Тобиас Вулф - Пассажиры

[перевод с английского]

Глен выехал из Депо-Бэй за пару часов до рассвета, чтобы не попасть в пробку, и попал в густой туман: ему пришлось вглядываться и держать дворники включенными, чтобы хоть как-то видеть дорогу. Довольно скоро из-за постоянного напряжения и убаюкивающего ритма дворников он начал задремывать и поэтому заехал на заправку ополоснуть лицо водой и купить кофе.

Он доливал в бак бензин, прислушиваясь к невидимым волнам, набегавшим с рычанием на берег по ту сторону дороги, как тут из здания заправки вышла девушка и начала протирать лобовое стекло его машины. Отдельные пряди ее волос были более светлого оттенка, синие джинсы были заправлены в сапоги до колена на высоком каблуке. Четко разглядеть ее лица Глен не мог.

– Паршивое утречко для поездки, – произнесла она, перегибаясь через капот.

Ее синие джинсы украшали стразы, образуя различные узоры, и когда она двигалась, они посверкивали в рассеянном желтом свете висящих под навесом ламп. Она бросила губку в ведро и спросила у Глена, какой у его машины расход бензина.

Он попытался вспомнить, что ему говорил Мартин.

– Порядка девяти литров на сотню, – сказал он.

Она присвистнула и оглядела машину так, словно бы собиралась ее у него купить.
Глен протянул ей кредитную карту Мартина, но она засмеялась и сказала, что здесь не работает.

– Кстати, – сказала она, – Ты в какую сторону едешь?

– На Север. В Сиэтл.

– Надо же, – сказал она. – Какое совпадение. Я ведь тоже туда еду.

Глен кивнул, но ничего не сказал. Он обещал не подбирать путешествующих автостопом; Мартин говорил, что это опасно и социально безответственно – как кормить бродячих кошек. Кроме того, Глен был несколько раздосадован тем, как девушка подкатила к нему вся такая дружелюбная, в то время как на самом деле ей просто было что-то от него надо.

– Не парься, – сказала она. – Поезжай один, раз тебе так хочется. Машина-то ведь твоя, да?

Она улыбнулась и пошла обратно в здание заправки.

Расплатившись с работником, Глен обдумал ситуацию. Девушка была не опасна – по тому, насколько обтягивающими были ее джинсы, ему было ясно, что оружия у нее нет. А если у него будет с кем поговорить, то тогда он точно не заснет за рулем.
Девушка не выказала ни особого удивления, ни особой благодарности, узнав, что Глен передумал.

– Ладно, – сказала она. – Секундочку.

Она сложила в багажник свои сумки, гитарный футляр и мешок со стиркой, стянутый и завязанный, как воздушный шарик, потом приложила ладони рупором ко рту и крикнула:

– Солнышко! Солнышко!

Откуда ни возьмись выбежала огромная лохматая собака и прыгнула к девушке на руки, перепачкав грязью всю ее белую рубашку спереди. Девушка продолжала лупить пса по голове, пока тот не слез с нее, после чего запихнула его в машину.

– Лезь назад, – сказала она.

Пес запрыгнул на заднее сиденье и уселся там, свесив язык.

– Меня зовут Бонни, – представилась девушка, когда они уже были в пути. Она достала из сумочки щетку и начала расчесывать волосы c мягким потрескиванием.

Глен протянул ей визитку.

– А меня Глен, – сказал он.

Она поднесла ее близко к глазам и прочитала вслух:

– «Рейбёрн, товары морского назначения». Рейбёрн – это ты?

– Нет. Рейбёрн – мой работодатель.

Глен не стал упоминать, что Мартин Рейбёрн был также хозяином дома, где он жил, и владельцем этой машины.

– А, – произнесла она, – Вижу, вот твое имя в уголке. «Товары морского назначения», – повторила она. – Вы это, типа, с военными торгуете?

– Нет, – сказал Глен. – Мы продаем все для катеров и яхт.

