Остров кайр

   




               

                "11-й день, час Тигра... Люди храма    
                просили его написать предсмертные стихи.
                Учитель отмахнулся рукой и не хотел 
                слушать. Они, однако, упрямо настаивали.               
                Тогда он схватил кисть и написал   
                единственный знак: юмэ, сон.
                Бросил кисть и отошел.
                Ягю Муненори ХЭЙХО КАДЕН СЁ

                Всякое явление подобно сну, иллюзии,
                пузырю на воде, тени; оно как туман и как
                вспышка молнии. Так всё и надо видеть.               
               
                Алмазная Сутра

 У старого крана хронический насморк. Несмотря на старания сантехников из его горбатого носа продолжает капать нечто желтое и зловонное. И всё было бы терпимо и смешно, если бы не мерные звуки из ванной. Они отвлекали меня, не давали сосредоточиться на важном вопросе, что из старых бумаг сжечь, а что оставить для...  Я не знал, для чего. Вряд ли они кому-то пригодятся.
 И снова разбирал я мешки, в которых хранились письма.
 Пожелтевшая бумага. Письма. Письма. Письма.
 Но вот знакомый корявый почерк.   
 Опять этот Макс! Опять набедокурил, опять осужден, сидит и будет просить прислать ему за колючку чай, сахар, зубную пасту… Носовые платки...  Ну его! В камин!
 Однако что-то заставило меня нагнуться, посмотреть на дату и обратный адрес.
  Нет, вроде на свободе! Хотя написано-то двадцать лет назад.
" Здравствуйте Степан, Львица и Козерожик.
У меня всё хорошо. Живу помаленьку. Но в последнее время со мной начало твориться что-то странное..."
 Я спрятал письмо под столешницу и на некоторое время забыл о нем.
 Но оно поселилось где-то в кладовой, в заброшенном углу моего подсознания, тревожило, раздвигая суетные, бытовые мысли.
- Не ответил, Скверно. Всегда отвечал, даже незнакомым людям. А тут не ответил. Нехорошо.  Жив ли он?.. Какой он теперь?
 Я увидел вдруг автора письма, каким знал его четверть века назад. Талантливого актера. И бандита. Да, да, грабителя, с большой дороги.
"...Здоровье стало рушиться не по годам, а по дням и часам. И всё с организмом моим, так сказать, с телесным составом.   Водичку чистую органон не приемлет. Хочу пить, наполню стакан, и поперхнусь — не проглотить. А что покрепче, пролетает внутрь со свистом… "
 На свободе.  Раньше проще писал, конкретнее. Просил прислать то да сё... Просил отправить письмо   начальству зоны, что нужен, мол, для важных съёмок. Чтобы досрочно освободили.
 Я читал бегло, пропуская абзацы и предложения, которые плохо читались.
 " ...Такая вот получилась борьба с собой за идентификацию личности..."
- Господи! Какая муть! Идентификация личности! Борьба с собой!
 Я пытался понять, что в этом послании правда, а что ложь... Ведь недаром в последнее время среди народа ходит присказка: "Не верь зекам, солдатам и чиновникам!"
 Когда-то давно, ещё в начале нашего знакомства, Макс показывал мне толстую тетрадь. В ней были тексты блатных песен и шаблоны писем, из которых, при желании, заключённый мог слепить своё неповторимое письмо на волю. Что-то вроде калейдоскопа. Эти шаблоны сочиняли самые презираемые на зоне люди - интеллектуалы, не вписавшиеся в сообщество осужденных...
 Двадцать лет тому. Где он сейчас? Что с ним? Всё же не чужой.
 Вспомнился фильм «Каникулы на Острове Кайр".
 Двенадцатилетний Макс сыграл там одну из главных ролей.
 Сценарий написал один из лучших драматургов того времени Юрий К.
 Поставил фильм режиссер Леонид Мицкевич-Пацкевич. Умный. Талантливый. Жесткий.  Такая славная мужская биография. Начинал взрослую жизнь, как военный лётчик. Потом успешный режиссер хроники. Потом мастер игрового кино.  Автор многих прекрасных фильмов. Мистик. Гадальщик на картах Таро. Глубоко, нутром верующий в существование Высшей Силы человек.  Хотя никогда не лез на рожон в вопросах веры, задевающих другие религии, и не носил Звезду Давида.
 Та, первая в жизни Макса картина - «Каникулы на Острове Кайр» поставлена была им, Пацкевичем. Лента получилась очень красивая и в то же время натуралистично жестокая. И при том не бытовая, а как бы притча. Она изобиловала символами и метафорами, которые входили в сознание зрителя того времени, как достоверный репортаж о жизни русских людей в трудные годы войны.  Это была проекция факта на понимание России и её отношений с Западом. Взгляд сверху. Она не понравилась начальству. Слишком мрачная! И никакой идеологии! Ей дали низшую категорию. Но не запретили. Замолчали.
На Пацкевича надеялись в верхах. Но ему не хватало международного признания, престижных западных наград, чтобы руководство страны причислило его к небольшому стаду «неприкасаемым», работы которых, даже слабые, было «не рекомендовано» критиковать.
 И вот, наконец, случилось. Десять лет спустя после «Острова Кайр». На престижном Берлинском кинофестивале Лео обрёл, наконец, своего Медведя за фильм «Бегство в рай», сценарий которого написали для него Львица и я.
 Получив приз, Лео продал ленту в несколько десятков стран и, как и следовало было ожидать, уехал на ПМЖ в Германию. Купил дом в Мюнхене. Был полон решимости начать новую красивую жизнь среди немцев. Со временем мечтал завоевать Голливуд и переехать в Штаты.
 История создания «Бегства в рай» началась в дождливый ленинградский вечер, когда в поисках сюжетов я просматривал подшивки газет в ленфильмовской библиотеке. Попалась на глаза небольшая заметка. Осужденный бежал из заключения за месяц до окончания срока.
 Откликнулся только Лео.  Он увидел в нашей заявке что-то близкое ему. Нашел спонсоров во Франции и Германии. С нами заключили договор. Дали аванс.  Можно было прожить полгода в деревне, спокойно писать сценарий...
 Да, Лео был мистик. Но при этом военный летчик. Он всё рассчитал. Чернобыль. Герой, бегущий из Зоны (подразумевалось всё наше общество), в зараженный радиацией район, который показался ему раем. Исполнитель главной роли – реальный бандит. Обаятельный, временами даже красивый, Макс. Стареющая, уважаемая наша кинозвезда на роль его подруги.  Намёки. Двусмысленные диалоги. Всё это вместе взятое, считал Лео, обеспечит ему победу на любом западном фестивале.
 Лео готовился к реваншу.
- Ты должен встретиться с Максом, - сказал он мне. – Я никого не буду снимать, только Макса. Это мой шанс!
 Я считал такую встречу преждевременной. Я только нащупывал подходы к сценарию. Мне предстояло сперва самому погрузиться в жизнь без социальных и криминальных связей, без налогов, без присмотра и досмотров.  Без взяток. Без липовых конкурсов. Без отчетов. Без обязательств. Без нарушений и наказаний. Без пристальной мстительной памяти всего, что я говорил и делал, начиная с детского сада.  Мне хотелось показать, как очищается душа человека, когда вырывается из сетей переусложнённого и изолгавшегося человеческого муравейника и начинает жизнь с белого листа. Из социума в дикость. Это была как бы учебная модель - Земля после глобальной катастрофы. Оставшиеся в живых оказались вне социума. Без тех, кто каждодневно обманывает нас и тех, кого ежедневно обманываем мы. Без тех, кому мы исповедуемся и тех, кто исповедуется нам. Из цивилизации в рай. Из рая в ад.   Надо было придумать и написать эпизоды и выстроить их так, чтобы дошло до зрителя.   
 Несколько ключевых поворотов. Наброски диалогов.
 Полный воодушевления я отправился на Ленфильм.
—Всё это хорошо, - с улыбкой сожаления сказал Лео. - Вы хорошо поработали. Но мне надо, чтобы в этом раю проявилась преступная сущность человека.   Можно избавиться от блатных наколок и сделать кожу чистой. Но в душе от них не избавиться. Они будут руководить поступками человека до конца его дней.  Человек   заражен. Ему не вылечиться и не отмыться. Он, как всегда, рай превратит в ад.    - Лео поднял руку, призывая меня к спокойствию. - Я не хочу с тобой спорить. Но настаиваю, чтобы концепция сценария была именно такой. Иначе, ищи другого режиссера... Или снимай сам, если сможешь найти деньги.
