Вечеринка на даче художника

                valentin_baranov74@mail.ru
                Вечеринка на даче художника.
                Простейшая история.
                Действующие лица:
1. Василий Галочкин, неизвестный художник. Преподаёт живопись в средних образовательных учреждениях, 48 лет.
2. Вероника, женщина его молодости, журналист, 48 лет.
3. Леонид, начинающий адвокат, 25  лет.
4. Пётр, сосед по даче 38 лет.
5. Тамара, его жена, 35 лет.
6. Семён, друг детства, автослесарь, 48 лет.
7. Катя, его преданная жена, 45 лет.
8. Лиза, кажется, умственно нездоровая, дочь Галочкина от прекращённого брака, 22 лет.
9. Эрик, одноклассник Галочкина, заслуженный артист областного театра, 48 лет.
10. Анюта, его «последняя» жена, 27 лет.
11. Вия, яркая натурщица картины художника.
12. Теодор, её ревнивый муж.

                Картина первая и единственная.

( золотой сентябрь, солнечный полдень;  дача Галочкина, является также мастерской

 художника, она досталась ему в наследство от  отца;  Василий
               
ожидает гостей на день своего рождения.  Но ещё не время;  Василий, вдруг,

подносит к огромному окну мольберт и что-то пытается запечатлеть кистью: он, то

замирает, то порывисто, что-то добавляет к изображению;  входит Семён)

Семён. (молча понаблюдав)  Поймал? (ставит на пол увесистую сумку)

Василий.  Ты бы видел, как падал этот лист! Как из него выскальзывало солнце!

( они обнимаются) 
               
Семён.  А ещё говорят, что для счастья нужен успех.

Василий. (пожимает плечами) Вообще-то бы, нужен.

Семён. Но ты, по-хорошему говоря, обходишься без него: твои картины не

выставляются, тебе редко удаётся что-то продать, ты живёшь тем, что преподаёшь

живопись оболтусам. Но я с радостью наблюдаю, что  ты становишься всё счастливее,

 на зависть врагам.

Василий.  Каким врагам, враги – это признак высокого полёта. Но ты прав: сам

замечаю, что становлюсь праздником. Даже знаю, почему.

Семён. Это я тебе скажу, почему! Я этот вопрос решил ещё в юности, но какая твоя

 версия?

Василий. Простая: я перестал ломать голову об всякие вопросы, а стал жить

ощущением. И знаешь, появился какой-то сладкий привкус печали. Странно радующий.

 Что скажешь?
               
Семён. И скажу. Вот почему, я на печаль родителя стал слесарем, а не поэтом, не

писателем, как папа, не музыкантом, как мечтала мама. Потому что, наблюдая за

отцом и его компанией, я понял, что самая страшная вещь –

зависеть от будущего. А я хочу жить в режиме онлайн. Вот  и ты перестал ожидать…

Василий. Пожалуй, ты прав: уж, не жду от жизни ничего я. (смеются)

Семён. Однако, твой этот привкус печали? Что это? Хорошо если побочное явление

художественного вкуса? Что за печаль?

Василий. Не знаю, может подсознание того, что чего-то нет, или что-то теряется.

Семён. Вот, чтобы не терялось, надо выпить всё это.( показывает на сумку)

Василий. Очередной шедевр самогоноварения.

Семён. Ну…, очередные находки, открытия. Сам знаешь: нет конца совершенству.

Василий. Совершенству -- нет.  А нам….Стоп, а где Катя?

Семён. Ходит по берегу, очарованная осенью. А я, всё-таки, привязан к  этой

дюжине литров. Как, никак, ответственный груз жизни.

Василий. Караул! Я не замариновал мясо! Или замариновал? Замариновал: вон

кастрюля. Остальные закуски мне приготовили.

Семён. Соседи?

Василий. Нет. С соседями у меня, искусственные отношения. 
               
Семён. То есть?    
               
Василий. Жена соседа,  колоритная дама, с извивами: вот, увидишь. Мне захотелось

 её изобразить. Но я спросил позволения у её мужа. Он разрешил. Картина

получилась, и её быстро купили. Теперь муж считает, что я должен регулярно поить

 его коньяком, и они самозванно приходят в гости, думаю,
               
возникнут и сегодня. Он даже намекает, мол, можно нарисовать жену ещё хоть сто

раз. Но женщина утратила, какую-то непредсказуемость, или, лучше сказать, тайну,

 когда-то меня соблазнившую. То есть той женщины, вдруг, не стало.
               
Семён. Не рисуй, где живёшь, не живи, где рисуешь!

Василий. Увы, не всякая мудрость нам по карману!

Семён.  Вон, посмотри в окно, как Катя подходит, нахваталась впечатлений, как

плавно себя несёт. Нет, смотри – равна явлению природы!