– Это радует, – сказала Бонни. – Тем, кто работает с военными, я подвозить себя не позволяю.

– Что ж, я не из таких, – сказал Глен. – Мы в основном продаем спасательные жилеты, сливные пробки и палубную мебель.

Он перечислил города на побережье, куда они поставляли товар, и когда он упомянул Юрику, Бонни хлопнула себя по коленке.

– Здорово! – воскликнула она. Она сказала, что Калифорния – это все ее родные места. Болинас и Сан-Франциско.

Когда она произнесла «Сан-Франциско», Глен вспомнил комнату с высоким потолком и солнечным светом, пробивавшимся сквозь витражные окна, и на полу множество голых людей, перекатывавшихся друг через друга, словно тюлени.

– Так далеко на юг мы не ездим, – объяснил он. – Самая дальняя точка – Мендосино.

Он опустил окно на несколько сантиметров; от пса пахло, как от только что вынутого из нафталина свитера.

– Я просто валюсь от усталости, – сказала Бонни. – Прошлой ночью я и пяти минут не спала. Меня дальнобойщик подвозил из Порт-Орфорда, и мне показалось, он был иностранец. Римские пальцы и русские руки, ха-ха, – она зевнула. – Да и какая, к черту, разница? Он, по крайней мере, не жег детей напалмом.

Туман продолжал накатываться на дорогу. Фары встречных легковых и грузовых автомобилей выглядели плоскими желтыми кнопками, пока машины не подъезжали ближе, и тогда их свет прокатывался по девушке и Глену и озарял их лица. Пес свесил голову через спинку переднего сиденья и тяжело дышал. Потом он положил на спинку лапы по обе стороны своей головы. Когда Глен снова глянул на него, он уже перевесился брюхом и был наполовину в передней части салона и наполовину в задней. Глен сказал Бонни, что любит собак, но собака на переднем сиденье – это небезопасно. Он сказал ей, что когда-то читал в газете про то, как собака прыгнула на педаль газа, и вся семья улетела с обрыва в пропасть.

Она положила руку псу на морду и с силой толкнула. Пес повалился на заднее сиденье и стал там с шумом вылизываться.

– Если все погибли, – спросила Бонни, – Как тогда установили, что произошло?

– Не помню, – сказал Глен.

– Может, собака созналась, – сказал Бонни. – Без шуток, видала я, как в суде прокатывали куда более никудышные доказательства. Моя подруга, у которой я собираюсь остановиться в Сиэтле, получила год условно за домогательство, и знаешь, за что? Она лишь улыбнулась парню в продуктовом магазине. Вот какая жизнь, Глен, охренеть можно! А что это ты все время сжимаешь?

– Теннисный мячик.

– Это еще зачем?

– Просто привычка, – ответил Глен, решив, что не стоит обсуждать с Бонни свой уровень игры в гольф. Из-за того, что он был левшой, при дальних ударах мяч у него часто отклонялся влево, и Мартин посоветовал ему сжимать теннисный мячик, чтобы укрепить правое предплечье.

– Первый раз вижу человека, сжимающего теннисный мячик, – сказала Бонни. – Понять не могу, как у тебя могла появиться такая привычка.

Пес продолжал вылизываться. Слушать эти звуки было противно. Глен включил магнитолу и сделал погромче.

– Ничего себе радиостанция! – промолвила Бонни. – Первый раз слышу «76 тромбонов» в исполнении «101 струны».

Глен сказал ей, что это кассета, а не радио, и что это играет «Оклахома!» На всех кассетах Мартина была инструментальная музыка – вокал он терпеть не мог – но так случилось, что у Глена в бардачке лежала его собственная кассета с записями группы «Питер, Пол энд Мэри». Но об этом он Бонни не сказал, потому что ему не понравился ее тон.

– Вздремну, пожалуй, – сказала она через какое-то время. – Если Солнышко будет чересчур докучать, просто хлопни его по морде. По-другому он не понимает. От мента мне достался.

