадабру. Сказал и любезность: «Твоя поэзия – приятное дополнение к твоему образу». Какая галантность. «Ну, я не бог весть какой поэт», стушевалась я, хотя комплимент был мне, безусловно, приятен. Я поинтересовалась механикой сочинительства: «Что ты сочиняешь раньше: музыку или стихи?» Он ответил, что стихи приходят ему в голову вместе с музыкой, и одно без другого не существует. «Я всегда был музыкантом и ничего не делал, кроме музыки». Что ж, а я всегда была поэтом и ничего не делала, кроме того, что писала стихи. «Спасибо родителям, что сделали меня музыкантом». И моим спасибо, за то, что меня сделали.

Вот в таком духе. Вот, собственно, и все. Рубен не знает, что я написала этот маленький роман, а я не уверена, что хочу, чтобы он знал.

Где-то далеко-далеко, в каком-то алматинском сундуке вроде старого чемоданчика, хранится почти сорок лет фотография ансамбля «Золотой возраст», и когда я доберусь, наконец до Алма-Аты и ступлю на родную землю, я найду этот чемоданчик, вытащу фотографию, полюбуюсь на нее (на него) и прижму к сердцу, а потом сделаю скан и пошлю ему – барду, поэту, композитору, кантору, кантанте, гитаристу, задумчивому мальчику с длинным чубом, мальчику с гитарой, тому, кого хочется слушать и слушать, тому, о ком хочется писать и писать. У него нет этой фотографии, я уверена, потому что ее нет ни на сайте, ни на страницах Рубена, его отца или братьев. И я уверена, что ему будет приятно получить ее. А я в свое время стащила ее перед отъездом из Артека со стенда в «Речной» дружине.
То был золотой век и золотой возраст. Беспримесное счастье, la dicha completa, full bliss, толы; ;анды ;мірi. Это золотое время хранится в сундуке памяти (или, скорее, сердца, ибо память всегда подводит)  в виде размытых образов, случайных фраз, обрывков мелодий, пятен красок и клубка, именуемого опытом чувств. Я писала об этом еще черт знает когда в середине девяностых:

Мое время
июнь деньрожденный
июль распаляющий
август
с паутинками вечной беспечности
мягкий
август ласковый теплый
но несколько утомленный
время время бездомное
дышит неровно
мою жизнь структурируя в целом неплохо
от числа до числа
от восторга до вздоха
от костра до дождя
и мой возраст лето
и мой возраст лета
летящие в Лету
уж им-то вовек не достигнуть цели
а еще претендующие маи-апрели
и марты какие-то –
магазин секондхэнда!
За каждою старою тряпкой
легенда.

В плане «деньрожденного июня» мы, как оказалось, совпали с Рубеном. На днях ему стукнуло пятьдесят пять. Так что я не зря растила белую розу. На днях мне стукнет пятьдесят три. «Мой возраст – лето. Мой возраст – лета, летящие в Лету». Ну а маи-апрели и марты какие-то пополнились мартом, апрелем и маем две тысячи шестнадцатого года, прошедшего под знаком Моего Кубинского Языка.
Моя жизнь по-прежнему структурируется в целом неплохо, от артековского костра до апрельского дождя – майского цветения – июньской грозы, которые, слава Создателю, имеют обыкновение повторяться и повторяться, в отличие от стартового костра. От восторга до вздоха, от восторга до вздоха.

В романтичном костре пионерского лета, в жарком огне барачной печки в студенческую осень, в адском пламени полуживотных страстей молодости – первобытное и первичное, начало и старт. Старики и старухи, вздыхая и кутаясь в пледы, подслеповато и тупо глядят на уголья.

Но вдруг…

О, это «вдруг»!

Вдруг – искра.

И вспыхивает новый огонек. Огонь и Огнь.

«Таков мир, – говорит Мой Рубен. – Он вечно показывает нам что-то новое и прекрасное». После всех потерь и разочарований, посреди ночных кошмаров о старости, на фоне тупой, ноющей, непреходящей тоски, мир подкидывает нам чудо – новую любовь, новую встречу, крутой поворот, мудрое слово, новую песню или, на худой конец, старое и очень красивое воспоминание.
Мучас грасиас, Мир! Мучас грасиас, Ютуб! Мучас грасиас, мой дорогой комп!
А я все поливаю белую розу, в январе и в июне, эн хуньо комо-н-энэро. Вот как теперь. Теперь ведь уже июнь.



Dedicado a Ruben AM

©Заринэ Джандосова
Июнь, 2016

Начало романа http://proza.ru/2021/11/24/1459