Василий. Смотрю, завидую, радуюсь за вас с Катей.

Семён. Спасибо. Катя – самая большая удача в моей жизни.

(входит Катя, обнимаются с Василием)

Катя. Мы с Сеней пришли к выводу, что твоя дача -- лучшее место в мире.

Представляешь, все твои картины, наброски придают смысл пространству, какую-то

воздушную необыкновенность. Здесь словно плаваешь в  разных впечатлениях. Здесь

 привольно душе.

Семён. А был бы выдающимся, всё бы это расхватали. Прижизненная известность

напрягает. Я, вообще, за собственную неизвестность. Лично мне не очень приятно,

 когда тебя узнают и видят во мне слесаря.
               
Василий. У меня-то смешанные чувства. Я бы, совсем-то уж, от известности не

отказался.

Семён. Ладно, не понимаешь ты своего счастья, поэтому мы с Катей лучше займёмся

 мясом. Выйдем, разведём огонь: она обожает огонь. И так далее. Дозволишь?

Василий. Дозволяю! Буду рад любым вашим инициативам и проявлениям. Фу, как

сказал, вместо того, что просто вам рад.
               
(гости забирают мясо)

Семён. Несоответствие: мяса больше, чем самогона.   
               
Василий. Ты не учитываешь мои запасы.

Семён. Тогда – за финал я  спокоен.

Катя. Только без крайностей!   
               
Семён.  Не полностью согласен. Крайность – это ясный ответ на какой-то вопрос.

Катя. Крайность – скорее, тупик.

Семён. Значит, тупик – вершина развития. Я за тупик.

Василий. Как быстро вы договорились!

Катя. Это не истина, это его упрямство.

(выходят)

Василий. (один) Действительно ли становлюсь праздником, плюнув на всё?

( слышатся громкие голоса снаружи)

Голос Семёна.  Вероника, ты ли это, или фантом из прошлого?    
               
Голос Кати. Ты ещё изящней прежнего! Сколько же лет!

Голос Вероники. Много, мальчики, много, девочки! Он там?

Голос Кати. Там.  Один. А мы готовим…

(входит Вероника)

Вероника. Ну, хоть выйди из столбняка! Или не признаёшь? Или не хочешь видеть?

Василий. (поражённый)  Твоя красота стала высокомерной.

Вероника. Не настолько, чтобы меня не обнять.

Василий. Ты непостижима.

Вероника. Это лучшее свойство журналиста. (сама подходит к нему, целует в щёку)

 Меня надо давно простить; наше расставание было неизбежным: я    
               
авантюристка, а ты оседлый художник. У нас противоположные таланты. Ну,

 принимаешь меня?
               
Василий. Ты шевельнула мне молодость. Этот дом – твой.

Вероника. Спасибо. Очень хотела тебя видеть. В списке союза художников тебя не

 нашла. Запереживала, но подумала и поняла, что это так должно и быть.

Василий.  Обычный  недостаток таланта.
               
Вероника. Вовсе нет. Особенность таланта. Ты не претендуешь на фишки

современности. Ты уютен. А с твоим характером, тебя невозможно раскрутить.  Но

сейчас я бы могла взять это на себя.

Василий. Уже не стоит мороки.
               
Вероника. Смирился!

Василий. Абсолютно со всем!

Вероника. Но, хоть оттай, расскажи как жил, не женат?
               
Василий. Был, на одной особе.

Вероника. Чем кончилось?  Раньше тебе всё хотелось рисовать проституток. Говорил,

 что они – лучшее зеркало времени. Увлёкся натурой?

Василий.  Близко. Забеременев, она курила какую-то гадость, дочка родилась с

умственным отклонением, состоит на учёте. Где её мама, сейчас неизвестно.

Вероника. (сочувственно) Дочка с тобой? 
               
Василий. Разумеется. Я  очень её люблю.  Сейчас она в городе, скоро приедет.

Вероника.  В чём выражается её …

Василий. Внешне ни в чём. В толпе держится как все.   
               
Вероника. Тогда в чём?

Василий. При сближении с человеком, смотрит ему пристально в глаза и задаёт

жуткие вопросы.
               
Вероника. Так это не болезнь, это хулиганство будущего журналиста.

Василий. Свои знают, терпят; их это даже иногда развлекает, но были случаи, когда

 она своими вопросами….  Одних, вообще, довела до развода.

Вероника. Так, это журналист – правдоискатель.   
               
Василий.  Уж, больно настойчиво она ищет эту правду, особенно ту, какую люди

 стараются скрыть.

Вероника. Понятно: детектор лжи!

Василий.  Надо же, что пришло тебе в голову! А как ты и где?

Вероника. Франция, Германия, Лондон.

Василий.  А Россия? 
               