Она свернула свою джинсовку и подложила ее под голову.

– Разбуди меня, – добавила она, – Если увидишь что-нибудь интересное или необычное.

Молочным пятном по правую руку от Глена взошло солнце, осветлив туман, но не пробиваясь сквозь него. Глен стал замечать шум, словно от обрушивающейся на асфальт воды, и отметил, что на дороге стало больше машин. Свет их фар был выбеленным и тусклым. Все водители, в том числе и Глен, постоянно перестраивались.

Глен поставил «Исход» в исполнении Ферранте и Тайшера – Мартина любимую. Мартин смотрел фильм четыре раза. По его мнению, это был лучший фильм всех времен и народов, потому что повествовал о том, чего можно добиться, если у тебя есть воля. Время от времени Мартин садился один в гостиной с бутылкой виски и напивался вусмерть. Где-то на полпути к этому состоянию он начинал орать имя Глена до тех пор, пока тот не спускался со второго этажа посидеть с ним. Тогда Мартин принимался читать ему проповеди на ту или иную тему. Он часто повторялся, и одной из его любимых тем была тема европейского еврейства – под этим словосочетанием он подразумевал погибших в концлагерях евреев. Он проводил различие между ними и израильтянами. Его теория состояла в следующем: Мартин считал, что европейское еврейство своей смертью сделало израильтянам одолжение: если бы они остались в живых, они бы тем самым ослабили генофонд, и у израильтян не хватило бы сил или воли отобрать всю ту землю у арабов и сберечь ее.

Однажды вечером он спросил, заметил ли Глен, что у него, Мартина, и у израильтян есть что-то общее. Глен признался, что не видит связи. Израильтяне долгое время находились в изгнании, сказал Мартин, и он сам, когда служил в ВМС, побывал более чем в тридцати портах и в разное время жил в семи штатах Америки, прежде чем вернуться домой в Сиэтл. Израильтяне превратили бесплодные земли в плодородные; Мартин возглавил убыточную компанию и превратил ее в прибыльную. Израильтяне победили всех своих врагов, и Мартин практически уничтожил своих конкурентов. Секрет, по словам Мартина, был в корпоративном генофонде. В необходимости постоянно выпалывать сорняки и вливать свежую кровь. Мартин назвал кое-кого из сорняков, которых в скором времени предстояло выполоть, и Глен удивился: он-то считал, что некоторые из этих людей, равно как и он сам – это свежая кровь.

Туман не рассеивался. Примесь морской воды придавала ему глянцевый, жемчужный отсвет. Крупные капли воды бежали вверх по лобовому стеклу, ложась пестрыми тенями на серый свет в салоне. Глен увидел, что Бонни была не девушкой, а женщиной. У нее были морщинки на лбу и в уголках рта и глаз, а светлые пряди были проседью, а не высветленными по моде, как он решил вначале. В этом свете ее кожа, словно покрытая слоем пыли, выдавала ее возраст. Она была старой. Не старой-престарой, но старой – старше него. Глен почувствовал, что успокоился, и осознал, что в какой-то момент у него возник к ней интерес. Он щурился, вглядываясь в туман, и ехал с ощущением, что проваливается сквозь облако. Позади Глена ворочался и поскуливал во сне пес.



Бонни проснулась на подъезде к Олимпии.

– Я голодная, – сказала она. – Давай оладушков поедим.

Глен заехал в закусочную «Дэннис». Пока официантка ходила за их заказом, Бонни рассказала Глену о своей подруге, не той, что в Сиэтле, а о другой, которая была знакома с тем самым Дэнни. По словам ее подруги, Дэнни был ну очень странным. Он сделал ей следующее предложение. Он обеспечивает подругу Бонни собственным жильем, машиной, одеждой и всем прочим в обмен на выполнение всего лишь одного условия.

– Догадайся, какого, – предложила Бонни.