 Я пришел домой в расстроенных чувствах, рассказал всё своему самому близкому другу, своему соавтору, своей жене Львице. Я готов был отказаться от работы, голодать, даже умереть! Но отказаться от своего виденья мира! Признать, что люди неисправимы! Это невозможно! Я больше полувека, всю жизнь, создавал свой мир, приводил себя в соответствие с христианскими канонами добра и любви. А теперь, в начале девяностых, отказаться от всего, к чему стремился с детства?!
 Евгений Габрилович, Габр, один из лучших советских кинодраматургов, говорил нам своим ученикам:
-Ты растишь сценарий, как любимую девушку, как свою невесту. Но приходит режиссер и насилует её.  А потом ещё и актеры...  А потом ещё редактора и чиновники...  И сердце обливается слезами, когда на экране ты видишь измученную усталую равнодушную. Непонятно кто она. Но по нынешней моде – сексуальная кошка. А в глазах этого выродка укор: "Зачем ты родил меня? Зачем ты сделал это?»
 Габр сочувственно смотрел на меня сверху.
 Я ведь предупреждал вас, ребята.
 Он давно покинул Землю. И там, на небесах, был завален работой — приводил в порядок жития новых святых. Тех, что ещё не родились, но уже обречены стать святыми…
  Я, питавший всю жизнь отвращением к деньгам, не умевший считать их... Я, моющий руки с мылом, после прикосновения к ним... Я смирился...
-Тебе обязательно нужно встретиться с Максом! - настаивал Лео.
  Встреча должна была состояться в одной из небольших служебных комнат Ленфильма.
  Я посматривал на часы. Ждал. Точно в назначенное время открылась дверь и вошел хорошо одетый молодой человек среднего роста. Хорошей лепки лицо. Ухоженные кисти сильных рук.
  Я поднялся ему навстречу.
  Приятный баритон. Ни одного блатного слова! Ни одного грубого слова. Макс точно и коротко отвечал на вопросы.
  Тяжелое детство. Нищета. Безотцовщина. Коммуналка, где все мужчины понемногу воровали, и помногу пили, а женщины при случае торговали собой. И пили… пили… пили до одурения. В такой обстановке прошло детство. Ощущение протеста росло в нем с каждым годом. Первый грабеж на улице – тёплая меховая шапка. Потом куртка. Первая посадка. К двенадцати годам их было уже две. И вдруг в колонию приезжает киногруппа. И Макса забирают на съемки. Все в шоке. Колония ликует «Знай наших!». Родственники гордятся.  Досрочное освобождение. Вместо камеры гостиничные номера. Уважение.  Макс быстро вживался в образ. Герой был словно списан с него. И прозвище своё, данное ему в колонии — Бешеный - он оправдывал сполна в любой мелочи повседневной жизни. Он нигде не учился. И в театр не ходил. Но с самого начала съемок умел, играя, отделяться от себя, видеть себя со стороны. И одновременно держать под контролем режиссера, оператора и всю группу.
  Макс понравился сразу и всем.  Все говорили только о нём. Бешеный!   Красивое бледное лицо. В глазах - холодная отвага. И яростное желание справедливости во всем.  Он был рожден, как воин. Он мог бы стать офицером. Героем войны. Разведчиком.  Но сыграть эту роль ему было не суждено. Время войн и революций сменилось застоем. Настало время чиновников. Время безудержной коррупции, кумовства, слабеющей власти и всеобщего пофигизма, когда воины и герои не нужны. Смешны. И очень опасны.
 Такую картину нарисовал я себе, исходя из рассказов Лео, скупых ответов Макса и своих наблюдений за сочетанием слов, пауз и выражения его лица.
  Обстановка для работы была неподходящая. То и дело входила помрежка, искала что-то в ящиках стола. Дымила сигаретой. Мелькала перед глазами, мешая мне наблюдать и делать свои выводы. Мешала сосредоточиться, потряхивая почти вплотную к лицу своими танцующими, готовыми выпрыгнуть из декольте грудями.   
-Я думаю, что нам стоит продолжить беседу у меня дома, - предложил я, вздохнув.
 Макс пожал плечами...
-Как хотите.
  Лео, узнав, так разволновался, что я даже подумал, что он по-своему любил нас.
-Ни в коем случае не делай этого! Не пускай его к себе в дом. Макс талантливый актер. Но он бандит по рождению. Ты рискуешь. Это очень опасно!
 Но ведь традиции семьи! Детство и юность, проведенные на Кавказе. Совсем другой кодекс чести. Да и просто отчаянное наше русское юродство. Стремление навязать жизни свои ценности. Тем более с риском для жизни...
 Не думая о последствиях, я подтвердил приглашение.
 Макс пришел также точно, минуту в минуту, как договаривались. Пришёл с девицей. Ей всё было интересно. И детские рисунки Козерожика. И абстракции Львицы. И кушанья, которыми мы их угощали. И странные разговоры.
 Я хвалил "Каникулы на острове Кайр". Хвалил игру Макса.
 Макс выслушивал похвалы спокойно. Глаза не выдавали ни гордости, ни удовольствия. Хотя я знал, что он, каждый раз, выходя на свободу, первым делом приходил на Ленфильм. Приводил с собой друзей и подружек, и ему никогда не отказывали. Давали директорский зал.
  Выключался свет и начиналось представление. Картина, которой он гордился. "Каникулы на острове Кайр".
  Война. Остров где-то на севере, затерянный в холодных морях.  Миллионы красивых птиц.  Отвесные скалы. Каждое движение может закончиться падением и смертью.  Подростки, высаженные на этот безлюдный скальный бастион, чтобы собирать яйца кайр. И убивать этих красивых птиц   для еды. Но кайр так много, что страха по поводу исчезновения этой красоты не возникает.
  На Зоне не жалуют актеров. Их презирают. Во всяком случае тогда презирали. Но Максу прощалось. Он с детства проживал в Зоне. Зона была его Родиной. Он не был клоуном. Он был настоящим бандитом. Он обращался к обществу от имени десятков тысяч похожих на него пацанов, лишённых с детства возможности пробиться ка жизни, которую мы скромно называем нормальной...
 А я соблазнял его в русле своего опыта. 
-Ты только подумай.  У тебя редкий шанс изменить свою судьбу.
 А он молча, про себя.
 Зачем мне это?
-Начать новую жизнь.
 А он беззвучно.
 Зачем мне это?!
-Перед тобой откроется мир. Премьеры. Фестивали. Приёмы. Премии.  Париж. Венеция. Берлин... У тебя начнется другая, совсем другая жизнь, о которой мечтают миллионы молодых парней... Только не сорвись!
 А он в себе: «Бла! Бла! Бла!»
 Макс спокойно смотрел в глаза мне... 
-А на что я буду жить, пока вы пишете сценарий? На что жить мне? Если даже у вас нужда во всем?  Как я выживу? Как мне жить? Нет, это не моё!
 Лео позвонил своему влиятельному другу, знаменитому актёру, а тот своему другу директору хлебокомбината, и Макса приняли на работу.
 Его уволили через неделю. Выносил сахар, муку, коньяк.
-Зачем ты это делал? - спросил я.
-Начальство машинами вывозит! А я что, не имею права?!..
 А в глазах: - "Ты не мужик! Ты чушка! Раб. Ты, запрограммирован на вечное рабство. У тебя смирение раба. Вокруг несправедливость. Неравенство. Воруют все.  Я не фраер, не раб, не опущенный! Не чушка! Почему в этом бардаке я должен быть последним?!»
 Это было в начале девяностых.
 Лео устроил Макса дежурным электриком на Ленфильм, чтобы продержался до начала съемок.
 Макс проверял приборы. А потом сидел на скамье в нижнем коридоре первого корпуса и строгал палочку. И разглядывал проходящих. Видя меня, привставал, а в глазах вопрос: «Скоро? Ну, когда же вы напишите этот ваш?!»
 Над ним подтрунивали. Издевались кому не лень. Он молчал. Смиренно строгал свою палочку. Только губы беззвучно шептали: - Терпи! Терпи!
 А потом вдруг встал и пырнул ножичком обидчика. а палочку обструганную аккуратно опустил в урну. Вытер ножичек об обивку кресла, потом ещё раз о штаны и вышел на улицу. Он не боялся суда. Он не боялся Зоны.
 Так умело пырнул, что тот бедолага-насмешник едва выжил.
 Макс не умел терпеть. Не было у него, как у нас, навыка долготерпения. Не переносил унижений наших, обычных, каждодневных, ежечасных.
 Его арестовали за неделю до начала съемок. И никто не мог помочь.
 Фильм сняли без него.
 Он писал мне письма. Просил прислать чай, сахар, зубную щетку и пасту. И носовые платки...

