Не с той ноги

Сидельцев опять встал не с той ноги.

«А, всё равно хорошо, что их две» – подумалось парню. Но и эти две ноги будут сегодня основательно подкошены двумя нежеланными звонками. Хотя об этом позже.
Утро... Снова утро... Снова туман. Снова под батареей грязная лужа.

– Урка, не твоих лап дело?!

Прервёмся. Урка – старый, хитрый, одноглазый кот Сидельцева, наречённый так (как это ни странно) ещё до того, как хозяину дали срок. Животное доброе, но рыжее, хитрое. А вот хозяин его – тоже добрый, но лопух. На том и попался. Ну да это в прошлом.
И стихи, казалось, тоже в прошлом...
 
Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
Как птицы, заливаются
Трамвайные звонки.

Нет, воистину так мог написать только тот, кто не жил окнами на Трамвайный проспект. И не сидел...

Сидельцев не писал о трамваях. Не писал он и о весне. Всё больше про осень, про родной деревенский дом, где так беззаботно начиналась его жизнь с тракторами, меланхоличными коровами, кислыми яблоками и фартовой рыбалкой.

Вот вам и нехитрый сюжет – первое слагаемое поэтического успеха. Образом и словом Сидельцев владел так же уверенно, как удочкой. Но ловил, то есть писал, всё больше для себя. Сноровистый паренёк, но не жох. Тихий, красивый. И стихи его – такие же. Да кто об этом знает?! Нет, по-другому. Да кому это надо?!!

Второе слагаемое поэтического успеха – удача. А коль скоро улыбается она лишь каждому тысячному, в таком случае вторым слагаемым успеха будет... хитрость. В своё время Урка поплатился за это слагаемое глазом...

Опять вставать... Опять кашеварить...

До кухни Сидельцеву удалось дойти только изрядно наспотыкавшись в тёмном коридоре о разбросанную за ночь котом всякую всячину.

– А у нас в квартире газ... – Сказал зачем-то Сидельцев, подходя к электрической плите. Дальше всё по бытовому сценарию.

Хозяин был похож на своего кота. Например, от давно засохшей на полке рябиновой грозди пахло мешковым сахаром. В квартире Сидельцева вообще было много интересных, странных вещей и запахов. Вот ещё один...

Каша! Каша горит!

Язвенник со стажем Семён Сидельцев почти каждое своё утро начинал одинаково – с сожжения геркулеса. И с окна – нараспашку. Пока Урка чихал и одновременно дожёвывал вчерашнюю рыбную кость, хозяин не без старания приводил в порядок плиту. Завтракать уже не хотелось. Тем более завтракать правильно. Были мысли ничего, а стали ещё хуже. Но их ход нарушила ещё одна утренняя традиция, громкая традиция. Дз-з-зынь!!!

– О, а вот и очередная авария! Ур-ка!

С участием трамвая, между прочим. Ну конечно, не уступили ему. Все же торопятся, всем надо. А трамваю тоже надо. Он тоже торопится, но по-своему. В добавок ещё и туман...

– А, пошли, это надолго.

Кот спрыгнул с подоконника, а Сидельцев направился в ванную. Каждодневный ритуал – постоять у зеркала в задумчивости. Урка любил смотреть в такие минуты на спину хозяина, худую и сутулую, излучающую какую-то первобытную мудрость.

– Что смотришь? Не буду бриться – заключил наконец Сидельцев, бросив слова через плечо.

– Опять? – читалось в глазах кота. – М-м-м, что же – дело хозяйское.

– Опять! Вон у тебя: не усы – усища! Ничего, живёшь – в них не дуешь.

– У таракана, знаете ли, тоже усища... – подумал кот.

Давно они вместе, давно, вот и читают на досуге мысли друг друга...

Звонок? Телефонный звонок? Что-то новое. Хотя Сидельцев знал: всё новое – хорошо забытое старое. Знал, и не ошибался. Это звонила о н а.