– Сдаюсь, – сказал Глен.

– Ладно, – ответила Бонни. – Все равно бы не догадался.

Условие, объяснила она, было таким: ее подруга должна была приглашать разных мужчин к себе на ужин не меньше трех раз в неделю. Хозяину ресторана было неважно, что происходит после ужина, в этом отношении у него не было интереса ни участвовать, ни наблюдать. Все, чего ему хотелось – это сидеть под столом, спрятавшись под достающей до пола скатертью, пока они едят.

Глен сказал, что это не могло быть единственным условием.

– А вот нет, – сказала Бонни. – В этом и состояло условие.

– Она согласилась? – спросил Глен.

Бонни помотала головой.

– У нее уже был парень. На что ей сдался живущий под столом старый пердун?

– Все равно не могу понять, – сказал Глен. – Зачем ему этого хотелось? В чем смысл?

– Смысл? – Бонни посмотрел на Глена так, будто он произнес что-то забавное. – Откуда мне знать? – сказала она. – Наверно, едой очень увлекался. Есть такие, что только и могут думать, что о своей работе. Другая моя подруга знала одного автомеханика, который перед этим делом, ну, ты понял, обмазывал всего себя солидолом. Прикинь?

Бонни принялась за еду – она взяла себе стейк, порцию оладьев, салат и два куска лимонного торта с безе – и не проронила ни слова, пока не съела все, кроме стейка, который она завернула в салфетку и сунула в сумочку.

– Вынуждена признать, – сказала она. – Хуже еды я еще не ела.

Глен пошел в туалет, а когда вернулся, за столом никого не было. Бонни помахала ему от двери.

– Я уже заплатила, – обронила она, выходя на улицу.

Глен пошел за ней по парковке.

– Я хотел еще кофе выпить, – сказал он.

– Ну, – произнесла она. – Я тебе прямо скажу: в данный момент это не самая лучшая мысль.

– Другими словами, ты не заплатила.

– Не совсем так.

– Что значит «не совсем так»?

– Я оставила чаевые, – сказала она. – Девушка трудится, она тут не причем, но за такую дрянь я платить не собираюсь. Это они должны нам приплачивать за то, что мы это едим. Начнем с того, что в нем был картон, не говоря уже о десяти миллионах химикатов.

– В чем был картон?

– В тесте. Ой, у Солнышка случилась авария.

Глен посмотрел на заднее сиденье. На обивке темнело большое пятно.

– Вот черт, – сказал Глен.

Пес смотрел на него и вилял хвостом.

Глен выехал на трассу; в ресторан возвращаться было поздно, объясниться он бы ни за что не сумел.

– Я заметил, – сказал он, – Что на тарелке ты ничего не оставила, притом что это была дрянь.

– Если бы я не съела, они бы это выбросили. Они выбрасывают кусочки масла, если они не прямоугольные. Знаешь, сколько еды они выкидывают каждый день?

– У них бизнес, – сказал Глен. – Они рискуют и поэтому имеют право на прибыль.

– А я тебе скажу, – пояснила Бонни, – Столько, что можно всех жителей Сан-Диего накормить. Эй, Солнышко!

Пес положил лапы на спинку переднего сиденья, и Бонни начала рвать стейк и класть куски псу в пасть. Когда стейк закончился, она хлопнула пса по морде, и тот снова уселся сзади.

Глену хотелось спросить Бонни, почему она не боялась отравить Солнышко, но он был слишком зол и мог лишь вести машину и сжимать теннисный мяч. Их там могли арестовать. Он представил себя звонящим Мартину и объясняющим, что не успевает домой к ужину, потому что сидит в изоляторе за то, что не заплатил по счету в Ист-Джизусе. Если не удастся очистить сиденье, то придется рассказать Мартину про Бонни, и приятного в этом тоже будет мало, как ни крути. Вот и делай добро людям.

– Достал уже этот туман, – сказала Бонни. – Скука какая.