 Я сидел перед компьютером в своей комнате, но видел другое окно и другой Парк. В Германии, много лет тому, в день похорон Лео.
 Я не забуду этих девяностых, как не забуду сороковых. Нужда. Голод. Но ту войну мы выиграли.  А эту проиграли. И как следствие - беззаконие, беспредел... 
 На улице, в толпе, я увидел человека, похожего на Макса.  У меня защемило сердце. Я не ответил на письмо. Я предал человека! 
 Я снова пытался прочитать письмо Макса. Отпечатал на компьютере, чтобы не тратить силы на расшифровку почерка. И обнаружил, что пропал не только конверт с обратным адресом, но и несколько последних страниц.
 А в душе скрежет. Ты предал человека, который, может быть, сделал попытку стать другим, стать лучше.  И всего-то за что? Мы с Львицей уехали тогда в деревню. Козерожик осталась одна.
 Дверной звонок.
-Кто?
-Дед Мороз.
-Кто?
-Дед Мороз.
Открыла.
 На пороге Макс. Худой. Бедный. После очередной отсидки.
 Впустила.
-Мне жить негде.
-У Вас ведь две комнаты в коммуналке.
-Соседи не хотят, чтобы я там жил. Мать предала. Не пустила. И сестра... Пусти на пару дней. Ну хоть на ночь. Спать хочу. Я найду себе что-нибудь... Пусти на одну ночь...
 Козерожик отдала ему ключи, а сама ушла в мастерскую. 
 Прошло два дня. Прошла неделя. Макс не думал уходить. Ему нравилось здесь. Приводил подруг. Дарил им вещи, которые были в шкафу и чемоданах. Он нашел шкатулку с бабушкиными и прабабушкиными брошками, кольцами, цепочками... Они хранились у нас с дореволюционных времён. Макс продавал этот золотой хлам скупщикам краденого. Жил привольно. Однажды верхний сосед забыл выключить кран в ванной. И вода побежала по стенам. Разгневанный Макс в одних плавках поднялся к нему.
 Сосед, молодой учёный, доктор наук, бизнесмен, был поражен видом Макса. Сплошь наколки. На груди панорама Куликовской битвы. Бешеные гневные глаза. И ни одного грязного слова.
-Ты что же это делаешь?! Что творишь?!
 Но кончилось всё мирно. За столом. Бутылка виски. Разговоры о кино. О зоне. Сосед дал деньги на ремонт.
 Правда, у него пропали часы швейцарские, страшно дорогие...  Как Макс мог их вынести?! В плавках, что ли.
 Сосед не был в обиде.  Это было самое волнительное событие у него в тот год.  Актер и бандит! Кино!
 А Козерожику надоело всё это. Она договорилась со своим приятелем, который прирабатывал ремонтом квартир, и тот вставил в двери новые замки, пока Макс развлекался на свободе, гуляя по родному Питеру.
Он вернулся, а ключи не подходят.
Звонит.
-Открой!
-Не открою!
-Я расшибу дверь.
-Попробуй.
-Я зарежу тебя!
 Макс ушел, но скоро вернулся.
-Открой. По-хорошему прошу.
 Стучал. Кричал. Грозил. Бил ногами дверь. Ушёл. И пропал
 Макс пропал на полгода.
 Пришло письмо из зоны.
"Я здоров, как бык..."
 Я написал в ответ, что не имею к нему претензий.
"Но я не знаю тебя. А ты не знаешь меня. И забудь мой адрес."
 С дочерью был суровый разговор.
-Зачем ты пустила его?
-Но, отец, - сказала она. - Ты ведь с детства учил меня помогать людям. Тем, кто в беде. Ты сам приводил к нам в дом тех, у кого не было крыши над головой. Ты не проходил мимо... Не отворачивался...
-Доченька, - сказал я как можно ласковее, - Нужно знать, кому помогать... Мерзавцам не надо! Бандитам... Насильникам... Сволочи не надо помогать!
-А имеем ли мы право называть сволочью человека, который ещё не сделал тебе ничего явно плохого. Ну бабушкины брошки, кольца, сережки… Ни мама, ни я… Ни ты их никогда не наденешь...   
-Просто так сроки не дают.
-Но он ведь не убил никого. Не покалечил. Ты сам мне говорил, что он признался тебе, что выбирает в толпе человека, который не станет сопротивляться, для которого потеря куртки или теплой шапки - пустяк, повод купить новую... Ты сам рассказывал мне, что на Кавказе в горах принимают в дом любого. И не тронут, не упрекнут, даже если гость совершит недостойный поступок.
-А потом, когда он покинет жилище, настигнут его на дороге и убивают… - уточнил я.
 А сам думал:
-Возможно, и это тоже наша мечта детская, наивная, губящая нас! Неужели остался только один закон на земле - «Убей первым, чтобы не быть убитым!»   
 И снова метро. Лица. Лица. Лица. Руки, ищущие опоры. Руки. Поднятые вверх, как крючки вешалок.  На плечиках болтаются мужские костюмы и женские платья. Дикий букет лиц. Смешение рас, народов, социумов. Петербург начала девяностых. И тем не менее — Петербург. Он всё перемалывает. И делает своим, неповторимым.
 Господи, спаси и сохрани!
 Петербуржцы, спешащие по делам, и не очень спешащие. Мирные горожане. И в этой массе человеческого материала, как обязательная острая приправа сегодняшней нашей жизни - карманники, воры, бандиты, террористы и просто люди с больной психикой.
 Мы вежливы и благожелательны друг к другу. До взрыва. До ножа. До грабежа. И теперь, после теракта в метро, тоже ещё держимся, мы ещё вместе. Соседи… Сограждане... Братья... Сестры... Мы все ещё сочувствуем друг другу. В подземке.  В храмах. В электричках... До большой крови.  Но не дай Бог!..
 Я чувствую себя в безопасности только в глухом лесу, да на концертах серьёзной симфонической музыки...
 Тьфу! Тьфу! Тьфу!
 
