Любовь это только лицо на стене

Я хорошо помню Старый Арбат 1985-го года.
Я хорошо помню Старый Арбат 1986-го года.
На нём уже начинали возникать мастера портретисты, способные с фотографической точностью за несколько минут отобразить лицо заказчика или заказчицы.
Их гоняла милиция.
Я там был.
Я наблюдал эти сцены с трех-пяти метров.
Я выставлял на Старом Арбате Мерцающие шахматы и Чатурангу.
Чатурангу никто не заказывал.
Мерцающие шахматы наблюдали.
Обсуждали.
Но сами играть не пытались.
Это было загадкой.
Одно дело, когда ты понимаешь процесс, и совсем другое, когда «что-то идёт не так».
Улица – самый жестокий Учитель в мире.
Если ты не в состоянии заработать себе на кусочек хлеба на улице – ты погиб!
Ты реально не жилец!
И если никто ничего тебе не платит, виноват в этом целиком и полностью ты сам.
Один!
И винить больше некого!
Я ставил опыты.
Я изо всех сил пытался разобраться!
Я обязан был разобраться, потому что иначе дни мои были бы реально и безоговорочно сочтены!
Я знал кто, как, когда и зачем именно приближается к тебе на улице.
Мне уже доподлинно был известен весь диапазон мотивировок, схем, механизмов.
На улице тебе позволят немного заработать в ограниченное время, а потом всё отберут!
Улица не просто контролируется!
Улица контролируется тотально и феноменально.
Вся!
Насквозь!
Мне посчастливилось зарабатывать на Андреевском спуске, на Невском проспекте, на Екатеринбургской Плотинке, на Севастопольской аллее картин и на Графской пристани.
Но самая сложная для заработков улица – это Старый Арбат!
Речь сегодня не о заработках.
Речь о том, что я зарабатывал на Старом Арбате и в 1985-ом, и в 1986-ом, и в 1987-ом, и в 1988-ом, и в 1989-ом, и в 1990-ом, и в 1991-ом… Я слушал Старый Арбат! Я дышал его воздухом!
Я жил на Старом Арбате в Кривоарбатском переулке, сразу за Стеной Цоя. Стены Цоя тогда ещё не было.
Однажды осенним уже вечером шёл проливной дождь и две толпы мешаясь друг с другом, как на стадионах во время матчей скандировали:
- Кино! Кино! Кино!
- Нау! Нау! Нау!
И это продолжалось до одиннадцати ночи!
Я стоял и курил на углу под окнами дома, в котором по слухам, дошедшим до меня гораздо позже, располагалась квартира Булата Окуджавы!
А мальчики и девочки время от времени пели:
- Группа крови на рукаве! Мой порядковый номер на рукаве!
И тут же другая группа начинала петь:
- Ален Делон говорит по-французски!
О, мой добрый великий Старый Арбат!
Моя единственная любовь в Москве!
Ни Гоголевский бульвар, где мы часами блицевали неподалеку от Центрального Шахматного клуба, сидя на неудобных скамеечках, ни парк Кузьминки, по которому я гулял порой приходя в себя от метрополитенов и аэропортов, ни Воробьевы горы, куда я впервые привёз Мерцающие шахматы по приглашению от ЦК ВЛКСМ, ни Александровский сад, ни Красная площадь не вызывали у меня таких чувств, как Старый Арбат.
И чего только не происходило со мной в Москве!
И каких только чудес и ужасов не случилось!
Но Старый Арбат был и остаётся для меня истинной Москвой.
И вот именно на нём я проживал это невероятное по силе сравнение Цоя и Нау.
Цой был Цой.
А вот с Нау было сложнее.
Нау это Слава Бутусов и Илья Кормильцев.
Нау это музыка Бутусова и слова Ильи.
Ильюшки.
Да.
Для всего мира он Илья, а для меня он так и остался Ильюшкой.
Но сегодня не о нас.
Сегодня о нём и маме. Моей маме.
Страна получала его тексты голосом Бутусова из динамиков самых разнообразных устройств.
Сам Бутусов получал его тексты в распечатанном на принтере виде на листочках бумаги.
Это были просто листки бумаги с распечатанными словами
Просто строчки из слов
Без знаков препинания.
Выглядело это так:

Круговая порука мажет как копоть
Я беру чью-то руку а чувствую локоть
Я ищу глаза а чувствую взгляд

Ну и так далее!

Или вот ещё одно:

Парни могут стараться в квартирах подруг
Она тоже бывает там
Но это ей не даёт ни черта
Кроме утренних будничных драм
А дома совсем другое кино
Она смотрит в его глаза


Но кроме Славы был как минимум ещё один получатель этих листочков.
Точнее одна.
Эти листочки он приносил моей маме.

Мама Ильюшки Кормильцева – Света Зворская.
Они с мамой подружились ещё при поступлении в Горный.
Светка, как и весь курс, были младше моей мамы на пять-восемь, а то и десять лет.
На курс старше учился Валера Кормильцев, которому предстояло вскоре стать выдающимся уральским геофизиком. Валера искренне восхищался моей мамой. С двумя детьми учиться на дневном! Они подружились! И именно мама обратила внимание Валеры на Свету.
Как говорится простая обычная история. Студент увидел студентку и у них завязались отношения.
Тут надо отметить, что весь тот курс был по-своему уникален.
Очень умные ответственные серьёзные молодые люди.
И Валера и Света отличались фантастическим трудолюбием, и были геофизиками «от Бога».
Но потом, когда родился Ильюшка молодая семья попала в кризис взаимных непониманий и брак распался.
Так случилось, Света и её сын стали нередкими гостями в нашем доме.
Мама и Светлана делились своим, женским, а Ильюшка изучал меня и мои занятия.
А я занимался лепкой солдатиков римских легионов.
У меня было шестьсот всадников и пять тысяч легионеров пеших.
Все вылеплены из цветного пластилина!
Несколько лет я лепил и лепил, расставлял и расставлял.
Игра заключалась в расстановке легиона и конницы на листках формата А4 на полу и потом аккуратном перемещении по полу из позиции в позицию.
К 1963-ему году, когда Ильюшка уже конкретно задавался своими вопросами и своими идеями мне эта армия была немножко в тягость. Я уже писал песни и романы, проводил свои собственные геофизические опыты, занимался астрономией и геодезией и всё больше склонялся к тому, что стану архитектором.
И во время очередного визита Ильюшки я сказал маме: я дарю ему всю эту армию – и конную, и пешую. И все самолётики реактивные тоже!
А мама, как мы знаем писала стихи сама и прекрасно читала стихи чужие.
Как-то мама взяла Ильюшку с собой в гости на посиделки к Зингре, где её ученицы читали друг другу стихи и общались на темы поэзии, литературы и вообще искусства.
В общем Ильюшке это всё было по сердцу.
И моя мама стала для него высшим поэтическим авторитетом.
Именно моей маме он стал показывать свои поэтические опыты.
Первой.
Но мама в восторг от его опусов не приходила, а осторожно намекала, что ещё надо многим надо работать.
Ильюшка упорно добивался признания именно от моей мамы.
И в 2002-ом году в октябре во время его последнего к нам визита моя мама сказала ему:
- Ты прекрасно пишешь, Илья! Наверное я была неправа.
Через два года не стало мамы.
Спустя ещё три года не стало и Ильи.
Моя мама и Света Зворская похоронены недалеко друг от друга на Ивановском кладбище.
Светлая им всем память.