Она начала говорить что-то еще, потом умолкла. Прямо перед ними ехал грузовик; когда дорога плавно пошла вверх, туман слегка рассеялся, и Глен смог прочитать написанный на кузове сзади девиз: «МЫ ПЕРЕВОЗИМ СЕМЬИ, А НЕ ПРОСТО МЕБЕЛЬ». Затем они снова въехали в туман, и грузовик исчез.

– Я однажды в песчаную бурю попала, – сказала Бонни. – В Аризоне. Было очень опасно, но по крайней мере не скучно.

Она поднесла к глазам свою прядь и стала теребить кончики волос.

– Ну, – сказала она. – Расскажи про себя.

Глен сказал, что рассказывать особо нечего.

– Как твою жену зовут?

– Не женат.

– Да ну! Я думала, такой как ты уж точно женат.

– Я помолвлен, – сказал Глен. Он часто так говорил незнакомым людям. Если встретишь человека снова, всегда можно сказать, что не сложилось. Знавал он когда-то одну девушку, которая, возможно, за него бы пошла, но, как сказал Мартин, зачем брать попутный груз, если гонишь на всех парах.

Бонни сказала, что последние два года была замужем за одним мужчиной в Санта-Барбаре.

– Не в смысле, что мы были официально расписаны, – пояснила она. Бонни сказала, что когда знаешь, что у человека в голове, а он знает, что в голове у тебя, значит, вы женаты. Она перестала знать, что у него в голове, когда он ушел от нее к другой.

– Он детей хотел, – сказала Бонни, – Но со мной боялся, потому что я когда-то была на кислоте. Он боялся, что из-за моих хромосом у нас родится какой-нибудь оборотень или типа того. Не надо было мне ему рассказывать.

Глену было ясно, что причиной ухода мужчины были отнюдь не хромосомы. Он ушел, потому что она была слишком старая.

– Не надо было мне ему рассказывать, – повторила Бонни. – Я и кислотой-то всего один раз закинулась, да и то никакого кайфа.

Она издала горлом какой-то дребезжащий звук и закрыла лицо руками. Сначала ее плечи, а потом и все ее тело начало вздрагивать.

– Ну, будет, будет, – произнес Глен. Он бросил теннисный мяч и стал похлопывать ее по спине, как если бы на нее напала икота.

Солнышко выпрямился на заднем сиденье и полез через плечо Глена. Сбросив его руку с руля, пес прыгнул ему на колени, рванувшись за мячом. Машину понесло боком. Дорога была скользкая, и шины не скрипели. Бонни перестала вздрагивать и уставилась в окно. Глен тоже. Они смотрели, как туман завихряется вдоль ветрового стекла, и это было как в кино. Потом машину начало крутить. Когда вращение прекратилось, Глен увидел, что двойная желтая удаляется от капота, и понял, что машину несет задом по встречной полосе. Их несло так какое-то время и потом снова начало крутить, а когда вращение закончилось, машина оказалась развернутой в их первоначальном направлении движения, но все еще на встречной. Глен увидел невдалеке слабый желтый свет приближающихся фар, помаргивающих, словно иллюминация на корабле. Он снова взялся за руль и съехал с дороги. Мгновение спустя вереница груженых лесом грузовиков с ревом вылетела из тумана, истошно сигналя. Автомобиль покачивало в потоке увлекаемого автоколонной воздуха.

Солнышко перепрыгнул на заднее сиденье и лег там, поскуливая. Глен и Бонни заключили друг друга в объятия. Они просто молча сидели обнявшись, ничего не говоря. В тот момент Глену очень нужно было обнимать Бонни, и чтобы она обнимала его в ответ.

– Я думала, что мы уже покойники, – вымолвила Бонни.

– От нас бы ничего не осталось, – произнес Глен. – И ботинки бы не нашли.

– Я начну жить по-новому, – сказала Бонни.

