Пир шакалов

Игорь Краснов

ПИР ШАКАЛОВ
(пьеса в одном акте и в трёх действиях)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

КОЛЧАК — адмирал, верховный главнокомандующий
ЧУДНОВСКИЙ — председатель губернского ЧК
ПОПОВ — председатель следственной комиссии, заместитель председателя губернского ЧК
ДЕНИКЕ — заместитель председателя следственной комиссии
ЛУКЬЯНЧИКОВ, АЛЕКСЕЕВСКИЙ — члены следственной комиссии
НИКИТИН, БАРАНОВ, МЫШКОВСКИЙ — представители от общественности

В эпизодах: два красноармейца-конвоира


Убив царя зверей, шакалы
На пир кровавый собрались...


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Иркутск. Январь 1920 года.
Полуподвальное помещение.
Неяркое освещение.
Посередине стол, с трёх сторон которого восемь табуретов. Напротив стола — стул.
Вокруг — грязь, хлам, тара: старые вещи, ящики, коробки, доски, битое стекло...
За треснутым заледенелым оконцем слышится завывание ветра.
Периодически доносится артиллерийская канонада.
Зябко. Нагнетающее ощущение, что вот-вот должно произойти что-то нехорошее и неизбежное.
Раздаются мужские голоса.
Появляются по одному, по двое: Чудновский, Попов с портфелем, Алексеевский, Денике, Лукьянчиков, Баранов.
Все проходят к столу.
Последними появляются Мышковский, за ним — Никитин.

ПОПОВ (Чудновскому). Вы откроете заседание?
ЧУДНОВСКИЙ (Попову). Ты председатель следственной комиссии — тебе и карты в руки. (Всем) И давайте попроще, товарищи, без официальности! Я тут, так сказать, хоть и представляю власть, но совсем не собираюсь своим служебным положением влиять на ход вашего заседания. Так что особо-то не обращайте на меня внимания, будьте самими собой!
ПОПОВ. Ладно. (Садится за стол на центральное место, положив перед собой портфель) С конвоем что? Почему задержка?
ЧУДНОВСКИЙ. Конвой выделен… Насчёт задержки надо выяснить. Я уже сделал кое-какие распоряжения...
ДЕНИКЕ. Всё одно приведут! От нас никто никуда не денется...
ЛУКЬЯНЧИКОВ (потирая руки — не то от холода, не то от удовольствия). Это точно. Ух, и раскрутим же этого Колчака, на полную катушку...
ПОПОВ (чуть подавшись вперёд, положил руки на портфель, скрещивая пальцы). Ну что, товарищи, начнём пока?
ДЕНИКЕ (поёживаясь и садясь за стол по левую руку Попова). Скорее бы! Как тут жутко холодно. Обязательно здесь нужно было собираться?
ПОПОВ. А где ещё?! В купеческом доме Хлопкова — отличнейшая, знаете, мишень. Белые ведь у города!
ДЕНИКЕ. И всё же можно было придумать кое-что другое...
ПОПОВ. Навряд ли. Многие здания разрушены, а артобстрелам не видно конца. Выбирать не приходится.
ДЕНИКЕ (махнув рукой). Ладно, сойдёт! В конце концов, какая разница, где провести казнь...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Не казнь, а дознание, следствие.
ДЕНИКЕ. В итоге всё одно — расстрел!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Да-а, товарищи. Нас можно только поздравить, такая нынче птица у нас в руках...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Что из того? (Садится чуть подальше по правую руку Попова)
ЛУКЬЯНЧИКОВ (сев рядом с Деннике). Как что?! Войне скоро конец! Без такой фигуры, как Колчак, белые — уже не былые, а потому значительно легче будет сломить их сопротивление по всему фронту!
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Какой там к чёрту фронт! Нам бы город как-то отстоять — вот что сейчас важнее всего. Положение же аховое! Оборона Иркутска держится, можно сказать, на голом энтузиазме, ни боеприпасов, ни обмундирования, ни съестных припасов… И подкрепления ждать не приходится.
БАРАНОВ (распахивая ворот тулупчика. Убеждённо). Ничего, товарищи, отстоим, наше дело правое! (Садится чуть ли не в конец стола)
МЫШКОВСКИЙ (вздохнув). Ох, если бы...
ПОПОВ (Мышковскому). Товарищ, вы всегда такой, неверующий?
МЫШКОВСКИЙ (скромно присаживаясь по другую сторону стола — напротив Баранова). Но ведь вон что вокруг-то творится… Как бы по правде ещё хуже не стало.
ПОПОВ. Напрасно, товарищ. В победу надо всегда верить! А раз вы в неё не верите, то и вывод один — вы сомневаетесь в Советской власти, в товарище Ленине...
БАРАНОВ. Что вы, товарищи! В Советской власти и тем более в товарище Ленине вот никак нельзя сомневаться. Это, это... Да это наше будущее, наши надежды, наше счастье!
ДЕНИКЕ. Отчего же?
БАРАНОВ (Денике). Не понял, товарищ...
ДЕНИКЕ. Тупой такой?
БАРАНОВ (опешив). Как тупой?!
ДЕНИКЕ (едва слышно, не скрывая ухмылки). С кем работать приходится...
ПОПОВ (Денике). И всё-таки. Речь-то о чём?
ДЕНИКЕ. О чём, о чём… Да всё о том же! Это что выходит...
БАРАНОВ. Что?!
ДЕНИКЕ. Одного бога свергли, а другого, стало быть, ставим... 
ПОПОВ (удивлённо). Ну-у, знаете...
ДЕНИКЕ (отмахиваясь. Попову). Да бросьте! Себя-то к чему обманывать, народ — другое дело, эти побасёнки для него...
ПОПОВ. Какие именно?
ДЕНИКЕ (поднимаясь). Сами что ли не знаете... (Ещё плотнее надев папаху на уши и пряча руки в карманы шинели, начинает ходить туда-сюда) Да про светлое будущее, конечно! Неужто непонятно, что на место поповского бога сотворяем своего...
ПОПОВ. Это кого же? Товарища Ленина?!
ДЕНИКЕ. А что, разве нет? Гляньте кругом! Что бы мы все не делали, о чём бы где-то не говорили, не писали — всегда ссылаемся только на Ленина. В каждом кабинете, даже дома — вместо поповских икон портрет Ленина. Не так что ли? (Вытащил правую руку и ногтями почесал щеку) Да всё одно! И не видеть того — вообще уж тупо.
ПОПОВ (сдвинув на затылок кожаную фуражку с пятиконечной звёздочкой). Но с мнением товарища Ленина невозможно ни считаться, оно верно по многим направлениям…
ДЕНИКЕ (резко остановившись и развернувшись, пряча руку в карман шинели. Попову). Кем и на каком съезде принято такое решение? А?!
ПОПОВ. Тому масса всяких доказательств...
ЛУКЬЯНЧИКОВ (опустив голову в будёновке и начав царапать ногтем большого пальца по столу). Чисто историческое совпадение.
ПОПОВ. Ну-у, товарищи, даёте… Вы — и такое вдруг говорите. Того же быть не может!
ЛУКЬЯНЧИКОВ (не поднимая голову, негромко и продолжая царапать ногтем по столу). Тогда и выходит, что товарищ Ленин — наш бог...
ПОПОВ. Так можно чёрт знает до чего договориться! Не верить в товарища Ленина — бред какой-то...
БАРАНОВ (вскочив и вытянув вперёд правую руку). Вот именно, товарищи! (Сел обратно)
ПОПОВ. С него ведь, с Ленина, началась пролетарская революция, он же её возглавил…
НИКИТИН (подходя к оконцу). Так называемая пролетарская революция — между прочим! — началась стихийно, народ её начал, а Ленин в тот момент в Германии находился, уже после — на третий день только! — к ней присоединился... И то потому как немцы дали «зелёный свет», им же на руку была революция в России! Брестский договор — как-никак! — был подписан.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Народ бы один всё равно ничего до конца не добился, кишка тонка… Тут мозги руководителя нужны.
НИКИТИН. Хорошо, если вам так угодно… (Возится с угловым осколком стекла) Возможно. Может, и были какие мозги… Но уж точно не Ленина! Он с немцами договаривался… Если только Троцкого! Тот в этот момент как раз в Питере находился. Вот тут всё возможно. Троцкий... Он-то, конечно, мог быть во главе народа.
ДЕНИКЕ (продолжая ходить. Попову). Ладно-ладно, не кипятитесь. Тут не партсобрание… и все, вроде бы, свои. Давайте разберёмся! Спокойно, без каких-либо лозунгов, пропаганды.
ПОПОВ. Но здесь мы собрались вовсе по другому делу! Давайте уж не будем отходить от сути…
ЧУДНОВСКИЙ (садясь по правую руку Попова и подняв указательный палец). Это верно, товарищи. Не стоит отходить от протокола.
ДЕНИКЕ. Бросьте! (Громко шмыгает носом и сплёвывает себе под ноги) Какое там к чёрту следствие — всё давно решено...
ПОПОВ. Кем?
ДЕНИКЕ (садясь на своё место). Самим Лениным, если вам так угодно! Его резолюцией, где чётко дано указание «Расстрелять всех до одного». Разве не знаете о письме Дзержинского к Ленину от 19 декабря 1919 года о содержащихся в плену около миллиона казаков?
НИКИТИН (Денике). Сами-то видели это письмо Ленина?
ДЕНИКЕ. Лично нет. О нём узнал от Свердлова, когда звонил ему об аресте Колчака, чтоб узнать, как дальше быть с адмиралом… (Чудновскому) Ваше же распоряжение!
НИКИТИН. Какого Свердлова?
ПОПОВ. Якова Михайловича, конечно!
НИКИТИН. А-а… Простите, забыл совсем, что у нас в правительстве в основном не с родными именами и фамилиями.
МЫШКОВСКИЙ (удивлённо). Как так?!
НИКИТИН. Евреи потому что!
МЫШКОВСКИЙ. Не может быть... Все?
НИКИТИН. Почти.
БАРАНОВ (недоумённо, едва слышно). Это что же, товарищи… Нами командуют и страной правят одни… А русские-то где?
ДЕНИКЕ. В жопе русские!
ПОПОВ (раздражённо). Неважно! Русский, еврей… Ленин или Троцкий! Главное, что люди очень хотели и хотят коренным образом изменить жизнь народа к лучшему.
НИКИТИН. Так оно… Но какими методами!
МЫШКОВСКИЙ. Какими?
НИКИТИН. Сталин недвусмысленно ссылался в своём выступлении перед красногвардейцами на депеши Ленина: массовый террор, расстрелы...
БАРАНОВ. Не верю ушам своим… Товарищи! Какие такие расстрелы, какой террор... Чего он говорит, товарищи?
ЧУДНОВСКИЙ (Никитину). Однако, батенька, хватил ты через край... Превратно же всё понял.
НИКИТИН. Нисколько. (Убирает осколок стекла и просовывает его наружу оконца) И чтобы не быть голословным, приведу одну цитату. Речь о депеше Ленина в Нижний Новгород, в которой сказано: «Навести массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п. Ни минуты промедления...»
ЧУДНОВСКИЙ. Заметь, это касается, в первую очередь, проституток и бывших офицеров.
НИКИТИН. Однако… (Берёт недалеко лежащий прямоугольный ящик, ставит его у оконца длиной стороной вверх) Согласитесь, они тоже люди! Живые люди, у которых, наверняка, есть семьи, дети… (Расстегнув полушубок, садится) А священники?
ЧУДНОВСКИЙ (снимая кожаную фуражку с пятиконечной звёздочкой). Что попы?!
НИКИТИН. Вот лишь одна цитата из распоряжения Ленина от 1 мая 1919 года, адресованного Дзержинскому: «Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады». А год до этого — 11 августа 1918 года — Ленин направил большевикам в Пензу следующее указание — «Повесить (непременно повесить), чтобы народ видел, не менее 100 зажиточных крестьян. Для исполнения казни подобрать людей потвёрже»...
МЫШКОВСКИЙ (не скрывая восхищения). Вот это да! Какая фотографическая память...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ (Никитину). Откуда вам известно?
ЧУДНОВСКИЙ (Вертит в руках фуражку). Да! Откуда? Мы всё должны знать… Всё. Так что ждём!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Может, товарищи, он того...
ПОПОВ (Лукьянчикову). Что «того»?!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Ну... (Пауза) Засланный.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Что за ерунда! Непременно это?
ДЕНИКЕ. Кто знает, кто знает... (Шмыгает носом)
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. А может, он при штабе был! Или журналист… Мы же не знаем всего. К чему рубить-то с плеча?
ЧУДНОВСКИЙ. После надо выяснить...
ДЕНИКЕ. И в обязательном порядке!
НИКИТИН. Неважно, откуда известно... (Запускает руку в карман полу-шубка и достаёт оттуда сначала пачку сигарет, затем — спичечный коробок) Главное, что факт… К тому же неоспоримый.
ЧУДНОВСКИЙ (Проведя ладонью по волосам, надевает фуражку). Это всё враги Советской власти, социально чуждые элементы... потому особо нечего с ними церемониться!
ДЕНИКЕ (Чудновскому). Точно. Ещё как точно! Я тоже так считаю. Не надо со всеми цацкаться!
НИКИТИН (доставая сигарету). Однако, как бы то не показалось странным... (Убрав пачку обратно в карман, кладёт ногу на колено другой ноги) получается, что вы боретесь с собственным народом…
ДЕНИКЕ (Снова поднимается и, пряча руки в карманы шинели, ходит туда-сюда). Опять народ! (Ускоряя шаг) Народ, народ… (Нетерпеливо) Что, что народ? Ну... ну!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Громкие слова. Народ — стадо баранов, которое без ка-кого-либо управления собой ничего не представляет. Безликая масса, основной порыв которой направлен лишь к одному — сытно удовлетворить своё утробу, а всё остальное... так без этого, по большому счёту, можно и прожить! То есть я хотел сказать, что главное для нашего народа — хлеб насущный, будет он — и советский народ будет счастлив.
ДЕНИКЕ. Точно. Быдло… (Сплёвывает себе под ноги) оно есть быдло!
НИКИНИН (покручивая сигарету пальцами. Денике). Вы о народе?
ДЕНИКЕ. О ком ещё?! Возиться ещё с ним… Дай всем волю — порядка никакого не будет! Каждый должен знать своё место!
НИКИТИН (усмехнувшись). Ваш народ...
ДЕНИКЕ. А чей ещё? Наш, конечно!
НИКИТИН. Как это понимать?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. А так вот и понимать! Да. Раз власть советская — стало быть, народ какой? Советский...
ДЕНИКЕ (садясь). Всё одно — наш.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Наш и есть!
НИКИТИН. А сила народа... Неужто собираетесь отрицать то, что народные массы — мощная, поистине движущая сила, которая однажды способна смести всё и вся на своём пути? Вспомните крестьянские восстания, рабочие забастовки! Согласитесь, с этим фактом нельзя не считаться. Истории известны много, очень много примеров того, к чему всё приводило, когда с народом не считались, недооценивали его...
ДЕНИКЕ. Вот потому-то наш народ нуждается в хорошем пастухе!
НИКИТИН. То есть в Ленине?
ДЕНИКЕ. Тьфу ты! Опять Ленин! Он-то с какого бока?! Он в Москве! Наш народ нуждается вовсе не в нём, а в нас. Один человек — всего лишь пешка, которая ничего не решает и мало что вообще может сделать. Мы — кто окружает Ленина — и есть та всемогущая сила, которой всё под силу!
НИКИТИН (с усмешкой). Ещё скажите, что вы — двигатель, локомотив советской политики…
ЧУДНОВСКИЙ (Никитину). И нечего тут иронизировать.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Да, только от нас всё и зависит!
МЫШКОВСКИЙ. Верно. Правильные слова, товарищи!
АЛЕКСЕЕВСКИЙ (Мышковскому). Что верно?
ПОПОВ (Мышковскому). Пожалуйста, уточните. Следует ли понимать, что вы отвергаете значение товарища Ленина на ход происходящих событий, и что не стоит считаться с его мнением, установками...
МЫШКОВСКИЙ (растерявшись, сняв фуражную шапку и, сжав её, заикаясь). Н-нет-нет, я не-э то хотел сказать. По-по-ни-имаете… Не то. Я так совсем не счи-итаю...
БАРАНОВ. Лично я уверен в необходимости и правильности того, что осуществляется нашим пролетарским вождём. Потому, товарищи, я и коммунист, и на стороне Советской власти… С этим я умру!
НИКИТИН (Баранову). С вами всё ясно. Другие пусть выскажутся. (Мышковскому) Тогда что конкретно вы имели в виду?
МЫШКОВСКИЙ (заискивающе, нервно перебирая в руках шапку) Я, я... Знаете я, я... Нет-нет... Я хотел сказать...
ДЕНИКЕ. О том, что наш народ точно нуждается в умелом руководстве и без нас ему не обойтись. (Повернув голову в сторону Мышковского, глянул так, будто собирался задушить того на месте) Ведь да? Чего молчишь? А?! Давай отвечай!
МЫШКОВСКИЙ (с плохо скрываемой дрожью). Я, я... хотел...
ДЕНИКЕ (на повышенном тоне, чеканя каждое слово. Мышковскому). Ты собирался сказать, что народ нуждается в нашем руководстве — так? Не молчи, говори...
БАРАНОВ. Ну да, товарищи, да! Чего тут ещё говорить...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ (Баранову). Что вы всё вскакиваете да кричите?! Тут вам не митинг... Пожалуйста, не перебивайте, дайте человеку сказать!
ПОПОВ (Мышковскому) И вы поддерживаете все установки?
МЫШКОВСКИЙ (едва справившись с собой и надевая шапку). Конечно, товарищи. Я со всеми, как тут всё решите — так тому и быть.
БАРАНОВ. Мы на верном пути! Иначе сегодня никак...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Пусть даже сурово, жестоко...
НИКИТИН. И в потоках крови.
ПОПОВ (Никитину). Я что-то вас совсем не понимаю...
ДЕНИКЕ. Подозрительно — не правда ли?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Ещё как подозрительно, товарищи! (Чудновскому) И это непременно надо взять на заметку… Под контроль, так сказать! Как думаете? Так ведь, да?
ДЕНИКЕ. Конечно, так!
НИКИТИН. По-моему, здесь нет ничего ни подозрительного, ни антиполитического. Я просто пытаюсь разобраться…
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. В чём?
НИКИТИН. В происходящем.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Разобраться для чего?
НИКИТИН. Для того хотя бы… (Берёт в рот сигарету и резким движением зажигает спичку о коробок. Прикуривает. Делает затяжку... другую, выпуская изо рта в угол оконца тоненькую струйку дыма) Чтобы понять, зачем мы вообще на этой земле… определиться с истинным смыслом. Ведь, согласитесь... без смысла жизнь — совсем не жизнь! Разве не так?
ДЕНИКЕ (отмахнувшись. Никитину). Брось! Ни к чему оно... — усложнять жизнь всякой чепухой! От того только голова пухнет… А это уже хворь. Меньше думаешь — лучше спится!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Это верно. Глядишь, так и свихнуться недолго. День прошёл, прожили как-нибудь — и ладно! Жив-здоров... Сыт. Чего ещё надо? А что завтра... послезавтра — так до того ещё дожить надо! Потому, конечно, не стоит захламлять всякостью голову.
НИКИТИН (пряча спички в карман). Ни о чём не думать — не решение проблемы и не выход из положения. Человек тем и отличается от животных, что обладает способностью думать, анализировать, делать выводы... Отсюда определяется смысл человеческого бытия.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Сегодня смысл один! Это добиться полной победы и построить, как сказал товарищ Ленин, светлое будущее...
НИКИТИН. Это не смысл.
ДЕНИКЕ. Неважно! Зато всё понятно.
НИКИТИН. Значит, народ не должен думать?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Ни к чему ему такое благо...
ДЕНИКЕ. Точно!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Удел народа — работа, работа и работа... Труд во имя Советской власти!
НИКИТИН. А Советская власть — это вы, прежде всего?
ЧУДНОВСКИЙ (кивнув). Да. Мы! Коммунисты. Ещё, правда... Союз рабочего класса и крестьянства.
НИКИТИН. А с интеллигенцией как быть, она — тоже?
ДЕНИКЕ. От интеллигентов и студентов как раз и все беды! Рассадники книжной чумы…
НИКИТИН. Не согласен. В корне… Учёные, полководцы, путешественники — основная часть из интеллигентов. Ленин, кстати, тоже ведь в университете учился... и тоже якобы из интеллигентов...
ДЕНИКЕ. После он всё одно от всего отмежевался!
НИКИТИН. Это уже другой разговор. Факт, что из интеллигентской семьи. Да и вы, кажется, одно время в семинарии учились...
ДЕНИКЕ (вскакивая. Раздражённо). Меня выгнали!
НИКИТИН. Затем мелкую лавку в рабочем квартале содержали...
ДЕНИКЕ (начинает ходить, пряча руки в карманы шинели). Всё по родительской воле — заметь!
НИКИТИН. Какая разница? Детство, ошибки юности… — это всё лишь детали. Главное — суть.
ДЕНИКЕ. Сталин тоже в семинарии учился!
НИКИТИН. Кстати, он тоже не доучился… Боевиком стал. И вы после всего тоже в боевики подались...
ДЕНИКЕ. Не в боевики, а в революционеры!
НИКИТИН. Отнюдь. Налёты, взрывы, убийства, кровь — это всё с избытком в арсенале как раз у революционеров, а потому их уместно называть боевиками... и это есть самый настоящий терроризм — идеология насилия.
ДЕНИКЕ. Если во имя революции — стало быть, революционер! И терроризмом тут вообще не пахнет.
НИКИТИН. Кому как выгодно считать...
ДЕНИКЕ. Точно!
НИКИТИН. Страшнее другое... (Не спеша делает пару затяжек) То, что в момент террористического акта против кого-то одного гибнут десятки ни в чём не повинных людей...
ДЕНИКЕ. Без жертв не обойтись!
НИКИТИН. Неужто так мала цена человеческой жизни?
БАРАНОВ (вскакивая). Умереть ради пролетарской революции, Советской власти — честь! (Садится)
НИКИТИН. Для коммунистов — возможно. Но причём тут простые люди? Народ? За Россию — ещё понятно. Патриотизм — великое дело… и в котором — прежде всего! — любовь к Отечеству и готовность подчинить его интересам свои частные интересы. А не наоборот, где своё ставится выше общего! Погибать же за идею какой-то одной партии, пусть и правящей… — фанатизм.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. В хорошем смысле слова!
НИКИТИН. Так не считаю. Ибо как не крути, а фанатизм — всегда крайность, не признающая никаких аргументов, безальтернативная приверженность определённым представлениям и убеждениям. И вообще… (Немного освобождая шею от шарфа, точно ему вдруг стало не хватать свежего воздуха, осознав до конца, в какой компании он оказался) Что же получается? Жизнь ради того, чтобы только умереть — жизнь! Я в корне не согласен. Вот тут-то как раз не всё так однозначно… Кстати! Как и насчёт общего труда...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. А он-то сейчас причём?
НИКИТИН. Так, просто к слову... (Сделав затяжку, выпускает изо рта струйку сигаретного дыма) Так сказать... про «труд во имя Советской власти», о котором здесь уже упоминалось.
ПОПОВ (пожимая плечами). Тут-то какие могут быть вопросы? Что-что, а про труд как раз всё яснее ясного!
НИКИТИН (отрицательно мотнув головой). Не скажите... Так только кажется.
ПОПОВ. Труд является главным условием бытия человека. Под влиянием такого способа жизнедеятельности налаживается материальное производство, в процессе которого устанавливаются общественные отношения...
НИКИТИН. То есть производственные отношения, отношения между историческими общностями людей, брачно-семейные, быта, межличностные, между обществом и личностью?
ПОПОВ. Конечно. Потому-то жизнедеятельность человека предстаёт как сложный процесс не только удовлетворения потребностей, но и воспроизводства системы общественных отношений. Взаимосвязь между людьми осуществляется через определённые интересы, которые обеспечивают возможности отыскания объекта и определяют способ удовлетворения потребностей. Осознание людьми отношения к природным и социальным условиям жизни через призму интересов находит своё отражение в целях, которые становятся идеальными побудительными импульсами активной и, относительно, самостоятельной жизнедеятельности человека...
НИКИТИН. Таким образом, вы считаете, что человек — животное, телесное существо, жизнедеятельность которого представляет собой основанный на материальном производстве, осуществляющийся в системе общественных отношений, процесс сознательного, целенаправленного, преобразующего воздействия на мир и на самого человека для обеспечения его существования, функционирования, развития?
ПОПОВ. Да.
НИКИТИН. И вы согласны с тем, что народ должен трудиться только во имя кого-то и чего-то?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Нет, конечно!
НИКИТИН. Должны быть ещё и духовные стимулы?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. А что вы подразумеваете под духовными стимулами?
НИКИТИН. Прежде всего, конечно… — и что имеет немаловажное значение — мораль, религия, искусство...
ДЕНИКЕ. Только не религия!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Поповские замашки...
БАРАНОВ. Религия — бич для народа!
ЧУДНОВСКИЙ. Правильно, товарищ.
БАРАНОВ (удовлетворённо). Ага.
НИКИТИН. В корне не так! К тому же это всё можно отнести к большевистской пропаганде. (Тушит окурок об ящик, затем просовывает его в угол оконца) На деле же и религия относится к духовным стимулам… (Вдруг вдохновенно, жестикулируя) Вот смотрите! Обратитесь к истории, к истокам рождения Руси… Откуда всё пошло? С чего началось… Да русский народ, хотим этого или не хотим, осознаём или нет, — не просто древнерусская народность, а именно созидатель единой государственности! И это очень значимо...
ПОПОВ. Человеческая сущность раскрывается не только как природно-биологического существа, но также и на основе концепции общественно-практической, деятельной сущности человека...
НИКИТИН. Марксистская философия.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Нельзя отрицать того, что человек выделился из мира животных благодаря труду. Началом такого выделения является начало изготовления человеком орудий труда...
НИКИТИН (Алексеевскому). Однако, согласитесь, такая точка зрения нуждается в уточнении. Дело в том, что у животных уже наблюдаются элементы трудовой деятельности, и имеют место начальные формы изготовления примитивных орудий труда. Но они используются для обеспечения, и в качестве вспомогательного средства животного способа жизнедеятельности. В сущности, этот способ, основанный на системе условных и безусловных рефлексах и инстинктах, можно считать предпосылкой для осуществления перехода от животного к человеку, но их ещё нельзя рассматривать в качестве человеческого начала. Необходимо также и другие аспекты учитывать, они ведь есть, их невозможно игнорировать…
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Допустим. А что тогда можно считать действительным человеческим началом?
НИКИТИН. Конечно, не стоит отрицать того, что действительным человеческим началом следует считать такой уровень развития живого, когда производство орудий труда превращается в особую потребность, без которой становится невозможной сама жизнь, когда оно становится средством обеспечения коллективной жизнедеятельности...
ПОПОВ. Вот видите!
НИКИТИН. Но… (Достаёт новую сигарету) Основа человеческого начала заключается не только в труде, трудовом процессе — это всего лишь составная часть. Фундаментальное качество человеческой личности — свобода...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Абсолютной свободы личности нет — и быть не может! — ни в каком обществе. Условия природного и социального бытия навязывают определённые рамки поведения. Личность может обрести относительную свободу, когда она познаёт условия своего бытия…
НИКИТИН. Безусловно. Потому как… (Задумчиво покручивает сигарету пальцами, устремив взгляд куда-то перед собой) Свобода — ещё и совокупность определённых правил и обязанностей, иначе ни о какой оцивилизации общества просто не приходится говорить…
ДЕНИКЕ (Неожиданно остановившись, подходит к столу). Погодите! А что такое оцивилизация?
НИКИТИН. Книг больше читать надо...
ДЕНИКЕ (побагровев). Но-но! Не потерплю.
ЧУДНОВСКИЙ (Никитину). Что себе позволяешь?! Что за намёки пошли? А? Не позволим!
НИКИТИН (нисколько не изменившись в лице, продолжая в том же тоне). Силой не всё решается. (Закуривает) Что до оцивилизации... (Выпускает изо рта струйку дыма) Если цивилизация представляет собой определённую ступень развития общества, его материальной и духовной культуры, то оцивилизация — как раз следующая, новая ступень развития.
ДЕНИКЕ (продолжая ходить). Мудрёно. Враз и не взять в толк… Проще, проще всё должно быть!
НИКИТИН. Свобода — это ещё и способ реализации жизненной позиции, представляющийся собой социальную активность, составной частью которой являются процесс и способ самореализации личностью своей сущности. Свобода — выбор! Выбор действий, желаний. Отсюда определение смысла жизни. Человек — единственное существо, которое осознаёт, в конце концов, свою смертность. И это осознание ставит перед каждым человеком ряд важных мировоззренческих вопросов.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. А в чём, по-вашему, заключается смысл жизни?
НИКИТИН. Сложный вопрос... (Делает пару затяжек) Так сразу и однозначно не ответишь. Если только… Если только обратиться к некоторым источникам! Тогда, конечно… (Выпускает изо рта струйку дыма) К примеру... атеистические концепции утверждают, что смысл человеческой жизни в самой жизни. Эпикурейцы учили: живи, то есть просто удовлетворяй свои потребности, обеспечивай биологическое и духовное существование и радуйся. Перестанешь этого делать — и не будет ни переживаний, ни страстей, то есть для тебя не будет ничего. Такая философская позиция ориентируется, в основном, на самоценность человеческой жизни. Но в ней, как кажется, очень слабо отражены содержательные ориентиры жизненной позиции, духовно-нравственные критерии. Человеку, как правило, мало просто жить, ему хочется жить для кого-то и во имя чего-то. Религиозный выбор заставляет глубоко и серьёзно задуматься о своём месте в мире, в обществе, среди людей…
ПОПОВ. Человеческая жизнь — это самоценность и самоцельность!
НИКИТИН. Марксистский подход. Тогда... Тогда в чём отличие, к примеру, от той же эпикурейской концепции?
ПОПОВ. Как в чём — в утверждении общественной значимости человеческого бытия, конечно!
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Собираетесь оспаривать?
НИКИТИН. Только не здесь. Пока же можно согласиться. Действительно... человек живёт в обществе, среди людей: окружающих, близких или далёких. В их кругу индивиду дана возможность самоосуществиться, обрести признательность, благодарность, память о себе. Вечно живут в нашей жизни великие учёные, композиторы, писатели, поэты...
ПОПОВ. Революционеры, борцы за свободу и счастье человечества! Память о них вечна.
НИКИТИН. Это совсем другое… (Делает затяжку) Но память оставляют не только великие люди. Вот смотрите… Всё хорошее, доброе, нравственное, что создал человек, остаётся с теми, кто был ему дорог, родным, кто его знал… и не пропадает. Человек продолжает жить в своих детях, внуках, более далёких потомках. Человек как личность, реализуя в своих деяниях свой творческий потенциал, продолжает жить в жизни человечества...
ЛУКЬЯНЧИКОВ (саркастически ухмыльнувшись, указывая в сторону Никитина). Его послушаешь, товарищи... — зараз как на лекции в университете побывал! Ходить никуда не надо. Прямо философ... Откуда он вообще взялся среди нас-то? (Никитину) Из какого места, какой книги взято? Или твои собственные мысли, сам до всего додумался?
ДЕНИКЕ. Тоже мне...
БАРАНОВ. А у Ленина про то есть?
ДЕНИКЕ. Учёных нам только хватало! Будто делать боле нечего...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Мы тоже после себя память оставим.
НИКИТИН. О, да! Ещё какую... Многие аж содрогнутся.
ДЕНИКЕ. И пусть содрогаются! Страх — это порядок!
НИКИТИН. Не согласен. Ошибочная теория. В корне. Потому как страх… есть рабство, отказ от духовно-нравственных ценностей, превращение человека в животного.
ДЕНИКЕ. Чушь! Главное — общий порядок!
НИКИТИН (поднявшись). Главнее всего — жить по совести. (Тушит окурок и просовывает его в угол оконца)
ДЕНИКЕ (останавливаясь. Нетерпеливо). Может, того… А?! Всё же следствие начнём? Время-то идёт…
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Давно уж пора!
ПОПОВ. Да-да. Отвлеклись совсем. Лучше, конечно, начать. А то потом много времени может понадобиться... Кто скажет, что с конвоем?
ДЕНИКЕ. Пусть кто-нибудь сходит, да всё и узнает!
МЫШКОВСКИЙ (поднимаясь). Товарищи, а давайте я схожу узнать! Тем более я тут с краю сижу — мне сподручней...
ДЕНИКЕ (Стремительно подходит к Мышковскому). Давай! Только махом: одна нога — тут, другая — там.
МЫШКОВСКИЙ (суетливо). Да-да, я пошёл… Уже ушёл… Спасибо за доверие, товарищи…
ДЕНИКЕ (махнув рукой). Ладно, ладно. (Громко шмыгает носом)