 Но падает зрение. Слабеет слух. Кажется, что все вокруг говорят слишком быстро и на чужом языке. И вместе с тем предчувствие освобождения. От морока. От бессмысленной суеты. Как будто просыпаешься после долгой болезни, лихорадки, которую принято называть жизнью.
 Быть самим собой!
 Так трагично. Так трогательно! Так смешно! Так искусительно!  Так рискованно!
 В последний год жизни, хотя бы немного побыть самим собой!
 А с детства только и слышал: «Будь как все! Не высовывайся! Соглашайся, пока вокруг все соглашаются!»
 Тяни за шнурок, за веревочку со всеми. А веревочка эта к спусковому крючку привязана. А на мушке – князь – самодур, властитель, убийца!
 Это воспоминания о Сванетии. Там так, всенародно, убили князя Дадешкелиани. Он зарвался. Бесчинствовал.  Все свершили вместе. Потянули за одну веревочку.
 Выстрел и похороны князя. Приехал из Тбилиси его сын.
 И никого не наказали. Как судить народ?!
 Античные боги, властители страстей, сошли с Олимпа и поселились в головах отдельных людей в настоящем реальном своём обличье - страсти и стихии, и комплексы, раздирающие сознание человека - обожествлённые когда-то очень давно и возведенные тогда на Олимп, чтобы снять с людей личную ответственность за проступки и преступления.
 Олимп опустел. Зато в черепах (может быть лучше - чердаках) миллионов людей торжествуют теперь мелкие злобные хунты страстей человеческих.
 Макс атеист. Ему не перед кем оправдываться, кроме суда людского, который он презирает.
 Но зачем? Зачем он написал мне это письмо? Показать, что он не чужой? Или доказать, что он не простак?  Или это письмо, по его замыслу, должно стать паролем, дающим ему право на вход в мою тусовку? - думал я. - В мой дом, в мою крепость. В мою голову. В мою душу. Чтобы подчинить, использовать. Ограбить... Ведь он признавался, что грабил не любого, а только тех, кто не мог оказать ему сопротивления, тех, кто боялся его.  Помеченных страхом перед жизнью и перед ним, презирающим законы...
 Люди делятся по бесконечному списку признаков. Пол. Раса. Национальность. Группы крови. Знаки Зодиака. Вера. Образование. Цвет глаз. Цвет волос. Рост...
 Меня всегда интересовал другой расклад, другое деление.
-Люди делятся, - думал я, – на тех, кто отдаёт и тех, кто отбирает. На самом краю единицы, может быть, десятки и сотни тех, кто отдает всё, всего себя – святые. Кто не берет себе ничего, кроме чужой боли. А на другом краю - миллион тех, кто обирает, забирая всё, не отдавая ничего – хищники, паразиты, исчадия ада. А между ними – болото. Миллиарды тех, кто берет немного больше, чем отдает. И оправдываются, что так, мол, ведут себя не только люди, но и государства.  Этот тип отношений считается нормальным и даже положительным, потому что, не доводя ближнего до полного истощения, человек заметно улучшает свою собственную жизнь. Умные телята. Хитрованы...   Они знакомятся и дружат с подобными им людьми. Обмениваются услугами. Охотно принимают подарки и услуги, но отвечая, стараются сделать это с наименьшей тратой для себя. И быстро и как-то очень легко отстраняются от людей, не приносящих им реальной материальной пользы. Существует практика превращения чувств и отношений в материальные блага и обратно в чувства.
 «Дико извиняюсь!», - как сказал вчера водитель автобуса, недавно приехавший в наш город с юга.
 Мне видятся на лицах людей циферки, как на золотых украшениях - знак пробы. Сколько рублей достойны, чтобы их украсть. За какую сумму возможно предать, отречься, полюбить, разлюбить, убить. Рубль - мало. Сто - мало... Для среднего человека достойная сумма – мильон! Правда, есть на земле люди, которых не купить за все блага мира.  Но гораздо больше тех, кто предаст тебя бесплатно, просто из любви к предательству.
 Что и говорить, дорога жизни трудна и опасна, и не ухожена, как русские дороги, полна коварных выбоин и наледей. Приходится нарушать правила и получать штрафы. Приближаться к самому краю. Стоять на обочине, наблюдая, как проносится мимо поток красивых машин. И тогда выручает ломбард.
 Принимаются на комиссию души, таланты, традиции рода, честь, эзотерические способности, любовь, чувство долга, совесть, недописанные романы, не опубликованные научные открытия и др., и пр.
 Люди приносят туда свою особинку, своё высокое предназначение, надеясь выкупить до истечения срока. Это редко кому удаётся. Редко кому удаётся вырваться из цепких объятий владельцев ООО КОМПРОМИСС. Единицам. А остальные... Их удел печален... 

 Может быть, письмо Макса, было вызвано тоской по свету, который вдруг ворвался в его жизнь, во время съемок "Острова Кайр"? Ну, не света, конечно, но что-то вроде сумерек, похожих на свет...
 Или это письмо - духовный вирус, болезнь, распространяемая хакерами сатаны, чтобы разрушить с таким трудом создаваемую гармонию отдельной человеческой души и Бога?
 Хакеры в Интернете - мелочь по сравнению с духовными хакерами, что мутят сознание людей уже не одну тысячу лет. Лжемессии... Лжепророки... Лжеутешители...
 Правда и то, что в попытке решить неразрешимые задачи, придуманные духовными хакерами, люди учатся думать. Вырабатывают свои антитела. И иногда побеждают.
 Меня волновал вопрос - сомневался ли мой друг-недруг Лео, когда-нибудь? Мучился ли вопросом - прав он или не прав? Как он пришел к убеждению, что Богу нужна только жертва? Плата...  Взятка... И жертвовать нужно самым дорогим. Как Авраам своим сыном любимым! А в остальном живите, как хотите, той жизнью, которой достойны.
 И снова Лео говорил мне искусительные слова.   
-Вас воспитывают, как рабов. Неужели ты не знаешь, что почти в каждой религии есть прописные формулы, правила, фураж для скота, духовный комбикорм, для таких, как ты, и сакральные тайны - для жрецов и элиты?! Они, как правило, не совпадают. Но я-то вижу, ты не овца, ты - почти волк. Может быть, помесь волка с овцой. Почти человек. И имеешь право знать правду. Господу Вседержителю важно одно - абсолютное признание Его власти. И жертва, приносимая Ему! А всё остальное - войны, насилие, несправедливость, вероломство — это наша человеческая суть, дерьмо, отработка - Его не интересует. Поступай, как тебе выгоднее. Побеждай! Но не забывай о жертве. О взятке. О подкупе... Потому что человеческая коррупция отражение коррупции небесной...
-Но как же! Как же! -горячился я. – Ты что, веришь, что и на небе есть коррупция?! Это абсурд! Святотатство.  Почитай пятидесятый псалом.  Когда Давид совершил подлость, послал Урию на верную смерть, чтобы овладеть Вирсавией, ему пришлось умолять Бога простить его. "Тебе единому согреших. и лукавое пред Тобою сотворих; яко да оправдишеся в словесех Твоих и победиши, внегда судите Ти."  Давид совершил грех перед Богом, послав Урию на верную смерть ради страсти своей.
-Но ты подумай, - возражал Лео, - Давид не понес никакого наказания. Более того - Вирсавия родила ему сына, Соломона, который стал самым прославленным и мудрым царем. И от него пошли цари многих народов...
 Похоже на правду. Потомки Давида не унаследовали его мудрости и поэтического гения. И так же, как он, посылали подданных на смерть ради своих страстей... Приносили языческую жертву.  Мучила ли их совесть, как мучила она Давида?!  Я подозреваю, что в глубине души Лео тоже сомневался и мучился, но до саморазоблачения не доходил. Считал это слабостью. Запрещал себе думать об этом. Тем более говорить. Знал - не поймут! Воспользуются, чтобы обвинить, осадить, унизить… Он не хотел терпеть унижения… Не хотел быть уничтоженным...
-Но почему? Почему ты обманул нас?
-Я люблю деньги. А ты не любишь. Я не смеюсь над тобой. Я даже не пытаюсь перевоспитать тебя. Ты так создан. Твой удел - молиться и просить. И надеяться, что, может быть, после смерти будешь вознагражден. А я приношу жертву и беру, что хочу!  Здесь и сейчас...
 Выгонишь одного беса, на место его придут семеро других - более сильных.
 Две тысячи лет назад было замечено.  И почти два десятилетия назад повторено Максом.
 Где он? Что с ним? Всё же не чужой.
 И одновременно другие мысли. 
 Нужно выкинуть его из головы! Теперь он, может быть, после смерти своей физической намерен жить во мне до конца дней моих и терзать мою душу.
 Ох, уж наши внутренние суды-трибуналы! - застонал я. - Ох, уж наша беспощадная тройка, наши   судьи - Обида, Любовь, Совесть! Наши ревнивые любовницы!
 Ох, не легко разобраться неискушенным людям. Что вчера считалось преступлением, сегодня - поступок, подвиг, креатив.  Все правы, - соседи, жизнь, смерть, правительство, погода, инфлюэнца, все кроме тебя, правы, а ты, ты один виновник всех катастроф, виновник всех бед людских. И ни оправданий, ни амнистий. Пересмотру не подлежит!  И всё, как у Трампа, зависит от настроения. От погоды. От перепада давления. От фаз луны. От солнечной активности! Как бы...
 Задолбали со всех сторон.
 Покайся! Ты самый мерзкий! Самый жестокий!  Самый вероломный! Покайся!
 Я стал читать письмо Макса внимательно, не пропуская ни слова, ни строчки, чтобы понять суть, понять, что хочет от меня, или, что хотел от меня этот загадочный Макс...
 ...У меня всё хорошо. Живу помаленьку. Но в последнее время со мной начало твориться что-то странное.   Сначала изредка, потом чаще, а теперь покатилось. Здоровье стало рушиться не по годам, а по дням и часам. Водичку чистую органон не приемлет. Хочу пить, наполню стакан, и поперхнусь — не проглотить. Что покрепче пролетает внутрь со свистом. А вот водичку "органон» что-то иногда не приемлет. А то речь заткнёт, бывает слова не вымолвить. Или кашель пристанет, ничем не унять. Но это всё мелочи. Цветочки начались, когда меня по правой стороне парализовало. И это, человека, которому ещё и тридцати не исполнилось, как какого-то старика девяностолетнего хватает "Кондратий"! Тут уж всё стало идти вразнос: сердчишко вдруг сорвется с ритма пойдёт плясать, как бешеное. То, пардон, рвота откроется. А то вдруг совсем нехорошо с другого конца станет. Ну прямо по пословице: не понос, так золотуха. Кстати, о золотухе, так и она меня не миновала: то сыпью покроюсь, то лишаями окинусь, а то экзема проявится. Шулушусь. Как шелудивый пес.  А тут и ягодки доспели, когда глаз у меня стал сначала дёргаться, потом косить, а потом совсем перестал меня слушаться, и начал смотреть, куда ему вздумается. Головокружение на меня нашло такое, что не то, что ступить, - лёжа шатать стало. К тому времени паралич чуть прошел, но всё равно ходить не могу. Голова гудит, звенит, кружится, сознание меркнет, улетучивается, и меня за собой в полет этот тянет в небытие.
 Ох, и крыл же я всех подруг своих, кого мог вспомнить, последними словами. Думал наградили меня чем неприличным. Но коновалы ничего такого у меня не нашли.  Я же в больницах этих, «конюшнях», год безвылазно провалялся. Если бы СПИД, он проявился бы.
 И дошло до меня, что я болезнь похлеще "подцепил", чем эта "чума ХХ века". Открылось мне что пора собираться мне в край, откуда нет возврата.
    
