Последнее желание

                Последнее желание.
В крохотной, в два подслеповатые окна кирпичной избушке под солому, в знойный июльский полдень расставалась с белым светом бабка Апроська.
 Расставание было тяжелым. Вот уже полторы недели в протухлой загаженной комнатенке она не поднималась с постели. Одряхлевшие беспомощные ноги не могли держать  далеко не тучное, но  костистое тело.
Как ни пыталась утром, соседка Шурка протолкнуть в сморщенный провал рта старухи мякиш белого хлеба, даже смачивая его свежим, только из- под козы, молоком, одеревеневший язык не хотел принимать еду и белоснежные струйки стекали по кривым бороздкам грязно- желтых морщин на серую вылинявшую рубаху.
-Баб, ну хоть чуть проглоти, ведь так с голоду помрешь- умоляла она почти неподвижное тело- мне ж стоять то некогда над тобой, ить хозяйство дома, а  у тебя вторые сутки во рту маковой росинки не было- и чуть повысила голос- ты слышишь меня?
Секунду спустя коричневое веко одного глаза медленно приоткрылось и со дна впавшей глазницы на соседку уставился черный сердитый зрачок. Без того искореженное глубокими морщинами лицо страдальчески покривилось и из немощных серых губ, как бы нехотя выполз звук, похожий на шорох:
-Шу- у- у…
Соседка склонилась ниже к лицу умирающей- та уже успела закрыть единственный глаз, но  как  видимо,  чтоб набраться сил, наконец, сделав усилие открыла его снова и выдохнула почти на ухо:
-Схо- ди … Поли…
-За Полинкой Тишакиной?- догадалась Шурка, и молнией промелькнула мысль- «все, бабка отжила, раз грехи вспомнила…И ведь не подружку свою, стерву косолапую зовет, а как раз Полинку. Только вот пойдет ли она?»
                -----------

К концу длинной пыльной улицы, уходящей к леску, дом Тишакиных хоть и приземистый, но заметный. Старинной кирпичной кладки, с резными кирпичными, же наличниками, с крышей, ни когда не видевшей соломы и такими же основательными и тоже под железо сараями. Родовой дом строил ее отец вдвоем с братом- двойней.
Полинка смутно помнила из ранних детских лет этих двух богатырей- оба были рослые, широкоплечие, всегда были неразлучны и в работе и на праздниках, и, по рассказам, вместе служили в царской гвардии, а потом в Красной Армии. Даже имена их были созвучны- Мишака и Тишака.
 Только придя с Гражданской, один сумел сразу же обзавестись семьей, второй даже и не попытался. Говорили, будто оба любили одну красавицу, а досталась она одному. Но сжились мирно под одной крышей, только через сенцы.
 Была в деревне еще одна симпатичная, рослая и отчаянная девка- комсомолка Апроська. Огонь- девка была, по пятам неотступно за Мишакой ударяла, только не поглядел русый богатырь в ее сторону, чем потом дорого поплатился за свой выбор.
Порок был небольшой у Апроськи- не было одного глаза, в детские годы любила лазать по деревьям, наколола нечаянно и глаз вытек. С тех пор она была обижена на весь белый свет, и это было, быть может  ее еще большим  пороком.
В подружках ходила с ней такая же несчастная с детства, ее ровесница хромоножка Зина. Вместе вступили в Комсомол, стараясь доказать , что они ни чем не хуже других. Вместе ходили на разгром церкви, срывали со стен старинные закопченные доски икон, топтали грустные лики, ломали, дробя в щепки о массивный камень фундамента. А началось раскулачивание, их «талант» был замечен руководством местной ячейки и, как наиболее активных комсомольцев их первыми записали в комиссию.
В эти дни появление подруг на улицах деревни наводило ужас на односельчан. В серых потертых кожанках, с деревянной кобурой нагана, в яловых, не по размеру сапогах, две девичьи фигуры, одна пониже, прихрамывающая, другая, что повыше- с повязкой на глазу, словно у заправского пирата , выглядели бы комично, если б не их дела.
Приход их в дом означал одно- дома, семьи с этого дня не существует. Имущество в колхоз, хозяев в ссылку.
Заводилой у подруг оказалась расчетливо- звероватая Зина. Она же предложила на собрании ячейки первых раскулачить удачливых братьев, и пусть они и не нанимают батраков, но за батрака можно вписать и Мишаку, а то что у Тишаки уже шестеро малышей, и старшей Полинке всего семь годков, и жена еще одним дохаживает- это еще лучше. Больней будет.
-Вот теперь не ты перед Мишакой своим, а он перед тобой на коленках в пыли елозить будет. Посмотрим, как его вихры соломенные будут твои сапожки утирать!- Зина, прихрамывая сбоку, исподлобья, старалась заглянуть в растерянный глаз подруги и заметив неуверенность в нем, шипела, сжимая руку подруги- мы теперя власть! Ты , главное мне не мешай!
Апроська накануне всю ночь провела в думках: « на дворе весна, самая ростепель. Ну отправят братьев с Тишакиной бабой (Мишака один тут не останется, это уж точно), а с ребятишками что будет? Ведь им конец. На Колыму, так они по дороге в такую слякоть сгинут, и здесь, в деревне их ждет голод- кому они тут нужны? Двоюродным? Они сами гольтяпа. Ведь у них в амбаре теперь хоть шаром покати- сама с Зинкой все проверила.