Вероника.  Унылый маскарад. Пресса, вроде оживилась, в начале перемен, вздохнула

 и померла.  Так  в моём представлении.  А я авантюрист по дарованию. Я пытаюсь

разбудить мир. Кстати, я не одна: со мной молодой адвокат.

Василий. Адвокат?

Вероника. Я же, авантюрист, и меня надо защищать.

Василий. Но, молодой, ещё не значит, что опытный?

Вероника.  Ценю, тонкость подвоха, но он талантлив, и уже это доказал.

Василий. Не возражаю, но где он?
               
Вероника. По моей просьбе, пока наслаждается местной природой.

Василий. Предусмотрительно, но не обязательно: во мне уже не та пылкость.
               
Вероника. Прости, это неуместная тема.

Василий. Разумеется.

Вероника. Раньше ты ни с чем не соглашался так сразу.
               
Василий.  В чём-то должна проявляться мудрость.   
               
Вероника. Поверь мне: за мудрость, мы принимаем штампы мышления.
               
Василий. Может, и так.  Мне уже хочется говорить в присутствии адвоката. Зови,

знакомь.

Вероника. Предупреждаю: он очень тонко чувствует насмешки.

Василий.  Не беспокой себя: я, вообще, не был уверен, что ты ещё существуешь.

 Обещаю всяческую корректность.

Вероника. В таком случае, иду за ним.   (выходит) 
               
Василий. Минус мои  двадцать и более лет; годы прошли как поезд. Ты была молнией,

 я за тобой просто не успевал. Да, я не успевал…

(входят Вероника и Леонид)

Вероника. Познакомьтесь:  (показывая)  Василий – Леонид.

Леонид.  (разглядывая беспорядочно расставленные и развешенные картины, наброски)

 Вы – художник! Как это здорово, быть художником!

Василий. Интересует?
               
Леон. Очень!   Не знаю почему, но в любом городе я, прежде всего, ищу выставку

живописи. Считаю, что искусство идёт дальше слов. Мы, вообще, ограничены словами.
               
Василий. (он оживился)  Не рисуете?

Леонид.. Желал бы, но не признаю хобби. Считаю, что любое стоящее дело, требует

 жизни целиком.

Василий. Это правильно.
               
Вероника. Вась, я попрошу обращаться на «ты».

Василий. Да, конечно. (Леониду) Что скажешь о моих работах?
               
Леонид. Хочется прижаться взглядом к каждому сантиметру. Но это антисовременно:

сейчас в живописи новый вывих абстракции. Но эти картины добавляют какую-то

нежность жизни.

Василий. Какие слова! Ваши родители должны вами гордится. (Веронике) Ты помнишь:

 я был также серьёзен.

Вероника. Особенно строил серьёзную мину, когда шутил. Вводил в заблуждение.

Василий. (с удивлением) Тебя?

Вероника. Есть немного: не сразу раскусила.

Василий. Раскусила – это точно.

Вероника. Я же просила…   
               
Василий. Да, да, конечно. Прошу как-нибудь располагаться.

Вероника. Ты здесь живёшь?
               
Вас. Да, раньше в холода перебирался в город, в полуторку. Но однажды меня

обкрали: забрали работу  «Обнажённая в голубом шарфе». Жалел: там так удалось

 выражение лица. Так и не получилось повторить это настроение.
               
Писал-то  с натурщицы с бесконечными глазами.

Вероникак.( игриво) А скажи: какие глаза у меня?

Василий. Не знаю: я же не успел тебя написать. Я точнее вижу, только когда рисую.

(входит Катя)

Василий. Катя, познакомься с Леонидом.
               
Катя. Так, мы уже, около мяса. Семён ещё колдует. Считает, что всё надо доводить

 до совершенства, особенно самогон. Настаивал даже на корнях шиповника и на

финиках с кедровыми орешками с чесноком.  Какое-то творческое безумие.

Вероника. Он стал много пить?

Катя.  Нет, ещё ни разу, не терял самообладания. А теперь говорит:  много пить

вредно, а мало -- глупо!  Ему, главное, необыкновенность напитка. (пауза) А

чувствуете запах мяса: сосед уже прибегал, поднятый запахом, но понял что ещё

рано, ушёл.  Простой человек.

Василий. Он остро чувствует свою причастность к искусству: я же рисовал

обнажённой его жену, причём, с его разрешения.

Катя. Но не каждый на такое решится. Очевидно, сказалось то, что его дача раньше

 принадлежала художнику – флюиды. Слышу: кто-то приближается.
               
(входит Эрик с женой и с гитарой)

Эрик. О, Боги!  Ущипните меня, если это не Вероника! Убивица наших сердец!   Дай

 припасть к телу!

Вероника. (подаёт руку) Припади, словоблуд.