Мышковский уходит.

ПОПОВ. У кого какие будут соображения по поводу ведения заседания? Может, какие-то вопросы...
ЧУДНОВСКИЙ. Активнее, товарищи, активнее!
ДЕНИКЕ (продолжая ходить). Чего тут решать, предлагать! Дело-то всё одно ясное: вопрос-ответ… приговор. И к стенке!

Пауза.

ПОПОВ (обведя всех взглядом). Так какие будут предложения?
ДЕНИКЕ. Да не будут! Не будут. Чего одно и то же талдычить?

Долгая пауза.

НИКИТИН (Попову). Тогда, если никаких предложений и пока нет конвоиров... чтоб хоть время скрасить... Может, продолжим наш разговор?
ПОПОВ. По поводу чего?
НИКИТИН. Насчёт труда или ещё о чём… (Достаёт сигарету)
ЛУКЬЯНЧИКОВ (кивнув в сторону Никитина). До чего же он, товарищи, дотошный! До всего-то хочет докопаться...
ДЕНИКЕ. Нет, точно! Как он сюда вообще попал?!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Я же говорил...
НИКИТИН. Какая разница? Раз тут — значит, надо. И у меня пока ещё есть право думать и чем-то интересоваться.
ДЕНИКЕ. Казнь Колчака — вот о чём сейчас следует думать!
НИКИТИН. Во-первых, нам никто не давал права казнить человека, мы должны только разобраться во всём и вынести своё решение, которое — заметь-те! — утвердится и примется к исполнению в Москве...
ДЕНИКЕ. Нет, имеем полное право! Колчак всё одно белогвардеец, белый адмирал — и точка!
НИКИТИН. Во-вторых, конвоиров всё равно пока нет. Процедура следствия, по слова заместителя председателя комиссии, ясна и ясна с самого начала. Так что ещё делать? Бессмысленно убивать время одним лишь курением, шараханьем из угла в угол да царапанием по поверхности стола? Зачем? От всего должна быть хоть какая-то польза. К тому же, что невозможно отрицать, в дискуссиях расширяются знания. Это практикум. И такой вопрос, как...
ДЕНИКЕ (саркастически). Это о труде-то?
НИКИТИН. Почему бы нет! И ничего в том нет смешного. Хотите знать, вопрос о труде, его значении и формах имеет много противоречивых суждений, где абсолютизирован ряд ошибочных положений, а некоторые «скользкие» моменты вообще обходятся стороной... (Покручивает сигарету пальцами) В конце концов, интересно же разобраться!
ДЕНИКЕ. Буржуйские замашки.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ (Никитину). Вы учёный?
НИКИТИН. В какой-то мере... Я историограф. Ещё журналист...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Что-то не видел его фамилии в газетах!
НИКИТИН (Лукьянчикову). А вы вообще, кроме как Маркса с Лениным да «Правды», ещё что-нибудь читали? Нет, наверное.
ДЕНИКЕ. Тогда понятно, откуда ему много чего известно! Журналюги да учёные там всякие только и знают, что совать свой нос во всё попало.
НИКИТИН (ещё больше освободив шею от шарфа). Да, я журналист и историограф. Этим нисколько не стыжусь. И меня не может не интересовать, не волновать происходящее вокруг и то, что непосредственно сейчас происходит с нами со всеми...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Вот только к чему это всё может привести? (Никитину) Кому-кому, а вам, как учёному, то прекрасно известно...
НИКИТИН. На что намекаете?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Ни на что... что вы!
НИКИТИН. По-моему, это можно считать даже угрозой...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Не угрозой, а предупреждением.
НИКИТИН. Понятно. Тогда сам собой один вывод напрашивается...
ЧУДНОВСКИЙ. Какой?
НИКИТИН. Советская власть не терпит инакомыслия.
ЧУДНОВСКИЙ. Неправда! Неверное предположение. А эсеры, меньшевики? Сколько с ними в своё время было дискуссий!
ПОПОВ. Ещё Плеханов, Мартов...
ЧУДНОВСКИЙ. Советская власть готова дискутировать, вести диалог со всеми, кто в этом заинтересован.
ПОПОВ. Правильно.
НИКИТИН. Хорошо. Тогда чем конкретно оправдана происходящая кровавая вакханалия у нас в стране? Почему русский идёт против русского, брат против брата, сын против отца? Почему провозглашённое ленинское светлое будущее строится на принудиловке да потоках крови?
ЧУДНОВСКИЙ. Это всё вынужденные меры — надо потерпеть. В конце концов, не коммунисты развязали войну!
НИКИТИН. А кто?
БАРАНОВ. Белые, конечно! Царь, его генералы...
ДЕНИКЕ. Одного сегодня вон уже судим!
НИКИТИН. Зачем? Если приговор уже известен...
ПОПОВ. Так положено. Мы обязаны соблюсти процедуру — таков закон.
ДЕНИКЕ. По мне, сами всё только усложняем, цацкаемся со всякой сволочью. Куда проще — к стене и расстрелять!
НИКИТИН. Почему со всякой сволочью? Если кто-то не думает так, как вы и как все... то этот человек обязательно сволочь? Враг?
ДЕНИКЕ. Кто против Советской власти — тот всякая сволочь, враг, кулак, бандит!
НИКИТИН. Как всё просто. И никаких проблем...
ЧУДНОВСКИЙ. Так и должно быть!
НИКИТИН. А коммунисты что, разве не могут ошибаться?
БАРАНОВ. Нет!
ЧУДНОВСКИЙ. Товарищ Баранов прав.
НИКИТИН (усмехнувшись). Даже так... Скажите ещё, что коммунисты не вправе ошибаться!
ЛУКЬЯНЧИКОВ (Никитину). Напрасно иронизируете...
ДЕНИКЕ. Это можно разом прекратить!
НИКИТИН. Я не коммунист и не большевик...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Оно и видно.
НИКИТИН. Потому хочу досконально во всём разобраться.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Зачем?
НИКИТИН (Алексеевскому). Вы уже задавали этот вопрос. Неужто не понятно? Для того, прежде всего, чтобы прийти к единственно правильному решению и потом — в конце жизни! — не стыдно было смотреть людям в глаза...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Значит, быть не как все?
НИКИТИН. А вам что, разве по душе быть как все? К чему? Чтобы легче можно было управлять послушной толпой? Оно, конечно, понятно. В толпе ведь не бывает ни индивидов, ни личностей...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Но ты, батенька, и загнул. Сам-то хоть понял, что сейчас сказал?
ДЕНИКЕ (остановившись). Того же мнения. Индивид, личность там какая-то... Что за чушь?! Всё одно не знаю такого.
НИКИТИН. Индивид — это единичный представитель рода человеческого, конкретный носитель всех психофизиологических и социальных черт человечества: разума, воли, потребностей, интересов и так далее. А личность — итог развития индивида, наиболее полное воплощение человеческих качеств. Вы что, и Маркса с Энгельсом не читали?
ДЕНИКЕ. Не доводилось. (Продолжает ходить)
НИКИТИН. Вот те раз! Что-то новенькое... (Закуривает) Да-а... (Делает пару затяжек) Это же основоположники ленинской идеологии...
ПОПОВ (Никитину). Только без намёков и давайте не будем чернить имя Ленина! И Маркса с Энгельсом читали, конечно. Использование понятий «индивид» и «личность» позволяет антропологии применить исторический подход к изучению человека, его природы, рассматривать как отдельного человека, так и человечество в целом.
ЧУДНОВСКИЙ. Товарища Денике можно понять, не его вина, что время нынче тяжёлое, потому все его помыслы связаны лишь с борьбой против врагов Советской власти, некогда ему пока сидеть за книгами...
БАРАНОВ (привстав. Волнуясь). Я ведь тоже мало что читал, больше всё листовки... Цех, понимаете, станок. Из заводских я...
ЧУДНОВСКИХ (Баранову). Но хотите же читать?!
БАРАНОВ. Конечно, товарищи. Ещё как! Ленина вот всего хочется прочесть, Маркса — тоже, Энгельса…
ЧУДНОВСКИЙ. Хорошо, товарищ. Я помогу вам. Таких книг у меня много... Всем хватит!
БАРАНОВ. Вот спасибо. (Садится)
ЧУДНОВСКИЙ (указывая на Баранова). Вот вам пример, товарищи! Человек хочет читать, тянется к познаниям... Правильно. Не всегда будет так трудно, как сейчас, обязательно настанет время, когда ни с кем не придётся воевать, и все, конечно же, прочтут и Маркса с Энгельсом, и Ленина...
ДЕНИКЕ. Некогда читать книг! Не до того… Да и замашки это всё интеллигентские!
ЧУДНОВСКИЙ (Денике). Что вы такое говорите, товарищ?! Вы же, в конце концов, ответственное лицо...
ДЕНИКЕ (негодуя). Говорю же, некогда мне читать! Да и... (Шмыгает носом и сплёвывает себе под ноги) Считаю, что от этих самих книг и есть одни лишь беды… это всё словесный мусор, который только и зарождает в умах масс всякую чушь в чём-то засомневаться, толкает начать думать, анализировать. После вот и появляются среди нас такие Никитины... Книги — бич, как и религия! В топку их, в костёр...
ЧУДНОВСКИЙ. Маркс, Энгельс, Ленин — титаны мысли мирового пролетариаты, поэтому их каждый должен прочесть. Иначе, не зная основ, теории, нельзя построить никакого светлого будущего. Это же так понятно!
ДЕНИКЕ. Одну обязаловку заменяем другой обязаловкой...
ЧУДНОВСКИЙ. То есть?
ДЕНИКЕ. У попов тоже свои книги были...
ЧУДНОВСКИЙ. И что?
ДЕНИКЕ. Так они тоже заставляли всех читать!
ЧУДНОВСКИЙ. Но это совсем другие книги, вредные по сути…
НИКИТИН. Так коммунисты считают. А священные люди Маркса с Энгельсом, Ленина не признают. И кто прав? Где тогда правда?
БАРАНОВ. Правда в товарище Ленине!
НИКИТИН. Который на крови строит светлое будущее…
ПОПОВ (хлопнув ладонью по лежащему перед собой портфелю. Никитину). Перестаньте! Это уж слишком...
НИКИТИН (Попову). Но ваш заместитель сам предложил разобраться во всём без пропаганды.
ПОПОВ. Но не до такой же степени!
НИКИТИН. Вопрос встал о книгах — и это существенно. Лично я до сего момента предполагал, что кто-кто, а коммунисты-то — тем более столь высокопоставленные! — в обязательном порядке дисциплинированно прочли и всего Маркса, и Ленина...
ЧУДНОВСКИЙ. Оно так и есть.
НИКИТИН. Разве?
ЧУДНОВСКИЙ. Если речь о товарище Денике...
ДЕНИКЕ (ускоряя шаг). Чего ко мне пристали? Не собираюсь я ничего читать! Моё дело — оружие, которым можно истребить всякую сволочь. Некогда распускать сопли над книгами!
ЧУДНОВСКИЙ (Денике). Опять вы не правы, товарищ. Совсем не правы. Книги — это свет, их надо читать…
ДЕНИКЕ (махнув рукой). Чушь!
ЧУДНОВСКИЙ. Как же вы тогда собираетесь аргументировать свои действия, вести дискуссию в нужном направлении?
ДЕНИКЕ. Револьвер, шашка — вот единственные аргументы! И нечего с врагами вести там всякие разговоры, дискуссии!
ЧУДНОВСКИЙ. Однако не всё можно решить револьвером да шашкой...
НИКИТИН. Вот тут я согласен на все сто.
ЧУДНОВСКИЙ. Книга — это тоже оружие...
ДЕНИКЕ. Опять Ленин сказал, не его ли слова?
ЧУДНОВСКИЙ. Почему обязательно ленинские слова? (Внезапно посуровев, медленно и тягуче, будто почуяв в словах Денике какую-то ехидную подковырку) Я вам что, Баранов? Так что ли?
БАРАНОВ. А я тут причём?!
ЧУДНОВСКИЙ (Баранову). А тебе вообще лучше быть ни причём и ничего не знать, не понимать, кроме того, чего нам нужно... Сиди уж, где сидишь!
ДЕНИКЕ (ухмыльнувшись. Чудновскому). И Ленин тут совсем не причём… Чудно. У нас же без его цитат ничего не говорится...
ЧУДНОВСКИЙ. Нет, не Ленин это сказал, говорю же! Я так думаю...
ДЕНИКЕ. Ладно, допустим. (Уверенно, напористо) Но против револьвера и шашки всё одно не поспоришь — точка!
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. И всё-таки можно...
НИКИТИН. Потому как Слово поистине обладает великой силой, которая способна менять нашу жизнь. Если обратиться к истории...   
ДЕНИКЕ. Красивые, но пустые слова. (Остановившись) А что… Давайте проверим!
ЧУДНОВСКИЙ (морщась. Раздражённо). Давайте... Прямо сейчас?
ДЕНИКЕ. Зачем же откладывать... Конечно!
ПОПОВ (Денике). Перестаньте! Ещё распрей между нами не хватало. Мы, в конце концов, следственная комиссия, а не какое-то там базарное сборище. Делом давайте заниматься! (Никитину) Вас тоже касается. Нечего подливать в огонь масло!
НИКИТИН (Попову). Вы против истины?
ПОПОВ. Истина всем нужна!
НИКИТИН. Лично я в этом не уверен.
ПОПОВ. Ваше право. Но тут нечего сумятицу вводить!

Появляется Мышковский и подходит к столу.

ДЕНИКЕ (обернувшись на Мышковского). Наконец-то! (Нетерпеливо) Ну-ну?! Где конвой? Что известно?
МЫШКОВСКИЙ. Товарищи, конвоиров пока нет…
ПОПОВ. Почему? Что говорят часовые?
МЫШКОВСКИЙ. Говорят, что посланный за адмиралом конвой ещё не появлялся…
ДЕНИКЕ (продолжая ходить. Раздосадованно). Как это не появлялся? Приказ был отдан сразу, едва мы начали собираться...
МЫШКОВСКИЙ (пожимая плечами). Не знаю, товарищи. Часовые ничего не говорят. Может, по дороге сюда что-то случилось...
ДЕНИКЕ. Что ещё такое могло случиться? (Плюнул себе по ноги) Прямо дурдом какой-то! Приказы не в состоянии выполнить, распоясались совсем...
ПОПОВ. Ладно. Подождём ещё немного. (Мышковскому) Садитесь.
МЫШКОВСКИЙ (садясь на своё место). Если что, товарищи, я ещё раз схожу, досконально узнаю...
ПОПОВ. Нет-нет! Пока не надо.
ДЕНИКЕ. И сколько будем ждать?
ПОПОВ. Что предлагаете?
ДЕНИКЕ. Порядок навести!
НИКИТИН. Опять силой, конечно?
ДЕНИКЕ. Русский народ иного не понимает.
НИКИТИН. Не терпится ещё кого-то расстрелять?
ДЕНИКЕ. Сила, власть — вот что может привести к общему успеху, а не ваши там всякие книжонки!
НИКИТИН. Что такое власть?
ДЕНИКЕ. Власть, власть...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Она есть власть!
ДЕНИКЕ. Ага.
НИКИТИН. Власть — это, прежде всего, принуждение...
ЧУДНОВСКИЙ (многозначительно подняв указательный палец. Никитину). Заметь, во имя торжества законов.
НИКИТИН. Хорошо. Однако... законы не бывают идеальными, они постоянно требуют корректировки, поправок. Потому как невозможно всё предусмотреть. Взять, к примеру, интересы народа. Они различны. Если власть означает созидание и распределение ценностей, согласно народным интересам, то каким образом должна быть определена степень этих самых интересов? И вообще... кто конкретно определяет степень интересов народных масс?
ДЕНИКЕ. Мы! (Садится)
НИКИТИН. То есть коммунисты?
ЧУДНОВСКИЙ. Да.
БАРАНОВ. Коммунисты... Как там? О! Движущая сила!
НИКИТИН. По-моему, не коммунисты одни определяют интересы народа. Право на существование имеют и другие точки зрения...
ЧУДНОВСКИЙ. Это о ком?
НИКИТИН. Допустим, об эсерах, кадетах и меньшевиках, в точках зрения которых явно есть зёрна истины. Не зря же революция началась сообща с ними — факт. Да и сам Декрет о земле был сформулирован — в основном! — на предложениях эсеров...
БАРАНОВ. Как так! Декрет о земле Ленин подписал...
НИКИТИН. Однако, основа-то — эсеровская.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Что из того? Подпись — главное, она всё решает: не будет её, никакое дело не сдвинется с мёртвой точки.
ЧУДНОВСКИЙ. Эсеры, меньшевики... После-то что стало?
НИКИТИН. Что?
ЧУДНОВСКИЙ. Заговоры, вооружённые выступления против Советской власти... Контрреволюция, одним словом. Это тоже неоспоримый факт. Потому коммунисты оказались одни у власти. А раз так, то за ними законное право принимать решения, обязательные для исполнения всех. К тому же, народ сам выбрал Советскую власть.
НИКИТИН. Каким образом? Когда?!
ПОПОВ. Когда — 5 января 1918 года на Учредительном Собрании. Неизвестно что ли?
НИКИТИН. Наоборот, это-то хорошо известно. Мне как раз довелось побывать там в качестве корреспондента одной газеты...
ЧУДНОВСКИЙ. Пожалуйста! Тогда о чём вообще может идти разговор? Что ты ещё знаешь?
НИКИТИН. Результаты говорят не в пользу большевиков...
ПОПОВ (Никитину). Это как?
НИКИТИН. В процентном отношении.
ПОПОВ. Пожалуйста, уточните.
НИКИТИН. Речь идёт о результатах голосования. Большевики получили в свою поддержку только 24 процента голосов, меньшевики — 23 процента, эсеры… — аж 40 процентов.
ЧУДНОВСКИЙ. Ну и что?
ДЕНИКЕ. Вот именно!
НИКИТИН. О каком тогда народном выборе вообще приходится говорить? Его просто не было... и нет.
ПОПОВ. Учредительное Собрание было закрыто по указанию товарища Ленина...
НИКИТИН. На следующий день. (Сделав затяжку, выпускает изо рта струйку дыма) А точнее будет сказано… разогнано.
ДЕНИКЕ. И правильно. Собрание это отказалось передать свои полномочия большевистскому правительству — точка!
НИКИТИН. Отказалось, потому как это был не выбор народа.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Буржуйская лирика.
НИКИТИН. А что стало с демонстрацией?
ДЕНИКЕ. С какой демонстрацией?
НИКИТИН. В поддержку законно избранного Учредительного Собрания… (Делает пару затяжек) Когда красноармейцы за раз всех расстреляли, не церемонясь ни с кем… По-советски!

Наступила долгая пауза.
Денике и Лукьянчиков переглянулись между собой.
Баранов, подняв руку, хотел что-то выкрикнуть, но слова застряли у него в горле.
Мышковский растерянно, недоумённо смотрит в сторону председательствующего и его заместителя.
Чудновский поднялся и, спрятав руки в карманах чекистской куртки, начал ходить туда-сюда, слегка поскрипывая новыми хромовыми сапогами.

