Музыка или странная женщина

Никто не знал откуда она появилась. Она поселилась в доме, что стоял на опушке леса. В нем когда-то жили старик и старуха, потом они умерли. Приходилась ли она им какой-нибудь родственницей, никто так и не сумел выяснить. Когда она появилась в этой деревне? Ее не было и вдруг ее стали принимать, как что-то естественное. Ей было лет семнадцать не больше, худосочная, ничем не привлекательная, и одежда на ней была не то, что простая, скорее никакая. На людях она появлялась очень редко, в основном, когда ходила в магазин, но никого не сторонилась, напротив, всегда была приветлива, со всеми здоровалась. Если звали на разговор, отзывалась. Жила она, по всей видимости, на то, что выращивала на огороде, к тому же держала кур, бывало. и кроликов.

По началу деревенские ей дивились и жалели ее: юная, видимо, сирота, труда не боялась, она не только работала на огороде, но и сама заготавливала в лесу дрова. Спустя пару лет она стала пугать местных своей обособленностью. К ней никто не приезжал, она ни с кем не общалась, ни с кем не дружила, разве что кроме собак и кошек, все бездомные кошки и собаки обитали у нее, а это был один из первых признаков колдовства. Ее стали винить в засухе, неурожае, в проливных дождях. Любопытство местных влекло в ее дом. Гостей она встречала радушно поила чаем, угощала обедом. ЕЕ дом был необычен, с виду он был простым, небольшим, сени его были маленькие, кухня не маленькая и не большая, а вот единственная комната в нем не просто была большой, это была огромная зала. Она же, судя по всему, жила в кухне, а дверь в комнату, кто бы и когда бы не приходил, всегда была плотно закрыта. Гости нередко пытались вывести ее на разговор о себе, но на их вопросы она отвечала слишком просто. Например, на вопрос, откуда она? Улыбаясь открытой, и в то же время кроткой улыбкой, она отвечала: «Издалека». На вопрос, не тяжело ли ей одной и вдали от людей, она так же просто отвечала: «Я никогда не бываю одна,  в работе мне сама природа помогает».
 
О ней ходили разные слухи, кто-то считал ее колдуньей, засуху, проливные дожди, неурожай, все приписывали ей. Кто-то, что она не совсем здорова умом, поэтому и сторониться людей. Иные же считали, что здесь не все в порядке, не один нормальный человек не будет таиться от людей, возможно за ее отстраненность скрывается какой-нибудь  криминал. Ее опасались, но любопытство было сильнее, деревенские часто к ней наведывалась, вроде как мимоходом.  Она же всегда была за работой, то на огороде, то пилила дрова, то косила траву. Она приветливо встречала всех гостей, приглашала в дом, поила чаем, кто посмелее – пил, чаще отказывались, опасаясь, что их угощают зельем. Однако чай имел аппетитный аромат трав. Она радушно рассказывала и показывала, что растет у нее на огороде. Ее гордостью были яблони.
Иные пытались расспросить о ней, она отвечала, что ее сюда привел Бог. Кто-то думал что она из староверов.

Не давала она деревенским покоя. Не понимали они, как молодая девушка может жить одна, кормиться только тем, что выращивала на огороде, и имея скромную скотину.
Порой местные заводили разговор, что одной, мол, тяжело. Деревня требует мужские руки. Она отвечала уклончиво: «Это, правда, с мужскими руками гораздо легче». Однажды она из пожилых женщин задержала ее, когда она шла в магазин.
«— Послушай, — начала женщина. — Ты вроде девка-то ничего, и из себя не уродка, и руки у тебя на месте, охота тебе молодой, энергичной, жить отшельницей, с семьей-то куда было бы веселей жить».
Она кротко улыбалась, по обыкновению соглашалась и глядя куда-то в сторону отвечала:
«— Мне не скучно, вокруг столько жизни, дети, это хорошо, но если рождены от любви, а не от первого встречного».
« — Откуда же взяться любви, коль  к тебе никто не ходит!» — возмущенно воскликнула женщина.
А она мило улыбнулась, пожелала здоровья и пошла по своим делам.
Меж тем, шли годы, а в ее жизни ничего не менялось. Деревенские привыкли уже к ней, каждый сочинил свою историю ее жизни, одна история была фантастичнее другой. Она же ничего не отрицала и ничего не подтверждала.