Я рухнул на пол в так называемой позе «Зю» Руки сдвинуты за спиной, нога за ногу. Голова запрокинута назад. Вообще-то эта изломанная поза напоминала букву «Зет» (Z).  Не знаю почему, но мы с детства называли эту букву и одноименную соответствующую ей позу «Зю». Скорее всего, что в такой позиции мы постоянно видели своих назюзюкавшихся отцов, дедов, дядей, соседей и соседок, а позднее братьев и друзей у подъездов, заборов, в канавах и просто рядом   в наших коммунальных и отдельных квартирах, отдыхающих после распития крепких и не очень крепких напитков. Даже и отдыхали они в позе, напоминающей их жизнь, измотанную, трудную, поверженную в грязь…
–Сгинь! Изыде! Исчезни! - прохрипел я.
-Ну! Ну! Ну! Прекрати! Выгонишь одного беса, на место меня придут семеро других - более сильных, - процитировал он. - Давай лучше встретимся.
-Что значит «встретимся»? Каким образом?
-Очень просто. Тебе нужно впасть в медитативный транс.
-Ладно, я согласен. Чувствую, раздвоения личности мне всё равно не избежать.
-Не раздвоения! - перебил он меня. -  А удвоения… Может быть даже усемерения личности.
-Так что же это выходит. Я что ли не человек, а Змей Горынич.
-Вроде того. Ты, как дерево, а мы — ветки твои. Или ты дерево с множеством стволов. А в сказках о многоголовых чудовищах говорится, как раз о борьбе с расслоением личности. О борьбе с шизофренией.
-Кто же тогда шизофреники?
—Это те, кто не может договориться с собой, с живущими в них враждебными личностями. Это вечные скандалисты. И внутри одной оболочки, одного тела идет бесконечный скандал. Бесконечная война.
-А как же я?
-Ты - другое дело. Ты талант. А что такое талант? Это шизофреник, то есть многоличностный человек, сумевший договориться внутри себя с самим собой. Со всеми сущностями, проживающими в нем. Взять хотя бы Гоголя. В Старосветских помещиках он ясно описал симптомы расслоения личности. Правда, приправил их глупейшими суевериями. Ну, почему после «зова» надо обязательно погибать?! Вот из-за этих суеверий он перессорился внутри себя и не смог жить дальше. А ведь сначала было всё так хорошо! Но не будем отвлекаться. Расслабься, глубоко вдохни, задержи дыхание.
 Я все сделал, как мне было сказано, и куда-то, как мне показалось поплыл, полетел...
 Впрочем, это длилось несколько мгновений.
 Передо мной на поляне сидело семь человек…

 Степан, я думаю это начало какого-то романа-фэнтези, но что дальше не знаю. Не могу ничего больше придумать пока. А кроме Гоголя меня на это натолкнул Джебран Халиль Джебран (1883-1931) арабо-американский писатель. Семь ликов. Из книги "Безумец". Притчи и стихи. Перевод с английского В. Маркова.
 
 Степан, когда я читаю такие вещи, мне сразу становится ясно, кто я по сравнению с Халилем или Гоголем.
А ещё, Степан, мне хотелось бы почитать что-нибудь из Михаила Нуайме (1883-1987). Писал тоже на арабском и английском. Питомец русской школы в Бискинте (Ливан) и семинарии в Назарете, основанных Русским Православным Палестинским Обществом. В 1906 -1911 гг учился в России, в Полтавской семинарии. Был другом Джебрана К. Джебрана. "