БАРАНОВ (изменившимся голосом, негромко). Товарищи, неужто правда это? Но...
ДЕНИКЕ. То — всё наши враги!
НИКИТИН. Народ — враги?
ДЕНИКЕ. Не следовало бы поддерживать кого не надо...
ЧУДНОВСКИЙ (резко остановившись перед Никитиным). Что ты тут всё стоишь? В конце концов, сядешь на место?!
НИКИТИН. Ещё успею насидеться. Здесь воздух свежее.
ЧУДНОВСКИЙ Я что-то не понимаю...
НИКИТИН. Чего именно?
ЧУДНОВСКИЙ. Кто ты по убеждению? Эсер, меньшевик?
ЛУКЬЯНЧИКОВ (махнув рукой). Да там сам чёрт не разберёт!
ДЕНИКЕ. Всё одно… (Шмыгает носом)
НИКИТИН. Нет, я не эсер и не меньшевик.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Заметьте, товарищи, и не коммунист...
ЧУДНОВСКИЙ (Никитину). Так кто же ты по убеждению? А? Кого здесь представляешь?
НИКИТИН. Народ! Общественность.
ЧУДНОВСКИЙ. Ах, да! Да. Журналист, историограф… Но это не ответ. Ты считаешь, что журналисты и учёные по своим убеждениям не могут быть коммунистами?
НИКИТИН. Так не просто считаю, я убеждён.
ЧУДНОВСКИЙ. Ну… и почему?
НИКИТИН. Журналисты и учёные должны быть независимы от какой-либо политико-идеологической принадлежности. Иначе они напрочь лишатся возможности излагать события и факты с более объективной точки зрения. Правды, достоверности... тогда уж точно не будет никогда.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Демагогия!
НИКИТИН. Нисколько. Я за то, чтобы законная власть была бесспорной. Там же, где нет законности, бесспорности... власть не является таковой, воцаряется беззаконие и сохраняется опасность социальных потрясений.
ПОПОВ (Никитину). Значит, вы не верите в успех Советской власти?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Да он вообще против Советской власти!
НИКИТИН (Попову). Вы сегодня уже задали такой вопрос... Мышковскому. В какой такой успех? Если уже сейчас вовсю попирается законность, а человеческая жизнь ничего не значит, не стоит ни единого гроша...
ЧУДНОВСКИЙ (садясь). О чём это?
НИКИТИН. Как же! Хотя бы о том же Учредительном Собрании, после которого большинство оказалось в меньшинстве. Где же здесь законность? Факты — упрямая вещь, знаете. Потому уж если сейчас попирается законность, то в скором будущем нечего рассчитывать ни на правду, ни на справедливость, всему станут ложь, бесправие и беззаконие. Тем самым, на истории поистине свободного Российского парламентария можно будет поставить крест, она окажется не долговечной. Война никогда не закончится.
ЧУДНОВСКИЙ. Обязательно закончится. Только верить в это надо! Скоро войны не будет вообще...
НИКИТИН. Это из теории светлого будущего?
ЧУДНОВСКИЙ. Ты о чём?
НИКИТИН. О том, что ни с кем не придётся воевать...
ЧУДНОВСКИЙ. Да.
НИКИТИН. По-моему, это абсурд. Война — необходимый атрибут политики. История ясно свидетельствует о том, что без войны в целом никто никогда ничего не добивался. Взять хотя бы, к примеру, тех же Александра Македонского и Юлия Цезаря...
ЛУКЬЯНЧИКОВ (ехидно). Стеньку Разина ещё сюда приплетём!
ПОПОВ. А коммунисты добьются.
НИКИТИН. Наивно так думать. Тогда почему сейчас идёт гражданская война? Почему русские убивают друг друга?
ДЕНИКЕ (Заскрежетал зубами). Опять он за своё! Ведь уже было сказано, что всё это — временное явление...
НИКИТИН (Денике). Имеете в виду гражданскую войну?
ДЕНИКЕ. Так. Советская власть в России — навсегда!
НИКИТИН. И где гарантии, что войны в России больше никакой никогда не будет?
БАРАНОВ. Слово Ленина!
ПОПОВ. Во всём этом и есть гарантия… Правда. А разве правду можно опровергнуть?
НИКИТИН. А кто решил, что всё это — правда? Ленин, Сталин, Свердлов? Разве Маркс с Энгельсом не могли ошибаться?
БАРАНОВ. Никогда! Это титаны мысли.
НИКИТИН. Идеология.
ПОПОВ. Никакая не идеология...
НИКИТИН. Но Ленин со Сталиным — тоже люди, потому и они склонны ко всяким ошибкам...
БАРАНОВ. Никогда!
НИКИТИН. Понятное дело.
ЧУДНОВСКИЙ (Никитину). Не понял...
НИКИТИН. Перевожу. Бессмысленный затеян разговор.
ЧУДНОВСКИЙ. Почему бессмысленный — как раз наоборот...
ДЕНИКЕ. Ещё какой полезный разговор! Зараз столько всего открылось, кто есть кто...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Точно.
НИКИТИН. Да-а...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Что «да-а»?
НИКИТИН (многозначительно). Да так... Проехали. (Тушит окурок) Тогда уж, конечно, лучше больше не отвлекаться.
ДЕНИКЕ (не скрывая радости). Наконец-то!
НИКИТИН (просовывая окурок в угол оконца). Вот только... интересно узнать, куда это обоз делся?
ПОПОВ. Какой обоз?
НИКИТИН. С добром, конечно!
ПОПОВ. Не тяните, говорите яснее!
НИКИТИН. С тем, что было — так сказать! — экспроприировано у местной церкви, купцов, зажиточных крестьян...
ДЕНИКЕ. Кулаков!
НИКИТИН. Это по коммунистическим меркам зажиточные крестьяне являются кулаками, на деле же — люди, которые нажили хозяйство, горбясь в тяжелейшей работе от зари до зари.
ДЕНИКЕ. Сказано, кулаки! И точка! (Никитину) Белой пропагандой занимаешься, антисоветчиной пахнет... (Подойдя к столу, чуть подался вперёд и, вытащив из кармана шинели правую руку, сжал её в кулак) Не думаешь? Уж смел, как погляжу, прямо ничего и никого не боишься... Да? Зря, ох как зря... Не таких обламывали...
НИКИТИН. Но почему обязательно «белая»? И почему пропаганда?
ДЕНИКЕ. Говорю, пропаганда — точка! Не спорь с нами...
НИКИТИН. По-моему, и антисоветчины тут никакой. Не согласны с Лениным? «Непременно опираться на рабочий класс и крестьянство» — его же слова. Тогда какая это антисоветчина?
ЧУДНОВСКИЙ. Никто не собирается оспаривать ленинские слова...
ДЕНИКЕ. Разговор тут о кулаках!
НИКИТИН. Кулаки — хотите знать! — те же крестьяне. Различие — к тому же существенное — лишь в том, что этим людям хорошо известна цена труда и хлеба, они никогда не отлынивают от работы... (Пауза) Тут, наверное, можно согласиться с Калининым: «Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, то есть ростовщически эксплуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты». Понятно же, что каждый крестьянин, имеющий своё хозяйство, свою собственность, ищет, главным образом, выхода в том, чтобы, увеличив своё хозяйство и свою собственность, попасть в следующий, высший разряд крестьянского населения и таким образом подниматься со ступеньки на ступеньку...
ЧУДНОВСКИЙ. Кулачество как класс должно быть ликвидировано — Ленин! И я с этим согласен.
ДЕНИКЕ. Да на кулаков много кто батрачил и продолжает батрачить!
НИКИТИН. Батрачат. Но кто?! Те, кто не хочет, не желает заводить своё хозяйство, а гонится за лёгкими, быстрыми деньгами. Про таких, коих громадное большинство, можно сказать... Кукушкины дети. И своего угла не имеют, и шатаются из деревни в деревню… А потому, конечно, не приходится удивляться, что они обречены, по сути дела, на бессмысленное, жалкое существование, когда люди лишь сводят концы с концами.
ПОПОВ. Товарищи... Снова же отходим от сути дела! (Никитину) Что вам известно конкретно про обоз?
НИКИТИН. А то, что пропал он! Исчез.
ПОПОВ (удивлённо). Как пропал?
НИКИТИН. Так вот… и пропал.
ПОПОВ. Но, когда это всё организовывалось, вы подходили ко мне… Что за ерунда!
НИКИТИН. Подходил и спросил, что дальше станет, куда обоз будет отправлен...
ПОПОВ. Ну да! Я ещё сказал, что сначала на железнодорожную станцию, а затем в Москву... Вы ведь должны были всё проконтролировать — я просил! Сам не успевал потому что, надо было подготовиться к сегодняшнему следственному процессу...
НИКИТИН. Должен был! Но меня и близко не подпустили. Запретили вообще касаться данного вопроса.
ПОПОВ (недоумённо). Кто и почему?
НИКИТИН. Ваш заместитель...
ДЕНИКЕ. Да, я!
ПОПОВ (Денике). Но почему?
ДЕНИКЕ (кивнув на Никитина). Человек он ещё новый для нас, года нет, как к нам прибыл, ничего о нём толком неизвестно — прежде следует его добром проверить. Может, вообще не стоит ему доверять...
ПОПОВ (недовольно). Вечно у вас какие-то подозрения! Совсем никому не доверяете, всех только подозреваете. Так скоро и до меня дойдёт дело, тоже начнёте подозревать...
НИКИТИН. К тому идёт. Ибо логика послереволюционных событий становится таковой, что неизбежна борьба между самими революционерами, и тогда те, кого революция вознесла на вершину государственной власти, должны будут погибнуть первыми. Это как в Великой французской революции 1789-1799 годов, которая пожрала своих детей, и откуда вообще пошёл «великий террор», заложивший основы революционной диктатуры...
ДЕНИКЕ (Никитину). Не суйся, тебя не спрашивают! Понял?
ПОПОВ. А я, между прочим, из путиловцев буду и в партии не один год, активный участник революции...
НИКИТИН. Нынче это не в счёт. Скоро вообще станет обычным явлением расстреливать бывших коммунистов или отправлять их в концлагеря… Так сказать, чистка партийных рядов.
БАРАНОВ (вскакивая. Чуть не крича). Товарищи! Это же настоящая провокация! Чего тут слышать приходится? Быть того не может!
НИКИТИН. Ещё как может. Спросите у заместителя...
БАРАНОВ (Никитину). Это вы... Ты против Советской власти! Ты порочишь большевиков, идею коммунизма! (Садится)
НИКИТИН. Утопия, рассчитанная на массы. По-моему, что-то подобное сегодня уже довелось слышать...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Это всё завербованные агенты империалистов! Советской власти враги...
НИКИТИН (Лукьянчикову). Вы о коммунистах?
ЧУДНОВСКИЙ. С врагами Советской власти так и следует поступать! Ленин, Сталин учат нас бдительности...
НИКИТИН. И во всё это можно верить?
ДЕНИКЕ (показывая пальцем на Никитина). Видите! Видите... Да ему не место среди нас!
НИКИТИН. Я тоже к тому склоняюсь, готов прямо сейчас уйти. Потому как тут вовсе не следствие, а что ни на есть самая настоящая расправа... Грязные игры, в которых нет никакого желания участвовать. Посмотрите на себя... Кто собирается вершить суд?! Да вы...
ДЕНИКЕ. Вот и шагай отсюда! (Указывая на выход) Вон! Свободен... Пока свободен. После — надо будет! — и тобой займёмся...
ПОПОВ (повысив тон). Нет! И нет. (Недовольно мотнул головой) Никто никуда не уйдёт, так мы вечно не начнём заседание следственной комиссии. Кроме того, список состава окончательно утверждён. Если менять кого-то — день-два потеряем. А Москва ждёт результатов...
ДЕНИКЕ. Тогда, может, сразу вызовем Колчака? Наверняка, его уже доставили, он за дверью...
ПОПОВ. Погодите. Для начала давайте всё-таки выясним хоть что-то про этот обоз...
ЧУДНОВСКИЙ. Я поддерживаю. Действительно, решить уж всё разом, чтоб потом домыслов никаких не было. А то империалисты и без того на нас, коммунистов, всякий поклёп ведут. Политика, знаете… (Денике) Вы один занимались вопросом отправки обоза в Москву?
ДЕНИКЕ. Нет! Одному с таким делом не управиться...
ПОПОВ. Кто вам помогал?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Я.
ПОПОВ. Что стало с обозом? Почему мы-то ничего не знаем? На железнодорожную станцию он попал?
ДЕНИКЕ (отходя от стола и продолжая ходить туда-сюда). Пока нет. Сами в курсе, белые наступление начали...
НИКИТИН. Но наступление началось спустя несколько дней!
ПОПОВ. Тогда где он?
ДЕНИКЕ. Обоз спрятан надёжно.
НИКИТИН. Не у себя ли где?
ДЕНИКЕ. Неважно! Главное, что белым не достанется...
НИКИТИН. Это уж точно. И белым... И никому!
ЛУКЬЯНЧИКОВ (Никитину). Ваши домыслы тут никого не интересуют!
НИКИТИН. Оно и видно. Потому как не выгодно!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Не беспокойтесь, товарищи! Едва обстановка стабилизируется — обоз обязательно отправим по назначению...
НИКИТИН. Навряд ли!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Слово коммуниста.
НИКИТИН (Лукьянчикову). Вы разве коммунист?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Пока нет, но буду — без этого нынче никак.
НИКИТИН. Почему? Ах, да! Светлое будущее — коммунистическое общество. «Кто не с нами — тот против нас»...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Верно! Товарищ Ленин прав.
НИКИТИН. Всех, значит, под одну гребёнку...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. И нечего здесь иронизировать! Ясно?
НИКИТИН (с сарказмом). Куда уж… Хорошо. (Денике) Тогда чья на вас папаха? Случайно, не поручика ли Брилёва, которого без следствия и суда вы самолично расстреляли неделю назад? Что скажете? На вас же будёновка была! А папаху эту я как раз видел в обозе, там ещё мундир с четырьмя георгиевскими крестами был, именная сабля — золотое оружие «За храбрость» при защите Порт-Артура...
ДЕНИКЕ (сконфузившись, но быстро овладев собой). Ну ты это… Это… Не понял что ли? Не суйся, куда не следует!
ЧУДНОВСКИЙ. Ладно, всё! Довольно. Давайте по протоколу!
ПОПОВ. Прежде нам следует решить насчёт того, кто будет стенографировать ход нашего заседания — так положено. Какие будут кандидатуры? Кто грамотный?
НИКИТИН. Если вам наплевать на законы, на приличия, на нравственные аспекты...  Какая разница? Грамотный, неграмотный… В правительстве вон у Луначарского только высшее образование, а у остальных — незаконченное церковно-приходское — и ничего же! Руководят народом, страной... Так что, надо признать, ленинский тезис в действии, что, конечно же, не может не удивлять, ибо он ложен по сути своей, ведь когда кухарка и чернорабочий могут управлять государством — это совсем не есть истинная демократия и не каждому по плечу, тут мозги хорошие требуются, профессионализм, опыт...
ЧУДНОВСКИЙ (Никитину). Может, хватит?! А? Это всё лишь ваши домыслы, на которые...
ДЕНИКЕ. Нам наплевать! Предлагаю Мышковского!
ПОПОВ. Аргументы?
ДЕНИКЕ. Умеет писать. Кроме того, почти что из народа... 
ЛУКЬЯНЧИКОВ. То есть из разночинцев.
ДЕНИКЕ. Думаю, он справится... Обязан!
ПОПОВ (Мышковскому). Чем до этого занимались?
МЫШКОВСКИЙ. Кто... Я?! Состоял писарем при горснабе...
БАРАНОВ. Поддерживаю кандидатуру! (Кивнув и указывая пальцем на Мышковского) Знаю его, товарищи...
НИКИТИН (Баранову). Откуда знаете? Вместе работали?
БАРАНОВ. Между коммунистами не может быть разногласий! Товарищи предложили — так тому быть!
ПОПОВ. Других кандидатур не будет?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Да нет, конечно! Достаточно одной. Давайте начинать заседание...
ПОПОВ (Мышковскому). Согласны?
МЫШКОВСКИЙ (неуверенно). Ой, такое дело ответственное… Это же заседания следственной комиссии… Вдруг не справлюсь...
ДЕНИКЕ (подходя к Мышковскому). Не ломайся, как институтка! То не просьба, а партийное задание... Понял? И ты обязан справиться!
МЫШКОВСКИЙ. Ну... если товарищи доверяют...
ДЕНИКЕ. Не доверяем, а поручаем!
ЧУДНОВСКИЙ (подняв указательный палец). Вот именно.
ПОПОВ. Ладно. Тогда вот... (Открывает портфель) Берите это... (Достаёт пару карандашей, несколько чистых листков бумаги) И приступайте к делу! (Отодвигает от себя карандаши с бумагой в сторону Мышковского)
МЫШКОВСКИЙ (поднимаясь и принимая всё, переданное Барановым). Спасибо за поручение, товарищи. Не подведу... (Садится)
ДЕНИКЕ. Постарайся уж... (С ухмылкой) Товарищ!
ПОПОВ. Ну что, товарищи, идём дальше…
ДЕНИКЕ. Раз Мышковский уже при деле, пусть тогда Никитин передаст конвою, чтобы привели Колчака… Он всё одно на ногах!
НИКИТИН. Сами что, не на ногах? Тоже ведь…
ПОПОВ (Денике и Никитину). Довольно перекликаний!
НИКИТИН. Так бы прямо и сказали, что мешаю, надо остаться одним…
ДЕНИКЕ. Трудно что ли?
НИКИТИН. Нисколько. Только человеческое отношение должно быть… Люди как-никак, а не звери!
ДЕНИКЕ (морщась). Ой, не надо продолжать. История, философия, литература... Всё одно демагогия, пустые слова. Дело — вот что важное! Народ... он и без книжек будет трудиться...
НИКИТИН. Пахать от зари до зари...
ДЕНИКЕ. На то он есть и будет!
БАРАНОВ. Советский народ — народ труда!
НИКИТИН. Тогда какая разница между царской властью и коммунистическим режимом?
ДЕНИКЕ. Царь... (Продолжая ходить) это всё едино царь. А Советская власть — это мы!
НИКИТИН. Действительно, бессмысленно с вами вести разговор...
ДЕНИКЕ. Смотря о чём этот разговор… (Подняв указательный палец) и кто его ведёт.

Закурив, Никитин уходит.

ПОПОВ (доставая из портфеля папку со следственными документами). Значит, так... (Берёт в руки сначала один исписанный листок, затем — другой, бегло просматривая каждый) А дальше вот что...
ДЕНИКЕ (садясь на своё место). Может, вначале вопрос один решим?
ПОПОВ. Какой ещё? Может, после?
ДЕНИКЕ. После может быть поздно!
ЧУДНОВСКИЙ. Это почему?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Кто знает, как дальше всё обернётся...
ЧУДНОВСКИЙ (Лукьянчикову). Так вы в курсе, о чём идёт речь?
ДЕНИКЕ. Я о Никитине.
ПОПОВ. А что он?
ДЕНИКЕ. Не нравится он мне...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Мне — тоже!
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. И что? Всем невозможно понравиться.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Конечно, но...
ДЕНИКЕ. Подозрителен он! Неужто не видно?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Но мы все по-разному думаем...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Да. Но идея-то одна, общая!
ПОПОВ. Неужели за инакомыслие можно судить?
ДЕНИКЕ. Почему нет?! Надо быть постоянно бдительными, иначе всё можно потерять...
ПОПОВ. Не знаю, не знаю... (Вздохнув) Что вы предлагаете?
ДЕНИКЕ. Вывести Никитина из состава следственной комиссии!
ЧУДНОВСКИЙ. Тогда, товарищи, придётся менять весь список, а после снова утверждать всё наверху… Дело действительно может затянуться.
ПОПОВ. Ещё как затянется! Что в Москве скажут?
ДЕНИКЕ. Москва, Москва… (Раздражённо) Почему вечно должны равняться на Москву да на Ленина?! Пупы земли что ли?
БАРАНОВ. Москва — наша столица, а товарищ Ленин — вождь мирового пролетариата!
ПОПОВ. Вот именно.
ДЕНИКЕ. Да, однако... до той же Москвы далеко — даже слишком. Пока будем корректировать свои решения да действия — всё можно проиграть. Инициатива должна быть! Инициатива...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Во имя чего?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Чтобы нам жилось неплохо...
ДЕНИКЕ. Верно. Тут всё наше, под нашим контролем. И только нам устанавливать порядки… Наши порядки.
ПОПОВ. Так-так. Значит, с Москвой можно не считаться… (Усмехнувшись и отрицательно мотнув головой) Но так ведь… правда, и до анархии недалеко!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Что-что, а анархия нам не грозит.
ПОПОВ (Лукьянчикову). Откуда такая уверенность?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. А вот. Иначе ни к чему всё… Потому что власть-то у кого — у коммунистов… У нас!
ДЕНИКЕ (вскакивая, сжимая кулаки). Не допустим! Расстреляем! Сгниём! Уничтожим! (Начинает ходить)
ПОПОВ (вполголоса — скорее себе, чем кому-то). Никитин прав…
ДЕНИКЕ. В чём? Да такие, как Никитин, в России никогда не будут правы, их правда никому не нужна!
ПОПОВ. Не позволите...
ДЕНИКЕ. Почему «не позволите»? (Останавливаясь. Попову) Не позволим! Вы ведь тоже коммунист… Партийная дисциплина, товарищ.
ПОПОВ. Но у Маркса с Энгельсом иная точка зрения...
ДЕНИКЕ (продолжая ходить). Эти нам не указ! Пусть в своей Германии командуют… Мы сами себе командиры.
ПОПОВ (всем). Кто ещё так считает?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Я категорически против. Во-первых, в решающий для дела момент лучше вообще не стоит менять ни планов, ни людей — только хуже будет. Во-вторых, что важно… Никитин — и это всё-таки надо признать — умён, образован, к тому же... как кажется, разбирается в правовых вопросах и умеет правильно поставить вопрос, чем может оказаться полезным делу.
ПОПОВ. Согласен.
БАРАНОВ. Я не понял... (Пожимая плечами) Дело-то в чём?
ПОПОВ. Стоит ли нам менять список состава следственной комиссии?
БАРАНОВ. Это вы о Никитине?
ДЕНИКЕ. О ком же ещё!
БАРАНОВ. Но погодите... Тогда придётся и заседание переносить...
ПОПОВ. А как же! Конечно.
БАРАНОВ (мотая головой). Не-е... Вот тут я не согласен. (Махнув рукой с шапкой) Не дело это. Так вообще ничего до конца не доведём… Не-е, я против... Ещё как против! (Попову) В конце концов, вы у нас председатель!
ПОПОВ (утвердительно кивнув). Ясно. (Мышковскому) Ну... а ваше мнение? Только конкретно, по сути.
МЫШКОВСКИЙ (поднимая голову от бумаг. Растеряно). Я стенографирую, товарищи... Я как все!
ПОПОВ. Ладно. Так, идём дальше...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Я поддерживаю.
ПОПОВ. Поддерживаете кого или что?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Вывести из состава комиссии Никитина. Почему бы нам действительно не внести коррективы в список? Москве найдём что сказать! Всё равно у них там (подняв указательный палец) свои дела, проблемы... Так что никто не проверит. Не до нас!
ЧУДНОВСКИЙ (опуская воротник куртки). Нет, товарищи... Давайте уж не будем начинать всё заново! Заседание комиссии открыто... Белые у города. В конце концов, какая разница! Никитин или кто-то другой... Один-то всё одно — не воин в поле! Решение-то за нами ведь… За большинством! А это, товарищи, что-то да значит...
ДЕНИКЕ. Но зачем нам свидетели?
ЧУДНОВСКИЙ. Никитина возьмём на контроль! Никуда он от нас не денется...
ДЕНИКЕ (ухмыляясь). Тогда страна может спать спокойно!
ПОПОВ (решительно). Ладно. Тогда... Раз я всё же являюсь председателем этой следственной комиссии...
ДЕНИКЕ. Пока вас этого права никто не лишал...
ПОПОВ (Денике). Пожалуйста, не перебивайте председательствующего!
ДЕНИКЕ (подходя к своему месту за столом. С плохо скрываемым неудовольствием). Будет вам… Говорите!
ПОПОВ. Вот и хорошо... Спасибо, что пока разрешаете. А потому на правах председательствующего я оставляю список состава следственной комиссии без изменения. Времени действительно совсем мало, да и враг у города. К тому же все собрались, заседание начато, протокол ведётся... Не вижу никакого смысла. Удержим город — там поглядим.

Появляется Никитин.

НИКИТИН. Адмирал доставлен…
ДЕНИКЕ (садясь). Наконец-то!
ПОПОВ. Тогда прямо сейчас и приступим к допросу...
ДЕНИКЕ (Никитину). Можете пока садиться!
НИКИТИН (подходя снова к оконцу). Нет уж, спасибо. Я много курю… Да и здесь намного свободнее дышится.
ДЕНИКЕ. Как угодно!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Да он, товарищи, пренебрегает нашим обществом, не хочет с нами сидеть…
ДЕНИКЕ. Придёт время — заставим!
НИКИТИН. Кто бы сомневался...
ПОПОВ. Прекратите перепалку!
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. В конце концов... Это его право.
ПОПОВ (Мышковскому, возившемуся с бумагами). Вы секретарь заседания... Приглашайте!
ДЕНИКЕ. Долой бумагу! Поторопись!

Мышковский встаёт и уходит.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Те же.
Появляются Мышковский, за ним Колчак,
конвоируемый двумя красноармейцами.
Колчак без фуражки, в шинели. Держится достойно.
Мышковский садится на своё место и начинает что-то писать.

ПОПОВ (красноармейцам). Всё, можете идти! (Указывая на стул. Колчаку) Проходите. И садитесь. (Дальше просматривает следственные документы)

Красноармейцы уходят.
Колчак проходит и садится на указанный стул.