Эрик. (целует руку) Всё тот же вкус! Трепещу! 
               
Познакомьтесь – моя лучшая из жён! Анюта.

(все знакомятся)

Вероника. (Эрику) Знаю, ты теперь заслуженный артист, и всё также с гитарой.
               
Эрик. (показывая на Анюту) Молодость требует песен.

Анюта. Я требую, только чтобы возвращался домой. С остальным разберусь.

Эрик. (расчехляет инструмент) Видя тебя, не могу не петь.  Буду петь.

Вероника. Будем слушать. 
               
Эрик. (перебирает струны; поёт)

Ах, как прежде, мечтание ложно,
Перепутана истины нить.
Но любовь, что прошла, невозможно
На другую любовь заменить.

Анюта. Стоп. Это ты, про какую вспомнил любовь?! Разгневаюсь!

Эрик. Но, Анюточка, девочка, это было так давно: мы все были влюблены в Веронику.

 Увы, она выбрала Васю, на его бедную головку.  А уж, как он потом страдал.
               
Вероника. ( вздрогнув)  Ты, правда, страдал?

Василий.  В логических пределах.   
               
Вероника. (тихо)  Прости.

Эрик. (поёт)

Я же был хулиган и безбожник.
И поэтому часто грешил,
Но влюбился, и лишь подорожник
К ране сердца себе приложил.

               
Я едва пережил расставание,
Я, как луч на закате, погас.
И тогда, я своё состояние
Только тем подорожником спас.      
               
Анюта. Ну, всколыхнулся!

Эрик. (поёт)

Мы встретились вновь, как воскресли.
Но прошлого рай не для нас.
Ведь  только от песни до песни
Жить как-то возможно хоть час.

А раньше…, но что это было,               
Куда подевался тот пыл.
Ты помнишь, как я на кобыле,               
Весь гордый, к тебе подкатил.      
               
На сивой – пресивой кобыле,
К тебе, лишь к одной, подкатил.      
               
Кобылы тебе было мало.
Сказала, губой шевеля,                14.
Ты так, и тогда ускакала
Кобыла в чужие поля.

Что ж, сердце, сегодня остыло,
Осыпались жизни цветы.
Мне снится и снится кобыла,
Какую обидела ты.

Мне сивая снится  кобыла,
За  место  твоей  красоты. 
               
Вероника. Сложное иносказание.

Эрик. Ты не помнишь кобылу?  Ну, на которой  в уборочную возили  воду.  Я же её

 тогда специально выпросил и распряг!
               
Вероника. Я не знала, про артподготовку.

Эрик. Это обидно.

Василий. Эрик всегда ценил глупость. Помню его историческую фразу, на замечание

 литераторши: Вот кончится в мире глупость, пожалеете, но будет поздно!

Эрик. Тогда Василий, один меня понимал.

Анюта. А теперь?

Эрик. А что, теперь? Теперь всё ясно.            
               
(входит Семён с огромной кастрюлей)
               
Семём. Мясо!
               
Вероника. (Эрику) Что значит, краткость – учись!

Эрик, Да, ничего лишнего. 
               
Василий. Дамы, прошу помощи в сервировке стола. (накрывают масштабный стол;

рассаживаются)

Анюта. Меня посадите с молодым красавцем, Леонидом: хочу вызвать ревность мужа,

 чтобы он не задерживался в театре. Вероника, ты не протестуешь?

Вероника. Ничуть, наслаждайся; некоторые будут знать, как жениться на

молоденьких.

Эрик. С каких это пор, женщины собираются пугать меня своей молодостью. Меня!

Вероника. Одноклассники, не хорохорьтесь!
               
Семён. Но мы с Василием молчим.

Анюта. (кокетливо)  Леонид, я тебя не смущаю?

Леонид. Что вы: рад вашему изяществу!

Семён. Во, галантность! Я так не умел.

Катя. Ну, с трудом, еле женился на мне. (общий смех)

(появляются соседи)

Пётр. Разрешите? Нет никаких сил, удержаться: вот, где жизнь! Запах, смех.
               
Василий. Присоединяйтесь. (всем) Мои соседи: Тамара, Пётр. (все знакомятся) 
               
Пётр. Моя Тамара была нарисована кистью хозяина, с тех пор я её не узнаю, так

зазналась, что желает изобразиться ещё.  Так зазналась, что теперь мне приходится

 выпрашивать её любовь. 
               
Тамара. Да, я готова изобразиться: (показывает себя рукой) это всего лишь тело.
               
Анюта. Что значит, всего лишь? Тело женщины — это  явление: красивая женщина

думает, говорит, живёт всем телом.

Пётр. А когда не думает?   
               
Вероника. Замечательно сказано.