 Я искал пропавшие листки и конверт. Потратил на поиски целый день.
 Их принесла Козерожик. Нашла, когда растапливала свой камин.
-Отец, как ты чувствуешь себя? Плохо спал?
-Да, опять жуткие сны. Драконы. Бандиты...
-Я подумаю, как тебе помочь.
-Спасибо.
 Она ушла, а я устроился поудобнее в кресле и стал читать вновь обретенные страницы. Они отличались от предыдущих.  Никакой мистики.   
 "Наталья ухаживает за своей матерью, а моей тещей, Ольгой Тихоновной. Тёща стала сильно набожной. Весь мир ей видится наполненным грязью, отходами. Вещи она тоже делит на чистые и нечистые. Чистые, это те, что были при Иисусе Христе. А нечистые, те, что придуманы позже. Особенно она ополчилась на синтетику и пластмассу и полиэтилен. Даже мыло земляничное — нечистое, а хозяйственное — чистое. Все моющие порошки — нечистые. Людей тоже делит на «сатану» и «святых». Себя считает святой. Ей, дескать, дано отличать сатану от святых и очищать этот мир от сатаны. Считает, что стало очень много сатаны и совсем мало святых, может быть всего 10 человек из секты «Древних христиан» лютеранско — баптистского толка. Мы с Натальей думали, что она сможет жить одна в благоустроенной квартире. Но она оказалась такой активной, что за два месяца довела соседей до осатанения.
 Она считала соседей сатанами. Очищала их по-своему. Лила воду ночью под коврики их околодверные вёдрами.
 Хоть зима была тёплая, но в ней выпало несколько морозов. И в эти морозные дни вздумалось ей мыть окна. Распахнула окна настежь несмотря на мороз.  Протрет стекло мокрой тряпкой, оно тут же льдом покрывается. Этот лёд моя тёща скоблила кухонным ножом. Видит, что плохо отскабливается, она снова мокрой тряпкой протирает. Лед ещё толще становится. Скоблёжка ещё интенсивней. Это, как язычники поливали меч кровью, чтобы очистить его от ржавчины.  Чем больше ржавел, тем больше поливали. Чем больше поливали, тем больше ржавел. Заставили её закрыть окно. Она стала по ночам пол скоблить в квартире, чтобы стал белым. Был прямой гладкий пол, стал в ямах
 Использованную заварку сливала на кухне в раковину. Забила сливной сток. В туалете подтиралась тряпочками, ведь туалетная бумага не чистая, её не было при Иисусе. Забила   унитаз. Я всё прочистил. Целый день мучился.
 Через месяц она стала искать серебро. Сорвала обои и снова забила сток в туалете. Проскоблила титан, искала под краской золото или серебро, потому что Иисус, мол, обещал всем золотые вещи. Оторвала в бачке туалета резиновые шланги — искала золото и серебро. Бачок потерял герметичность, и вода стала выливаться на пол. Пришлось отключить. Вокруг ванны отбила кафель — он не чистый — и в ванной стало невозможно мыться. И здесь тоже забила сток обоями. Внушила себе, что вода у нас из-под крана святая и стала лить её ведрами на шкафы, одежду, обувь. И называла это стиркой. Мокрую одежду она не просушила, и одежда сопрела, сгнила, и по всей квартире стало разить гнилью. По стенам и потолку пошел черный грибок. Пришлось взять её к себе.
 Она вдруг уверовала в православие (не отказываясь от своей веры) и попыталась отмыть святой водой старинную икону в медном окладе. Заодно облила водой новый телевизор Самсунг и видеомагнитофон LG, вода-то ведь святая! Хорошо, что мы заметили, а то ведь и загореться могли. Мы всё высушили, оттерли, но телевизор с тех пор внутри пощелкивает.
Отыскала спички, затопила печь, но забыла открыть трубу. Потом долго проветривали. А ведь зимой холодно. Сколько дров напрасно сожгли. До мая не хватит. А ведь знаете, какие холода у нас в мае…  Стала стирать и с белой одеждой замочила половую тряпку из спортивного трико.   В сахар-песок намешала рис. Ходила на веранду, упала головой вниз со ступенек и без сознания пролежала более двух часов на морозе, хоть и небольшом, -15. Так и лежала, пока Наталья с детьми не пришла с работы. В больницу её не взяли, потому что 80 лет. Наталья две недели ухаживала за ней. Кормила с ложечки. Дом пропитался запахами аммиака и сероводорода. Нечем стало дышать. Но выкарабкалась. Даже не простудилась. Давление 80 на 120. Кардиограмма отличная. Сахар в норме. Голова? А зачем ей голова?! Зачем нам всем голова при такой жизни?
 И всё же я стал думать о причинах и следствиях. И меня осенило! Я нашел достаточно разумное объяснение её состояния и поведения. Это не моё открытие. Близкие мысли я встречал у Чехова и Шефнера. Они в своих произведениях показали, что человек, образно говоря, превращается в свою болезнь.  Я понял в какую болезнь превратилась моя теща и весь наш дом...  Вся наша жизнь. Она страдала запорами и превратилась в запор. Как многие люди малоподвижных профессий моя теща страдала варикозным расширение вен нижних конечностей и заднего прохода, то есть геморроем. А где геморрой, там и запор. Всю жизнь в ней копились нечистоты, и постепенно весь мир вокруг неё стал видеться ей одним большим запором, сборником нечистот, и ко всему она стала подходить с точки зрения запора. И люди стали казаться ей тоже дерьмом, которое никак не выкакать. И если я раньше слышал от неё выражение «барахло», то теперь она стала называть их «сатанами» если представить наш дом, как некий организм, то она была для нас всех запором. И вся её деятельность по очищению мира превращалась в ещё большее разведение грязи. Скорее всего то же самое можно увидеть и у других людей, в других домах и квартирах. Определив наиболее существенные черты болезни, можно понять судьбу и предсказать поступки людей, страдающих разными болезнями. Можно предсказать события гораздо большего масштаба по симптомам наиболее распространенных болезней не только в нашей стране, но и в других странах мира.
 А что, Степан, я никак вышел на более широкий уровень обобщения, чем Фрейд: поступки людей следует объяснять не только психическими симптомами, но и соматическими заболеваниями. Человек неизбежно приходит к виденью мира сквозь призму своей болезни! Этим стоит заняться всерьез. До свидания.  Пишите обязательно. Я жду ваших писем.30.03.97. 

—Это, возможно, и правда, его виденье мира, его мысли, - подумал я. -  Он стал думать. Это уже хорошо. Хотя и опасно. Люди должны думать, оценивать свои поступки и свою жизнь. Без этого мы никогда не выберемся из того, в чем барахтаемся.  А первую половину кто-то другой сочинил. Макс не мог написать первую половину. Он плохо образован. Приходя к нам, никогда не интересовался, что за книги стоят на полках, в шкафах, на столе.  Он говорил хорошо, правильно излагал свои мысли, но по всему было видно, что он научился этому, слушая людей, запоминая мелодии разговоров. Он был по натуре актером, и ему нравилось повторять чужие, впечатлившие его фразы и интонации, мимику и жесты.  Нет, он не мог читать Джебрана  Джебрана!
 Но он стал думать!
 И Фрейда Макс не читал. Может быть только справку в Википедии.
 Но он стал думать!
 Макс неправильно писал имя Джуны и Кашперовского. Знал о них только с голоса, понаслышке. В письме много орфографических ошибок. Нет, не  мог он сам сочинить такое письмо!
 Но он стал думать!
 Может быть, он станет другим человеком. Бывают ведь курьёзы.
 Я представил, как там, за колючкой, Макс слушает пересказ Джебрана Джебрана. Слушает, и ему нравится эта сказка. Кто этот безвестный рассказчик? Кто этот униженный, затоптанный и не разучившийся думать близкий мне по душевному складу человек?  Я не в силах изменить его судьбу.  Я не могу найти его, чтобы написать тёплое письмо, послать пачку чаю… Я могу только молиться о нём и просить высшие силы изменить его судьбу.
 Макс едва прикоснулся к другой необычной и захватывающе интересной жизни, в которой вымысел становился реальностью. И повседневная реальность жизни в Зоне и на свободе вызывала теперь у него тоску и отвращение. Хотя он, Макс, жил в лучших условиях, чем жил рядом с ним настоящий автор этого письма, лучше, чем живут и выживают миллионы, а может быть и миллиарды людей на нашей планете. Их жизнь страшнее и трагичнее его, Макса, жизни. Но они ведь как-то живут, выживают, радуются жизни. Растят детей и внуков. И наиболее талантливые пробиваются к другому уровню. А Макс коснулся славы и упал. Обиделся. Почувствовал себя брошенным, одиноким, хотя и жена, и тёща, и дети.
-Почему так случилось? - думал я.
 И вдруг я понял. Любая жизнь страшна и отвратительна, если нет Любви, нет света Любви, который и есть смысл жизни. И ведь, если бы Макс был способен любить, он совсем по-другому написал бы вторую половину письма. И тёща могла бы выглядеть, если не святой, то хотя бы смешной доверчивой бабой, запутавшейся в своих снах. И дети стали бы его детьми. И его жена была бы неповторимо прекрасной, единственно любимой женщиной, с которой не страшны никакие трудности. Может ли родиться человек, лишенный ещё в утробе матери этого великолепного, может быть, заблуждения, может быть, наркотика, этого божественного сна, преображающего мир?!
-Но ведь было! Было! «Вдруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил...». И судьба апостола Павла не однозначна, - терзался я. - Возможно, и это тоже наша мечта детская, наивная, губящая нас! А закон жизни - «Убей первым, чтобы не быть убитым!» Тем более, что там, под нами, как пепел под травой в Парке Победы, набирающая силу безжалостная стихия, те, кого "элита», называет отбросами общества, лузерами, неудачниками, пьяницами, бездельниками, ворами, достойными только одной судьбы – стать пеплом. А они не хотят. Их всё больше и больше. Они не понимают и ненавидят общество, превращающее их в пепел.  Там своя трудная и жестокая жизнь. Там нет свободы выбора. Там нет проблемы независимости и права личности на своё развитие. И никого это не угнетает. Он неотвратимо оживает, этот пепел империи. Шевелится. Там рождается мрачная сила со своей идеологией. Они уже имеют свои банки, хорошо организованную сеть своих проповедников, своих воспитателей молодежи.  Мрачный мир Зоны расползается. Он уже вырвался за пределы колючки. У него, казалось бы, другие истоки и проблемы, и законы, чем были в Гулаге.  Но тень Гулага как знамя, как профили Маркса и Энгельса, рядом с Лениным и Сталиным.  Одна надежда, что в этом подпольном мире, по неотвратимым законам бытия будут рождаться не только демоны, но светлые и сильные люди, умные и бесстрашные герои, обречённые любить и ближнего своего, и народ свой, и свою цивилизацию, и всё человечество, и отдавать себя и свою жизнь за то, чтобы мы все жили в мире, справедливости и любви. Я уже вижу их на улицах и в метро. Я узнаю их по глазам. Они похожи на тех молодых шестидесятников, которых помню я.  И для них это будет единственно возможный путь. Единственно возможная судьба.  Единственно возможная жизнь.
 