ПОПОВ (отрываясь от бумаг). Может, жалобы какие есть?
КОЛЧАК (спокойно, положив ногу на колено другой ноги и скрестив на коленях пальцы рук, тем самым как бы демонстрируя своё критическое отно-шение к присутствующим и происходящему). Нет, никаких.
ПОПОВ. Хорошо. Тогда начнём... (Берёт в руки другой документ, просматривает его)
ЛУКЬЯНЧИКОВ (наклонившись к Денике. Вполголоса). Гляньте... А? Спокойный какой, голову-то как держит... хоть бы что!
ДЕНИКЕ (вполголоса). Ничё, счас быстро спесь снесём...
ПОПОВ (прекратив читать, вполголоса. Лукьянчикову и Денике). Да тихо вы, дайте начать!
ЛУКЬЯНЧИКОВ (будто извиняясь. Вполголоса). Всё-всё... Молчим.
ПОПОВ (Колчаку). Вы присутствуете перед Чрезвычайной следственной комиссией, в составе её председателя Попова, заместителя председателя Денике, членов комиссии Лукьянчикова и Алексеевского, от общественности Баранова, Никитина и Мышковского, а также председателя губернского Чека Чудновского, для допроса по поводу вашего задержания. Вы адмирал Колчак?
КОЛЧАК. Да, я адмирал Колчак.
ПОПОВ. Вы являлись Верховным Правителем?
КОЛЧАК. Я был Верховным Правителем Российского Правительства в Омске… его называли Всероссийским, но я лично этого термина никогда не употреблял.
НИКИТИН (Колчаку). Александр Васильевич, какое отношение вы имеете к Академии наук?
ДЕНИКЕ (шмыгнув носом. Недовольно). Какое это может иметь значение? Нам важно разобраться, какова степень участия арестованного в Белом движе-ние вообще…
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Вот именно. Всё остальное — пустая, бессмысленная трата времени. Ещё Чехов говорил, краткость — сестра таланта.
НИКИТИН. А по мне, всё имеет значение... (Закуривает) особенно здесь и сейчас, иначе нельзя прийти к единственно правильному решению. Тут всё-таки следственная комиссия, а не команда по исполнению расстрелов… (Пряча в карман спичечный коробок, присаживается на ящик у оконца)
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Да-да. Такого же мнения... Давайте всё-таки соблюдать правила, закон есть закон!
НИКИТИН (Попову). Значит, можно повторить вопрос?
ПОПОВ. Можно.
НИКИТИН (Колчаку). Скажите, пожалуйста, какое отношение вы имеете к Академии наук?
КОЛЧАК. Мне довелось участвовать в двух научных экспедициях…
НИКИТИН. В качестве кого?
КОЛЧАК. В 1900 году я был произведён в лейтенанты и вернулся уже из этого плавания вахтенным начальником...
НИКИТИН. Вы имеете в виду своё первое плавание в водах Тихого океана с 1896-го по 1899-й годы?
КОЛЧАК. Да. Во время моего первого плавания главная задача была чисто строевая на корабле, но, кроме того, я специально работал по океанографии и гидрологии. С этого времени я начал заниматься научными работами. Я готовился к южно-полярной экспедиции, но занимался этим в свободное время; писал записки, изучал южно-полярные страны. У меня была мечта найти Южный полюс; но я так и не попал в плавание на южном океане.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (наклонившись к Денике, вполголоса). Ишь, он ещё того, мечтает... Тоже мне!
ДЕНИКЕ (едва слышно, с ухмылкой). Точнее — отмечтался. Всё одно ведь расстреляем...
ПОПОВ (едва слышно, повернув голову в сторону Денике и Лукьянчикова). Да перестаньте вы, наконец! Не мешайте следствию.
НИКИТИН (Колчаку). Каково ваше участие в событиях, связанных с боевыми действиями в Порт-Артуре?
КОЛЧАК. Я прибыл в Порт-Артур, примерно, в марте месяце или в начале апреля. Макаров тогда ещё был жив. Я просил адмирала назначить меня на более активную деятельность, но он назначил меня на крейсер «Аскольд»...
НИКИТИН. Для чего?
КОЛЧАК. По мнению Макарова, мне нужно было немного отдохнуть, пожить в человеческой обстановке на большом судне...
НИКИТИН. Вам же хотелось?
КОЛЧАК. Я просил назначить меня на миноносец; адмирал упорно не хотел назначить меня на минные судна. На «Аскольде» я пробыл до гибели адмирала Макарова, которая произошла на моих глазах 31 марта. После гибели адмирала Макарова я был назначен на очень короткое время на минный заградитель «Амур», а затем — на миноносец «Сердитый»...
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Кем?
КОЛЧАК. В качестве командира. К осени у меня снова начали сказываться последствия моего пребывания на крайнем севере, а именно — появились признаки суставного ревматизма.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Значит, вы в выходе эскадры в июле не участвовали?
КОЛЧАК. Нет, в выходе эскадры я участвовал. Я был уже на миноносце, но в боях наш миноносец не участвовал, шёл другой отряд. Мы только проводили выход эскадры, а затем вернулись, так как мой миноносец должен был оставаться в Порт-Артуре.
НИКИТИН. Что дальше произошло?
КОЛЧАК. После того, как был июльский неудачный бой и прорыв во Владивосток, и началась систематическая, планомерная осада крепости, центр тяжести всей борьбы перенёсся на сухопутный фронт. Здесь последнее время мы уже занимались постановкой, главным образом, мин и заграждений около Порт-Артура, и мне удалось, в конце концов, поставить минную банку на подходах к Порт-Артуру, на которой взорвался японский крейсер «Такосадо». Всё время я принимал участие в мелких столкновениях и боях во время выходов. Осенью перешёл на сухопутный фронт. Я вступил в крепость, командовал там батареей морских орудий на северо-восточном фронте крепости, и на этой батарее оста-вался до сдачи Порт-Артура, до последнего дня, и едва даже не нарушил мира, потому что мне не было дано знать, что мир заключён...
НИКИТИН. В Порт-Артуре вы находились до дня падения крепости? Если можно, поподробнее.
КОЛЧАК. Я жил в Порт-Артуре до 20-х чисел декабря, когда крепость пала. Мне пришлось лечь в госпиталь, так как у меня развился в очень тяжёлой форме суставной ревматизм. Я был ранен, но легко, так что это меня почти не беспокоило, а ревматизм меня совершенно свалил с ног. Эвакуировали всех, кроме тяжело раненных и больных, я же остался лежать в госпитале в Порт-Артуре. В плену японском я пробыл до апреля месяца.
НИКИТИН. Чем всё закончилось?
КОЛЧАК. В Нагасаки партия наших больных и раненых получила очень великодушное предложение японского правительства, переданное французским консулом, о том, что правительство Японии предоставляет нам возможность пользоваться, где мы захотим, водами и лечебными учреждениями Японии, или же, если мы не желаем сдаваться в Японии, вернуться на родину без всяких условий. Мы все предпочли вернуться в Россию.
НИКИТИН. Где в дальнейшем продолжали служить?
КОЛЧАК. С осени я продолжал свою службу, причём на мне лежала ещё обязанность перед Академией Наук дать прежде всего отчёт, привести в порядок наблюдения и разработку предшествующей экспедиции, которая была мною брошена. Все мои труды по гидрологии и магнитологии, съёмки были брошены, так что я опять поступил в распоряжение Академии Наук и осенью 1905 года занимался в Академии Наук, но уже трудом кабинетным, работал в физической обсерватории и приводил в порядок свои работы. Это относится к периоду моей большой связи с Академией и с Географическим обществом. Затем в Географическом обществе и получил научную высшую награду за свои последние экспедиции...
НИКИТИН. Большую Константиновскую золотую медаль?
КОЛЧАК. Да, большую Константиновскую золотую медаль. Эта работа продолжалась до января 1906 года. Я привёл до известной степени в порядок и передал в переработку специалистам свои научные труды по этой экспедиции.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Вы из неудач войны с Японией не делали никаких политических взглядов?
КОЛЧАК. Вспышку 1905-1906 года я приписываю исключительно народному негодованию, оскорблённому национальному чувству за проигранную войну. Но я приветствовал такое явление, как Государственная Дума, которая внесла значительное облегчение во всей последующей работе по воссозданию флота и армии. Я сам лично был в очень тесном соприкосновении с Государ-ственной Думой, работал там всё время в комиссиях и знаю, насколько положи-тельные результаты дала эта работа.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Мы бы хотели, чтобы вы нам сказали, не касаясь всех событий, какие произошли после февральского переворота, изменились ли ваши политические взгляды за это время и какими они представляются в настоящее время?
ПОПОВ. Какова была ваша общая политическая позиция во время револю-ции?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Если угодно, мы зафиксируем в протоколе, что с высшими представителями прошлого режима личных отношений вы не имели.
ЧУДНОВСКИЙ. Мы бы хотели знать в самых общих чертах ваши политические взгляды во время революции, о подробностях вашего участия вы нам расскажете на следующих допросах...
ДЕНИКЕ (ухмыльнувшись). Может быть! Если таковые будут.
КОЛЧАК. Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной Думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело. Для меня было ясно, как и раньше, что то правительство, которое существовало предшествующие месяцы… Протопопов и так далее... не в состоянии справиться с задачей ведения войны, и я вначале приветствовал самый факт выступления Государственной Думы, как высшей Правительственной власти...
ЧУДНОВСКИЙ. Расскажите о связях с Думой.
КОЛЧАК. Лично у меня с Думой были связи, я знал много членов Государственной Думы, знал, как честных политических деятелей, совершенно доверял им и приветствовал их выступление, так как я лично относился к существующей перед революцией власти отрицательно, считая, что из всего состава министров единственный человек, который работал, это был морской министр Григорович.
НИКИТИН. И вы приветствовали перемену правительства?
КОЛЧАК. Я приветствовал перемену правительства, считая, что власть будет принадлежать людям, в политической честности которых я не сомневался, которых знал, и поэтому мог отнестись только сочувственно к тому, что они приступили к власти. Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет.
НИКИТИН. Об этом вы где получили сообщение?
КОЛЧАК. Я об этом получил сообщение в Чёрном море, принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти.
ДЕНИКЕ (нетерпеливо). Ну-ну... Дальше, дальше!
КОЛЧАК. Когда совершился переворот, моё отношение к перевороту и к революции определилось следующим. Я видел, для меня было совершенно ясно уже ко времени этого переворота, что положение на фронте у нас становится всё более угрожающим и тяжёлым, и что война находится в положении весьма неопределённом в смысле исхода её. Поэтому я приветствовал революцию — как возможность рассчитывать на то, что она внесёт энтузиазм… как это и было у меня в Черноморском флоте вначале... в народные массы и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего... и образа правления, и политических соображений.
ПОПОВ. Как вы относились к самому существу вопроса свержения монархии, и какова была ваша точка зрения на этот вопрос?
КОЛЧАК. Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца, и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Не смотрели ли вы слишком профессионально на этот вопрос?
КОЛЧАК. Я не могу сказать, чтобы я винил монархию и самый строй, создавший такой порядок. Я откровенно не могу сказать, чтобы причиной была монархия, ибо я думаю, что и монархия могла вести войну. При том же положении дела, какое существовало, я видел, что какая-либо перемена должна быть, и переворот этот я главным образом приветствовал, как средство довести войну до счастливого конца.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Но перед вами должен был встать вопрос о дальнейшем, какая форма государственной власти должна существовать после того, как это будет доведено до конца?
КОЛЧАК. Я считал, что этот вопрос должен быть решён каким-то представительным учредительным органом, который должен установить форму правления, и что этому органу каждый из нас должен будет подчиниться и принять ту форму государственного правления, которую этот орган установит.
ПОПОВ. На какой орган, по вашему мнению, могла бы быть возложена эта задача?
КОЛЧАК. Я считаю, что это должна быть воля Учредительного Собрания или Земского Собора. Мне казалось, что это неизбежно должно быть, так как правительство должно было носить временный характер, как оно заявляло.
НИКИТИН (потушив окурок и просунув его в разбитый угол оконца). Чем вы в этот период занимались? Какая у вас была должность?
КОЛЧАК. Сначала командовал Черноморским флотом...
НИКИТИН. И что подтолкнуло вас снять с себя командование Черноморским флотом?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. А в то время были у вас политические комиссары?
НИКИТИН. Чем они занимались? Ваше отношение к ним?
КОЛЧАК. Нет, и не было во всё время моего командования флотом. Эти обстоятельства, в связи с тем, что результатов практических не было, я знаю, там были некоторые лица, которые выступали на митингах от партии социал-революционеров, от партии социал-демократов, но всё это имело чрезвычайно малое влияние, привели к тому, что дело шло хуже и хуже, и эти события заставили меня задуматься. Состав Совета изменился. Часть людей, с кото¬рыми я работал в согласии, ушли и заменились другими, И таким образом порвалась всякая связь у меня с этим Советом. Я перестал бывать там, они перестали приходить ко мне. Взвесивши все эти обстоятельства, я признал по совести, что дальнейшее моё командование флотом является совершенно ненужным, и что я могу по совести ска¬зать, что я больше не нужен совершенно.
ПОПОВ. Какого партийного состава был новый Совет?
КОЛЧАК. Тогда было разрешено и офицерам, и командам записываться в какие угодно партии; партийность состава Совета я боюсь характеризовать, но общее течение уже складывалось в пользу большевистской партии. Тогда ещё официально такой партии большевиков не существовало, но настроение носило такой характер. Всё же я затрудняюсь назвать этот Совет большевистским, так как он не носил ещё определённой окраски большевизма. Там было выборное начало для офицеров, контроль над действиями командования, то есть прибли-зительно та же программа, какая была и в Балтийском флоте. Надо сказать, что тогда в Черноморском флоте не было такого термина «большевик», потому я и не называю его так. Большинство, насколько мне помнится, записывалось в партию социал-демократов, меньшая часть представляла из себя партию социал-революционеров.
ЧУДНОВСКИЙ. Офицеры в Совете... (Ухмыльнувшись) Любопытно.
КОЛЧАК (хоть бы что, не обращая никакого внимания). И вот, в конце концов, я решил просить освободить меня от командования по следующим мотивам: общее положение, полное бессилие что-нибудь сделать и совершенная моя бесполезность в той роли, в какой я нахожусь. Управлять флотом так, как я понимал, я считал невозможным и считал нелепым занимать место. Поэтому я обратился к Керенскому с просьбой освободить меня от командования.
НИКИТИН. Что вам ответил Керенский?
КОЛЧАК. На это Керенский мне ответил, что он считает это нежелательным и просит меня подождать его приезда в Севастополь, и надеется, что ему удастся устранить и уладить те трения, которые возникли в последнее время.
НИКИТИН. И что вы? (Подойдя к столу, взял свободный табурет и сел чуть сбоку неподалёку от Колчака)
КОЛЧАК. Я согласился, и второй раз уже не настаивал.
НИКИТИН. Какие были последствия?
КОЛЧАК. В сущности говоря, в мае месяце быстро произошёл общий и внутрен¬ний развал во флоте. Державшиеся до того времени рабочие порта, которые всё время вели все работы по исправлению, ремонту и так далее, уже к тому времени стали разваливаться. Стали выставляться требования только экономического характера, а производительность всё падала и падала с каждым днём, и каждое выведенное из строя судно уже оставалось в бездействии, потому что все работы в порту стали падать. Тем не менее, я должен отметить, что известные части команды совершенно не разделяли нового настроения и сохраняли свои понятия о долге службы.
НИКИТИН. Понятно... И?
КОЛЧАК. Я упоминал, что в самый печальный период уже окон¬чательного развала флота мне нужно было, в виду полученных сведений о новых подводных лодках, усилить заграждения Босфора и в самом Босфоре поставить заграждения. Для этого нужно было сделать очень опасное и рискованное предприятие и войти в Босфор на катерах, с баркасами, нагруженными минами. Это предприятие носило характер чрезвычайной опасности и риска, и потому я вызвал охотников. Нашлось столько, что они превышали то число, которое мне нужно было для постановки этих заграждений...
НИКИТИН. Когда это было?
КОЛЧАК. Это было в мае. Операция эта была выполнена, но с одним печальным происшествием, ночью на одном из баркасов взорвалась мина. Произошло это в Бос¬форе, катера заметили, произошла стрельба. Было много раненых, но большинство людей успели вынести и перенести на другой катер, это было серьёзное предприятие. Я это привожу как характеристику того, что был известный процент людей, которые шли на это, а наряду с этим другое явление — инцидент с миноносцем «Жаркий».
НИКИТИН. К событиям именно этого времени относится приезд Керенского в Одессу?
КОЛЧАК. Да. Я получил приказание прибыть в Одессу с миноносцем, с тем, что Керенский из Одессы пойдёт в Севастополь на миноносце. Это было около 20-х чисел мая. Я к назначенному времени вышел с отрядом из 4-х миноносцев в Одессу и присутствовал там при торжествах, которые были устроены в честь Керенского и которые носили такой же характер, как и встреча Гучкова в Одессе месяц тому назад. Затем вместе с Керенским я перешёл на свой миноносец, и мы отправились в Севастополь.
НИКИТИН. О чём точно шёл ваш разговор с Керенским?
КОЛЧАК. Во время перехода я долго и подробно, почти целую ночь, рассказывал Керенскому о тех обстоятельствах, которые произошли в Чёрном море. Я указал, что считаю совершенно невозможным продолжать свою деятельность, потому что я коренным образом расхожусь в своих взглядах на командование, на дисциплину во флоте, которая теперь проводится, и что я неспособен работать в этой обстановке. Я не отказываюсь, по существу, от какой бы то ни было работы и предоставляю себя в полное распоряжение правительства, но я считаю совершенно бесполезным, может быть, даже вредным для дела, если я останусь. Я сказал ему: «Я не понимаю, чего вы хотите для республики? Во время войны нужна вооружённая сила; я приложил все усилия, чтобы её удержать, но раз это выходит из вашего плана и это не нужно, зачем я буду продолжать работать?»
НИКИТИН (доставая сигарету). Какая была реакция Керенского?
КОЛЧАК. Он на это ответил: «Я считаю, наоборот, что правительство это, как и правительство прежнего состава, считает, что вы должны оставаться, что теперешнее правительство признательно вам за сохранение Черноморского флота в его боевом состоянии, но вы понимаете, что мы переживаем время брожения: тут надо считаться с возможностью эксцессов».
НИКИТИН (покручивая сигарету пальцами). Ваше мнение о Керенском?
КОЛЧАК. Керенский, как и всегда, как-то необыкновенно верил во всемогущество слова, которое, в сущности говоря, за эти два-три месяца всем надоело, и общее впечатление было таково, что всякая речь и обращения уже утратили смысл и значение, но он верил в силу слова. Я доказывал ему, что военная дисциплина есть только одна, что волей-неволей к ней придётся вернуться и ему; что так называ¬емой революционной дисциплины не существует, и та партийная дисциплина, которую он приводит, это дело совершенно другое, потому что единственная дисциплина в армии, в сущности говоря, та, которая выражается в известных внешних формах дисциплинарного устава, которая характеризует взаимоотношение начальника и подчинённого; она одна и та же во всех решительно армиях и флотах всего мира, и какой бы ни взяли дисциплинарный устав — наш или американский — мы найдём там одно и то же, никакой разницы по существу нет, есть разница лишь в деталях. То же, что он говорил о примере партийной дисциплины, это есть дисциплина, которая создаётся не каким-нибудь регламентом, а воспитанием и развитием в себе чувства долга, чувства обязательств известных по отношению к родине, и эта дисциплина может быть у меня, может быть у него, может быть у отдельных лиц, но в массе такой дисци-плины не существует, и опираться на такую дисциплину для управления массами нельзя.
НИКИТИН. Каков итог?
КОЛЧАК. Так мы ни до чего договориться не могли, потому что стояли на совершенно исключающих друг друга точках зрения. По приезде в Севастополь Керенский объезжал суда; я был всё время с ним. Он был встречен весьма торжественно, говорил речи, но на меня производило впечатление, что он на команды никакого впечатления не производит. Казалось, что всё идёт хорошо. «Вот видите, адмирал, всё улажено, мало ли что, теперь приходится смотреть сквозь пальцы на многие вещи; я уверен, что у вас не повторятся события. Команды меня уверяли, что они будут исполнять свой долг...» После таких переговоров он, в конце концов, ещё раз обратился ко мне с просьбой от имени правительства — оставаться. «Сейчас вас заменить нежелательно, я прошу, чтобы вы продолжали оставаться». Я сказал: «Хорошо, останусь».
НИКИТИН. После отъезда Керенского что-то изменилось?
КОЛЧАК. После его отъезда положение нисколько не изменилось. Всё продолжалось в том же духе, в каком всё это шло раньше, и у меня было общее впечатление такое, что его приезд никаких результатов не дал и никакого серьёзного впечатления ни в командах, ни в гарнизоне не оставил, хотя он был принят хорошо. Я на некоторое время уходил из Севастополя, ездил в Николаев на заводы посмотреть строящиеся там корабли. Там я узнал о положении вещей на судостроительных заводах. Всё, в сущности, шло к пол¬ной остановке, к полному прекращению работы.
НИКИТИН. Тем не менее, Александр Васильевич?
КОЛЧАК. Тем не менее, я всё-таки продолжал делать то, что делал раньше: продолжал выходить в море, вести работу по постановке заграждений, сетей против подводных лодок, по дозорной службе, конвоированию. Поскольку это было возможно, постольку это выполнялось. Затем в июне месяце начали происходить события уже более серьёзного характера. Под влиянием агитации среди команд явилось совершенно неожиданное событие на почве вражды с офицерским составом, до того времени таких вопросов не существовало. Начали уверять, что офицеры замышляют какую-то контрреволюцию. Никакая контр-революция со стороны офицерства, разделённого по судам, была невыполнима.
НИКИТИН (скомкав сигарету и убирая её в карман). Почему?
КОЛЧАК. Офицерские союзы существовали совершенно открыто, на них могли присутствовать команды и потому, конечно, вопрос о какой-нибудь контрреволюции совершенно исключался, а наоборот, все усилия со стороны командного состава и офицерства заключались в том, чтобы поддерживать правительство и выполнять свой долг по отношению к службе. Это было неожиданно для меня. Было совершенно ясно, что это работа провокационного характера, которая, конечно, клонится, в конце концов, к тем событи¬ям, которые имели место в Балтийском море.
НИКИТИН. Об этом что вы сообщали правительству?
КОЛЧАК. Я сообщал об этом всё время правительству, доносил ему о всех тех событиях и настроениях, которые у меня были в Чёрном море, и предупреждал, что дело становится все хуже и хуже, и что я считаю безнадёжным поло-жение дела в даль¬нейшем...
НИКИТИН. И вы опять обратились к правительству с вопросом о вашем освобождении?
КОЛЧАК. Так как я обещал оставаться до последней возможности, то я и не поднимал вопроса о своей смене, так как считал, что она произойдёт и без согласия правительства. Я очень часто выступал перед командами, постоянно приезжал на собрания, и обыкновенно, по заведённому ра¬нее порядку меня извещали, что в таком-то часу, в таком-то месте будет собрание, чтобы я мог взять в учёт, в случае тревоги, готовность флота, чтобы потребовать команду, и всё это шло до сих пор в совершённом согласии. Теперь же всё пошло самочинным порядком. Я получал известия стороной, не имея никакой связи ни с какими представительными командными органами.
ДЕНИКЕ (нетерпеливо). К чему такие подробности? Отходим же от дела!
НИКИТИН (положив ногу на колено другой ноги). А по-моему, наоборот, только приближаемся...
ЛУКЬЯНЧИКОВ (разводя руками). Тоже не понимаю! Зачем нам это надо? Не проще ли сразу перейти к главному вопросу: виновен или не виновен?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Нет, Никитин прав. Мы должны досконально разобраться не только в том, какие события произошли в последнее время, но также и в том, что им предшествовало...
НИКИТИН (Алексеевскому). Спасибо.
ПОПОВ. Правда, давайте уж не станем менять ход следствия! Пусть оно идёт так, как идёт. (Никитину). У вас есть ещё вопросы к арестованному?
НИКИТИН. Конечно.
ПОПОВ (Колчаку). Продолжайте!
КОЛЧАК. Затем произошли последние события в начале июня, которые заставили меня уйти с командования помимо желания правительства. В один прекрасный день состоялся митинг на дворе черноморского экипажа; это огромная площадь, на которой было 15000 народа. Я был на этом митинге. Разбирался вопрос персонально относительно меня. Обвинялся я по двум фактам. Во-первых, в том, что являюсь вроде прусского агрария. Во-вторых, и это уже обвинение совершенно странного свойства, что я ослабляю Черноморский флот выводом из строя судов, причём приводился в пример миноносец «Жаркий», о котором я сказал, что я его никуда не пошлю и считаю его, как судно, совер-шенно несуществующим. Было ещё одно обстоятельство…
НИКИТИН. Какое именно?
КОЛЧАК. Был один старый броненосец «Три Святителя», который, в виду того, что очень много людей просилось в отпуска, и мне нужно было чем-нибудь компенсировать людей на транспортах, я решил вывести из кампании, и командой этого броненосца «Три Святителя» пополнить команды транспортной флотилии в Одессе. Отпусками в это время ведали уже комитеты, и все отпуска шли без какого бы то ни было контроля со стороны командования. Я же получал только извещения от командира, что не хватает людей, партии не возвращаются, а новые уходят, и это заставило меня прибегнуть к такой мере. В военном отношении это играло очень незначительную роль. Это было старое судно, которое должно было осенью быть сдано в порт.
НИКИТИН. В конечном счёте, какое было ваше решение?
КОЛЧАК. Я решил поехать на этот митинг, хотя меня не приглашали. Узнав время, когда будет этот митинг, около 4-х часов дня, я один вместе со своим дежурным флаг-офицером поехал в этот экипаж. Там какие-то неизвестные мне посторонние люди подняли вопрос относительно прекра¬щения войны, представляя его в том виде, в каком велась пропаганда у нас на фронте, что эта война выгодна только известному классу. В конце концов, перешли на тему относительно меня, причём я сразу был выставлен в виде прусского агрария...
ДЕНИКЕ. Так и есть!
НИКИТИН. Вы опровергли подобные обвинения?
КОЛЧАК. В ответ на это я потребовал слова и сказал, что моё положение материальное определяется следующим. С самого начала войны — с 1914 года — кроме чемоданов, которые я имею и которые моя жена успела захватить с собой из Либавы, не имею даже движимого имущества, которое всё погибло в Либаве. Я жил там на казённой квартире вместе со своей семьёй. В первые дни был обстрел Либавы, и моя жена, с некоторыми другими жёнами офицеров, бежала из Либавского порта, бросивши всё. Впоследствии это всё было разграбле-но в виду хаоса, который произошёл в порту. И с 1914 года я жил только тем, что у меня было в чемоданах в каюте. Моя семья была в таком же положении.
НИКИТИН. Каков был результат?
КОЛЧАК. Я сказал, что если кто-нибудь укажет или найдёт у меня какое-нибудь имение или недвижимое имущество, или какие-нибудь капиталы обнаружит, то я могу их охотно передать, потому что их не существует в природе. Это произвело впечатление, и вопрос больше не поднимался.
ПОПОВ. На этом митинге был переизбран состав Совета?
КОЛЧАК. Да, на этом. Вечером я получил в первый раз от нового Совета приглашение прий¬ти в Совет на заседание. Я поехал. Я решил посмотреть, так как я никогда ещё не видел этих заседаний. Когда я приехал, то увидал, что там идёт разговор о контрреволюции, реакции и реставрации и ещё о чём-то. Я видел, что мне разговаривать об этом было совершенно бесполезно. Там был поднят, между прочим, вопрос о том, что всех офицеров надо немедленно разоружить, потому что иначе они устроят контрреволюцию...
НИКИТИН. В какой форме?
КОЛЧАК. В какой форме, как они её устроят, с оружием или без оружия, я не знаю, это было настолько бессмысленно и глупо, что я, прослушав несколько речей, обратился к председателю: «Нужно мне здесь быть и есть ли ко мне какие-нибудь вопросы?» Он мне сказал, что если будет нужно, то меня можно будет вызвать, зачем я буду даром терять время. Я уехал. Так меня тогда больше и не вызывали.
НИКИТИН. Разоружение офицеров флота осуществилось в действительности?
КОЛЧАК. На другой день было дано с одного из линейных судов радио в виде приказа о том, чтобы разоружить всех офицеров, произвести обыски оружия в офицерских квартирах и тому подобное. Это было часа в три-четыре дня. Сделано это было без уведомления меня, и прежде чем можно было на это как-нибудь реагировать, снестись и поговорить, это было выполнено, и на некоторых судах потребовано оружие. Офицеры были на кораблях. Несколько офицеров застрелилось в знак протеста, но, в общем, никаких эксцессов и историй не произошло.
НИКИТИН. Ваши действия?
КОЛЧАК. Я сделал распоряжение по своему судну, чтобы никакого сопротивления не было, чтобы не было кровопролития и никакого безобразия. Затем я потребовал собрать свою команду «Георгия Победоносца» и сказал несколько слов по поводу бессмыслицы этого акта.
НИКИТИН. Почему «бессмыслицы»?
КОЛЧАК. Во-первых, офицерство разбросано по всем судам небольшими группами, что бессмысленно бояться заговора офицеров, так как приходится их по 1 на 15-20 человек команды, и никакой по существу опасности они представлять не могут. Во-вторых, вообще какой бы то ни было контрреволюции не существует в природе, потому что союз офицеров существует совершенно откры-то. Он мне лично известен, я знаю все его дела. Кроме того, я бы сам не допустил в такое время какие бы то ни было выступления, потому что они прибли-зили бы нас к полнейшей гибели…
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Действительно, бессмыслица.
НИКИТИН. Согласен.
КОЛЧАК. Я указал им, что мы, старшие офицеры, были лояльны в отно-шении к правительству, исполняли все его приказания, что, следовательно, вопрос о какой-нибудь контрреволюции никогда не поднимался. Затем я сказал, что могу рассматривать это как оскорбление, которое наносится, прежде всего, мне, как старшему из офицеров, здесь находящихся, что с этого момента я командовать больше не желаю и сейчас об этом телеграфирую правительству. Затем я взял свою саблю и бросил её в воду.
НИКИТИН. Керенский был поставлен в известность о происшедшем?
КОЛЧАК. Я послал об этом телеграмму Керенскому, в которой указал, что уже ни при каких обстоятельствах и ни при каких условиях командовать флотом больше не буду, что передаю командование старшему после себя адмиралу и в полночь спускаю свой флаг, который будет заменён флагом старшего по мне. Я писал в письме, что я выполнил всё то, что я обещал, но командовать больше не могу, и совесть моя чиста.
НИКИТИН. Каким образом дальше развивались события?
КОЛЧАК. Затем я вызвал контр-адмирала Лукина, командующего линейными кораблями, старшего по мне, и сказал ему, что я, будучи фактически поставлен в невозможность командовать, приказываю ему вступить в командование флотом и поднять свой флаг.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Адмирал Лукин никаких возраже¬ний не сделал по этому поводу?
КОЛЧАК. Нет, он всё видел и, конечно, возражал, но я сказал ему, что я приказываю, так как сегодня ночью возможна какая-нибудь тревога или нападе-ние, и я фак¬тически не могу командовать, а он обязан это сделать. Вечером я поехал к себе домой. Вскоре ко мне на городскую квартиру явились дватри человека с заявлением, что они уполномочены Исполнительным Комитетом посмотреть, нет ли у меня каких-нибудь секретных документов. Но так как я на квартире до этого никогда не жил, приезжал туда на несколько часов по вечерам, а жил на корабле, то, конечно, никаких документов у меня не могло быть. Я предложил им осмотреть мой кабинет; они произвели обыск, но ничего не нашли.
НИКИТИН (доставая целую сигарету). Вас оставили в покое?
КОЛЧАК. Когда ко мне явился один из флаг-офицеров и сообщил, что будто бы состоялось постановление о моём аресте, я сказал, что поеду на корабль и буду там ночевать, так как я не хотел, чтобы меня арестовали в моём доме в присутствии моей жены и ребёнка...
НИКИТИН (покручивая сигарету пальцами). Вы так и поступили?
КОЛЧАК. Да. Я уехал на корабль, там лёг спать, а в два-три часа ночи меня разбудил флаг-офицер, который сообщил мне телеграмму от Керенского...
НИКИТИН. Телеграмма предназначалась только вам?