Василий. Увы, я уже не рисую женщин – недавно, как-то на днях, постарел!

Эрик. У меня в театре, коллега Никифоров любит взяться за даму руками, так

извиняясь, говорит, что стал, слаб глазами, мол, теперь только различает на

ощупь…

Анюта. Не про себя? Разгневаюсь!

Эрик.  Кто мне так  выгодно поверит? 
               
Тамара. А я люблю, когда за меня берутся руками – чувствуешь, что ты есть!
               
Семён. Всё. Отставили посторонние разговоры. Серьёзный момент --  напитки в

студию! (достаёт из сумки разные графины) Так, предисловие: это (показывает на

графины) разные направления мысли. Тот есть, после
               
 каждого вида самогона, человек по-разному начинает мыслить и понимать по-новому

 жизнь.

Эрик. Серьёзная штука!

Пётр. А если он не мыслит?

Вероника. Классно сказано. 
               
Семён. Если дух гражданина не возвышается после моего самогона, значит, гражданин

 пуст. И алкоголь такому ничего не даёт, кроме мути. Это
               
напрасный человек.

Эрик. Надеюсь, среди нас таких нет. Ты предлагаешь пить всем разное или

одновременно одно, потом другое?

Семён. Предлагаю начать с настойки на апельсинах и одуванчиках. У вас появится

свежая неожиданность мысли. Ну, а дальше, каждый  идёт по вкусу к приятному

разнообразию.  Итак, за самого тёплого  человека, за самого нежно-пишущего

художника, за моего друга,  Василия! Я желаю ему всё с бОльшим вдохновением

писать прекрасных женщин, ну и остальных тоже:  куда их денешь. (все поднимают

 уже наполненные бокалы; выпивают, закусывают)

Пётр. (Тамаре) Ты чувствуешь свежую неожиданность мысли? 
               
Тамара.  А сколько надо выпить до её возникновения?

Катя. Последняя стадия у мужа: задумчив и нетороплив.  Жду по двадцать – тридцать

 минут какого-нибудь слова.

Пётр. Умную мысль?
               
Катя. Сложно понять по слову: пока ещё получится целая фраза.
               
Эрик. Надо сыграть это в театре.

Семён. Ты слабак: тебе столько не выпить.

Эрик. Зато я могу столько показать.   
               
Вероника. Одноклассники, не кичитесь! (Семёну) А ты, могучий выпивоха, не

помнишь, как мы несли тебя с танцплощадки.
               
Катя. Сень – было?

Семён. Конечно, пузырь на спор, натощак.  Единственная отключка тела, но умом я

всё понимал, только не мог выговаривать!

Катя. (иронично) Герой!

Семён. Как давно и как недавно это было!

Катя.  Взгляните в окно: кто-то приближается…

Василий. Что-то не узнаю. Но идут целенаправленно, особенно мужчина.

(входят Вия и Теодор; он смугл и не по-доброму напряжен; она смущена; видно, что

они не ожидали встретить столько людей)
               
Вия. Ой, простите!

Василий.  Вия! Это вы!  А ведь у меня вас украли. Мою лучшую картину, а я её 

даже не завершил. Я жалел, что не могу больше вас повторить.

Вия. Простите! Но такое дело…надо объяснить… 
               
Теодор. Это я украл картину. (грубо) Как ты посмел рисовать голой мою женщину!
               
Вия. (поспешно) Скажите, что между нами ничего не было! Он меня мучает уже шесть

 лет! 
               
Василий.  Вообще-то, я спрашиваю у мужей разрешения: вот, например, сидит муж, я

 писал его супругу. Но у Вии…

Вия. Мы познакомились позже.

Василий.  Тогда я не понимаю претензий.

Теодор. (грозно) Тебе лучше доказать, что у вас ничего не было! 
               
Василий. Чего именно? 
               
Теодор. Телесной связи!

Василий. А, этого…  Но каким образом, мне это доказать?

Вия. (торопливо) Есть свидетель: с вами на сеансе присутствовала ваша дочь. 
               
Василий Да. Она сидела рядом со мной, даже помогала с красками. В таком случае,

 присоединяйтесь, дочь скоро вернётся из города.

(Теодор несколько растерялся)
               
Вероника. Какая прелесть, в наше время, так ревновать! (Теодору) Вы настоящий

мужчина. Вась, ты должен его запечатлеть. Как вас звать? 
               
Теодор. (почти смущён) Теодор.

Вероника. Какое мужественное имя! (гостей усаживают)
               
Семён. В таком случае, предлагаю выпить настоенное на клюкве с финиками –

проясняет голову! Но не до конца, до приятного тумана. (сам разливает) (Теодору)

 Вот, прошу!
               
(Теодор подчиняется, пьёт) Как?
               