Есть люди, как ветер врывающиеся в наши жизни, когда мы уже успели приучить себя к штилю.

– Ало! Ало!! Фу-фу. Ало! Меня слышно?! – ревела в трубку пароходная сирена.
Давняя его знакомица. Пишет под псевдонимом Шарлотта, и вполне съедобно пишет. Однако аппетит у Сидельцева не проснулся – лучше уж баланду хлебать. Всегда, всегда е ё звонки были предвестниками недоброго.

– Привет беспартийным! – прокричала трубка. И не в политике тут дело. Как же – все работают на таких важных и нужных работах! И всё успевают: и дома понастроить, и сыновьёв понарожать, и деревья понасажать. И чужое пописать, и своё почитать... – Не засиделся, Сидельцев?

– Грубияночка ты, Люся.

– Эксцентричная. На том и стою! В самом деле, Стёпушка, поворачиваться надо. Под лежачий камень – сам знаешь.

– Не знаю – пробубнил Сидельцев. Дальше разговор не имел никакого смысла, однако с минуты три-четыре ещё продолжался. Первой бросила трубку как всегда Шарлотта, по старой «доброй» традиции задав вопрос, но не дождавшись ответа...

И правда, затягивают что-то. Когда отдал рукопись в издательство? Месяца четыре как. Дойти до них, что ли? Небритым? А почему бы и нет? Трубку они всё равно не снимут.

Стихи, которые Сидельцеву удалось написать за последние несколько лет, оказались лучшим лекарством после известных событий. Кому известных? Ему. А нам не положено. Но выдавливалось это лекарство, особенно поначалу, как тугая паста из тюбика. Однако ни слова лжи, ни ноты фальши. Бессонные ночи? Конечно. Капельки пота на молодом морщинистом лбу? Обязательно. В такие минуты даже бесстрашный и невозмутимый Урка прятался под батарею.

Батарея! Опять течёт!.. Да ну её к лешему! Давно плачет, пусть ещё поплачет...
Ещё один звонок. Теперь в дверь.

Кого можно было ожидать на пороге? Естественно, её. Нет, на сей раз не Шарлотту. Тогда кого? Всё до тошнотворности банально. Её высочество инспектор уголовно-исполнительной инспекции Екатерина Сергеевна Скороходова, собственной персоной. В сапогах для верховой езды.

– Доброе утро! – зачем-то прокричала Е.С. «И откуда только все они силы с утра берут, и почему поголовно уверены, что утро – доброе?» – подумалось Сидельцеву.

– Драсьте – устало и спокойно произнёс подопечный.

– Ну что, работаем? – вот так, с порога, без «Корхои шумо чи хел аст?», «Саломатиатон чи тавр аст?» В общем, «Как дела?», «Как здоровье?».

Прервёмся. Сидел в камере с таджиком. Бехрузом звать. Интересное имя, правда? Тоже молодой парень. Смуглый, крепкий, с интересным плоским затылком (это у них колыбели в детстве такие). Говорить, что красивый – необязательно. Таджики все красивые. Поговорками разговаривал. Одну Сидельцев запомнил: «Шахси беватан – булбули бечаман», что в переводе означает «Человек без родины – соловей без цветка». Так ответил ему Бехруз на вопрос: «Ну что, брат, а вообще-то как тебе тут у нас?»

Сколько таджикский Сидельцев знал стихов и песен, как часто исполнял их на свой персидский мотив!

К чему печаль, коль есть шафран, айва,
Зерно в корчаге, в очаге дрова!

Весёлый брат, но такой же лопух, как и Семён Батькович... Так Бехруз учил, что у них и там, и здесь разговор между людьми (знакомы вы - незнакомы, родня - не родня) принято начинать с пятнадцатиминутного расспроса о самочувствии и благосостоянии собеседника и всего его рода.

Да-а-а... Е.С. (пусть будет так) – не трамвай, она сразу к делу.

Сидельцев пригласил её войти, провёл на кухню, прямо в сапогах (пришлось). Наш герой – не Золушка, конечно, но на кухне всё-таки кушают.