КОЛЧАК. Телеграмма была направлена по моему адресу и в Совет, и ещё, кажется, по командам. Составлена она была в очень резких выражениях и по поводу безобразия, которое произошло в Чёрном море. В телеграмме говорилось, что правительство считает подобные выходки актом, враждебным революции и родине, и требует немедленного прекращения всех этих безобразий и возвращения оружия офицерам. А что касается меня, то правительство соглашалось, чтобы я временно передал командование, и требовало моего немедленного приезда в Петроград для доклада. Я, конечно, немедленно уехал на берег.
НИКИТИН. Что стало с приказом правительства, он был выполнен?
КОЛЧАК. Приказ правительства был выполнен, оружие было воз¬вращено сейчас же, и всё опять пришло во внешнее благо¬получие и спокойствие. Я оставался целый день у себя дома. Никто ко мне больше не являлся. Ночью я беспрепятственно сел в поезд и поехал в Петроград. По прибытии в Петроград я должен был явиться... Керенского тогда не было... к его помощнику Кедрову или Дудорову. Он мне сказал, что правительство в ближайшие дни собе¬рётся, что им назначается особая следственная комиссия, которая спешно выезжает в Севастополь для разбора всего дела. Председателями этой комиссии были Зарудный и Бунаков...
ЧУДНОСКИЙ. Кто такие будут Зарудный и Бунаков?
КОЛЧАК. Как! Вы не знаете Зарудного? Известный адвокат, товарищ министра юстиции Керенского. Фундаминский-Бунаков — социал-революционер, генеральный комиссар Черноморского флота.
ЧУДНОВСКИЙ. Подумаешь…
КОЛЧАК. Между прочим, Зарудный сказал, что всё это вздор, и снова всё уладится. Но я ответил, что это не наладится, так как я был целый месяц в этой обста¬новке, целый месяц старался всеми зависящими от меня способами как-нибудь дело поправить, что я считаю, что дело пойдёт всё хуже и хуже...
ДЕНИКЕ. Короче нельзя?
НИКИТИН (комкая сигарету. Денике). Разве куда-то спешите?
ДЕНИКЕ. Да некогда тут рассиживаться! Ещё один приговор нужно привести в исполнение...
НИКИТИН. Вам что, крови мало? (Колчаку) Пожалуйста, продолжайте, Александр Васильевич. (Прячет скомканную сигарету в карман)
КОЛЧАК. Во всяком случае, я назад не вернусь и командовать при таких условиях не буду. Затем я был принят в Мариинском дворце на заседании правительства. Я сделал доклад, изложил в деталях всё то, что у меня было, и говорил, уже не стесняясь, резко, что всё это я предвидел и обо всём заранее предупреждал, что я не могу рассматривать деятельность правительства иначе, как ведущую к разрушению нашей вооружённой силы. Я говорил, что гораздо проще было идти совершенно открытым путём, просто-напросто распустить команды и прекратить деятельность флота, потому что при таких условиях флот все равно никакой пользы не принесёт…
НИКИТИН. Начальник вашего штаба был вместе с вами?
КОЛЧАК. Да. Вмес¬те со мной был Смирнов, который тоже говорил на ту же тему. Я указывал, что считаю виною ту политику правительства, которую оно приняло в отношении вооружённых сил: подрыв и развал командования, подрыв его авторитета, постановка командования в совершенно бесправное и беспомощное положение; указывал, что под видом свободы собрания и свободы слова совершенно открыто ведётся работа наших врагов. Я глубоко убеждён, что во всех этих собраниях, как в Балтийском море, так и в Черноморском флоте, для меня совершенно ясно видна работа не русская, а работа германской агентуры. Указал на целый ряд совпадений и фактов, которые мне лично были известны по Балтийскому и Чёрному морям.
НИКИТИН. Каких именно? Уточните, пожалуйста.
КОЛЧАК. Именно, что в течение революционного периода образцовое состояние Черноморского флота в отношении команды систематически разлагалось у меня на глазах, причём я был бессилен что-либо сделать, потому что был только зрителем, единственно чем мог справляться, это моим нравственным авторитетом и моим влиянием. Я указал, что долго на этом играть нельзя, что потом это всё провалится...
НИКИТИН. Ваше личное отношение к командам?
КОЛЧАК. До этих событий про мои команды я ничего, кроме хорошего, сказать не мог; команды вели себя настолько хорошо, что очень редко доходили дела до моей конфирмации, и в большинстве случаев они были такого характера, что разрешались в низших инстанциях. Я не говорю уже о том, что ни одного случая смертной казни или ссылки в каторжные работы не было. Несомненно, были проступки, но характера такого, что до командующего флотом они почти не доходили... И такие команды потом довели до такого состояния путём систематического, планомерного нравственного развала.
НИКИТИН. Что правительство?
КОЛЧАК. На этом меня правительство, бывшее в глубоком молчании, поблагодарило за обстоятельный доклад и отпустило. Никакого ответа мне никто не дал.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (наклонив голову к Денике, вполголоса). Гляньте... Даже своему правительству ненужным оказался… Смешно, да?
ПОПОВ (Лукьянчикову с Денике). Потише, товарищи.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Молчим, молчим...
НИКИТИН (не обращая внимания на перепалку членов комиссии). После Черноморского флота пала Китайско-Восточной железная дорога?
КОЛЧАК (кивнув). Да. Затем пришлось вплотную заняться делами Китайско-Восточной железной дороги...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Вы входили в состав правления этой дороги?
КОЛЧАК. Да.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Ваши задачи?
КОЛЧАК. Одна из главных — объединение всех вооружённых частей для охраны приграничной полосы и налаживание бесперебойной работы.
ПОПОВ. Какой образ правления представлялся вам лично для вас наиболее желательным?
КОЛЧАК. Я затрудняюсь сказать, потому что я тогда об этом не мог ещё думать. Я первый признал временное правительство. Считал, что, как временная форма, оно является при данных условиях желательным, а потому его надо поддержать всеми силами, что всякое противодействие ему вызвало бы развал в стране. Я думал, что сам народ должен установить в учредительном органе форму правления, и какую бы форму он ни выбрал, я бы подчинился. Я считал, что монархия будет, вероятно, совершенно уничтожена. Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают.
НИКИТИН. Почему?
КОЛЧАК. Я считал, что с этим вопросом уже покончено, и думал, что, ве-роятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления, и этот республиканский образ правления я считал отвечающим потребностям страны.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Не возникала ли у вас лично и вообще в офицерской среде мысль, что отречение Николая II произошло не совсем в тех формах, которые бы позволили военным людям считать себя совершенно свободными от
обязательств по отношению к монархии? Я предлагаю этот вопрос потому, что император Вильгельм, когда отрекался, специальным актом освободил военных от верности присяге, данной ему. Не возникала ли у вас мысль о том, что такого рода акт должен был сделать и император Николай?
КОЛЧАК. Нет, об этом никогда не поднимался вопрос. Я считаю, что раз император отрёкся, то этим самым он освобождает от всех обязательств, которые существовали по отношению к нему, и когда последовало отречение Михаила Александровича, то тогда было ясно, что с монархией дело покончено. Я считал необходимым поддерживать временное правительство совершенно независимо от того, какое оно было, так как было время войны, нужно было,
чтобы власть существовала, и как военный, я считал нужным поддерживать её всеми силами.
НИКИТИН. Давайте вернёмся к перевороту. Это очень важно...
ДЕНИКЕ (косо взглянув на Никитина, с ухмылкой). Для кого важно-то? (Громко шмыгнул носом)
НИКИТИН. Для следствия, конечно! Ну и для нас, думаю, — тоже... (Колчаку). Что вы ещё, Александр Васильевич, можете добавить, что является для вас существенным?
КОЛЧАК. Возвращаясь к рассказу о перевороте, должен сказать, что первые сведения о перевороте, происходящем в Петрограде, я получил, находясь в Батуми с двумя минными судами, куда пришёл по вызову главнокомандующего кавказским фронтом Николая Николаевича.
НИКИТИН. С какой целью вас вызвал к себе главнокомандующий кавказским фронтом?
КОЛЧАК. Для решения вопросов о снабжении кавказской армии морем и, в частности, вопроса об устройстве трапезундского порта, которое мы должны были принять на себя… Это устройство молов и так далее.
ЧУДНОВСКИЙ. Главнокомандующий кавказским фронтом принял вас сразу?
КОЛЧАК. Сразу. В течение первого же дня он познакомил меня со своими требованиями и пожеланиями. Мы затем обсуждали вопрос, в какой мере и в какой срок мы в состоянии выполнить это. Вечером, на второй день, насколько помню, я получил шифрованную телеграмму из Севастополя от адмирала Григоровича, что в Петрограде происходит восстание войск, что существующая власть дезорганизована, и что комитет Государственной Думы взял на себя функции правительства.
НИКИТИН. Вы можете по памяти воспроизвести содержание этой телеграммы?
КОЛЧАК. Насколько помню, последние слова телеграммы были успокоительного характера, «в настоящее время волнение утихает». Это была первая телеграмма, которую я получил о событиях в Петрограде. Тогда я обратился к начальнику штаба Николая Николаевича генералу Янушкевичу и спросил его, имеет ли он какие-нибудь сведения о событиях…
НИКИТИН. Что он ответил?
КОЛЧАК. Он сказал, что пока у него нет никаких сведений. Тогда я сказал ему: «Прошу доложить великому князю, что я должен идти в Севастополь, что я прошу меня больше не задерживать». Янушкевич доложил великому князю, который вызвал меня и спросил телеграмму. Я показал ему телеграмму; он прочёл её, пожал плечами и сказал, что ему ничего неизвестно, но что мне известны его основные пожелания и поэтому он меня не задерживает.
НИКИТИН. Вы сразу отправились в Севастополь?
КОЛЧАК. Вечером в тот же день я вышел из Батуми в Севастополь. По дороге я принял открытое немецкое радио из Константинополя, где была мощная радиостанция; радио рисовало потрясающую картину событий в Петрограде, говорило, что в Петрограде происходит революция, идут страшные бои и кровопролитие...
ДЕНИКЕ. Короче нельзя?
НИКИТИН (Денике). Обязательно перебивать? Уж если приспичило по нужде — так отправляйтесь на снег, а ходу следствия нечего мешать... (Колчаку) Не обращайте внимания, пожалуйста, продолжайте.
КОЛЧАК. Словом, все эти сведения были сгущены и утрированы, как оказалось впоследствии. Суть, конечно, была справедлива, но форма и тон, которым излагалось всё это, не соответствовали действительности. Радио было немецкое, на испорченном русском языке, с болгарскими оборотами... очевидно, его передавал какой-нибудь болгарин специально по-русски, с тем, чтобы его приняли все станции. Когда я пришёл в Севастополь, то первым вопросом, который я задал моему начальнику штаба, был вопрос: имеются ли у него какие-нибудь сведения о происходящих событиях. Он ответил мне, что никаких сведений относительно этого у него не имеется и что он знает только, что в Петрограде происходит какое-то восстание войск...
НИКИТИН. И вы что?
КОЛЧАК. Вечером я получил телеграмму от Родзянко, в которой он меня извещал, что правительство пало, что власть перешла к Комитету Государственной Думы...
НИКИТИН. Родзянко о чём-нибудь просил вас?
КОЛЧАК. Он просит меня соблюдать полное спокойствие, памятуя, что всё идёт к благу родины, что прежнее правительство, оказавшееся несостоятель-ным, будет заменено новым, и что он просит меня принять меры, чтобы не было никаких осложнений и эксцессов.
НИКИТИН. Какие-то подтверждения вы получили?
КОЛЧАК. Вслед за этим был получен целый ряд радио из Константинопо-ля, которые сообщали, что на фронте и в армии происходят бунты, что немцы победоносно продвигаются вперёд, и что в Балтийском море происходит полное восстание и избиение офицеров. Я лично сразу же отнёсся к этому константино-польскому радио как к совершенно определённой провокации, но препятствовать передаче было совершенно невозможно, так как все радио принимаются на судах дежурными телеграфистами. Тогда я издал приказ...
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Какой точно?
КОЛЧАК. Приказ, в котором упомянул о следующем. Первое, что такие радио даются нашим врагом, очевидно, не для того, чтобы сделать для нас что-нибудь полезное, и поэтому обращаюсь ко всем командирам с требованием верить только мне, моим сообщениям. Второе, что, со своей стороны, обещаю немедленно оповещать их о том, что будет мне известно, и прошу их не придавать никакого значения слухам, и что если команды будут обращаться в случае каких-либо сомнений ко мне, то я буду давать соответствующие разъяснения.
НИКИТИН. Какое действие произвёл ваш приказ?
КОЛЧАК. Этот мой приказ сыграл большую роль, команды не верили циркулирующим в то время слухам, оказав мне полное в этом смысле доверие. Я, со своей стороны, сделал так, как обещал: всё, что я ни получал, все дальнейшие подробности о происходящих событиях, я немедленно выпускал из штаба, широко распространяя для сведения команд в городе. Таким образом, все вздорные сообщения, которые тем или иным путём получались и через неприятельское радио, и изнутри, никакого впечатления не производили, так как считались только с теми данными, которые я сообщал командам.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (наклоняясь к Денике, вполголоса). Как вам? Прямо гений-полководец...
ДЕНИКЕ (вполголоса. Лукьянчикову). Как же... В историю метит. (Колчаку). Сейчас-то всё?!
КОЛЧАК. В Иокогаме меня встретил контр-адмирал Дудоров, который сообщил мне, что в России произошёл переворот, что временного правительства не существует и что в настоящее время существует так называемая Советская власть, которая, по-видимому, идёт на соглашение с Германией к прекращению войны. Эти известия произвели на меня большое впечатление. Я подробно переговорил с Дудоровым, — можно ли верить известию о заключении мира с немцами и нет ли возможности получить более точные сведения. «Вы находитесь в связи с Петроградом, в связи с генеральным штабом, поэтому и прошу обратиться к Альтфатеру или к кому-нибудь другому в генеральном штабе, который бы информировал вас о том, что произошло и в каком положении находится фронт и война»...
НИКИТИН. Помните, какого числа точно это было?
КОЛЧАК. 8-9 ноября. Вскоре после этого получилось известие о переговорах и Брестском мире. Это было для меня самым тяжёлым ударом, может быть, даже хуже, чем в Черноморском флоте. Я видел, что вся работа моей жизни кончилась именно так, как я этого опасался и против чего я совершенно определённо всю жизнь работал. Для меня было ясно, что этот мир обозначает полное наше подчинение Германии, полную нашу зависимость от неё и окончательное уничтожение нашей политической независимости. Тогда я задал себе вопрос: что же я должен делать? Правительства, которое заключает мир, я не признаю, мир этот я также не признаю; на мне, как на старшем представителе флота, лежат известные обязательства, и признать такое положение для меня представлялось невозможным...
НИКИТИН. Каково было ваше решение?
КОЛЧАК. Тогда я собрал своих офицеров и сказал, что предоставляю им полную свободу ехать, куда кто хочет. Что касается себя, то своё возвращение Россию после этого мира считаю невозможным, что я сейчас ничего не могу решить, но поступлю так, как подскажет мне моя совесть.
ЧУДНОВСКИЙ (почесав себя за ухом). Даже так... И что же могла подсказать совесть?
ДЕНИКЕ. Какая чушь!
КОЛЧАК. Обдумав этот вопрос, я пришёл к заключению, что мне остаётся только одно — продолжать всё же войну, как представителю бывшего русского правительства, которое дало известное обязательство союзникам. Я занимал официальное положение, пользовался его доверием, оно вело эту войну, и я обязан эту войну продолжать.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Тогда среди военных, если и не высказанная, то всё же была мысль, что Россия может существовать при любом правительстве. Тем не менее, когда создалось новое правительство, вам уже казалось, что страна не может существовать при этом образе правления?
КОЛЧАК. Я считал, что это правительство является правительством чисто захватного порядка, правительством известной партии, известной группы лиц, и что оно не выражает настроений и желаний всей страны. Для меня тогда это было несомненным. Я считал, что то направление, которое приняла политика правительства, которое началось с заключения Брестского договора и разрыва с союзниками, приведёт нас к гибели. Уже один этот факт, обеспечивающий господство немцев над нами, говорил за то, что это правительство действует в направлении нежелательном, отвечающем чаяниям немецких политических кругов.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Для официальных русских кругов в Японии было ясно, что сменённое большевистским правительством правительство Керенского также не удовлетворяло требованиям момента, и смены этого правительства они желали и раньше. Какого же они правительства хотели?
КОЛЧАК. Они желали, чтобы это правительство было авторизированно Учредительным Собранием. Общее мнение всех лиц, с которыми мне приходилось сталкиваться, было таково, что только авторизированное Учредительным Собранием правительство может быть настоящим. Но то Учредительное Собрание, которое мы получили, которое было разогнано большевиками и которое с места запело интернационал под руководством Чернова, вызвало со стороны большинства лиц отрицательное отношение. Считали, что оно было искусствен-ным и партийным.
НИКИТИН. Это было и ваше мнение?
КОЛЧАК. Да. Это было и моё мнение. Я считал, что если у большевиков и мало положительных сторон, то разгон этого Учредительного Собрания является их заслугой, что это надо поставить им в плюс. Все считали, что нужно создать новое правительство, но что для этого прежде всего надо спросить голоса самой страны. На большевистскую власть смотрели, как на захват власти известной группой, которая не спрашивала, желает ли страна этой власти. Считали, что если такие события произошли, то по всей вероятности они будут вынуждены прибегнуть к Учредительному Собранию или другому представительному органу, который или авторизирует их, или назначит другое правительство. Таким образом, и к правительству большевиков и к Учредительному Собранию, которое было разогнано большевиками, отношение было отрицательное.
НИКИТИН. Какие были причины для создания в белых частях даже в самых, казалось бы, маленьких отрядах особых органов — контрразведки?
КОЛЧАК. Когда я стал командующим, органы контрразведки были почти во всех частях. Из разговоров с офицерами у меня создавалось впечатление, что эти органы создавались по образцу тех, которые существовали в Сибири при Советской власти. Во время большевистской власти в Сибири, в целом ряде пунктов по железной дороге существовали такие заставы, которые контролировали пассажиров в поездах и тут же производили их аресты, если они оказывались контрреволюционерами.
НИКИТИН. И что?
КОЛЧАК. По этому типу и эти отряды создавали у себя аналогичные органы. Они занимались совершенно самочинно осмотром поездов, и когда находили кого-нибудь, кто, по их мнению, был причастен к большевизму или подозревался в этом, то арестовывали. Такие явления существовали по всей линии железной дороги. После моего прибытия туда, когда выяснилась эта картина, я беседовал с начальниками отрядов и говорил, что, в сущности, контрразведка должна быть только в моём штабе, так как существующие контрразведки мешают друг другу и портят всё дело. На это мне совершенно резонно ответили, что мы боремся, и то, что делали с нами, будем делать и мы, так как нет никакой другой гарантии, что нас всех не перережут. Мы будем бороться таким же образом, как и наш противник боролся с нами. За нами устраивалась травля по всему пути, а там, где мы находимся, мы обязаны таким же образом обеспечить и себя от проникновения сюда лиц, которые являются нашими врагами...
НИКИТИН. И тому есть подтверждающие факты?
КОЛЧАК. К концу 1917 года в Петрограде оставалось несколько десятков тысяч офицеров, сопротивления которых большевики очень боялись. За первую половину 1918 года больше половины их было расстреляно сначала под руководством Петерса, затем Урицкого. Только при Урицком в Петрограде убили около пяти тысяч офицеров. С таким же усердием чекисты искали царских чиновников. Во многих случаях так же, как и офицеров, их убивали без суда и следствия...
НИКИТИН. Это достоверно?
КОЛЧАК. Конечно. Сейчас-то вообще какой смысл скрывать правду?
НИКИТИН (задумчиво, едва слышно). Вы правы. Когда всё уже решено...
ДЕНИКЕ. Да, решено! И теперь так будет всегда!
КОЛЧАК. Дело в том, что была захвачена часть архива большевиков, которую при поспешном отступлении не успели уничтожить. Я лично видел копию отчёта Дзержинского Ленину, читал.
НИКИТИН. Тогда, конечно, неоспоримый факт... Но вернёмся к особым органам.
КОЛЧАК. Поэтому, хотя такие органы контрразведки никогда не значились официально, на деле они продолжали функционировать. В тех отрядах, которые мне были подчинены, мне удалось поставить дело таким образом, что о производившемся аресте немедленно сообщалось мне и прокурору. Арестованные лица передавались прокурорскому надзору, и там производилось быстрое расследование дела.
НИКИТИН. Какое, например?
КОЛЧАК. Я помню, значительное число бывало арестовано по совершенно неосновательным причинам. Когда это выяснялось, то их отпускали. Но те лица, которые были персонально известны этим частям, конечно, не выдавались, и с ними воинские части расправлялись сами совершенно самочинно. В тех же случаях, когда было только подозрение, они выполняли это требование и передавали прокурорскому надзору, которым и производилось расследование, большей частью не приводившее ни к каким результатам. Контрразведка при штабе у меня была, но контрразведки при отрядах действовали совершенно самостоятельно. Формально они не существовали никогда, и, таким образом, любая часть могла сказать, что никакой контрразведки у неё нет.
НИКИТИН. В чём заключалась причина? Почему полномасштабно развернулись действия особых органов?
КОЛЧАК. С точки зрения всех военных чинов, это было средство борьбы. Они говорили: «Мы защищаемся, мы ведём борьбу и считаем необходимым применить ту же меру, которую применяли и в отношении нас». Нужно сказать, что в Харбине ходило много рассказов относительно деятельности этих органов. Не знаю, насколько они были справедливы, но это был сплошной кошмар, стоявший на всей линии железной дороги, как со стороны большевиков, так и со стороны тех, которые боролись с ними. Для меня, как нового человека, эти рассказы казались совершенно невероятными. Я сперва не верил им и считал больше словами, но потом, конечно, ближе познакомился и увидел, что на железной дороге идёт всё время жесточайшая взаимная травля как со стороны тех районов, где хозяйничали большевики, так и в тех районах, где хозяйничали их противники. Методы борьбы были одни и те же.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Приходила ли вам мысль, что до вас и лиц высшего правительственного состава доходят сведения о жертвах такого произвола, только принадлежащих к так называемому обществу? К вам пришла жена офицера, для жены рабочего или крестьянина это было бы труднее, не только в смысле физического проникновения, но и в психологическом смысле. Приходила ли вам мысль, что такие случаи произвола во много раз превышают те отдельные случаи, о которых вам приходилось слышать?
КОЛЧАК. Я думаю, что все эти случаи едва ли могли касаться низов, так как не было смысла трогать этих людей. По крайней мере, со стороны железнодорожных служащих не было жалоб ни на какие аресты или обыски. Да это вполне понятно, так как вряд ли для организаторов подобных предприятий имело смысл арестовывать низших служащих.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Вам говорили, что это метод, усвоенный противником, но признавали ли вы, что это закон?
КОЛЧАК. Нет, не признавал. Несомненно, нужно было так бороться, и я считал необходимым это делать, но я не допускал, чтобы это делалось самочинными, не известными мне организациями.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Офицеры говорили вам, что они могут быть вырезаны своим противником, если не усвоят себе методов защиты противника. Я ставил вам вопрос, не были ли эти аресты более многочисленны в массах населения. По вашему же мнению, эти аресты производились главным образом среди пассажиров. Следовательно, среди русского населения Маньчжурии как будто не было большевиков, не было тех агрессивных форм боевого большевизма, как в России и Сибири? Вы должны были заметить, когда при вас ссылались на необходимость создания контрразведки в Маньчжурии, что это лишь средство и повод для мести со стороны офицерства.
КОЛЧАК. Повторяю, основания для этого были. Конечно, вполне понятно, что когда ведётся борьба, то нежелательно, чтобы на территорию, на которой вы ведёте борьбу, проникали агенты противника. Но здесь вопрос другой. Большею частью это был вопрос мести. Люди, которые пробрались сюда с величайшим риском и опасностями, хотя бы через Слюдянку, где погибло, по крайней мере, до четырёхсот офицеров, люди, прошедшие через эту школу, конечно, выслеживали лиц, которых они узнали в дороге, и, конечно, мстили. Для меня было ясно, что главным моти¬вом этой деятельности является месть, все те ужасы, которые творились по линии железной дороги, происходили на почве мести.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Каково было ваше принципиальное отношение к интервенции раньше, чем вы её увидели во Владивостоке?
НИКИТИН. Да-да. Это тоже очень важно.
КОЛЧАК. В принципе я был против неё.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Всё-таки можно быть в принципе против известной меры, но допускать её на практике, потому что другого выхода нет. Вы считали ли, что, несмотря на то, что интервенция нежелательна, к ней всё-таки можно прибегнуть?
КОЛЧАК. Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока в чужие руки. В Японии я убедился в этом. Затем я не мог относиться сочувственно к этой интервенции в виду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения всех русских людей и властей, которые там были. Меня это оскорбляло. Я не мог относиться к этому доброжелательно. Затем самая цель и характер интервенции носили глубоко оскорбительный характер: это не было помощью России, всё это выставлялось, как помощь чехам, их благополучному возвращению, и в связи с этим всё получало глубоко оскорбительный и глубоко тяжёлый характер для русских. Вся интервенция мне представлялась в форме установления чужо-го влияния на Дальнем Востоке.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Интересен вопрос в отношении выяснения вашей идеи, впоследствии целиком овладевшей вами, а вначале ещё бывшей как будто под некоторыми сомнениями, идеи единоличной власти. Вы держались мнения, что только военная диктатура возможна? После того, как вы познакомились с деятельностью земства, вы укрепились, и ваши колебания в отношении характера образования власти в направлении единоличной власти или в направлении ее коллегиальности определились к этому вре¬мени?
КОЛЧАК. Впоследствии я смотрел на единоличную власть совершенно, может быть, не с той точки зрения, как вы предполагаете. Я считал прежде всего необходимою единоличную военную власть — общее единое командование. Затем я считал, что всякая такая единоличная власть, единоличное верховное командование, в сущности говоря, может действовать с диктаторскими приёмами и полномочиями только на театре военных действий и в течение определённого, очень короткого, периода времени, когда можно действовать, основываясь на чисто военных законоположениях. У нас имеется чрезвычайно глубоко продуманное, взятое из-за границы, сверенное со всеми подобными же трудами в Германии, Англии и Франции положение о полевом управлении войск. Это есть кодекс диктатуры, это кодекс чисто военного управления. Для меня это было ясно, так как я очень хорошо знаю это положение, и над ним очень много сидел, изучал и считаю его одним из самых глубоких и самых обдуманных военных законоположений, которые у нас были...
ЧУДНОВСКИЙ. Так-так, любопытно!
КОЛЧАК. Для меня было ясно, что управлять страной на основании этого положения, в сущности говоря, нельзя, потому что там нет целого ряда необходимых положений, как, например, по вопросам финансового порядка, вопросам торгово-промышленных отношений; там не предусмотрено целого ряда государственных функций, которые власть должна осуществлять; они в положении о полевом управлении войск не предусматриваются. Поэтому мне казалось, что единоличная власть, как военная, должна непременно связываться ещё с организованной властью гражданского типа, которая действует, подчиняясь военной власти, вне театра военных действий. Это делается для того, чтобы объединиться в одной цели ведения войны. Таким образом, единоличная власть складывается из двух функций: верховное командование плюс верховная гражданская власть, действующая в гражданском порядке, которой можно было бы управлять вне театра военных действий.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Конечно, мы так и понимаем вас, что без гражданского аппарата и без высшего гражданского управления управлять страной нельзя. Но верховная власть возглавляется только одним лицом?
КОЛЧАК. Да. Мне казалось, что именно такая организация власти в период борьбы должна существовать, и в этом убеждении я укрепился уже тогда. Я обдумал этот вопрос и пришёл к тому, что это единственная форма, которая в таком положении будет возможна.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Когда вы приняли власть верховного правителя, каково было отношение к перевороту правительств, существовавших на территории, освобождённой от большевистской власти?
КОЛЧАК. В первое время никакого, так как не было никакой связи. Потом был решён вопрос относительно отправки членов Директории за границу; они под надёжным конвоем были отправлены, кажется, на второй день вечером. В первый же день, часа в три-четыре, было устроено второе заседание, на котором решено было утвердить верховный суд для разбора всего дела о перевороте. На второй день я с утра поехал в ставку. Всё это время я жил в одной комнате и всю работу проводил в ставке. В ставке исполнявший должность начальника штаба вручил мне целый ряд телеграмм, которые прибывали в течение первых пяти дней. Эти телеграммы были из самых разнообразных мест Сибири, горо-дов, частей армии и так далее. Эти телеграммы дали мне уверенность, что, по крайней мере, армия меня приветствует. Это были ответы на моё извещение; их были десятки, среди них были телеграммы отдельных лиц. Помнится, я получил даже телеграмму с приветствием от союза сибирских маслоделов...
ЧУДНОВСКИЙ. Так, понятно. А дальше что?
КОЛЧАК. В последующие дни приходили депутации и приветствия от различных крестьянских общин, в первые же дни приходили телеграммы главным образом от армии, военных частей. Тогда эти телеграммы дали мне полную уверенность, что то, что было сделано, сделано правильно  и отвечает настроению и пожеланию армии. Одной из первых была получена телеграмма от Хорвата, в которой он приветствовал меня, признавал  меня  верховным правителем и передавал себя в моё распоряжение. Также одной из первых телеграмм была также получена телеграмма от атамана Дутова. Вместе с ней получилась телеграмма от правительства оренбургского. Затем была получена одна весьма характерная телеграмма от уральцев, хотя и несколько более осторожно составленная: они приветствовали меня, но просили сообщить, какую политическую цель я ставлю в первую очередь. Я подтвердил им, что моя задача заключается в том, чтобы путём победы над большевиками дать стране известное успокоение, чтобы иметь возможность собрать Учредительное Собрание, на котором была бы высказана воля народа. Очень скоро я получил ответную телеграмму с приветствием и заявлением, что они передают себя в моё распоряжение, что они вполне разделяют мою точку зрения  и осуществление задачи, которую я ставлю перед собой, считают необходимым.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (с ухмылкой, едва слышно. Денике). «Считают необходимым»... Как оно? Стратег, понимаешь...
ЧУДНОВСКИЙ. Кто такой Хорват?
КОЛЧАК. Дмитрий Леонидович. Генерал. С 1903 года управляющий Китайско-Восточной дороги. В 1918 году временный верховный правитель...
ЧУДНОВСКИЙ. Понятно. Продолжайте!
КОЛЧАК. Будучи ещё военным министром, я отчётливо сознавал, в каком положении находится снабжение армии. Поэтому на второй же день я снёсся с Вологодским и просил, кажется, его и министра снабжения, которым был в то время Зефиров, и ещё несколько министров обсудить этот вопрос. Я считал необходимым, чтобы в первую очередь правительство занялось изучением вопросов экономического характера, так как вопрос снабжения сюит настолько остро, даже в самом Омске, и считал, что все усилия правительства должны быть при-ложены в первую очередь на обеспечение снабжения армии. Я сказал, что необ-ходимо, чтобы завтра же вечером было устроено заседание, на котором я выскажу свои взгляды, чтобы было собрано экономическое сове¬щание. Это совещание было разработано тут же: были выбраны представители торгово-промышленников, кооперативов и банков, которых можно было созвать здесь же, в Омске...