Теодор. Хороша. Я делаю на рябине.   
               
Семён. Есть и на рябине. (достаёт графин) Вот сравни. (наливает; Теодор выпивает)

Теодор. Похожа.

Семён. Ну, формула-то одна.

Василий. Закусываем!

( все выпивают ещё) 
               
Тамара. (с непривычки пьянеет) Граждане, у меня появилась мысль!

Пётр. Не может быть!  У тебя!

Там.  У меня!  Вот меня Василий тоже рисовал голой!

Василий. Обнажённой в накидке.

Тамара. Не важно, я всё равно была голой! (Теодору) И что? Это всего лишь тело!

 Глупая плоть. О чём страдать? Мучить женщину! Вот, если бы…

Какой же крепкий самогон -- просто чудо какое-то… О чём я? А вот…

Пётр. Моей жене больше не наливать. 
               
Тамара. Боишься?

Пётр. Боюсь! 
               
Тамара. Трус.  Вот, Теодор… мужчина. Выпьем за Теодора!    Теодор, я за тебя!
               
Все. За Теодора! 
 
Пётр. (себе на уме) За высшее чувство ревности!
   
Вероника. Красиво сказано!
               
(Теодор заметно преобразился, приятно разгорелся лицом; Семен разливает по

следующей; снова выпивают, закусывают. Теодор, очевидно стесняясь закусывать,

быстро пьянеет) 
               
Семён. (Теодору)  Тед, а ещё у меня есть на финиках, вишнёвых листьях и черёмухе.

 Но ты только закусывай, а то не уловишь фишку. (откуда-то достаёт ещё маленький

графинчик) Эксклюзив, только для тех, кто в море…, то есть, в теме. (разливает,

пробуют)

Теодор. Вещь!!! Слушай, ты такой мужик!  Рисуй, если хочешь мою бабу, если что,

 найду другую.
               
Семён. Я не рисую, это мой лучший друг, художник. Ты не думай, если он сказал, он

 не врёт.

Теодор. Он тоже пусть рисует, если друг! А что у тебя ещё?

Семён. Есть кристальная вещь – на простом горохе! Обнуляет все горести судьбы.

Теодор. Доставай!

(появляется Лиза, строго разглядывает компанию; её не все замечают)

Лиза.  Какие же все пьяные.

Леонид. Не все. Разрешите познакомиться! 
               
Василий. (торопливо подключается) Леонид, – это моя дочь, Лиза.  Вероника –

подруга молодости.
               
Лиза. (смотрит на Веронику) Что значит, подруга – вы спали с папой? 
               
Василий. Лизонька, но не так…
               
Вероника. (вдруг) Было дело. 
               
Лиза. Любили папу?

Вероника. Да.

Лиза. Но не очень.   
               
Вероника. Выходит так.

Лиза. (Леониду, показывая на Анюту) Клеишь? 
               
Леонид. Скорее она. Впрочем, шучу: полный нейтралитет.

Лиза. Соблюдай, не мучай дядю Эрика: это, и так,  шестая жена. А ты здесь кто? 
               
Вероника. (поспешно) Это мой адвокат.

Лиза. ( снова смотрит на Веронику, потом на Леонида, затем на Веронику)

А почему у вашего адвоката,  ваши уши?

Василий. Лиза, у каждого свои уши.

Лиза. (возражая) У меня почему-то твои.

Василий. Ну, я твой отец.

Лиза.  А я о чём?

Василий.  О чём, о том?  Лучше покушай с дороги, ты,  наверняка, голодная.

Лиза. Как, папа, тебя взволновали простые уши! О! Не только тебя! Ещё больше,

 подругу молодости. Как мы зависим от ушей! (Леониду) так, говоришь, адвокат?
               
Вероника. И мой сын. 
               
Лиза. Как сошлось!
               
Василий. Лизок, ослабь вожжи, ну, чего ты… 
               
Лиза. (смотрит) А почему у красавца твой нос? Не видишь. Давно не смотрелся в

 зеркало?

Василий. (настойчиво)  Лиза!
               
Лиза. А разве нос тебя, художника, не интересует? (Веронике) Скажите ему!
               
Вероника. (Василию) Она права, я боялась тебе сказать…

Леонид. Вы о чём? (ошеломлён) Я его сын!

Василий. (Веронике) Говори! 
               
Вероника. До десяти лет жил здесь со стариками, потом увезла.

Леонид. Так, вот откуда тяга к живописи, которая так удивляла всех.

Лиза. Я -- твоя сестра!

Леонид. Логично.

Василий. Так вот почему вы здесь.  Лиза, мне чего-нибудь, выпить! (Лиза быстро

наполняет бокал) Нет, всё, не нужно. Вот, ты мечтала о братишке…

Вероника. Ты меня снова прости.