– Я тоже, – сказал Глен, и, хотя ему было неясно, что не так в его нынешней жизни, он сказал это искренне.

– У меня такое чувство, что мне дан еще один шанс, – продолжила Бонни. – Я верну все свои долги и напишу письмо матери, пусть даже она конченая сука. Я буду добрее с Солнышком. Перестану воровать в магазинах. Перестану…

В этот момент мимо них пролетела еще одна колонна грузовиков, и, хотя Бонни продолжала что-то говорить, Глен не расслышал ни слова. Он подумал о том, что им пора снова ехать.

Позже, когда они продолжили путь, Бонни сказала, что испытывает к Глену особое чувство после того, что они только что вместе пережили.

– Я имею в виду не то чувство, что возникает между парнем и девушкой, – сказала она. – А в смысле… Понимаешь, о чем я?

– Да, я понимаю, о чем ты, – ответил Глен.

– Словно нас теперь что-то связывает, – сказала она.

– Точно, – сказал Глен.

Чтобы как-то отметить это событие, он вынул из бардачка кассету «Питер, Пол энд Мэри» и вставил ее в магнитолу.

– Не может быть, – сказала Бонни. – Это то, что я думаю?

– «Питер, Пол энд Мэри», – сказал Глен.

– Так и думала, – сказал Бонни. – Тебе такое нравится?

Глен кивнул.

– А тебе?

– Они вообще ничего. Под настроение. А что еще у тебя есть?

Глен перечислил остальные кассеты.

– Боже, – произнесла Бонни. Она решила, что сейчас ей под настроение больше всего подойдет тишина и покой.


 
К тому времени, когда Глен нашел место, где жила подруга Бонни – бомжатного вида гостиницу около Пайонир Сквер – пошел дождь. Он ждал в машине, пока Бонни жала кнопку звонка. Сквозь окно входной двери, у которой стояла Бонни, ему была видна узкая лестница; скатывающиеся по ветровому стеклу капли дождя создавали иллюзию, будто ступени лестницы двигались вверх. Из двери высунулась какая-то женщина; она постоянно кивала, пока говорила. Когда Бонни вернулась в машину, ее волосы слиплись в веревки. Ее уши, большие и красные, торчали между прядей. Она сказала, что подруги сейчас нет, что та приходит и уходит, когда ей вздумается.

– А где она работает? – спросил Глен. – Я могу тебя к ней отвезти.

– Повсюду, – ответила Бонни. – Там, сям, ну, ты понял.

Она посмотрела на Глена, а потом в окно.

– Не хочу я у нее останавливаться, если честно, – сказала она. – Не хочу снова во всем этом увязнуть.

Бонни продолжила говорить о чем-то личном, а Глен слушал, как капли дождя отскакивают от крыши машины. Он думал о том, что должен помочь Бонни, и ему хотелось ей помочь. Но потом он представил, как привозит Бонни домой к Мартину, знакомит их, как Солнышко метит все новые ковры, как они ужинают втроем, и Бонни, перебивая Мартина, выдает что-то типа того, что говорила ему. Мартин бы удавился. Глен еще немного посмаковал эту мысль, но он не мог, он просто не мог.

Когда Бонни умолкла, Глен объяснил, что он правда хотел бы ей помочь, но это было невозможно.

– Конечно, – произнесла Бонни и откинулась назад на сиденье, закрыв глаза.
Глену показалось, что она ему не поверила. Как неблагодарно с ее стороны. Глен разозлился.

– Это правда, – сказал он.

– Ладно, – сказала Бонни и коснулась его руки.

– Мы с приятелем живем, и у него на собак аллергия.

– Ладно, – снова сказала Бонни. – Без проблем.

Она вынула из багажника свои вещи и привязала Солнышко к гитарному футляру, потом обогнула машину и подошла к водительскому окну.

– Ну, – произнесла она. – Похоже, вот и всё.

– Вот, – сказал Глен. – Если вдруг ты захочешь остановиться где-то еще.