 Я никогда не задумывался, какое значение для Макса имела дружба с моей семьёй. Не замечал, что он пытался подражать мне. А теперь вспоминаю, это было, было. Подражал. А я искал в нём только плохое.  То, что шокировало меня. Я подходил к нему предвзято. Я сопротивлялся, отчаянно сопротивлялся попыткам Лео убедить меня в том, что Макс красивое опасное животное, талантливый зверь, которому не дано быть человеком. И я постепенно начинал думать, как Лео… 
 Я не был таким, каким видел меня Макс. Я не был рабом и чушкой, каким казался ему, когда он был в мрачном расположении духа. Но и героем, каким представлялся ему в другое время тоже не был. Я не герой. Может быть, до тридцати я мог бы. У меня другой путь. Не все ведь люди герои. Вот Макс мог бы стать героем в другое время и в других обстоятельствах. Но в нём не было Любви!
 Я не забыл, что на Крещении, в очереди за святой водой, и не дал денег пьяному попрошайке. Отвернулся сердито. Он был раза в три моложе меня.  Я отвернулся. А потом вспомнил его, когда возвращался с освященной водой. Вспомнил, как в безденежье сам готов был пойти к метро и просить милостыню, чтобы накормить больную Львицу и Козерожика.
 Мне стало стыдно и больно за утраченную щедрость (давать, не считая и не брать расписок) и утраченное великодушие (прощать без упрёков и забывать обиды).
 Да, я дрался в детстве до крови с теми, кто пытался запугать и унизить меня. Но прощал. После пятидесяти не дрался, но прощал с трудом, хотя жизнь учила — прощай и забывай. Непрощение возвращается к нам непрощением. Прощение прощающим. Но я знал по своему многолетнему опыту - простить по-настоящему можно только, полюбив обидчика. Увидеть себя его глазами и понять, почему ты вызываешь враждебность в людях, почему они становятся твоими врагами. И вот настало время, когда не осталось врагов. И не стало легче. Мне больно, как будто кто-то близкий покинул меня навсегда. Я никогда больше не увижу и не услышу их, моих врагов.  Может быть только во сне. 
                Вокруг меня враги,
                Которых нет давно.
                Завистники... Соперники… Убийцы
                С улыбкой я смотрю на них.               
                Какие лица! Как хороши они!
                Как благородны!
                Враги мои!
                Какая дикость
                Нам было враждовать!
                Какое счастье иметь врагов таких!
 Да уходят, уходят враги в мир иной. Но в душе нет ликования, нет радости — мы по-своему любили друг друга. Мы не были холодны и равнодушны к проблемам, волновавшим нас. Мы спорили и враждовали. А теперь тоска. На места врагов пришли холодные и равнодушные, те, для которых мы — ничто, хоспис. Их интересуют только площадь, которую пока занимаем мы…    А завтра это будет их пространство.
 Мне было скверно.  Я понимал, что избыток таких исчерпанных и обозлившихся, как я, людей порождает в семье, в стране, в человечестве депрессию и ведет нашу цивилизацию к гибели.
 Нет я не хочу быть таким! Я не хочу так жить!
 
И вдруг - дверной звонок.
-Кто?
Молчание.
-Кто там?
 Открыл дверь - никого.
 Я почувствовал головокружение и ухватился за косяк двери.
 Я лежал некоторое время на линолеуме в прихожей, приходил в себя. Кот Василий неподвижно смотрел на меня.  Наконец он подошел ко мне. «Что с тобой, старик? Ты пьян?»
 Он муркнул и боднул меня в щёку. Кошка Муза   приблизилась к моим ногам. Она обнюхивала мои ступни. Видимо, информация успокоила её. По её понятиям, я был ещё жив.
-Ты плохо выглядишь, отец, - сказала мне дочка вчера за утренним чаем.
-Да, плохо спал. Какие-то сны тревожные. Вечерние незнакомые улицы. Опасные встречи. Странные существа…
-У многих сейчас такие сны. И у меня тоже. Но я нашла кое-что. Хочешь научу? Попробуй, у тебя получится. Ты способный.  Перед сном нужно попросить небо даровать хорошие лёгкие сны… А если не получается... Если во сне ко мне приходят драконы, враги, всякая нечисть, я хватаю всё, что подвернется под руку и бью в глаз! И они воют. Скулят. Исчезают... Они страшны, только когда мы боимся их, отец.
 Она смотрела мне в глаза. Я любовался ею. Я гордился её прямотой и бесстрашием. Это был взгляд мастера восточных единоборств. Не зря же у неё два черных пояса! Но при всём при том я не мог сказать, что она и образ её, созданный мной, совпадают. Мы растим детей, взращиваем их, как свои мечты, как цветы и фрукты на нашем приусадебном участке (в душе), а они (наши дети) растут по своим законам, и счастье, если они сохраняют хотя бы основные ценности нашей родовой цепочки — честь, достоинство и совесть. И Любовь!
Люди и человечество хранят свои тайны, как Луна, обращенная к нам только одной своей стороной. И когда я осознаю невозможность вырваться из своего сна, тоска и одиночество накрывают меня.
-На что ты жалуешься?! - слышу я голос. - Люди (ну не все конечно, но многие) и зверьё, и домашняя скотина принимают тебя дружелюбно, как своего… Они тоже существуют в своих снах, в своих заблуждениях. И понимают тебя. А ты понимаешь и принимаешь их сны. Зачем тебе обратная сторона Луны?! Она не прибавит тебе света и любви. Не заглядывай судьбе под юбку! Улыбайся звездам. Людям и зверью. Люби! И будь счастлив!
 Я не научил Макса молится. Это моё упущение. Это моя вина. Потому что, если у человека нет Любви, он не будет счастлив. Он может быть будет доволен, но не счастлив... Только Любовь даёт счастье. Справедливость без Любви не от Бога, которого люблю я.
 На экране моего компа высветилась закладка.
     ХЭЙХУ КАДЭН СЁ. 
 "11-й день, час Тигра... Люди храма просили его написать предсмертные стихи.  Учитель отмахнулся рукой и не хотел слушать. Они, однако, упрямо настаивали.   Тогда он схватил кисть и написал   единственный знак: юмэ, сон.    Бросил кисть и отошел…"
 Я вспомнил Алмазную сутру:
 «Всякое явление подобно сну, иллюзии, пузырю на воде, тени; оно как туман и как   вспышка молнии. Так всё и надо видеть".
 "Майтрея - сон. Авалокитешвара -также сон. Будда сказал: - "Так всё и надо видеть".
  Я продолжал читать. Чтение успокаивало меня.
  "... Умение не игнорировать возмущение при хорошем управлении - основа искусства войны..."

