Незлобие

      

     Июльский   удушливый  полдень.   Небо  в крошечных    барашках,  нежных,  молочных.

     Бабушка жарит котлеты.

     Такие  воздушные,  сладковато-острые  котлеты  больше  никто  нигде  не  готовят.   Даже  нарядный  диетолог,  дачник через  дорогу,  заинтересовался.   "Легкоусвояемые" -  говорит .

     Харизма, не иначе   -  всплывает  загадочное  взрослое  слово.   Дар  волшебный.  Дается  он  не  случайно,  но отнюдь  не  гурманам,  а  просто….  На кого пал  выбор.  А  почему  он  пал  не  туда,   а именно  сюда,  никто  нипочём  не  узнает.   Сама  бабушка   в этом   мало что  смыслит  и  не  пытается  разобраться.   

    Котлеты  быстро  надуваются  под  хрустящей  корочкой,   и  чтобы  сохранить  им  фигуру,  бабушка  протыкает  их  вилкой.

     Я  тоже  хочу  прикоснуться  к  прекрасному.   К  мастерству  и  искусству.   Но  только  к изящному,  не приземленному.

     У  меня  есть  сокровенная,  очень личная  мечта,  и не  одна.

     Мне  хочется  стать актрисой,  во-первых, и увидеть  воочию  Тадж-Махал,  во-вторых.  Как это совместить  во  взрослой  жизни,  не представляю. Ума мне пока  не  хватает.  И  потому  я упрашиваю  бабушку  разрешить  мне   донести  котлеты  от  кухонного  навеса  до террасы  на  голове,   подложив  под  тарелку  фанерную  дощечку.

     Бабушка  не любит  томить  с  ответом  и  соглашается  не  подумав.   Она  уже  занялась  компотом,   и  котлеты,  как  покоренная  вершина,    её  почти  не  волнуют.

     Соорудив  на  голове  незатейливую  пирамидку,  я понимаю,  что придерживать   ее  двумя  руками   -  это  слишком.  Одна  рука, левая,   просто  обязана  изобразить  опорную  горизонталь  или вцепиться в тощую талию.  Иначе  это  не  Индия  и  я  не  актриса.

      К счастью,  путь  недалек.  С десяток  метров  до кучи  прелого  навоза,  которую  хозяйка из  деликатности  называет   торфЯной,  и  столько  же  до  терраски.

     Бабушка  незаметно  увязывается  за  мной.  Для  подстраховки.  Меня  это  задевает,  но  не сильно.   Не  настолько,  чтобы  буянить.

     Бережно  придерживая  драгоценную  ношу,  покачивая,  как  и положено,  бедрами,  я  проплываю  мимо  угрюмой  кучи  и  теряю   равновесие.   Слишком  резко  дернула  ногой,  чтобы переступить  через  толстенького  дождевого червяка.   Малую  живность все  у  нас  очень жалеют.    Бабушка   приучила.   И  вот  на  тебе!  Псих!   Еле ползает   -   и прямо под  ноги!   В самое  пекло  на раскаленной дорожке!   

     Из-за него  нашим  котлетам  хана.    Разлеглись  на  навозной   куче  как  на перине.   Ни  отмыть,  ни  проветрить.   Ночью  их  съест  Аврора,   когда  ее  спустят   с  цепи.

       В  калитке   просматривается  диетолог,   заспанный.  Сегодня  он  особенно  живописен.  Белые  шорты,  красная  майка,  босой.    Какаду  инка.

   -  Что же   вы,  милочка,  вытворяете?   За  такие   кренделя  сажают  в подпол,   на  цепь,   и кормят  сушеными   мышками.

       Ах,  как остроумно!  Меня,  значит,  мышками,  а  ему  нашу   котлетку.   Ха-ха.   И тон  до чего развязный!    На  таких  шутников    у меня  реакция  давно  натренирована.  Швыряю  вперед    кукиш  и  кричу:

     - Накоси  выкуси!

     И  неважно,   что  он  взрослый.   Семь бед  -  один  ответ.     Главное  зажмуриться  и   не выпустить  сопли   перед   законной   расплатой.

     Кожей,  спиной  и  всеми   мурашками   я чувствую  бабушкин   гнев.   Он  праведен   и  потому  страшен.  Он  заставляет  содрогаться  ее   крепкую,   маленькую  фигурку  и  издавать   ритмичное   бульканье.

    Потихоньку приоткрываю  один  глаз, потом  другой  и  вижу,  как  бабуля   дрожит   от  хохота,  но  пытается  его  скрыть.  От  меня, наверное.   И от всех,  кто   высыпал  на  крыльцо  с  истошным воплем:

    -  О,  Господи!  Вот ведь  чучело!

     Я  тоже  стараюсь  улыбнуться,  но  выходит  слишком   фальшиво.

     А  откуда-то  сверху,   из  блаженного  полёта  над  общей  паникой,   слышится   бабушкин   голос:

     -  Будем  считать,  что  съели…