Он вложил в ее ладонь двадцатидолларовую банкноту.

Она помотала головой и попыталась ее вернуть.

– Возьми, – сказал он. – Будь добра.

Она уставилась на него.

– Боже, – произнесла она. – Хотя, почему нет? Это столько и стоит.

Она оглядела улицу, потом засунула банкноту в карман.

– За мной должок, – сказала она. – Ты знаешь, где меня найти.

– Я не в том смысле…, – начал Глен.

– Стой, – сказала Бонни. – Солнышко! Солнышко!

Глен повернулся. Солнышко бежал вверх по улице за другой собакой, волоча за собой гитарный футляр Бонни.

– Жесть, – обронила Бонни и рванула по тротуару под дождем, громко матерясь. Кое-кто из прохожих остановился посмотреть, проезжавшая мимо полицейская машина замедлила скорость. Глен надеялся, что полицейские не видели их вместе. Он завернул за угол и оглянулся. Никто за ним не ехал.

Глен заехал на заправку в нескольких кварталах от дома и попытался, безуспешно, очистить пятно на обивке сиденья. На полу машины он нашел помаду и прозрачный целлофановый пакетик с двумя сигаретами с марихуаной, которые, как он понял, выпали из сумочки Бонни, когда машину занесло.

Глену было ясно, что это сигареты с марихуаной, потому что их концы были скручены. До того, как переехать к Мартину, он снимал жилье с двумя инженерами, которые курили траву каждую пятницу. Они передавали друг другу косяк, отпуская замечания по поводу качества травы, потом врубали стереосистему на полную и слушали, закрыв глаза, кивая в такт музыке, то и дело улыбаясь и восклицая «Давай!» и «Жги!». Потом они опустошали холодильник, хихикая при этом так, будто еда была чужой, затем смотрели телевизор, убрав звук, и придумывали тупые диалоги. У Глена было ощущение, что они придуривались: пару раз он делал с ними по несколько затяжек, но ничего не почувствовал. Он чуть было не выбросил марихуану, но потом решил оставить. Подумал, что может пригодится.
   


В тот вечер Глену ужин не лез в рот. Он нервничал из-за признания, которое собирался сделать, и его чуть ли не мутило от запаха Мартинова лосьона после бритья. Однажды Глен даже понюхал бутылочку, и сам по себе лосьон пах хорошо, но почему-то, когда им пользовался Мартин, от него несло тухлыми яйцами. И он не выдавливал капельку-другую, нет – он им обливался, похлопывая себя по лицу и шее со звуком аплодисментов. Наконец, Глен собрался с духом и за кофе признался во всем Мартину. Он надеялся, что его проступок, выразившийся в том, что он подвез Бонни, будет искуплен его честным рассказом об этом, но, когда он закончил, Мартин пришел в бешенство.

Несколько минут Мартин жестко оскорблял Глена. Такое уже случалось раньше, и Глен знал, как пропускать это мимо ушей. Когда оскорбления у Мартина закончились, он принялся читать лекцию.

– Почему у нее не было своей машины? – спросил он. – Потому что она привыкла ездить всюду бесплатно. Однажды ей придется узнать, что бесплатного на свете нет. Ты бы мог сделать с ней что угодно. Что угодно. И виновата была бы она, потому что это она поставила себя в зависимость перед тобой. Когда ты ставишь себя в зависимость перед кем-либо, ты ничто и никто. Ты просто вынужден смириться, что бы не произошло.



Помыв посуду, Глен распаковал сумку и присел у окна своей комнаты. Со стороны залива раздавались корабельные гудки. Дом был полностью окутан туманом, воздух стал плотным. Набирая его в легкие, Глен ощущал медлительность и тяжесть.

