АД Ампутация Души. Часть 3-я

3.Чёрный человек…

На месте происшествия уже давно работала следственная группа…
Проблесковые маячки полицейских машин и кареты скорой помощи ритмично вздрагивали в темноте яркими пульсирующими вспышками…Шумный проспект равнодушно урчал автомобильным потоком, который тёк нескончаемой светящейся лентой по сосудам дремлющей Москвы.
Суетливая толпа зевак копошилась у жёлтой ленты ограждения, озабоченно обсуждая картину случившегося. В самом центре этого импровизированного амфитеатра, неподалёку от парадного входа в столичную гостиницу – на мокром асфальте тротуарного полотна лежала жертва. Молодая обнажённая женщина раскинула руки в неестественной позе…Мертвецки-бледная кожа выпячивала изящную фигуру, ярко выделяя её на фоне общего сумрака…Широко открытые глаза пронзали своим безответным вопросом пространство, устремляясь вверх по гостиничным этажам и куда-то далее – в скорбное в своём мерцающем безмолвии ночное небо…
Женщина в белом халате медицинского работника закончила что-то записывать в бланках документов и кивнула кому-то в сторону. Тут же пара крепких санитаров упаковали тело покойной в специальный чёрный мешок с молнией, и унесли этот траурный свёрток в машину скорой помощи.
К женщине врачу подошёл полицейский и сухо спросил:
-- Вера Ивановна, если будет такое возможно, сделайте заключение пораньше!
Женщина устало кивнула в ответ и понимающе констатировала:
-- Конечно, Коль! – а затем осторожно добавила – Что? На работе напряг образовался?
-- Есть такое дело… -- с грустью выдохнул полицейский, прикуривая вторую к ряду сигарету – Третий случай за неделю! И всё, как под копирку! Молодые, состоятельные женщины…Кавалеры у них всех тоже непростые…Вопрос поставлен на контроль…Огласки велено избегать любой ценой…
-- Понятно…-- кивнула доктор – А что же в этих смертях необычного?
-- Да, как сказать? – задумался полицейский – Не было причин и повода у этих гражданок для суицида!  Тем более, таким своеобразным способом…
-- Всякое бывает… -- пожала плечами доктор – Женская психика довольно своеобразная материя… порою такое может выкинуть, что и голову на своей Петровке сломаете!
-- Всё ведь у них было хорошо! – осторожно воскликнул полицейский – Даже слишком! А тут вдруг такое…Просто сатанизм какой-то!
-- Может быть и так… -- загадочно и зловеще прошептала доктор, но тут же встрепенулась  и засуетилась – Ну, всё…Мне пора…Ещё в МОРГе договориться нужно, чтобы со вскрытием не тянули… Потом ходоки пойдут…
-- Какие ходоки? – не понял полицейский.
-- Сам же сказал, что кавалеры у этих гражданок не из простых…-- недовольно скривилась доктор – А непростые люди имеют обыкновение задавать непростые вопросы…И просьбы у них соответствующие…
-- А-а-а! Вы об этом! – закивал полицейский – А я думал, что только у нас на Петровке работа имеет свой «запах»…
-- Ой! Я тебя умоляю! – отмахнулась женщина -- направляясь к своей машине – Доработать бы до пенсии и на покой! Надоело это всё…
Полицейский понимающе кивнул ей вслед и жестом велел своим сотрудникам «закругляться».
Через некоторое время место происшествия опустело, оставив лишь пятно бурой крови на асфальте – словно печать напоминания о случившейся трагедии.
Неожиданно из тёмного ночного полотна возникла худощавая мужская фигура. Незнакомец медленно приблизился к пятну крови на тротуаре, задумчиво посмотрел по сторонам, а затем шагнул к самому краю проезжей части и присел…Маленькая прозрачная капсула синего цвета валялась одинокой бусинкой в лужице воды…
Мужчина аккуратно взял капсулу в руку, посмотрел на свет, а затем так же аккуратно убрал её в карман пальто…
Так же неприметно силуэт чёрного человека двинулся в сторону дворов…
 