 И с другой стороны- как подруге отказать? Одной остаться? И так вся деревня на них волками глядит. Ничего, небось, как нибудь переживут, зато этот дылда будет вовек помнить-  за кем сила!»
 Мглистым мартовским утром, стараясь не жаться к трухлявым плетням, а приглядывая хребтинки ближе к середине улицы, ломали ненадежный ледок нерастаявших луж кованые сапоги подруг. Видно было со стороны большое желание держаться уверенно, важно, только это у них получалось не совсем, как хотелось. В Апроське за ночь так и не созрело понимание правильности их дела и она нет- нет и оступалась в мутный зев ручья, при этом чертыхаясь и растерянно мотая головой.
Зинка же одной ногой вроде бы и попадала на твердый ухаб, вторая, что короче, обязательно сползала в лужу. Шмякаясь, сапог поднимал веер брызг, обжигая талой водой голые ноги Апроськи, отчего у той уже слегка хлюпало. При этом Зинка, крепко двумя руками обхватив рукав подруги, держала ее при себе, словно боясь потерять.
Хмурое утро отворяло новый период в жизни деревни- период передела и слез, раздора и поиска нового пути, разрухи и становления. И весть об этом бежала по расхлюстанной дороге впереди подруг. В намеченном доме их уже ждали.
За несколько шагов до каменного порога дома, Зинка вышла вперед. Без стука и не спросясь, звякнув щеколдой раскрыла дверь, смело шагнула в темные сенцы и, споткнувшись о какой то предмет, чуть не упала- Апроська поймала ее уже на лету.
-Кто там?- на шум открылась дверь избы и в проеме показалась голова хозяйки в накинутом наскоро полушалке.
Из раскрытой двери избы дохнуло теплом, внутри засуетились тени, заплакал ребенок. 
-Все счас узнаешь, кто тут и зачем- проходя мимо нее отвечала Зинка,- знач так, решением Совета Вы подлежите раскулачиваню, как вражеский элемент. Вот решение. Пусть хозяин распишется, и приступим к описи имущества.
Апроська молча остановилась у порога. Зинка же вела себя так, словно она всю жизнь только и делала, что кулачила- лазила в раскрытые сундуки, заглядывала под печь в загнетку, в стоящие на полицах горшки, попутно отодвигая стоящих хозяев и отшвыривая, словно шенят, не успевших спрятаться ребятишек. И все подробно записывала в тетрадку.
Поняв, что хозяева успели за ночь что то раздать по соседям, а что то спрятать, а значит поживиться особо не удасться, Зинка расходилась не на шутку. Стала хватать с полок горшки, из святого угла иконки, лампадку, и все, что попадалось под руку и громить это о суднюю лавку, приговаривая:
-В коммунизме нам они… не пригодятся…, а вам теперь… тем более…
Два взрослых, здоровенных мужика, хозяева и хозяйка дома только и смели молча стоять по углам избы, прижав  к себе трясущихся малышей и зажав им рты.   
А рассвирепевшая Зинка, посапывая уже от усталости, отодвинув заслон печи, по- хозяйски аккуратно всунула в темень топки рогач и вытащила оттуда чугунок печеной картошки. Затем резким движением сорвала с головы хозяйки полушалок, вместо тряпки обернула им чугунок и перевернув, вывалила картошку на пол- последнее , что оставалось из еды в доме.
-Христа ради, детишек пожалейте- цедила сквозь слезы хозяйка дома.
Апроська, не смея открыть рта, выкатив до боли глаз, с ужасом наблюдала, как Зинка посыпала из последнего оставшегося горшка ослепительно белую муку на раскатившиеся по полу черные, в кожуре, ядрышки картофелин и смачно притопывая хромой ногой, словно приплясывая, сопела:
-Конечно, пожалею, жрите на здоровье- и словно поставила точку своему важному делу грохнула об пол последний горшок.               
                ----------
Вопреки сомнениям Шурки, Полинка все- таки пришла. Войдя в мрачную комнатушку, осмотрелась, перекрестилась в пустой угол, подошла к умирающей и громко окликнула:
-Что звала, тет Апрось? Умирать чтоль собралась?
Тело старухи вздрогнуло, веко нервно задергалось, глаз резко приоткрылся. Какое то время сквозь застилавшую слезу всматривался в наклоненное лицо. Потом губы с усилием открылись и Полинка услышала тихое, но внятное, словно прибереженное напоследок:
-Про- с- ти…- и глаз устало закрылся в ожидании ответа.
-Не у меня, тет, надо просить, а у моих младших братьев- сестер, у мамаки, у папаши, да у дядечки, ты ж кажется его любила?
-Про- с- ти…-опять с усилием повторили губы…
-Ладно, тет, тебя я давно простила, ты сама прожила жизнь в нищете, да в одиночестве. Это вот Зинку- сволоту вовек не прощу. Но, ты тогда, скажи бы словечко, ведь не было б с нашими ничего. Какие ж мы были кулаки?
В последнем, неимоверном усилии открылись глаз и губы, повторить заготовленное так давно, но на это только и хватило сил- сухое тело слегка дернулось, потянулось, и душа выкарабкавшись из него отправилась по своему назначению к знойному июльскому небу, то ли приняв во внимание последнее пожелание, еще живой старухи, то ли нет.
Провожали в последний путь бабку Апроську несколько человек, в основном соседи . Бабки Зины , правда, не было…
2008 г.                Колесник А. В.