Василий. За что, я рад. Боюсь спросить сына: что чувствует?

Леонид. Скорее всего, приятное замешательство. Значит,  мой отец!

Василий.(настороженно) Как  я тебе?

Леонид. Неплохой вариант. А я? 
               
Василий. Ты прелесть. Мама должна гордиться. Не будем ничего говорить гостям.

Вероника. А друзья?               
               
Василий. Им сообщим потом. Скажите, если бы не Лиза, я бы узнал о сыне? 
               
Вероника. Не знаю, я так боялась за прошлое. Но мечтала показать тебя сыну.  Был

 момент тоски, но ты тогда оказался женатым. И я не посмела.
               
У твоей модели, у Вии, действительно глубокие необыкновенные глаза. У меня не

 такие.  Уже ревную. Видишь, какая я дурочка!

Василий. Дурочка, это неплохо, это ближе к душе.

Леон. Предки – вы в норме?
               
Василий. (Веронике) Помнишь, что сказал Эрик: всё тот же вкус! Ты вкусная, у тебя

 вкусные глаза. Я буду тебя писать, если позволишь.

Вероника. А давайте все обнимемся, и пусть каждый каждого поцелует!

(все обнимаются)
               
Лиза. Пап, посмотри: Эрик уже бесстрашно обнимается с Вией: если Леонид не

перехватит Анюту, ей придётся обнимать того дяденьку.

Василий. Это Теодор, он угодил в самогоноворот Семёна.

Леонид. Лучше я ещё обниму тебя, мою сестрёнку. Мне кажется, нам этого  не

хватало.

Лиза. Надо немедленно нейтрализовать Анюту: это бомба. (Леониду) Иди, прояви

 таланты: мне будет интересно, как никогда. Это такой процесс!

Тамара. (вдруг, встаёт)  Всё – у меня мысль!
               
Пётр. Мысль у тебя уже была. (хочет опустить её на место)

Тамара. Не трогай меня. Я предмет искусства! Только мы -- женщины.   
               
Я предлагаю всем женщинам снять с себя всё, и пусть художник пишет коллективный

эротический портрет. Кто, за? 
               
Теодор. (вяло поднимает руку) Приветствую! Я, только за!  Но лучше фото на

память.
               
Семён. Ты, смотри, ещё  соображаешь!

Теодор. А ты разбираешься в бабах?

Сем. Не особенно. Не очень даже в своей. Путаюсь.

Теодор. А в голых?   
               
Сем. В голых – легко!

Теодор. Тогда ждём.

Вероника. (Василию) Видишь, чтобы людям дружественно сойтись, необходима доля

взаимного сумасшествия. Выйти из штампа серьёзности.

Василий. Не в этом ли проблема любви: ведь сумасшествие проходит.

Вероника. Мне иногда думается, что умны только сумасшедшие.

А ведь мы с тобой…

Василий. Как не хочется возражать.

(Тамара начинает порывисто раздеваться)

Пётр. Но я же, просил, ей больше не наливать… Василий, скажи ей.

Василий. (Тамаре)  Дорогая, не сегодня, приходи завтра.

Тамара. Поклянись!
               
Василий. Клянусь, только оденься.

Катя. ( Семёну) Видишь, до какой крайности ты довёл народ.
               
Семён. ( вдруг трезво) Крайность, это хорошо: крайность очищает.

Катя. От чего?

Семён. От иллюзий.

Вероника. (Василию) Не расслышала: о чём это сказал Семён?   
               
Василий. Он говорит, что надо всё доводить до крайности: мол, крайность всё

проясняет. 
               
Вероника. Что ж, это, кажется, про меня. 
               
Василий. Мне хочется, чтобы скорей наступило завтра. Ведь ты не уедешь? 
               
Вероника. А что ты хочешь?

Василий.  Хочу, чтобы ты стала предметом моей лучшей картины. Ты, Леонид и Лиза.

  И, наконец, предметом моей жизни.

Вероника. Спасибо. (целует Василия)

Тамара. (поднимается)  Но люди! Неужели больше ни у кого нет мысли? 
               
Неужели всё зря? Я хочу нового понимания. (Семёну) Ты обещал! И где?

Семён. Но мы ещё не пробовали на горохе – это кристальный напиток, после него,

 сразу …

Тамара. Не тяни, наливай!

Пётр. Ей хватит!

Тамара. (мужу) Кто ты такой? Ты случайность!

Эрик. Вот это мысль!
               
Тамара. Почему так долго никто не включает музыку? Неужели никто не чувствует,

 что её нет?
               
Эрик. Гитара устроит?

Тамара. Вгитарь!

Эрик. Подчиняюсь. (берёт гитару, начинает…)
               
Что-то  слабо сердце тикает,
Иль кончается завод?
Почему я не мурлыкаю
С удовольствием, как кот.
               