Но однажды одно событие сотрясло всю деревню. Молодой, довольно представительный мужчина, искал, где живет отшельница, но к их досаде толком выяснить кто он и откуда не удалось. Всем он отвечал одно: знакомый, из города. Потом их увидели вместе гулящими по озеру, они ни от кого не скрывались, и никого не замечали. Они разговаривали очень оживленно, даже о чем-то спорили. С тех пор молодой мужчина часто приезжал. Деревня вздохнула, стало быть, их отшельница нормальная женщина, глядишь, скоро и дети пойдут. Но мужчина как появился неоткуда, так и исчез в никуда, да и был ли он. Иные не без опасения думали, не сделала ли их отшельница что с ним.
Но если местные все же были достаточно сдержаны в своем любопытстве, то для детей ограничений не было. Они очень любили следить за своей отшельницей,  часто воруя с ее огорода, а нередко из вредности что-нибудь да портили. Она не сердилась на них, всегда их замечая, не гоняла. Когда они прорывались в дом, даже угощала обедом. Но они ели с одной надеждой, прорваться в таинственную закрытую дверь, о которой говорили больше, чем о самой хозяйке. Кто-то считал, что это есть колдовская комната, именно в ней она приворожила мужчину не столько для себя, сколько для отвода глаз. Кто-то в своих фантазиях шел и того дальше, мол. В этой комнате она погребает своих гостей, в доказательство чему, по ночам оттуда часто доносятся пронзительные стоны. Вот по ночам приходить никто не решался ни взрослые, ни дети.

Однако деревенской терпимости всегда приходит конец, они устали гадать о жизни своей отшельницы, устали от собственных фантазий, они стали открыто показывать, что больше не хотят жить под одним небом: не то с монашенкой, не то с колдуньей, не то с убийцей. Застав ее в лесу ли, по дороге ли в магазин, а то и нередко придя к ней во двор, они прямо говорили: «Ехала бы от нас, девонька, туда, откуда пришла, не доводи до греха». Она же недоумевала: «Разве я вам что плохого сделала, вы своей жизнью живете, я своей, к тому же срок мой еще не вышел».
Ее ответы часто были загадочны, как и она сама.
 Однажды она действительно исчезла. На огороде был собран весь урожай, а куда, сарай был пуст, погреб чист. Никто не видел, чтобы за ней приезжала машина. Нет, не урожай интересовал деревенских, а таинственная дверь. Теперь они могли войти в нее беспрепятственно, и каково же было их удивление, увидев ее пустой. В ней не пахло травами. В ней не было никаких скелетов, просто на полу валялось бумага. Это были сплошь перечеркнутые нотные листы. Стоны, что иногда по ночам неслись с опушки – была музыка? Но что ее воспроизводило? Да и кто знает, что написано в этих нотах. На всякий случай, деревенские сожгли эти листы, вскоре и сам дом.

Прошло еще несколько лет, деревенские практически забыли о своей отшельнице. И вдруг они увидели ее по телевизору, в один миг, чуть ли не вся деревня собралась в одном доме, порознь они бы друг другу не поверили, а так они видели все вместе.
Она стояла на сцене, хорошо одетая, но выглядела просто, как всегда. Она улыбалась зрителям своей кроткой и застенчивой улыбкой, будто просила прощения за то, что стоит перед ними. Потом она села за рояль и полилась музыка. Деревенские во веки веком не слышав настоящей музыки, не желая даже знать о ее существовании, слушали. Слушали не потому, что за роялем сидела их загадочная отшельница, а потому, что музыка оказалась близка их сердцам. Музыка им рассказывала об их рассветах и закатах, о их умиротворенной тишине, когда мягко сползает на землю сумрак. Музыка рассказывала о их тяжелых буднях, о их горестях, о их смятении,  о неожиданных радостях, и о весне, когда все пробуждается и возрождается. По их, внезапно просветленным лицам, текли невольные слезы. Им было больно непривычное для них сознание: это не они, а их отшельница жила. Она видела то, что они не замечали не только вокруг, но и в себе. Ее странная музыка благодарила их за эту жизнь. Но вот последние аккорды умолкли. Никто из них не смел шевельнуться, они, как заколдованные, смотрели на экран, боясь невольно тишины там, не сводя глаз со своей отшельницы. Она будто застыла за роялем. И грохот аплодисментов разорвал напряженную тишину, от которой они вздрогнули, как от удара грома.
Минут пять они переглядывалась, пожимали плечами, наконец к ним вернулись голоса, одновременно загудев, выключив телевизор, они сошлись на том, что это не их отшельница, та была колдунья, а эта…Впрочем, может быть и она, иначе как колдовством то, что сотворила с ними ее музыка, не назовешь. Расходясь, многие жалели о том, что сожгли дом своей соседки, что относились к ней не так, как бы нужно было относиться к человеку. Разбредясь по своим домам, бросив беглые взгляды на уходящее солнце, глубоко вздохнув. Они закрыли за собой двери, не желая помнить о том, что их души были однажды разбережены их же душами, но свободными,.