ЧУДНОВСКИЙ. Таким образом?
КОЛЧАК. Таким образом, было основано экономическое совещание, на ко-тором я в первую неделю сам вёл заседания. Я каждый вечер бывал там сам, пока не изложил все те задачи, которые я считал необходимым осуществить для обслуживания армии. Затем, когда началось обсуждение общих вопросов, мне было уже трудно, к тому же я заболел.
ЧУДНОВСКИЙ. Это не тот Вологодский, который был первым премьер-министром так называемого Омского правительства?
КОЛЧАК. Да, тот.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Как отнеслись к перевороту представители иностранных держав, которые в то время были в Омске или которые после приехали в Омск?
КОЛЧАК. Насколько помню, в Омске в то время был представитель Америки — Гаррис и Франции — Реньо. Представителя Англии ещё не было, был только полковник Уорд. Нокс же приехал позже. Со стороны Японии была только чисто военная миссия. Представителями чехов были тогда военные представители Кошек и Рихтер. Вообще отношения со стороны всех, кто ко мне являлся, были самыми положительными. Гаррис, американский представитель, относился ко мне с величайшими дружескими чувствами и чрезвычайной благожелательностью. Это был один из немногих  представителей Америки, который искренно желал нам помочь и делал всё, что мог, чтобы облегчить нам наше положение в смысле снабжения. Гаррис, насколько я помню, прибыл ко мне первый с визитом на следующий день...
НИКИТИН. И в чём состояла суть вашего разговора?
КОЛЧАК. Гаррис сказал мне: «Думаю, что в Америке этому событию будет придано самое неопределённое, самое неправильное освещение! Но, наблюдая всю атмосферу, всю обстановку, я могу только приветствовать, что вы взяли в свои руки власть, при условии, конечно, что вы смотрите на свою власть как на временную, переходную. Конечно, основной вашей задачей является довести народ до того момента, когда он мог бы взять управление в свои руки, то есть выбрать правительство по своему желанию».
НИКИТИН. Что вы ему ответили?
КОЛЧАК. Я сказал ему: «Это есть моя основная задача. Вы зна¬ете хорошо, что я прибыл сюда, не имея ни одного солдата, не имея за собой никаких реши-тельно средств, кроме только моего имени, кроме веры в меня тех лиц, которые меня знают. Я не буду злоупотреблять властью и не буду держаться за неё лишний день, как только можно будет от неё отказаться. На это Гаррис сказал мне: «Я вам сочувствую и считаю, что если вы пойдёте по этому пути и вы¬полните задачи, которые ставятся перед вами, то в дальнейшем мы будем работать вместе». В таком же духе говорил со мной и Реньо.
ЧУДНОВСКИЙ. А с полковником Уордом о чём разговаривали?
КОЛЧАК. Полковник Уорд был у меня на следующий день и сказал, что он также считает, что это единственная  форма власти, которая должна быть: «Вы должны нести её до тех пор, пока, наконец, ваша страна не успокоится, и вы будете в состоянии передать эту власть в руки народа». Я сказал, что моя задача — работать вместе с союзными представителями, в полном согласии с ними, и что я смотрю на настоящую войну, как на продол¬жение той войны, которая шла в Европе.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. В это время было заключено пред¬варительное перемирие с Германией. Таким образом, Германия вышла из войны, и устанавливалось общее замирение Европы. Не возникало ли у вас мысли, что и для России надо искать мирного выхода из того положения, которое создалось?
КОЛЧАК. Я об этом не думал, так как видел, что этот мир нас не касается, и считал, что война с Германией продолжается. Я тогда в первое время надеялся, что в случае, если нам удастся достигнуть известных успехов на фронте, то мы будем приглашены на мирную конференцию, где мы получим право голоса для обсуждения вопроса о мире. Так как этого не случилось, то я считал, что мы находимся в состоянии войны с Германией.
ЧУДНОВСКИЙ. В бытность вашу в Екатеринбурге и на фронте не получали никаких известий о положении дела в Екатеринбурге, где находился Съезд членов Учредительного Собрания?
КОЛЧАК. Они уже были в Уфе. Я помню только одного члена — Брушвита. Он был представителем Съезда членов Учредительного Собрания и говорил речь на банкете… только одного его я помню. Насколько мне помнится, я поехал на Челябинск с фронта. Там, в штабе Сырового, я повидался с Дитерихсом, который был начальником штаба. Сделал визиты членам чешского национального совета, который был в Челябинске. Затем я отправился на фронт, откуда поехал назад южным путём на Омск.
НИКИТИН. Как долго добирались до Омска?
ДЕНИКЕ. Может, об этом в другой раз, на следующем заседании?!
НИКИТИН (Денике). Вы же сами ясно дали понять, что следующего раза может и не быть... (Колчаку) Так что с Омском. Александр Васильевич?
КОЛЧАК. Ехал я в Омск с очень большой медленностью, с очень большими остановками. Я ехал 17 дней, и в течение пути у меня ни встреч, ни задержек не было. В Омске я не предполагал задерживаться, кроме нескольких дней для того, чтобы выяснить возможность выехать на юг и выяснить, в каком положении находятся дела на юге, и решить, как дальше двигаться. Когда я прибыл во Владивосток, я вместе с тем сложил с себя полномочия члена правления Китайско-Восточной железной дороги.
ЧУДНОВСКИЙ. А сколько человек было расстреляно в Куломзине?
ПОПОВ (перебирая исписанные листки). Это о рабочем восстании!
КОЛЧАК. Человек семьдесят или восемьдесят — точных данных нет.
ПОПОВ. А не было ли вам известно, что в Куломзине практиковалась массовая порка?
КОЛЧАК. Про порку я ничего не знал, и вообще я всегда запрещал какие бы то ни было телесные наказания, следовательно, я не мог даже подразумевать, что порка могла где-нибудь существовать. А там, где мне это становилось известным, я предавал суду, смещал, то есть действовал карательным образом.
ПОПОВ. Известно ли вам, что лица, которые арестовы¬вались в связи с восстанием в декабре, впоследствии подвергались истязаниям в контрразведке и какой характер носили эти истязания? Что предпринималось военными властями и вами, верховным правителем, против этих истязаний?
КОЛЧАК. Мне никто этого не докладывал, и я считаю, что их не было.
ДЕНИКЕ (вскакивая, махнув рукой). Враньё! (Садится)
НИКИТИН (Денике). Пожалуйста, не мешайте ходу следствия!
ДЕНИКЕ (морщась. Никитину). Что-что? Ты это мне? Это кто тут мешает-то? А?!
ПОПОВ (Колчаку). Но я сам видел людей, что были отправлены в Александровскую тюрьму, которые были буквально сплошь покрыты ранами и истерзаны шомполами...
КОЛЧАК. И всё равно нет, мне никогда не докладывали. Если такие вещи делались известными, то виновные наказывались.
ПОПОВ. Известно ли вам, что это делалось при ставке верховного главнокомандующего адмирала Колчака, в контрразведке при ставке?
КОЛЧАК. Нет, я не мог этого знать, потому что ставка не могла этого делать...
НИКИТИН. Вы в том уверены?
КОЛЧАК. Вполне.
ПОПОВ. Это производилось при контрразведке в ставке...
ЧУДНОВСКИЙ. Не отпирайтесь, нам всё известно!
КОЛЧАК. Очевидно, люди, которые совершали это, не могли мне докладывать, потому что они знали, что я всё время стоял на законной почве. Если делались такие преступления, не мог о них знать. Вы говорите, что при ставке это делалось?
ПОПОВ. Я говорю, в контрразведке при ставке. Возвращаюсь к вопросу о производстве военно-полевого суда в Куломзине...
ЧУДНОВСКИЙ. Да-да, ответьте нам!
КОЛЧАК. Я считаю, что было производство такое же, какое полагается в военно-полевом суде.
ПОПОВ. Однако...
ЧУДНОВСКИЙ. В Куломзине фактически было расстреляно около 500 человек, расстреливали целыми группами по 50-60 человек. Кроме того, фактически в Куломзине никакого боя не было, ибо только вооружённые рабочие стали выходить на улицу, они уже хватались и расстреливались — вот в чём состояло восстание в Куломзине.
КОЛЧАК. Эта точка зрения является для меня новой, потому что были раненые и убитые в моих войсках и бы¬ли убиты даже чехи, семьям которых я выдавал пособия. Как же вы говорите, что не было боя?
ЧУДНОВСКИЙ. Боёв не было, могли быть лишь какие-нибудь стычки... Вспомните!
КОЛЧАК. То, что вы сообщаете, было мне неизвестно. Я лично там не мог быть, но я верю тому, что мне докладывалось. Мне докладывался список убитых и раненых. Эта точка зрения является для меня совершенно новой.
ЧУДНОВСКИЙ. Это не точка зрения, а факт!
КОЛЧАК. Вы сами там были?
ЧУДНОВСКИЙ. Нет! Но вот он... (Кивнул на Попова) сидел в тюрьме и не был там точно так же, как и вы, но я говорю со слов участников этого дела, которым нужно доверять...
КОЛЧАК. Нужно или можно? Мне говорили, что в Куломзине за весь день боя было двести пятьдесят человек потери, а в правительственных войсках было человек двадцать убитых и раненых, кроме того, три-четыре чеха, но, сколько убитых было в войсках, я точно не помню.
ПОПОВ. Значит, помимо случаев в связи с восстанием, избиений шомполами и пытками в омской контрразведке совсем не было?
КОЛЧАК (убеждённо). Нет.
ПОПОВ. Ладно. А не известен ли вам такой случай, когда один из расстрелянных по делу одиннадцати коммунистов дал свои показания о том, что он является членом комитета партии коммунистов, только потому, что он подвергался пыткам путём вы¬ворачивания рук и суставов, подобно вытягиванию на дыбе и так далее?
КОЛЧАК. Нет, я в первый раз слышу.
ДЕНИКЕ (ухмыльнувшись). И о бесчинствах белых, уж конечно, тоже вообще ничего неизвестно?
КОЛЧАК. Смотря каких.
НИКИТИН. То есть?
КОЛЧАК. Правительственных войск — нет, а вот всякого рода бандитских формирований — да.
ДЕНИКЕ. Ну надо же! А! (Указывая в сторону Колчака) Только посмотрите на него... Убивали, грабили, жгли!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. И от всего пытается откреститься...
ДЕНИКЕ. Не выйдет!
НИКИТИН. Какие меры в связи с этим вами принимались?
КОЛЧАК. Самые строгие, вплоть до полного расформирования и трибунала. Я уже говорил, что являюсь противником всякого беззакония.
ДЕНИКЕ (нетерпеливо). Да-да... Слышали!
КОЛЧАК. В то же время я больше наслышан о бесчинствах так называемых продовольственных отрядов красных и чекистов.
НИКИТИН. Что вы имеете в виду?
КОЛЧАК. Лишение крестьян хлеба, повсеместное насильственное насаждение коммун и колхозов...
БАРАНОВ. То продовольственная программа товарища Ленина!
КОЛЧАК. Массовый расстрел — тоже? Продовольственная программа должна осуществляться по доброй воле и не в ущерб, во благо всего народа, а не по чьему-то приказу.
НИКИТИН (изменившимся голосом, едва сдерживая волнение и доставая новую целую сигарету). И что, в доказательство можете привести конкретные примеры?
КОЛЧАК. Бесчинства чекистов? Сколько угодно. Расстрел большевиками министра юстиции Щегловитова, прокурора киевской палаты Чаплинского, товарища прокурора Виппера, члена Государственной Думы Замысловского. Убийства русских государственных деятелей, чиновников государственного аппарата, офицеров, священников, членов патриотических организаций проводились планомерно и систематически. Как рассказывал очевидец, просидевший весь 1918 год в московской Бутырской тюрьме...
ДЕНИКЕ (стукнув кулаком по столу). Враньё!
МЫШКОВСКИЙ (вздрогнув. Едва слышно). Ой...
БАРАНОВ (вскочив с места и будто приготовившись к прыжку). Это неправда! (Повернувшись к Колчаку) Он всё врёт, товарищи! (Садится)
КОЛЧАК (невозмутимо). Какой смысл свидетелю расправы, к тому же бывшему заключённому Бутырской тюрьмы, говорить неправду?
ДЕНИКЕ. Значит, это всё были евреи! За них мы не в ответе.
НИКИТИН (Денике). Тогда как быть с нашим правительством? Там тоже почти все евреи... И как у вас быстро получается открещиваться от людей, проставлять на каждом клеймо... Это вы о ком? О сановниках? Или о тех, кто их пачками расстреливал?
ДЕНИКЕ. Вопрос не по делу! (Показывает на Никитина) Ох, всё больше не нравится он мне, товарищи, много вопросов задаёт...
НИКИТИН (покручивая сигарету пальцами). А я не барышня, чтобы всем нравится. (Колчаку) Так что же, Александр Васильевич?
КОЛЧАК. Очевидец называл их еврейскими большевиками. Я спросил, почему он так говорит. Он ответил: «Я фамилии никак не мог запомнить, они всё не русские»...
НИКИТИН. Латышские, наверное?
КОЛЧАК. Не знаю. Я не стал уточнять. Он был сильно измучен, уставший, голодный...
ЧУДНОВСКИЙ. Как он попал к вам?
КОЛЧАК. Очевидец расправы? Можно сказать, чудом. Это целая эпопея...
ДЕНИКЕ. Нам это не интересно!
НИКИТИН (Денике). За всех не отвечайте, у каждого своё мнение...
ДЕНИКЕ. Нет, мнение у всех должно быть одно! Как и все запросы...
НИКИТИН. Ленин? Ах, да... Откуда? Вы же вообще не читаете книг, они чужды и ненавистны вам! (Колчаку). Что рассказал бывший заключённый Бутырской тюрьмы?
КОЛЧАК. То, что заключённых регулярно гоняли на закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Их вывозили на грузовике под надзором вооружённой стражи на Ходынское поле, Ваганьково и в район Петровского парка. Могилы выкапывались сразу же на двадцать-тридцать, а то и больше человек. Со своей стражей заключённые успели познакомиться так близко, что она делилась с ними своими впечатлениями о производившихся операциях...
ЧУДНОВСКИЙ. Чёрт знает, что в России творится! Охрана братается с заключёнными... Да это же недопустимо! Надо ужесточать порядок...
ДЕНИКЕ. И повсеместно!
КОЛЧАК. Куда ещё? Россия без того уже вся в крови и проволоке...
ЧУДНОВСКИЙ (Колчаку). По вашей вине, между прочим.
КОЛЧАК. Время покажет...
ДЕНИКЕ (отмахнувшись). Да ничего оно не покажет! Даже не надейтесь! Теперь наша власть...
БАРАНОВ. Советская! И она останется навсегда!
НИКИТИН. Мы что тут, на партсобрании? Или на митинге? Снова же отходим от сути. Давайте вернёмся к рассказу очевидца!
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Так что ещё поведал свидетель расправы?
КОЛЧАК. Хорошо. Однажды, как рассказал очевидец, по окончании копания очередной сплошной могилы-канавы, конвойные объявили, что на следующее утро предстоит «важный расстрел» попов и министров. В числе расстрелянных оказались епископ Ефрем, протоиерей Иоанн...
ЧУДНОВСКИЙ. Фамилия?
КОЛЧАК. Восторгов...
ЧУДНОВСКИЙ. Дальше!
НИКИТИН. И, пожалуйста, если возможно, поподробнее.
КОЛЧАК. Всё, что помню из рассказа очевидца...
ДЕНИКЕ (вскакивая. Нетерпеливо). Да-да! И нечего время тянуть — бесполезно. (Садится)
НИКИТИН (Денике). Не мешайте человеку говорить! Торопливость в данном случае неуместна.
КОЛЧАК. В числе расстрелянных, кроме епископа Ефрема и протоиерея Иоанна, оказались ещё министр внутренних дел Маклаков, председатель Государственного Совета Щегловитов, бывший министр внутренних дел Хвостов, сенатор Белецкий и некоторые другие. Прибывших разместили вдоль могилы и лицом к ней. По просьбе отца Иоанна палачи — так говорил очевидец — разрешили всем осуждённым помолиться и попрощаться друг с другом. Все стали на колени, и полилась горячая молитва несчастных смертников, после чего все подходили под благословление преосвященного Ефрема и отца Иоанна, а затем все простились друг с другом. Первым подошёл к могиле протоиерей Иоанн, сказавший перед тем несколько слов остальным, приглашая всех, с верою в милосердие и скорое возрождение Родины, принести последнюю искупительную жертву. «Я готов», — заключил он, обращаясь к конвою. Все стали на указанные места. Палач (выражение очевидца) подошёл к нему со спины вплотную, взял его левую руку, вывернул её за поясницу и, приставив к затылку револьвер, выстрелил, одновременно толкнув отца Иоанна в могилу. Другие палачи приступили к остальным жертвам. Белецкий рванулся и быстро отбежал в сторону кустов шагов на двадцать-тридцать, но, настигнутый двумя пулями, упал, и его приволокли к могиле, пристрелили и сбросили. По словам очевидца, палачи высказывали глубокое удивление по поводу поведения отца Иоанна Восторгова и Николая Алексеевича Маклакова, поразивших их своим хладнокровием во время убийства. Иван Григорьевич Щегловитов с трудом передвигался, но ни в чём не проявил никакого страха.
НИКИТИН. Что, по-вашему, стало причиной начала гражданской войны?
КОЛЧАК. Невозможность найти согласия в позициях и программах разнородных политических организаций, прежде всего по вопросу о политическом устройстве страны и формах организации государственной власти, что, в конечном счёте, и привело к иностранной интервенции. Немалое значение в радикализации противоборствующих сил в стране имела насильственная узурпация власти большевистской партией в ходе октябрьского вооружённого переворота, а затем активное сопротивление значительной части населения страны проводимой большеви¬ками политики.
ДЕНИКЕ (вскакивая). Вот даёт! Большевики во всём виноваты — они причина всех неудач! Эй, нет... (Начинает ходить)
ЛУКЬЯНЧИКОВ (ухмыляясь). Чистеньким хочет остаться...
КОЛЧАК (невозмутимо, не обращая никакого внимания). Огромное влияние на расширение масштабов гражданской войны оказала бескомпромиссная борьба национальных политических организаций. Эта борьба привела к фактическому распаду некогда единой государственно-политической системы Российской державы. Дезинтеграция государственной власти и управления к началу гражданской войны достигла беспрецедентного уровня.
ЧУДНОВСКИЙ. Ошибаетесь, даже слишком. Большевики не узурпировали власть, они получили её от народа на Учредительном Собрании...
КОЛЧАК. Циничное пренебрежение большевиков результатами выборов в Учредительное Собрание и их стремление опираться на насилие ярко охарактеризовали природу большевистского режима.
НИКИТИН. Извините... Но, согласитесь, это всё — лишь слова, домыслы. Какие тому есть доказательства?
КОЛЧАК. Если в царской России с 1821 по 1906 годы было казнено по приговору суда девятьсот девяносто семь человек, то при Советской власти с 1917 по 1920 годы по приговору Чека было расстреляно около одного миллиона человек. Разве это не насилие? Именно произвол и насилия правящей партии раскололи страну и стали главной причиной начала гражданской войны.
БАРАНОВ. Вот те раз! Товарищи! Большевиков обвинять... Да такого быть никогда не может!
ЧУДНОВСКИЙ (Баранову). Правильно, товарищ. (Колчаку). Это царь, его министры и подобные вам виноваты в развале страны — яснее ясного.
КОЛЧАК. Не думаю. Я уже говорил... Время покажет.
ДЕНИКЕ. Утопия! Только такие, как вы, во всём виноваты и всегда будете виноваты... Да-да! И ещё раз да!
КОЛЧАК. Цифры — упрямая вещь.
НИКИТИН (скомкав сигарету, убирает её в карман). Это вы о чём?
КОЛЧАК. Взять хотя бы общее положение России до узурпации власти большевиками. За пятилетний период 1908-1912 годов производство угля увеличилось на семьдесят девять и три процентов по сравнению с предыдущим пятилетним периодом, железа — на двадцать четыре и восемь процентов, стали и производства металла — на сорок пять и девять процентов. С 1900-го по 1913-й годы продукция тяжёлой промышленности увеличилась на семьдесят четыре и один процентов даже при учёте инфляции. Сеть железных дорог увеличилась с двадцати четырёх тысяч километров в 1890 году до шестидесяти одного тысяч километров в 1915 году. Промышленный прогресс помог сократить зависимость России от иностранного капитала. Разве это не процветание России?
ДЕНИКЕ. Подумаешь! (Садится) Процветание, прогресс... Да мы зараз всё наверстаем!
НИКИТИН. Никто и не сомневается... Вот только какими методами?
ДЕНИКЕ. Опять он за своё!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Совсем ничего и никого не боится...
КОЛЧАК. Мне продолжать?
НИКИТИН. Конечно! Обязательно, Александр Васильевич... И, пожалуйста, не обращайте внимания. Не стоит.
КОЛЧАК. Хорошо. О процветании России до большевистской узурпации свидетельствует и вывоз зерна за границу. Цифры? Извольте! С 1908-го по 1912-й годы урожай пшеницы вырос на тридцать семь и пять процентов по сравнению с предыдущей пятилетним периодом, ржи — на два и четыре про-центов, ячменя — на шестьдесят два и два процентов, овса — на двадцать и де-вять процентов, кукурузы — на сорок четыре и восемь процентов. В хорошие урожайные годы — 1909-й и 1910-й — экспорт пшеницы достигал сорок про-центов мирового экспорта пшеницы. Даже в плохие годы — 1908-й и 1912-й — он достигал одиннадцать и пять процентов. А образование?
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Что образование?
КОЛЧАК. Образование также было на должном уровне. В 1908 году был принят закон об обязательном начальном образовании. Расходы правительства на образование увеличились между 1902-м и 1912-м годами на двести шестнадцать и два процентов. В 1915 году пятьдесят один процент всех детей от восьми до одиннадцати лет посещали школу, а шестьдесят восемь процентов новобранцев умели читать и писать. А что дал большевизм России? Полномасштабный произвол, полное бесправие, раскол страны, голод…
БАРАНОВ. Большевики дали народу свободу — вот что главное!
КОЛЧАК. Свободу грабить, убивать...
ЧУДНОВСКИЙ. Демократические преобразования!
КОЛЧАК. А что, по-вашему, есть демократия?
БАРАНОВ (вскочив). Демократия — это свобода! Свобода слова, свобода действий...  (Садится)
КОЛЧАК (слегка усмехнувшись). Это же прямой путь к анархии.
НИКИТИН. То есть вы считаете, что демократия есть наивысшая форма анархии?
КОЛЧАК. Нет, я этого не говорил. Но могу согласиться.
ДЕНИКЕ (вскакивая). Нет! Он же явно издевается над нами. Получается, что не следственная комиссия разбирается с адмиралом, а он с ней — прямо перевёртыш какой-то...
НИКИТИН. Хотите сказать... Метаморфоза?
ДЕНИКЕ (багровея). Не умничай!
КОЛЧАК. Я только излагаю факты — и всё.
ДЕНИКЕ. Какие, к чёрту, факты! Белая пропаганда. Чушь! Большевики развалили страну — смешно! Да это вы, ваш царь, ваши министры, Государственная Дума во всём виноваты! Развязали сами гражданскую войну — и не хотят в том признаться... КОЛЧАК. Я не развязывал гражданской войны.
ДЕНИКЕ (садясь). Но причастны тоже! Воевали ведь против большевиков… Точка!
КОЛЧАК. Я выполнял свой офицерский долг. Долг военного специалиста. Россия для меня много значит... (Пауза) А большевистская узурпация власти — беда, большая трагедия для России. Террор и насилие над русскими стали главным орудием государственной политики большевиков, начиная с первых дней Советской власти.
НИКИТИН. Но сначала же всё не так было... Так ведь?
КОЛЧАК. Некоторая ограниченность террора в начальный период господства большевиков объяснялось не их доброй волей, а неналаженностью репрессивной машины и недостатком кадров для проведения массовых расстрелов. Тем не менее, уже в конце 1917-го и первой половине 1918-го были репрессированы десятки тысяч русских людей, прежде всего представителей русской армии и государственного аппарата. В январе 1918 года «Правда»...
НИКИТИН (удивлённо). Вы читали большевистскую прессу?
КОЛЧАК. По стратегическим соображениям. Так вот... «Правда» писала: «За каждую нашу голову — сотню ваших». И слова не расходились с делами. Ленин без колебаний идёт на все самые страшные меры, являющиеся преступлением против человечества...
НИКИТИН. Какие доказательства?
КОЛЧАК. Пожалуйста. Встревоженный известиями о приближении англичан к Баку, Ленин отдал приказ сжечь этот город. То же самое он предлагал в сентябре 1918 года сделать в Казани...
БАРАНОВ (вскакивая и вскинув вперёд правую руку). Враньё, враньё! Провокация, товарищи! Белая провокация... (Садится)
ДЕНИКЕ. Ещё как точно!
НИКИТИН. Нет, это совсем и не враньё... Архив же был захвачен.
КОЛЧАК. Да, секретные директивы, списки раскулаченных и расстрелянных, протоколы, копии телеграмм. Одна из них на имя Троцкого в Свияжск. И в ней Ленин писал: «Я удивлён и встревожен замедлением операций против Казани... По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дальше, ибо необходимо беспощадное истребление». Таким же образом он приказывал действовать в Ярославле во время эсеровского восстания...
БАРАНОВ. Эсеры — враги Советской власти!
КОЛЧАК. Причём тогда заложники?
БАРАНОВ (недоумённо). Какие заложники?
КОЛЧАК. В начале августа 1918 года, как свидетельствовали захваченные у красных архивные материалы, Ленин настаивал на введении заложничества при изъятиях хлеба у русских крестьян. По его мнению, в каждой хлебной во-лости следовало отбирать двадцать пять-тридцать заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков. Причём не просто взять, а назначить поимённо по волостям. Ленин дал личное указание об ужесточении террора против русских людей. Этими указаниями переполнены его письма в провинцию...
НИКИТИН. По памяти можете произвести какой-нибудь текст... или отрывок ленинского письма?
КОЛЧАК. Попробую. (Пауза) Если не изменяет мне память: «Пенза. 9 августа 1918 года. Копия Евгении Бош. Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев, сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Следующее письмо... (Пауза) Да. Следующее письмо: «В Пензу. Москва, 11 августа 1918 года. Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам. Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «последний решительный бой» с кулачьём. Образец надо дать: первое — повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц; второе — опубликовать их имена; третье — отнять у них весь хлеб... пятое — назначить заложников — согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин»... Да! Там ещё постскриптум был: «Найдите людей потвёрже»...
ДЕНИКЕ (как ни в чём не бывало). Это ни о чём не говорит!
НИКИТИН (удивлённо). Разве? Опять что-то новое...
ДЕНИКЕ. Всё одно нас это не касается!
ЧУДНОВСКИЙ. В каких связях состояли с князем Жеваховым?
КОЛЧАК. С Николаем Дмитриевичем? В дружеских. Мы даже переписывались. Он держал меня в курсе всего происходящего в Киеве...
НИКИТИН. О чём конкретно вам писал князь?
КОЛЧАК. В конце апреля 1919 года Киев посетил Троцкий и приказал расстрелять всех, кто состоял в различных патриотических организациях и клубах русских националистов. Князь Николай Дмитриевич, сам переживший этот кошмар, писал...  Подождите. Вспомню. (Короткая пауза). Да. Вот некоторые выдержки: «Никакое перо не в состоянии описать тех ужасов, какие совершались цинично и откровенно среди дня, когда каждого прохожего, по виду интеллигента, хватали и бросали в подвалы чрезвычаек, подвергая неслыханным издевательствам и мучениям, а затем отвозили в загородные кладбища, где живыми закапывали в могилы, вырытые предварительно самими же жертвами»...
БАРАНОВ (указав в сторону Колчака). Товарищи, о чём он говорит?
КОЛЧАК (невозмутимо продолжая цитировать по памяти письмо). «Ещё ужаснее было то, что творилось под покровом ночи, что обнаружилось лишь позднее, после прихода деникинских войск... Когда солдаты явились на Садовую, 5, где помещалась одна из киевских чрезвычаек, то обнаружили в огромном сарае усадьбы густую жёлтую липкую массу, подымавшуюся от пола до верха свыше чем на аршин, так что они были вынуждены очищать этот сарай, стоя по колени в этой массе. То были человеческие мозги...»
БАРАНОВ. Товарищи, товарищи! Это что же такое?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Белогвардейская провокация.
ДЕНИКЕ. Он над нами издевается...
КОЛЧАК (погромче). «Здесь, в этом сарае, несчастные жертвы не расстреливались из ружей и револьверов, как в других местах, а убивались ударами тяжёлых молотов по голове, причём от этих ударов мозг вываливался на асфальтовый пол сарая. В течение дня и ночи фургоны, с наваленными на них трупами и торчащими во все стороны ногами, разъезжали по улицам города, наводя ужас на жителей, из коих каждый считал себя обречённым и только ждал своей очереди. Бежать было некуда и невозможно, ибо город был оцеплен кордоном красных войск… В этот разгар царившей в Киеве вакханалии погибли от руки палачей едва ли не все лучшие люди города, и среди них знаменитые профессора Киевского университета Армашевский и Флоринский, причём первый, как говорили, был зарыт в могилу живым, подвергшись предварительно жесточайшим пыткам и мучениям»…
ДЕНИКЕ (хлопнув правым кулаком по столу). Всё, довольно! Я сказал... (Злобно, сквозь зубы) Сгноим. Уничтожим всех.
КОЛЧАК (хоть бы что продолжая). «В киевской Чека главную роль играл еврейский большевик Лацис, а среди палачей нечеловеческой жестокостью славились Роза Шварц и некая "товарищ Вера". У последних страшную ярость вызывали православные русские с нательными крестами. После богохульных глумлений изверги срывали эти кресты и выжигали огнём изображения креста на груди или на лбу своих жертв. Киевский палач Лацис учил своих подчинённых: "Не ищите в деле обвинительных улик; восстал ли он против Советов с оружием или на словах. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого". Этот еврейский большевик получал особое удовольствие от мучений русских людей во время пыток. Очевидцы рассказывали, что при этих сценах отвратительное лицо Лациса расплывалось в улыбке...»
НИКИТИН. Память у вас, адмирал, надо отдать вам должное, просто феноменальная. Вы процитировали довольно большой отрывок из письма князя... Почему вам особо запомнились письма именно такого характера?
КОЛЧАК. Думаю, вы сами знаете, почему. Они произвели на меня сильное впечатление. До этого так вплотную ещё не доводилось сталкиваться с бесчинствами большевиков, когда пострадали близкие тебе люди, друзья, знакомые... (Пауза) Вот почему я ни один раз перечитал письма подобного содержания.
НИКИТИН (задумчиво). И правда, ничего удивительного... Такое действительно запоминается на всю жизнь.
ДЕНИКЕ. Бред! (Шмыгает носом)
НИКИТИН (Денике). Какой же это бред, когда есть документальное подтверждение?
КОЛЧАК. Безусловно. Вот ещё... В 1919 году в Одессе следователь Чека, бывший присяжный поверенный Гальперин, так напутствовал одну русскую женщину: «Запомни раз навсегда железный закон революции... власть попадает в руки умнейших и сильнейших. Русский народ — тёмное быдло. Русская интеллигенция — свинья, ни к чему не способная; лучшими оказались мы. И потому вся власть не просто в руках евреев, а сильнейших и умнейших...»
ДЕНИКЕ. Верно!
НИКИТИН (Денике). Что верно?
ДЕНИКЕ. Сильнейших и умнейших!
НИКИТИН. Это вы про себя?
ЧУДНОВСКИЙ (Никитину). Опять намёки — без них никак?
НИКИТИН (Колчаку). Откуда это вам известно?
КОЛЧАК. Из писем из Одессы, там тоже были те, кого я знал лично, с кем находился в дружеских отношениях. Примечателен факт...
НИКИТИН. Какой?
КОЛЧАК. «Одесские чекисты, состоявшие почти сплошь из евреев, даже в своей среде прославились изощрённой жестокостью. Для допросов, пыток и казней они использовали два корабля — линейный корабль "Синоп" и крейсер "Алмаз". Особо зверские методы расправ применяли Вихман и Дейч. Для пытки стойких большевиками приспосабливались корабельные печи. Самых непокорных прикрепляли железными цепями к толстым доскам и медленно, постепенно продвигали их живыми, ногами вперёд, в корабельную печь...»
НИКИТИН. Тоже из письма?
КОЛЧАК. Из другого. Как мне писали, у чекистов были и особые пыточные пристрастия. Речь идёт о сотруднице одесской Чека Доре Евлинской...
НИКИТИН. Какой Евлинской? Может быть, Явлинская?
КОЛЧАК. Не уточнял. Мне писали, как о Евлинской...
НИКИТИН. И что?
КОЛЧАК. Она предпочитала убивать русских офицеров. От её руки погибли четыреста офицеров. А председатель петроградской Чека Урицкий любил наблюдать расстрелы из окна своего кабинета. «Для меня, — говорил он, — нет высшего наслаждения видеть, как умирают монархисты...»
НИКИТИН. Откуда ещё вы получали известия?
КОЛЧАК. Из Харькова, Пятигорска...
НИКИТИН. А там что было?
КОЛЧАК. В Харькове, по изгнанию большевиков, в подвалах Чека обнаружили много «перчаток» — кожу, содранную с рук вместе с ногтями. На трупах бывших офицеров были вырезаны ножом или выжжены огнём погоны на плечах, на лбу — звезда, а на груди — орденские знаки, были отрезаны носы, губы и уши. На женских трупах — отрезаны груди и сосцы. Масса раздробленных и скальпированных черепов, содранных ногтей с продетыми под ними иглами и гвоздями, выколоты глаза, отрезаны пятки. В некоторых районных Чека русских людей топили в подвалах, открывая водопроводные краны. Пятигорская Чека в 1919 году взяла большое количество заложников. Их увезли за город, на кладбище, с руками, связанными за спиной, заставили встать на колени в двух шагах от вырытой ямы и начали рубить им руки, ноги, спины, выкалывали штыками глаза, вырывали зубы, распарывали животы.
НИКИТИН. Ужасно... Что Россию дальше ждёт? Господи! (Пауза) У меня пока больше нет вопросов к адмиралу. (Поднимается)
ДЕНИКЕ (вскакивая. Радостно). Наконец-то! Всё! Всё. Теперь можно заканчивать разом...
ПОПОВ (Денике). Не спешите. Это только первое заседание... (Всем) У кого-то ещё будут какие вопросы?
ДЕНИКЕ (нетерпеливо. Садясь на своё место). Какие ещё могут быть вопросы — болтовня всё. Зря теряем время. Без того всем всё ясно! Колчак — враг Советской власти, а потому... его следует расстрелять!
НИКИТИН (неторопливо подходя к оконцу). Мы не трибунал, чтобы выносить такое решение…
ДЕНИКЕ. Но власть имеем!
ПОПОВ. Ладно. Если вопросов пока ни у кого нет, я думаю, на этом первое заседание следственной комиссии...
ДЕНИКЕ (усмехаясь). А может и последнее...
НИКИТИН. Мол, ни к чему вам свидетели...
ПОПОВ (Денике). Хватит, не перебивайте! (Ко всем) На этом первое заседание следственной комиссии закрывается. (Мышковскому) Вызовите конвой...
ДЕНИКЕ. И побыстрее!
МЫШКОВСКИЙ (переставая писать, поднявшись). Сейчас, товарищи, сейчас... Одну минуточку. Всё, ухожу-ухожу...