Есть люди, которые активно исполняют свои трудовые обязанности, но за лесом не видят отдельно стоящего дерева, молодого, зелёного, разве что местами подточенного. Но это не его – дерева –  вина...

– Работаем? – рьяно повторилась Е.С., неудобно устроившись на табуретке с шатающимися ножками.

– Работаем – вяло и неуверенно ответил Сидельцев.

– Где? Кем? Да уйди ты! – последнее было адресовано Урке, нагло трущемуся об изящные ножки из почти натуральной кожи. «Эх, жалко не форменные, наглаженные до стрелочек брюки, как в прошлый раз» – подумал кот. – "Можно было бы полинять на них потихоньку..."
 
– Я же предлагала тебе по срочному трудовому.

– Неконкурентоспособен я.

– Это я уже слышала. А что-нибудь новенькое?

– Я писатель. Ну, точнее, поэт.

– Накажу я тебя, Сидельцев! Поэт – это не профессия, понимаешь? Не работа.

– Нет, не понимаю – честно ответил хозяин, чем заслужил явное одобрение своего питомца.

Урка вообще не любил посторонних в доме. Особенно женщин. А как Сидельцев писал – ведомо только ему, Урке, да Богу. Кто сам сочиняет, тот поймёт: ну какая же это «не профессия», «не работа»?! Самая что ни на есть! Только нечего есть...

– Закройте за мной – выдохнув, процедила Е.С. Оба, и Сидельцев, и Урка с охотой выполнили этот приказ старшего лейтенанта Скороходовой.

Оса! И ведь правда накажет – это уже не первое предупреждение. Эх, что ещё сегодня намечается?.. Ба-б-бах!!! Урка вылизывался рядом с открытой форточкой, и даже подпрыгнул от очередной неожиданности. Опять авария, и на том же месте.

Предыдущие «счастливчики», верно, только разъехались, а тут и смена подоспела.
Солнце за этот августовский день так и не выглянуло. Что-то напряжённое было в воздухе. Будто кто душил Сидельцева. Внутрях жабой засела тревога. С чего бы? Конечно, остался осадок после Шарлотты. (До Е.С., надо сказать, ему особого дела не было.) Зачем звонила? Чего хотела? Да что с него можно поиметь?..

Пошёл собираться. Комната тёмная, как жизнь. Лампочка перегорела. Со стола, не дожидаясь осени, слетели и красиво метались в сбивчивом вальсе исписанные листья - черновик рукописи. Первый сборник стихов. Рабочее название, которым автор последние годы ободрял себя и своё существование среди абсолютно безразличного к нему народонаселения, – «И всё-таки зори...». Нет, надо в издательство, надо! Пора!

– Урка, твою кошачью мамку, пока меня не будет, соберёшь всё до единой странички. Разок соберёшь – больше разбрасывать не будешь! – кот в ответ лишь ухмыльнулся. – И где мой галстук с бабочками? Облизываешься? И его ты съел?

– Больно надо – подумал кот. – Бабочки - не рацион. Ты за диваном посмотри.

– Точно, за диваном, небось. О! Фу-фу.

Сдув пылинки с белых мотыльков, Сидельцев направился к выходу, где стояли старые, но надёжные ботинки на множественной шнуровке. Там он крякнул, сел на вешалку и начал беспокойно расшнуровывать-зашнуровывать. На душе по-прежнему скрёбся Урка.

Когда дело оставалось за малым – за бантиками, произошло неизбежное. Пропедевтика кончилась, началась наука - батарею наконец-то прорвало...

Сидельцев соскочил с вешалки, перекрыл воду, бросил какую-то ветошь на пол, точнее, на море разливаное, краем глаза увидел обалдевшего кота и, подмигнув ему, бросился прочь из дома.