Вот  витаю гулким оводом,
Всем  фантазию бужу.
Всё  ищу для счастья повода,
И никак не нахожу.

Тамара. Не то!
               
Эрик. Учёл. (поёт)

Я при дамах не робел,
Я люблю куражиться.
Но тоскую о тебе
Куда сильней, чем кажется.

Ты не выйди из орбит,               
Фраер одноразовый.                28.
Ты тихонечко люби:
Вида не показывай.   
               
Ты терпение готовь,               
С ласковою кисою.
Хоть какая будь любовь,
Всё равно зависимость.

Тамара. Не то.

Эрик. Хорошо. (поёт)
               
Осторожно, мой друг, осторожно.
Отойди, позабудь её дом.
Ведь её разлюбить невозможно,
Одинокому будет потом.

Ах, не все ещё сёстры, да братья,
И, блуждая в любовном дыму,               
Вы не всем раскрывайте объятья,
И на слово не верьте всему.

Но она в каждом жесте, царица,
И в алмазах пронзительных глаз,               
Каждый мог навсегда раствориться,
Ведь пощады не знает алмаз.

Василий. Спой с какой вошёл. Она в тему.
               
Эрик. Эту?   
               
Ах, любое мечтание ложно,
Перепутана истины нить.
Но любовь, что прошла невозможно,
На другую любовь заменить.

Вероника. (Василию) Как это теперь  точно! 
               
Эрик. (усмехнулся)  Хронология. ( снова запел)   
               
Может быть, мы живём бестолково?
Вольно жить, ничего не храня.
Ты не слишком любила другого,
Ты не полностью любишь меня.

 Наш девиз переменчив, как мода.               
Мы придумаем сами его.
То мы ценим любовь, то свободу,
То не ценим, вообще, ничего.
               
Вмиг, всему подберём аргументы.
Или гонит нас времени плеть?
Мы берём от любви лишь проценты,               
От того, что мечтали иметь.       
               
Анюта. Стоять!  Это я для тебя – процент!  Так сколько я в цифрах?

Эдик.  Ты – миллион!

Анюта. (в сомнении)  Дуришь?  Так бывает?

Эдик.  Только в самых исключительных случаях.
 
Анюта. Ладно, можешь петь дальше. 
   
Тамара. (Эдику) Ну, чего ты поёшь, скучный ты, а ещё артист. Вот, Теодор –

мужчина.  Такому и петь не надо!

Пётр. О чём твоя новая мысль?

Тамара. (пьяный смех) О тебе – как ты мне надоел! Ладно, дай я тебя поцелую!

Семён. (вдруг схватился за голову) Проклятье! Что я наделал! Я всё испортил!

   Всё зря! Напрасны все годы поиска! О, я недотёпа!

Все. Что? Что случилось?

Василий. Сеник, дорогой, не пугай!

Семён. (спокойней) Это мой крах, Вася. Ведь я забыл, оставил дома главное.

Настойку на почках осины и давленых зёрнах! Ведь это финальная штука, после

, даётся прозрение. Я хотел всем подарить прозрение. 
               
Тамара. Ну, прозрение, и чего прозревать. Всё равно всё будет, как есть. Зачем

 мне знать, что я была дурой. И дурой останусь. Что изменится.
               
Так что, угомонись. Прозрение он хотел подарить. Без спроса. Искусство, к

которому я теперь имею отношение – это туман, а истина возможна только в тумане!

Пётр. Боже! С кем я живу. Откуда, такой поток мысли! (Семёну) Ты превратил жену в

 философа. Я прошу, дай ей скорее чего-нибудь выпить, чтобы стала такой, как

была.

Семён. Прости, брат, но мысль не имеет обратного хода, Прозрение необратимо!

Тамара. Теодор. Ты один здесь мужчина! Скажи мне – я тебе нравлюсь?

Теодор. (пьяный, Семёну) А что мы сейчас пили? Не на горохе?

Семён. Ещё не на горохе.

Теодор. А я пойму?

Семён. Как я мог оставить, мой шедевр! Смысл моих лет.

Василий. Сень, мы же, ещё…

Семён. Так, сколь терпеть?

Вероника. Сеня, не переживай: для меня прозрение произошло.

Василий. И для меня.

Семён. Но мы ещё это дело, как-нибудь,  углубим!

Тамара. Теодор, где мой вопрос? Я тебе нравлюсь или нет? Только честно.
               
Теодор. Нравишься.

Тамара. А как я тебе нравлюсь?

Теодор. Теоретически.

Тамара. (пытаясь сообразить) Это как?

Семён. (Тамаре) Подожди, спросим после гороховой. Так безошибочно.

Тамара. Наливай!
                Конец.