Мышковский уходит.

ПОПОВ (складывая листки в папку. Ко всем). Завтра, если ничего не изменится, собираемся здесь и в то же время! Все слышали?
ДЕНИКЕ. Да все, все... (Поднялся и, засунув руки в карманы, начал ходить по полуподвалу) Кто скажет, сколько сейчас время? У кого есть часы?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Буржуйская роскошь!
КОЛЧАК. У меня есть часы. Но время приблизительное, так как они останавливались... (Достаёт из внутреннего кармана шинели часы)
ДЕНИКЕ (подходя к Колчаку). Прекрасно! Вот только теперь-то зачем они вам? Всё одно ведь конец... (Усмехается)

Появляется Мышковский с двумя красноармейцами.

ЛУКЬЯНЧИКОВ (радостно). Вот и конвой, товарищи!
ПОПОВ (красноармейцам). Увести арестованного.
НИКИТИН (Денике). Часы хоть верните человеку!
ДЕНИКЕ (не сразу). Да вот, вот его часы... (Протягивает Колчаку часы)

Красноармейцы подходят к Колчаку.
Колчак поднимается со стула и, пряча часы в карман, уходит с конвоем.

ДЕНИКЕ. Гад! Даже нисколько не боится нас... Ушёл с поднятой головой, в лице ни разу не изменился.
ЛУКЬЯНЧИКОВ (усмехнувшись). Что хотите... Колчак же, адмирал! Считает, что нечего бояться...
НИКИТИН. А чего ему бояться? Человек знает, что делает и говорит, уверен в своей правоте. Смерти не страшится, потому как не раз видел её...
ДЕНИКЕ. А вот поставим к стенке — и поглядим!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Смерти все боятся.
ДЕНИКЕ (Мышковскому). А ты чего стоишь? Забыл, где твоё место?
МЫШКОВСКИЙ. Не забыл, конечно, товарищи. Но... Может, ещё какое-то поручение будет...
ДЕНИКЕ. Пока никакого! Занимайся своим делом, веди протокол!
МЫШКОВСКИЙ (садясь на своё место). Я понял, уже пишу-пишу.
БАРАНОВ. Что теперь, товарищи?
ПОПОВ. Похоже, заседание продолжается... Тогда давайте решать!
ДЕНИКЕ (продолжая ходить). Нечего решать — закругляться пора!
НИКИТИН. Я так не считаю. Много нерешённых вопросов... Одним заседанием никак не обойтись.
ДЕНИКЕ (подходя к Никитину). А тебя вообще не спрашивают! Нашёлся тут правдолюб... Вот проверим тебя!
НИКИТИН. За что? За то, что против самосуда, беззакония?
ДЕНИКЕ. Всё одно расстреляем!
НИКИТИН. Кого?
ДЕНИКЕ (отходя и продолжая ходить). Там поглядим...
НИКИТИН. Вот-вот!
ПОПОВ. Давайте не будем отвлекаться! У кого какие будут мнения, предложения? Активнее, товарищи! А то верно… времени уж много. Что решим по данному делу?
НИКИТИН. Продолжить работу комиссии... (Закуривая) Мы же ещё многого не знаем...
ДЕНИКЕ. Чушь! Без того достаточно фактов, чтобы Колчака поставить к стенке и расстрелять как врага Советской власти — точка.
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Я такого же мнения.
ПОПОВ. Но, товарищи, погодите! Нам правда никто не давал такого указания, мы не можем этого делать, прежде с Москвой не согласовав, требуется связаться, уточнить всё...
ДЕНИКЕ. Ага, пока связываемся, пока уточняем — белые тут и возьмут город! Что тогда? О! Как бы потом кому не пришлось отвечать...
ПОПОВ (поднимаясь). За что?
ДЕНИКЕ. За промедление!
ПОПОВ. Всё равно мы не должны нарушать порядок. А то правда, если каждый будет делать то, что вздумается, ничего хорошего не будет... (Денике) Вы же, по-моему, тоже так считаете, даже говорили об этом...
ДЕНИКЕ. Я говорил о народе! Нас это не касается...
НИКИТИН. Почему? Мы что, не народ?
ЧУДНОВСКИЙ. Может, хватит о народе?
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Вот именно.
ДЕНИКЕ. Думать следует о себе, а не о народе!
ЛУКЬЯНЧИКОВ. Без власти народу никак не быть.
ПОПОВ. Итак, до чего договорились?
ЧУДНОВСКИЙ. Времени сейчас действительно много, поэтому предлагаю завтра всё толком решить... А? Как думаете, товарищи?
ПОПОВ. Лично я того же мнения.
БАРАНОВ. Точно, товарища, спешка не к чему... Я за!
НИКИТИН. Моё мнение уже известно.
АЛЕКСЕЕВСКИЙ. Не против.
ПОПОВ. Тогда так и решим…
ДЕНИКЕ. Всё одно расстреляем! Не сейчас — так потом.
НИКИТИН. Вам бы только расстреливать.
ЧУДНОВСКИЙ. Ладно... (Поднимаясь и поправляя фуражку) Расходитесь, товарищи!
ПОПОВ. До завтра — не забудьте! И прошу, без опоздания. Явка всех обязательная.
МЫШКОВСКИЙ (поднимая голову от бумаг). Можно я задержусь немного? Надо кое-что дописать, привести все бумаги в порядок...
ПОПОВ. Можно. Все свободны!

Первым уходит Денике, за ним Чудновский с Поповым, Алексеевский, Лукьянчиков и Баранов.


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Никитин и Мышковский.
Мышковский просматривает один за другим исписанные листки протокола,
то и дело внося в них какие-то поправки.
Где-то совсем близко вдруг раздаётся винтовочный залп.
Мышковский вздрагивает, испуганно оглядывается.

НИКИТИН. Опять кого-то расстреляли...
МЫШКОВСКИЙ. Как страшно-то...
НИКИТИН. Никак привыкнуть не могу... (Сквозь зубы) Ч-чёрт. Будет ли когда-нибудь этому конец?

Пауза.

МЫШКОВСКИЙ. А почему вы не уходите?
НИКИТИН. Да так... Всё переварить спокойно надо. Сейчас вот докурю — и пойду.
МЫШКОВСКИЙ. Много курите — говорят, вредно.
НИКИТИН. Иначе никак. С ума сойти можно!
МЫШКОВСКИЙ (суетливо). Ладно-ладно, курите-курите. Мне хоть с руки, успею доделать… Немного осталось. Всего-то проверить! И всё, поручение выполнено...(Просматривает написанное)

Пауза.