"...Действия наместника, правителя, чиновника или сельского старосты, направленные к собственной выгоде, означают тяготы для тех, кем они управляют, и начало развала государства..."
 Я читал это не раз и всегда восхищался.
-Господи! И это написано четыреста лет назад в феодальной Японии мастером боя на мечах. Фехтовальщиком. Поучение своим детям и внукам.  Потому что, по его разумению, оружие - несчастный инструмент, и применять его надо для защиты порядка и справедливости. Но прежде нужно сделать всё, чтобы не было надобности доставать меч из ножен. Оружие - несчастный инструмент.
 Я закрыл файл. Стал думать, отчего русские люди ищут ответы на больные вопросы современной жизни у японцев, китайцев, индусов, евреев, немцев, и даже у южноамериканских шаманов.
 Народы, у которых не успел родиться свой Моисей, Будда, или Конфуций, взяли за основу их учения и пытались приспособить к своим национальным особенностям мышления, к своей национальной логике. Получилось только у германцев. Пожалуй, у японцев и корейцев. Лютеранство гармонично совпадает с характером обуржуазившегося тевтона. Но творения лютеран - композиторов, и особенно И.С. Баха и Вагнера, ничуть не ниже православной духовной музыки. И самое удивительное, они антибуржуазны. Наверное, всё-таки гении человечества не связаны с господствующей идеологией.
 У нас, в России, и вообще у славян, не было своего Будды, своего Ганди, своего Конфуция, своего Лютера, который выразил бы самобытность народного характера без оглядки на близких и дальних партнёров и написал программу (законы) духовного развития народа, совпадающую с чаяниями каждого человека. Нам приходится натягивать чужие законы, на свою самобытность, как в теореме Пуанкаре. Их куб на наш шар!  Не обошлось без крайностей. У математиков теории, а тут судьбы народов. И судьбы конкретных людей. Нам приходится на словах принимать эти законы, навязанные нам, а на деле жить своей языческой жизнью. Закон, что дышло, - знаем мы с детства. Но дышлом и убить можно. Лучше подальше от закона. Так, к сожалению, думает большинство русских людей.  Но это наша реальность.
 И при всём при том такая страсть к подражанию! Князь Владимир Красно Солнышко, крестивший Русь, заметил, что чего-то не хватает в оформлении праздника! Всё вроде есть. Иконы, попы, кадила, ладан. Нищих нет на паперти! А где их взять? Не было нищих тогда на Руси, а в Византии были.  А как же без них, если в самой Византии?! Князь приказал младшей дружине нарядиться в лохмотья и просить милостыню на паперти, а прихожанам раскошеливаться. И всю выручку отдавать князю. А кто утаивал, крысятничал, того пороли до смерти. И что бы никто об этом под страхом смерти! Так и появились на Руси нищие. А что бы нам делать без них - сирых, убогих, больных?! Кому?! Кого выручать?! И чувствовать себя благодетелем?
 Я понял, что мне не разобраться в этом. Мне было не комфортно. Мой мир распадался под напором достоверных фактов и фейков.
 Но я знал - кто-то молится о нас, о нашем городе, о нашей стране, о странных грешных моих соотечественниках И о Максе тоже, и это смягчало мою тревогу... 
-Отец, столько времени прошло, - сказала мне моя дочь. - Мы с тобой живём под одной крышей, но в разных городах. Ты остался в том, другом Петербурге. А я живу в этом, сегодняшнем… - И видя, моё огорчение, добавила: - Он ничуть не хуже. Но другой… Я тоже молюсь.  Но ты сам когда-то давно приучил меня не говорить об этом… Ни с кем, кроме звёзд… - улыбнулась она.
 Она торопилась.  Она ушла
 Может быть, ты права, девочка. У каждого свой Петербург… - подумал я. - Два — три - четыре города, а может и больше, существуют параллельно в этих домах, храмах, музеях, дворцах, мостах, площадях и парках. Там столько стилей. Они не враждуют они гармонично сочетаются. Но мне ближе барокко.
 Петербург!
 Город, рождённый с помощью ЭКО, когда мужское и женское соединились вне организма, в недрах суррогатной матери. Можно спорить, кто биологическая мать, кто вынашивал и кто выкармливал, кто растил его. Но отец ясно кто. Петр, трижды отрёкшийся и трижды покаявшийся. Пока петух не пропел...  Разве петух ещё не пропел?..
 Петербург!
 Имперский чиновничий, заложенный Петром, как символ могущества государства.
 И город Ксении Блаженной, как утверждения нашей веры, любви и милосердия.
 Наверное, есть и другие, недоступные моему разумению.
 И мой город. Он похож на Родиона Раскольникова, вечно молодой, неустроенный, полный сил, но раздираемый противоречиями и попытками понять, что это вокруг нас творится. Гамлет, лишённый трона и брошенный (сосланный) в Россию… Гамлет, не нашедший себе места, в новых обстоятельствах.  Раскольников, работающий консьержем в элитном доме, где старуха-процентщица домогается его…  А топорик под табуреткой, на которой сидит он, разглядывая жильцов… Он рисует дерзкие шаржи. Сочиняет озорные стихи. Выслушивает откровения тоскующих одиноких стариков, вчерашних хозяев жизни. И тех, кто пришел им на смену, но ещё не осознал своей ответственности за будущее. Улыбается, здороваясь с ними... А топорик под табуреткой…
 
И снова звонок. Я не пошел открывать дверь. Звонок был из другой реальности.
 Сон. Сон. Сон...
-Но даже если всё сон, - думал я. - будем активны в наших снах, чтобы, проснувшись, совершить то, для чего родились...  Чтобы стряхнуть с себя пыль времени и усталость. Вернуться к идеалам юности. Обрести великодушие и щедрость. Чего бы это ни стоило! Во сне и наяву.
 Чем мрачнее и безрадостнее кажется мне реальный мир в минуты тоски и отчаянья, тем яростнее и настойчивее этот мир стремится показать мне свою красоту (может быть, жесткую и жестокую красоту, но красоту!), чтобы вызвать у меня улыбку и любовь.  И я встаю, сначала на колени, потом на ноги и готовлюсь к следующему раунду, к схватке с невидимым врагом. У меня нет шансов победить, если я один. Потому пишу эти строки, ищу близких по духу людей. Верю, что они есть. Верю, что нас много. Верю, что мы — сила. Верю, что, побеждая врага в себе, мы ослабляем его силу во всем мире!
 Я поднял голову от экрана. Внизу, за окном бесшумно двигались машины, а там дальше, занимая всё видимое пространство, - Парк Победы во всей своей красе, в осеннем убранстве. Я не заметил, как прошло это холодное лето и наступила тёплая осень. Не заметил, как прошла жизнь, в которой, как теперь казалось мне, самым значительным делом было участие в создании этого парка.
 Парк жил. По аллеям и тропинкам гуляли люди. Бегали бегуны. Деловито шагали ходоки со шведскими палками в руках. Рыбаки сидели неподвижно в ожидании поклевки. Влюблённые целовались. Одинокие кормили птиц. Прошла старушка. Белый платочек затерялся в толпе, исчез в жерле метро. Гастарбайтеры готовили клумбы к зиме. Под слоем почвы им попадались мелкие белые камушки, рассыпающиеся в ладони. Они не знали, что это такое. Служительница туалета читала книгу о вкусной и здоровой пище и улыбалась. Возможные террористы сидели в кафе на крыше высотного дома, ели шаурму и смотрели на город.  Петербург покорял их своей красотой. И планы их и обиды их казались им теперь такой глупостью!  (Я понимаю, это уж слишком. Но так хотелось бы!).
 В небольшой церкви, построенной рядом с шикарным платным туалетом, молились об упокоении душ кремированных здесь людей, жертвах той великой войны. Молились о мире и доброте.  Жизнь вопреки мрачным прогнозам продолжалась. Может быть не такая красивая и гармоничная, о какой мечтали мы, но, слава Богу, не такая ужасная, какой могла быть.
 Всё так неоднозначно в жизни. И помощь приходит к нам сложными путями. И знаки Неба мы получаем не по логике моралистов.  Вот совсем недавно. Мрак на душе. Мрак за окном. Поздняя осень. Грачи давно улетели. Труповозка ещё не приехала. Дни всё короче и короче. У моей дочери, свои заботы — заработать, помочь друзьям. И у моей любимой женщины свои дочери и внуки. И подруги, и друзья, и все нуждаются в ней - в её участии, в её тепле, в её голосе. А я один. Смотрю в окно на Парк Победы, и вся жизнь моя кажется мне никчемной, сшитой из пёстрых лоскутов моих фантазий, безостановочной работы над текстами. Несбыточные надежды найти смысл. И вдруг внутри меня возникла музыка и прекрасный женский голос. Сначала тихо и смутно. Потом всё громче. Я не особенно музыкален. Но узнал арию Нормы. Casta Diva... А слов не помнил. Забыл, о чем там. День, два. Ночь. Не мог выключить в себе эту музыку. И к чему она пришла ко мне, тоже не знал. Но предполагал - по звучанию вроде к концу. Наконец, нашел время, залез в интернет. Прочёл подстрочный перевод. И успокоился. Слова были знакомые, как будто из забытой колыбельной.
 Прекрасное ко мне возвращается.
 Прекрасное ко мне возвращается.
 Как первая верная любовь.
 Защищу тебя от целого мира.
 Прекрасное ко мне возвращается.
 От лучей твоих успокаиваюсь.
 Обретаю Родину и рай.


                конец    

                СПБ   апрель- декабрь 2017 г