Ему стало интересно, каково это на самом деле – накуриться? Однажды Глен ходил с отчимом на охоту где-то под Венатчи1, и пока они смотрели, как встает солнце, из-за сада позади них, едва не касаясь верхушек деревьев, вынырнула стая гусей и торопливо прошла над их головами. Повернув на юг и пролетая на фоне рассветных лучей, гуси перекрикивались между собой, издавая звуки, похожие на смех, а крылья их были очерчены золотой каймой. Глену стало так хорошо, что он позабыл о ружье. Может, будет, как тогда? Как, когда начинаешь с чистого листа?

Он решил попробовать. Только на этот раз это будут не какие-то несколько затяжек. Ведь у него есть целых две сигареты с марихуаной для него одного. Но не в своей комнате: Мартин то и дело заходил к нему, чтобы взять что-то из шкафа – удобрение для комнатных растений, канцелярские принадлежности и тому подобное – и мог почуять запах. На улицу Глену тоже идти не хотелось. Всегда существовала вероятность нарваться на полицию.

На подвальном этаже дома прямо рядом с прачечной была еще одна комнатка поменьше, в которой Мартин складывал дрова для камина. Туда он не зайдет еще месяца два-три, пока не станет холодно. К этому моменту запах, возможно, уже выветрится, а, может, и нет. «Какая к чертям разница», – подумалось Глену.

Он натянул ветровку и зашел в гостиную, где Мартин строил модель самолета.

– Пойду, пройдусь, – сказал Глен. – Пока!

Он прошел по коридору и открыл входную дверь.

– Я ушел! – крикнул он и хлопнул дверью так, чтобы Мартин услышал, после чего спустился по лестнице на подвальный этаж.

Глен не мог включить свет, потому что тогда заработал бы вентилятор в прачечной. Вентилятор громко скрипел, и Мартин мог бы услышать. Пробираясь на ощупь вдоль стены, Глен на что-то наткнулся. Он зажег спичку и увидел огромную кучу рубашек Мартина; все они были белые и лежали там в ожидании глажки. Мартин носил только хлопок – от синтетики у него появлялась сыпь. Глен перешагнул через рубашки в дровяную комнатку и затворил за собой дверь. Он сел на полено и выкурил обе сигареты с марихуаной полностью, задерживая в легких дым, как его учили. Потом он подождал, не почувствует ли что-нибудь. Ничего. Глен остался недоволен. Он встал и собрался уйти, как вдруг за дверью включился вентилятор, и Глен снова сел.

Он услышал, как Мартин устанавливает гладильную доску. Потом заработал радиоприемник. Каждый раз, когда радиоведущий что-то говорил, Мартин ему отвечал. «Начнем с хороших новостей», – сказал радиоведущий. – «Завтра нас ждет ясная погода, температура поднимется до плюс двадцати». «Да пофигу», – сказал Мартин. Когда ведущий сообщил, что где-то провалились миротворческие усилия, Мартин сказал: «Тоже мне удивил». В районе Скалистых гор, попав в ураган, пропал самолет со спортсменами на борту.  «Непруха», – сказал Мартин. А когда ведущий рассказал об исследовании, в результате которого было доказано, что препарат, используемый для лечения рака, вызывает слабоумие у лабораторных крыс, Мартин расхохотался.

Началась музыка. Сначала какая-то популярная песня, потом женский голос запел блюз. После пары куплетов Мартин выключил приемник. «Я и то лучше пою», – сказал он. Заменяя слова на «та-та-там», он возвысил голос до крика, не следуя мелодии, а перевирая ее, издеваясь над блюзом.

Никогда в жизни Глен не слышал хуже звуков. Они стали частью абсолютной темноты, в которой он сидел, вместе с булькающими вздохами утюга, серным запахом Мартинова лосьона после бритья и облаком дыма, заполнившего его комнатку. Он попытался представить, сколько рубашек может быть в той куче. Двадцать. Тридцать. Может, больше. Это никогда не кончится.

------------
Примечания:

1 - Венатчи – (англ. Wenatchee) – город в штате Вашингтон к востоку от Сиэтла.