«Как бы просочиться, как та вода, мимо соседа снизу?» – вертелось в голове не у поэта, но у безответственного квартиросъёмщика. У соседа ведь пёс, Тайсоном кличут. Урка, верно, раза в два больше, но подача, подача какова! На днях эта псина покусала телеграмму и съела почтальона...

Свобода!.. Это сладкое слово – свобода! Странно, но даже стены квартиры казались Сидельцеву стенами камеры.

...А на улице будто собиралась гроза. Зонта у Сидельцева отродясь не было. Ни раньше, ни особенно теперь. Руки – в брюки, повыше ворот, потуже плечи – авось да небось. Выплывем. Пока думать рано. Гремело, конечно, с самого утра гремело. Теперь уж время к обеду. Обед...

Под ложечкой сосало. И чего-то совсем уже не хотелось в редакцию. Не любил Сидельцев, когда на него смотрели сквозь приспущенные очки. Домой дорога тоже не вела. Тогда куда? К н е й, к Шарлотте? Под ложечкой засосало сильнее. Уж лучше вовсе не узнать, что было нужно этой фурии, чем...

Точно! В столовую! Тут через пару кварталов. А дождик потихоньку заявлял о себе. Какой он будет – мелкий? Или всё же ливень? Скорый или затяжной? Тучи, вроде, обложили.

- Ой, простите! – Сидельцева угораздило столкнуться с пожилой мадам при полном параде, бросившей на него свой брезгливый укор. Ну, засмотрелся человек на небо. Понимаете, небо?.. Бац! Ещё одна «встреча», на этот раз с культуристом. О нет, нет, к культуре это не имеет решительно никакого отношения. И если с «мадам» ещё можно было бы в другом месте и в другое время побеседовать об облаках, то с этой «фигурой»...

Ладно, каким бы ни был дождь, Сидельцев успеет добежать до столовой. Ему уже не терпелось отведать (будто бы в первый раз!) яичка под майонезом, меланхолично похлебать горячую гороховую похлёбку (в меню она значилась как «гороховый суп»), приложиться к гранёному другу, до краёв заполненному компотом с яблоками и изюмом. Да хоть бы булочки вчерашней кусочек, лишь бы сейчас. Опять! Бантики на шнурках развязались.

Сидельцев присел на корточки. За шиворот попадали мелкие, пока что приятные, тёпло-холодные августовские дождинки. «Не моряк» – подумал он, перевязывая шнурки. «Но на короткую дистанцию хватит». Ну вот, готово.

Когда Сидельцев распрямился (хотя это, конечно, условно – плечи у парня отродясь были сутулыми), в глаза ему бросилось более чем лаконичное название магазина: «КНИГИ». Почему-то решил войти. Прозвенел дверной колокольчик. Дверь открылась, дверь закрылась. Запахло деревом и бумагой (то есть деревом и деревом...). За дверью остался дождик, превращавшийся постепенно в Дождь. Где-то близко грохнуло. А молния?

Сидельцев уже точно решил побродить по книжному. Он всегда любил здешний запах. Только вот больше он любил старые книги. Теперь не то – и бумага плотная, слепяще яркая (премиальная, с высшей степенью белизны!); и обложка ляпистая; и как бы ни твердили «У наших книг своё, ни на кого не похожее лицо», а идея одна и та же – сырой или пережаренный авангард. Впрочем, попадаются и достойные экземпляры.
 
У прилавка с новыми поступлениями стояла худенькая, вся в пуговках, девушка, с бесцветными, но умными глазами (наверное, очень много читала).

– Что-нибудь подсказать? – тихонько спросила она. – Обратите внимание на наших новых авторов. Стихи есть. Стихи любите? Тогда Вам понравится...

А вот и молния!

На прилавке, среди прочих известных и неизвестных, лежала симпатичная книжка стихов. На ней был изображён симпатичный деревенский домик, поле, травы и много-много солнечного света. Подождите, что-то до боли родное... На обложке симпатичным шрифтом: «Фима Урванцев. И всё-таки зори... Сборник деревенской лирики».

Есть люди, которые...