НИКИТИН. Вы всегда такой?
МЫШКОВСКИЙ (поднимает голову). Какой такой?
НИКИТИН. Уж слишком услужливый, готовый на всякое дело?
МЫШКОВСКИЙ (пожимая плечами). Не понимаю, к чему клоните...
НИКИТИН. Неужели нравится, когда помыкают такие, как Денике? Баранов — другое дело. Тут всё ясно. Он коммунист, фанатично подвержен партийной дисциплине. В голове ничего своего. Слеп. Партия велит — он сделает. Скажут расстрелять — расстреляет. Без всякой мысли, без какого-либо сожаления. Потому как так надо. Партии требуется. При этом главное, чтобы красиво говорилось и много обещалось. С громогласного согласия вот таких Барановых, между прочим, и творятся грязные дела и преступления. А вы? Вы же, вроде, не состоите в партии...
МЫШКОВСКИЙ. Я как все! (Продолжает возиться с протоколом)
НИКИТИН. То есть прикажут вступить в партию...
МЫШКОВСКИЙ. Почему бы и нет?! Вступлю. Все вступают!
НИКИТИН. Даже против своих убеждений?
МЫШКОВСКИЙ. А кому нужны убеждения? Да от них только все беды, неприятности... Меньше во всё вникаешь — дольше проживёшь!
НИКИТИН. Однако здесь вы представляете...
МЫШКОВСКИЙ. Ничего не значащие слова. Вы вот возьмите и пойдите, поговорите с кем-нибудь!
НИКИТИН. Я разговаривал, много чего узнал...
МЫШКОВСКИЙ. Подумаешь. Всё равно ничего не измените.
НИКИТИН. Почему?
МЫШКОВСКИЙ. Россия потому что. Все всё знают, видят, а молчат и ничего по-настоящему не предпринимают для того, чтобы хоть что-то изменить...
НИКИТИН. До поры до времени!
МЫШКОВСКИЙ. Это может длиться годами, а то и десятилетиями. Русский народ терпелив, привыкший к нуждам и бесправию. Как по мне, так не выделяться из общей народной массы, быть как все! Не задаёшь вопросов — никто не обратит на тебя внимания. А коли так, то и жить гораздо спокойнее...
НИКИТИН. Дурацкая идеология! Рабская. Как вообще можно жить?
МЫШКОВСКИЙ. Обыкновенно.
НИКИТИН. Чтобы вами помыкали, думали за вас...
МЫШКОВСКИЙ. Зато ни за что не придётся отвечать!
НИКИТИН. По принципу «моя хата с краю», «моё дело сторона»... Как просто! Слава богу, что вы — не весь народ...
МЫШКОВСКИЙ. Основная часть! А таких людей, как вы, единицы. К тому же власть и сила не на вашей стороне!
НИКИТИН. В жизни не это главное...
МЫШКОВСКИЙ (фыркнув). Многие так говорят, а доберутся до власти — и прощайте принципы! Разве не правда что ли?
НИКИТИН. За многих не берусь говорить. За себя — ни так.
МЫШКОВСКИЙ. Убеждены?
НИКИТИН. На все сто.
МЫШКОВСКИЙ. Значит, вам пока повезло, ещё никто ничего не предлагал, не предупреждал насчёт неприятностей...
НИКИТИН. Почему?! Предлагали. Даже не один раз...
МЫШКОВСКИЙ (перестав возиться с протоколом и повернув голову в сторону Никитина, удивлённо). И ничего?
НИКИТИН. А что должно было произойти?
МЫШКОВСКИЙ. Кто знает!
НИКИТИН. Ещё расправой угрожали...
МЫШКОВСКИЙ. Вот видите!
НИКИТИН (закуривая новую сигарету). Однако не отказываюсь от своих принципов оставаться самим собой и жить, прежде всего, по совести. Безусловно, я тоже не безгрешен, масса всяких недостатков... И всё же не открещиваюсь от всего. Стараюсь быть объективным...
МЫШКОВСКИЙ. Складно, красиво говорите!
НИКИТИН. Не только говорю, но и стремлюсь делать...
МЫШКОВСКИЙ. От человека мало что зависит! (Снова уткнулся в протокол)
НИКИТИН. А вот и ошибаетесь. Человек от природы боец, и сделать поистине может многое, если, конечно, сам захочет и крепко поверит в то, что в силах многое изменить. Но для этого нужны Вера, Воля и Целеустремлённость — фундамент действенности...
МЫШКОВСКИЙ. Всё равно! Всё бесполезно... Вас никто не поддержит!
НИКИТИН. Почему? Придёт время — обязательно поддержат. Прозрение неизбежно, потому до народа правда непременно дойдёт. Я в это верю...
МЫШКОВСКИЙ. Да верьте себе сколько угодно! Но зачем кому-то навязывать свои суждения, провоцировать на действия?
НИКИТИН. Я никому ничего не навязываю, а только излагаю факты, причины и свою точку мнения…
МЫШКОВСКИЙ. Именно навязываете! Оттого и сомнения за раз могут возникнуть… Люди ведь всякие бывают.
НИКИТИН. Если это так, то надо только радоваться. Значит, в моих суждениях всё же есть зерно правды — я на верном пути…
МЫШКОВСКИЙ. Нашли чему радоваться! Сомнения порождают великие потрясения... От ума и горе.
НИКИТИН. Кому как...
МЫШКОВСКИЙ. Сейчас другое важно!
НИКИТИН. Это я уже слышал сегодня. Но в жизни мелочей не бывает, важно всё и всё имеет хоть какое-то значение, последовательность. Каждый из нас, чем бы он ни был занят, что бы не делал, в жизни он всегда играет какую-то определённую роль, чаще всего даже не догадываясь об этом… Только вот жить-то всё же по-человечески надо. Мы не звери. И жизнь у нас одна, ценить её надо. Нет такого человека, которому жизнь не давала бы шанс что-то изменить, и не её в том вина, что человек этот шанс упускает, а потом принимается ныть да жаловаться на всех и вся, проклинать…
МЫШКОВСКИЙ. Как сказать!
НИКИТИН. А так вот и сказать…
МЫШКОВСКИЙ. Тогда что думаете обо всём этом?
НИКИТИН. О чём именно?
МЫШКОВСКИЙ. Да о сегодняшнем следствии...
НИКИТИН. Балаган!
МЫШКОВСКИЙ. Какой такой балаган, на деле же всё...
НИКИТИН. Глубже надо смотреть, в корень!
МЫШКОВСКИЙ. Но он же Колчак...
НИКИТИН. Колчак. И что? А если подумать добром, отбросить, что он на стороне белых...
МЫШКОВСКИЙ. К тому же ставленник англичан и американцев, они ведь поставили его Верховным правителем России...
НИКИТИН. Возможно, в том и есть ошибка Колчака, трагедия. Ленин, между прочим, тоже ставленник, только германский, и получающий баснословные суммы денег. Кто знает, как бы всё пошло в России, если бы Германия не дала зелёный свет его поезду по всей своей территории... (Избавляется от окурка, достаёт очередную сигарету) Германии выгодно было, даже очень, чтобы Россию захлестнула братоубийственная резня. Лично я считаю, что ни при каких условиях не должно быть никаких сделок с теми, кто желает скорой гибели, падения России. Россия — особое государство, которое должно идти своим путём, свойственным и предназначенным только ей, России. Попытки искусственного пересаживания на русскую почву западнических идей изначально обречены на провал. Колчак этого не понял...
МЫШКОВСКИЙ. Вот видите, сами сказали!
НИКИТИН. Однако Колчак — это Колчак...
МЫШКОВСКИЙ (недоумённо). Что из того?
НИКИТИН. Как что?! (Закуривает) Это фигура. Фигура мирового масштаба. Во время русско-японской войны командовал эсминцем и батареей в Порт-Артуре. Флотоводец, учёный-океанограф. Участвовал в двух полярных экспедициях...
МЫШКОВСКИЙ. Ну и что? Подумаешь!
НИКИТИН. Эй, нет. Это-то как раз много значит и многого стоит. Как бы дальше всё не сложилось, кто бы к власти не прорвался...
МЫШКОВСКИЙ. Ничего не понимаю: одни говорят одно, вы совсем другое. Кто же тогда говорит правду?
НИКИТИН. Обратитесь к логике, к фактам, анализируйте, сопоставляйте! Если есть начало, то обязательно должно быть завершение, конец. Колчак уже твёрдо вошёл в историю, и его будут помнить, чтить не как белого адмирала, а, прежде всего, как военного специалиста и учёного. Этого не скажешь о нас. Кто мы? Что после нас останется? Ничего, кроме длинного кровавого следа. Мы палачи…
МЫШКОВСКИЙ. Не скажите! Мы тоже что-то делаем, творим...
НИКИТИН. Пока только всё разрушаем. Разрушать-то всегда проще, это же не строить!
МЫШКОВСКИЙ. Колчак убивал людей...
НИКИТИН. Лично никого не убивал.
МЫШКОВСКИЙ. Всё одно причастен к убийствам, он отдавал приказы...
НИКИТИН. Так Денике и ему подобные считают. Да мы за три года перестреляли больше народа, чем вся династия Романовых за триста лет! А что в тюрьмах творится?
МЫШКОВСКИЙ. Их скоро совсем не станет!
НИКИТИН. Тюрем? Большевистские сказки. Бред собачий. Если в царских тюрьмах тот же Ленин в порядке вещей газеты, книги мог читать, то в наших тюрьмах мы только пытками занимаемся, выбиваем показания против ближнего своего. Уже это о многом говорит. А концентрационные лагеря? Да при Николае Втором, хотите знать, их вообще не было…
МЫШКОВСКИЙ. Страшные вещи говорите, товарищ.
НИКИТИН. Я не товарищ.
МЫШКОВСКИЙ. А кто?
НИКИТИН. Повторяться не стану.
МЫШКОВСКИЙ. Ах, да! Журналист и историограф. Вылетело из головы... Простите.
НИКИТИН. Товарищи — Денике, Лукьянчиков, Баранов...
МЫШКОВСКИЙ. Но такое нынче обращение! Повсеместно полагается...
НИКИТИН. Кем?
МЫШКОВСКИЙ. Сверху. Из Москвы.
НИКИТИН. А кто в Москве? Кто сейчас у нас в правительстве? Недоучки, которые вообще ничего не могут сказать о Гёте и Данте, Гюго и Бальзаке, Нострадамусе и Фреде, никогда их не читали, не слышали об истинной культуре и искусстве... (Короткая пауза) Жить надо своим умом, а не по чьей-то указке. И в своих делах не стоит рубить с плеча. История, потомки не простят. Колчак... Его понять надо. Он ведь принял февральскую революцию, принял во имя сохранения боеспособности вооружённых сил. И что? Столкнулся лицом к лицу с полным развалом страны, армии и зверским убийством царской семьи. На себе постиг невозможность удовлетворения инстинктов толпы, не оказался способен ни к тонкой политической демагогии, ни к взнузданию народа на дыбе террора... И за всё это мы торопимся его расстрелять, при этом больше руководствуясь собственным страхом, чем соображениями справедливости.
МЫШКОВСКИЙ. О чём говорите?! Справедливость в том, что Советская власть! А страх... Коммунистам нечего боятся!
НИКИТИН. Вот-вот. Даже страшного суда, проклятий, недоброй памяти потомков...
МЫШКОВСКИЙ. До всего этого ещё далеко.
НИКИТИН. И каков вывод? «После нас хоть потоп»?
МЫШКОВСКИЙ. Может, поймут нас потомки, простят...
НИКИТИН. Навряд ли.
МЫШКОВСКИЙ. Почему?
НИКИТИН. Потому как мы сами не пытаемся всего понять, сеем вокруг только смерть да беззаконие. Власть на крови не бывает вечной...
МЫШКОВСКИЙ. Напрасно!
НИКИТИН. Что напрасно?
МЫШКОВСКИЙ. Напрасно во всём сомневаетесь. Нерешительность ни к чему хорошему не приводит...
НИКИТИН. Во-первых, речь не о сомнениях, просто во всём требуется обстоятельно разобраться. Во-вторых, не вижу ничего плохого в том, что кто-то в чём-то сомневается, сомнения предотвращают многие ошибки, уберегают от неправильных действий. И вряд ли можно упрекать Колчака за то, что он не сумел в роковые дни понять, что февральская революция может вовлечь страну в смертельный круговорот эгоистических социальных страстей, в вакханалию партийных программ и депутатских речей, угрожающую не только боеспособности армии, но и самому существованию государства...
МЫШКОВСКИЙ. За это и поплатился.
НИКИТИН. Конечно. А почему? Со смертью человека снимаются все проблемы. И для этого нужно было совершать революцию?
МЫШКОВСКИЙ. Разве не стоило? Революция дала толчок к новому началу, много чего изменила…
НИКИТИН. К лучшему или к худшему?
МЫШКОВСКИЙ. По-моему, к лучшему. Царя вот не стало, буржуев всяких, эксплуататоров…
НИКИТИН. А взамен получаем государство правящей партии эксплуататоров...
МЫШКОВСКИЙ. Скажете тоже! Коммунисты — и эксплуататоры народа... Разве такое возможно?
НИКИТИН. Хорошо. Тогда скажите, что есть революция вообще и каковы её главные правила? Что есть добро, а что — зло?
МЫШКОВСКИЙ. Революция — построение новой жизни... (Короткая пауза) В конце концов... жизнь и работа во благо народа!
НИКИТИН. Догма. Только на этот раз не религиозная, а большевистская, то есть коммунистическая. А по-моему, большевистская революция — такая революция, для которой добро есть то, что полезно революционному пролетариату, а зло есть то, что ему вредно. Раз так, то революции позволено всё. На место буржуев, народных эксплуататоров пришли мы, так называемые большевики, народные избранники. Тогда чем, собственно, мы лучше свергнутых. То же ограбление народа, ложное доносительство, беззаконные аресты, произвольные мучительства и убийства, вечная ложь, а в дальнейшем вечное вымогательство и законченный административный произвол… Да-да, это как раз и есть правда! Лгать можно всем, но не себе. Будьте объективными! Хоть бы на минуту. Откройте шире глаза, посмотрите, что вокруг творится, чем мы, народные избранники, занимаемся вообще...
МЫШКОВСКИЙ (перестав возиться с листками протокола). Думаете, это всё и есть сущность новой политики?
НИКИТИН. Разве нет? Мы только говорим, кричим о благих целях коммунизма, чтобы в то же время прикрыть свои грязные, корыстные делишки. И нам не указ, что русский народ веками воспитывался на православии и жил, трудился по нравственным и добродетельным законам. Ибо мы, волею обстоятельств, превознесены решать судьбы народа.
МЫШКОВСКИЙ. Ничего не понимаю… Почему тогда мы побеждаем на всех фронтах?
НИКИТИН. Потому, что так называемое красное движение, большевики оказались наиболее организованными, сплочёнными. Они предъявили народу наиболее привлекательную социальную программу, то есть землю крестьянам, власть народу и так далее. А лидеры белого движения не сумели предложить народу достаточно конструктивной и привлекательной программы. К тому же, что примечательно... (Короткая пауза) Отказавшись от сотрудничества с социалистическими партиями, можно сказать, сами раскололи большевистский фронт, превратив меньшевиков и эсеров в противников. Кроме того, существенную, негативную роль сыграли также личные неприязни между генералами, моральное разложение армии... Отсюда закономерные последствия гражданской войны.
МЫШКОВСКИЙ. То есть...
НИКИТИН. Завершение революционного процесса в России, падение Российской империи и возникновение нового национального государства, экономическая разруха, огромные людские потери, эмиграция, навязывание населению социалистической идеологии, установление режима массового террора и насилия.
МЫШКОВСКИЙ. Страшные вещи... За это же могут посадить.
НИКИТИН. В России? Запросто!
МЫШКОВСКИЙ. Не боитесь?
НИКИТИН (задумчиво). Боюсь ли я? (Короткая пауза) Я ведь не мифический герой какой-то... Это, может быть, Геракл с Персеем ничего и никого не боялись, они боги древних мифов! Я же человек… (Закуривает новую сигарету) Боюсь, безусловно! У меня больные родители...
МЫШКОВСКИЙ. Понимаю, обуза...
НИКИТИН. Нисколько! Для вас — может быть. Как можно вообще не любить, не чтить своих родителей? Они дали нам жизнь — возможность видеть в небе солнце, дышать, радоваться. Долгое время оберегали, всячески поддерживали, помогали в трудные минуты... Да и православный долг тому обязывает!
МЫШКОВСКИЙ. Ну, и к чему в целом пришли, какие выводы?
НИКИТИН. Если диктатура над русским народом, установленная партией Ленина, по определению его самого, означает ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютными правилами не стеснённую, непосредственно на насилие опирающуюся власть, то это означает, что капитализм напрочь уничтожен, а репрессиям, тюрьмам, беззаконию не будет конца...
МЫШКОВСКИЙ. А чем плох социализм?
НИКИТИН. Доводилось читать что-то экономическое, философское? Какие-нибудь научные труды великих мыслителей?
МЫШКОВСКИЙ. Нет. Кроме товарища Ленина, конечно.
НИКИТИН. Жаль. Полезная, знаете, вещь...
МЫШКОВСКИЙ. Почему?
НИКИТИН. Много вопросов порождает. Отсюда, как следствие, любопытство, интерес, желание искать ответы на эти вопросы. Постоянная, знаете, работа серого вещества, то есть мозга. Мне кажется, вам не понять...
МЫШКОВСКИЙ. Отчего? Всегда можно попробовать! Вдруг пойму...
НИКИТИН. А как ваши убеждения лучше не знать ничего?
МЫШКОВСКИЙ. Не знаю... Что-то вдруг интересно стало?
НИКИТИН. Хорошо. Что хотите знать?
МЫШКОВСКИЙ. Речь зашла о социализме...
НИКИТИН. Я считаю, у социализма не может быть будущего. Социализм — наивысшая форма тоталитаризма, власть одной партии. Ну... десяток лет, другой, третий — и на этом всё закончится. Тому есть много разных причин...
МЫШКОВСКИЙ. Можно узнать, каких?
НИКИТИН. По теории при социализме всё принадлежит государству. А раз так, то на деле миллионы простых граждан не смогут иметь полнообъёмного и практического права на собственные решения и собственные средства труда. При таком раскладе невозможно будет использовать огромные творческие силы. Отсюда, как следствие, низкая производительность общества. В такой системе те, кто находится у власти, как правило, не могут знать всех конкретных обстоятельств жизни народа. Народ же прекрасно знает свои нужды и проблемы, но у него не будут реальных возможностей решать собственные проблемы. Такая система сделает труд бессмысленным и обрекёт народ на материальное и духовное обнищание, где мало производится, много портится и хуже живётся. Неестественная система всё время будет непроизвольно саморазваливаться и требовать огромного аппарата насилия для своего поддержания. В конечном итоге что? Правильно. Насилие перестанет помогать, что приведёт империю насилия к обязательному разрушению. Думаю, понятно всё...
МЫШКОВСКИЙ. Кажется, да.
НИКИТИН. Именно во всём этом и заключается фундаментальное свойство социализма.
МЫШКОВСКИЙ. Но этого ничего нет у товарища Ленина!
НИКИТИН. А зачем ему это? Сами посудите... Если он придёт к подобным мыслям, вся большевистская революция окажется напрасной затеей, рассчитан-ной лишь на удовлетворение собственных амбиций. Не выгодно ему. Да-да… Ещё как не выгодно!
МЫШКОВСКИЙ (пожимая плечами). Не знаю, не знаю. Такое катастрофическое положение описали, что аж жутко становится... (Вздыхает) И нельзя ничего поделать?
НИКИТИН. Реальные пути выхода из катастрофического состояния всегда есть, иначе всему был бы конец...
МЫШКОВСКИЙ. Тогда какое будет будущее?
НИКИТИН. С учётом того, что сейчас происходит в стране? Как один из возможных вариантов… Хорошо. Тогда давайте представим это самое будущее и немного порассуждаем, так сказать… разложим всё по логическим полочкам! Советская власть — есть искусственный плод, навязанный народу посредством массового террора. Развитие государства же определяется духом нации, её культурой и историей. Поэтому всё вернётся на круги своя. Церкви возродятся из руин. А социалистическая система в обязательном порядке заменится высокопроизводительной системой, которая введёт в действие огромные творческие, созидательные силы всего общества и каждого отдельного человека. И это будет правильно, закономерно. Потому как только освобождение огромной энергии населения позволит обществу без излишних страданий выйти из катастрофы...
МЫШКОВСКИЙ. Возврат к частной собственности?
НИКИТИН. Почему бы и нет?! Не вижу в том никакой беды. Основной путь в этом случае будет состоять в превращении миллионов граждан в собственников средств производства, в хозяев-предпринимателей, работающих и в одиночку, и с наёмной рабочей силой. Тяжёлая и лёгкая промышленности, торговля, транспорт передадутся в собственность работников за символическую плату по той причине, что всё создано не государством, а народом и принадлежит ему по праву. Точно так же будет с квартирами, производственными помещениями, конторами. Земля тоже будет передана...
МЫШКОВСКИЙ. Но она уже передана народу! По Декрету...
НИКИТИН. Не фиктивно и лишь на бумаге, а по-настоящему, за небольшую плату в пожизненное и наследуемое пользование для строительства жилищ и других зданий, для любого сельскохозяйственного, промышленного, коммерческого использования. С правом продажи всего на земле, что создано человеческими руками...
МЫШКОВСКИЙ. Ну вы даёте! На это никто никогда не пойдёт...
НИКИТИН. Сегодня нет, а лет так через пятьдесят-семьдесят — пожалуй, всё возможно! Но для того необходимо ввести в действие чёткие законы, без оговорок и двусмысленностей, возвращающие народу право на любую частную собственность, на свободу торговли, на свободу любой человеческой деятельности, не запрещённой законом, и предпринимательство в одиночку или с наёмной рабочей силой. Скоро появятся так называемые прямые налоги...
МЫШКОВСКИЙ. Это что такое?
НИКИТИН. Налоги на людей и их организации. Так вот, их все нужно будет ликвидировать! А необходимые государству средства, получать за счёт косвенных налогов, налогов на продаваемые товары и услуги...
МЫШКОВСКИЙ. Вот так да! Из каких книг такое вычитали? Или что? Действительно сами до всего додумались?
НИКИТИН (просовывая в дыру оконца окурок). Кое-что само приходит в голову. Кое-что, безусловно, книги помогают домыслить… (Достаёт очередную сигарету) Работа серого вещества, знаете.
МЫШКОВСКИЙ. Книги-то всё западные, наверное?
НИКИТИН. Не вижу в том ничего плохого. Русский царь-реформатор Пётр Первый не стыдился учиться, в том числе и у Запада... И много чего добился! С Россией по праву начали считаться по всей Европе...
МЫШКОВСКИЙ. Но вы сами говорили, что не следует заниматься копированием западничества!
НИКИТИН. Что касается политики. Культура, искусство — совсем другое дело. Да и речь идёт не о просто копировании, насильственном насаждении за-паднических идей на русскую почву, а об углублённом изучении и понимании, поиске точек соприкосновения, что может стать неплохой предпосылкой к со-трудничеству… Поймите! Культура и искусство принадлежат всему человече-ству, а не только одному какому-либо государству…
МЫШКОВСКИЙ. Это же Пётр Первый!
НИКИТИН. А чем хуже Николай Второй? Он тоже ратовал за Россию, старался делать всё по законам...
МЫШКОВСКИЙ. Его назвали «кровавым»!
НИКИТИН. Нас тоже можно так назвать, даже с большими буквами... Заметили, почему Денике всё время прячет руки в карманах?
МЫШКОВСКИЙ (недоумённо). Заметил, а что?
НИКИТИН. А то, что у него руки по локоть в крови...
МЫШКОВСКИЙ. Скажете тоже! Хотя война ведь...
НИКИТИН. Не стоит всё списывать на войну, ибо рано или поздно за соде-янное всё одно придётся отвечать, никому не удастся отсидеться в стороне... Однако продолжу свою мысль!
МЫШКОВСКИЙ. По поводу чего?
НИКИТИН. По поводу будущего России, что может её ожидать. Предприниматели и фермеры будут обеспечены дешёвым кредитом, а для наиболее малообеспеченных индексировать их заработную плату, пособия, пенсии и автоматически повышать их в соответствии с инфляцией, сохраняя для этих людей прежний уровень жизни. Это очень важно. Индексация только бедных слоёв населения поможет изъять лишние деньги у богатых. Все эти меры, безусловно, увеличат инфляцию, но зато вовлекут в производство материальных и духовных ценностей всё активное население. Кто не умел работать — научится, кто не хотел — возжелает, видя практические примеры. Даже благополучие неправедно нажившихся лишь добавит к общему благополучию государства...
МЫШКОВСКИЙ. В итоге что?
НИКИТИН. Общественный пирог начнёт быстро расти, появится конкуренция, цены начнут снижаться. Частные предприниматели не допустят массовой безработицы. Они же не допустят повышения заработной платы без повы-шения производительности труда и тем самым поставят надёжный барьер инфляции. Оздоровление экономики приведёт к оздоровлению государственных финансов: исчезнет дефицит бюджета, наполнится государственная казна. Подъём производительности сделает рубль конвертируемой валютой.
МЫШКОВСКИЙ. Выходит...
НИКИТИН. При умелом использовании капитализма в плане успешного ведения дел, процветания можно только выиграть, добиться всего. Капитализм не есть конечная стадия развития человеческого общества. Он постоянно эволюционирует к новому некапиталистическому обществу, которое будет иметь ещё более производительную экономику и меньше его недостатков. Безусловно, это общество будет обществом частной предпринимательской деятельности всего населения, с автоматическим управлением через свободный рынок и кон-куренцию. И тогда это будет общество истинной демократии!
МЫШКОВСКИЙ. А пока, значит...
НИКИТИН. К великому сожалению. Гражданская война. Военный коммунизм, террор...
МЫШКОВСКИЙ. Какой, какой коммунизм?
НИКИТИН. Военный. То есть экономическая политика, характеризующаяся рядом особенностей, к которым, в частности, относятся... (Короткая пауза) Крайняя централизация управления народным хозяйством. Национализация не только крупной, но и средней, и частично мелкой промышленности, государственной монополией на хлеб и многие другие продукты сельского хозяйства... — проще говоря, продразвёрстка! Запрещение частной торговли и свёртывание товарно-денежных отношений, уравнительность в распределении на основе классового пайка, милитаризацией труда… В общем, ничего хорошего. Деление народа на белых и красных — братоубийственная резня, война Февраля с Октябрём. Отсюда взаимное ожесточение сторон непременно приведёт — уже приводит! — к быстрому разложению традиционной народной нравственности. Что же до демократических принципов, то война в конец обесценит их и приве-дёт к господству чрезвычайщины, к несанкцированным действиям, контрибуци-ям и добываниям трофеев, декультивации семейной и половой морали, вводу культа силы и жестокости...
МЫШКОВСКИЙ. Вы точно опасный человек.
НИКИТИН. Почему?
МЫШКОВСКИЙ. Не только многим интересуетесь, много знаете, многое замечаете, думаете, анализируете... Но ещё, оказывается, и предвидите! Правду не боитесь говорить...
НИКИТИН. Хотите сказать, России такие люди не нужны?
МЫШКОВСКИЙ. Наверное... «Вам нужны великие потрясения».
НИКИТИН. Столыпин. А говорили, ничего, кроме Ленина, не читали...
МЫШКОВСКИЙ. Было дело, кое-что читал... Но то было раньше — до всего этого. Сегодня лучше не вспоминать!
НИКИТИН. Зря. Как можно стыдиться того, что читаешь книги, любишь литературу?! Уму непостижимо...
МЫШКОВСКИЙ. Книги бывают всякие.
НИКИТИН. Плохих книг не бывает, в каждой можно обнаружить хоть какую-то полезную информацию. Что касается великих потрясений, они не нужны мне. Я люблю Россию...
МЫШКОВСКИЙ. Потому вы такой?
НИКИТИН. Может быть. Не хочу, знаете, быть быдлом и как все — толпой, безликой массой, чтобы подобные Денике верховодили, безнаказанно делали всё, что вздумается. Это опасные люди… Даже очень. Они не любят Россию. Для них Россия — лишь дойная корова и средство управления массами, обмана, собственной наживы... Вспомните про обоз!
МЫШКОВСКИЙ. Но его обязательно отправят в Москву...
НИКИТИН. При всём том, что сейчас творится в стране, какой беспредел, наивно даже так предполагать. Там, в Москве, свои воры, свои карьеристы, свои палачи... Так что обоз с награбленным у народа добром, уж поверьте, исчез окончательно, забудьте про него!
МЫШКОВСКИЙ. Не может быть...
НИКИТИН. Может, может!
МЫШКОВСКИЙ. С вами страшно говорить…...
НИКИТИН. Вам тоже не нравится правда?
МЫШКОВСКИЙ. А кому она может понравиться? Тем более, как кажется, с оттенком белого цвета...
НИКИТИН. Хотите сказать, что я поддерживаю белых... Ошибаетесь. Совсем нет. Там, у белых, также многое связано на крови, на насилии. К тому же большая часть во главе с Деникиным, сокрушив монархическую государственность под лозунгами западного либерализма, хочет привести Россию к конституционной монархии британского типа, при этом теснейшим образом примыкая к масонству, которое ещё с давних времён является ярым противником сильной России. Это означает, что идея верности Антанте имеет характер символа веры. А раз так, то о никакой поддержке не может идти речи...
МЫШКОВСКИЙ. Деникин из кадетов?
НИКИТИН. Да, из кадетской партии. Монархисты, в основном кадровые офицеры, которых сейчас, наверняка, осталось немного — два-три на полк, составляют в Белой армии ничтожное меньшинство, оттеснённое почти в подполье. Кстати, это также можно отнести к причинам поражения белых в целом. Будь у руля командования монархисты, гражданская война приобрела бы совсем иной характер...
МЫШКОВСКИЙ. Вы вообще за кого?
НИКИТИН. Я за закон и справедливость.
МЫШКОВСКИЙ. Расплывчатый ответ. Закон, справедливость могут быть при любой власти...
НИКИТИН. Лишь фикция. Подмена истинного ложным. Власть создаёт под себя законы, какие ей удобны и выгодны. При этом, как правило, не учитывается справедливость...
МЫШКОВСКИЙ. Вам так кажется.
НИКИТИН. Навряд ли... Примеров много.
МЫШКОВСКИЙ. Мрачно как-то всё. Безнадёжно. Не думаете?
НИКИТИН. Что поделаешь... Россия. И лучшие времена ещё долго не наступят...
МЫШКОВСКИЙ. При Советской власти тоже можно жить! Вот победим белых... И наладится всё.
НИКИТИН. Поразительно! Вы либо действительно ничего не замечаете, либо сознательно не желаете ничего замечать и знать...
МЫШКОВСКИЙ. Я просто живу.
НИКИТИН. Не живёте, а приспосабливаете!
МЫШКОВСКИЙ. А что ещё остаётся русскому народу?
НИКИТИН. Двойственность, знаете... — опасная вещь.
МЫШКОВСКИЙ. Смотря как на то поглядеть. Вы тоже повнимательнее посмотрите вокруг. Постоянно ведь приходится только выживать. И ничего, в порядке вещей стало. (Собирает все исписанные листки протокола в одну стопку) Тут много о власти говорилось... Политики, руководители там разные — дело ясное, она для них. А народу, поверьте уж, власть ни к чему, он всё равно не знает, что с ней делать, как и с полной свободой, ему жить надо, выживать, думать о завтрашнем дне… Не так что ли?
НИКИТИН (задумчиво, устремив взгляд куда-то перед собой). Всё может быть... Россия — непредсказуемая страна. Но не коленопреклонённая...
МЫШКОВСКИЙ (вздыхая). Ох, точно трудно вам будет жить дальше...
НИКИТИН. Потому как в России правду не любят?
МЫШКОВСКИЙ. Смотря какую… (Поднимается со своего места и берёт протокол) А вообще… да, не любят у нас правду, никому она не нужна. Если и есть правда на свете, то у каждого она своя.
НИКИТИН. Вот тут, пожалуй, вы правы...
МЫШКОВСКИЙ. Не позавидуешь вам. Что хоть собираетесь делать?
НИКИТИН. Честно сказать, не знаю... (Смотрит на догорающий окурок в руках) Выбор однако невелик.
МЫШКОВСКИЙ (пряча за пазухой протокол). Это вы о чём?
НИКИТИН. Либо вырваться заграницу... Либо же, несмотря ни на что, остаться в России… А там что будет! «Русское авось». От судьбы всё равно не уйти. Что предназначено — то обязательно должно сбыться...
МЫШКОВСКИЙ. То уж только ваши проблемы! Выбор за вами.
НИКИТИН. Да-да. Выбор — дело личное, тут уж советников лучше вообще не иметь…
МЫШКОВСКИЙ. Тогда я пойду? До завтра! (Медленно уходит, то и дело оглядываясь на Никитина)

Никитин просовывает окурок наружу оконца и подходит к стулу.
Какое-то время смотрит на него, затем садится на стул.
Раздаётся винтовочный залп.

НИКИТИН (задумчиво). Ещё кого-то не стало... Вот так. Без суда. Был человек — и нет уже. Враз... Откуда тогда вообще может взяться это самое «завтра»? Завтрашнего дня может и вовсе не быть. Никто ведь… Никто не избежит кровавой вакханалии, все окажутся тут, на этом стуле. А может… нет, пуля сразу в затылок... Тогда к чему всё? К чему? Боже! Куда я попал? На пир шакалов... Нелюди. Убийцы. Палачи. Как зябко-то внутри... Безнадёжно. Бедная Россия... Что ждёт тебя?

Занавес.


г. Каменск-Уральский, апрель-июль 2004 г.