Чёрный человек бродит по улицам, словно тень, разлучённая со своим владельцем. Собирая по нашим следам буквы историй, нанизывает их на канву невидимого повествования, примечая штрихи поступков, которые в азарте оказались незамеченными…
Чёрный человек докапывается до самой исподней сути мотивов, словно правда и совесть в одном лице…У каждого из нас есть своё чёрный человек, от которого мы скрываемся, словно беглые преступники, а встретившись с ним – скорбно опускаем голову перед его осведомлённостью и отправляемся вслед за ним – каждый в свою вечность…
Писатель устало выдохнул и понуро повесил голову.
-- Устал я… -- горестно прошептал он в пустоту.
Неожиданно пространство вокруг него оживилось, напоминая тому, что он не один. Старый санитар с морщинистым лицом и опытным мудрым взглядом деликатно откашлялся и сочувственно произнёс:
-- Да-а-а…Чудны дела твои, Господи! – а после небольшой паузы бодро добавил – Ну, давай по крайней, и каждый по своим местам!
С этими словами санитар разлил в пластиковые стаканчики остатки водки и протянул одну порцию писателю. Словно два крамольных заговорщика, ютились они в больничной курилке, тщательно соблюдая меры предосторожности, которые требовала ночная тишина и само заведение психиатрической лечебницы в это время суток.
С благодарностью приняв из рук старик пластиковую ёмкость с алкоголем, писатель понимающе кивнул, выпил и попросил условным жестом закурить.
-- Всё спросить тебя хотел, Макарыч…-- Почему ты мне такое внимание оказываешь?
Санитар ненадолго задумался и задорно ответил:
-- А отчего с хорошим человеком товарищества не водить? Место здесь такое…Понимаешь? Я тут за пятнадцать лет столько персонажей повидал! И урки от тюрьмы «косили»! И маньяки! И убийцы серийные! И душевнобольные… -- тут он задумчиво пояснил – Этих мне особенно жалко…Психи, они же не по своей воле это мир по-другому видят! А порой и другая мысль в голову приходит…Может быть, этот мир и есть такой, каким его видят эти больные? Да и не они -- больные-то? Это у нас с головой непорядок! Просто боимся их мира другого…Поэтому и изолируем немощных, да всякой заразой пичкаем…
В этом месте старик испуганно запнулся, будто выболтал важную государственную тайну, а затем улыбчиво договорил:
-- А ты, человек с очень тонким и чувствительным душевным устройством…От того с тобой и интересно, будто сила какая-то к тебе толкает!
-- Эх! Ангел ты мой седовласый! – горестно усмехнулся писатель – Если бы ты знал, как вовремя ты появляешься!
-- А то! – довольно улыбнулся старик.
-- Вчера всю ночь кошмары мучали… -- продолжал исповедь писатель – То всё нутро огнём жгло…То отчаяние душило…Хоть ты вой! А проснуться не мог!
-- Ага… -- сердобольно отозвался санитар – Вчера двадцать седьмое число было…В ноябре такое бывает…
-- Как, двадцать седьмое? – напрягся писатель.
Старик неожиданно засуетился и запричитал:
-- Ну, всё-всё! Хорошенького понемногу! Давай, к себе в палату! А то увидит, кто не нужно!
-- Но… -- попытался возразить писатель.
В этот момент старик яростно впился в него покрасневшими глазами и таинственно прохрипел голосом, полным мольбы и отчаяния:
-- Ты сам всё знаешь! От того и маешься! И другие из-за тебя, оглашенного, тоже страдают! – а потом страдальчески итожил – Э-э-э-х! Не нужно было тебе начинать свой роман! Однако…Если ты его не закончишь, совсем худо будет! Ни в одном чистилище тебя не примут, и в раю ждать никто не станет! Так и будешь маяться века-вечные! И других в эти мытарства потянешь…
 
…Валерия сидела перед камином своего дачного домика, укутавшись в клетчатый плед…
В мыслях царила выжженная пустошь, по которой перекати-полем гуляли обрывки кошмарных воспоминаний. Колючий обжигающий ветер листал образы человеко-зверей, которые возникали ниоткуда и тут же рассыпались на миллионы осколков, вонзающихся в окровавленную душу.
Литровая бутылка была наполовину пуста…Хмель не брал…Даже желанное состояние лёгкого забытья не ложилось целебным бальзамом на глубокие раны воспалённого сознания…С каждым глотком алкоголя суровая действительность всё больше наваливалась, заставляя ссутулиться вздрагивающие плечи…Новая сигаретная затяжка давила нутро, выжигая из него все соки…Ком тошноты застрял где-то между пищеводом и трахеей...Хотелось выть и биться в истерике...Но...Для плача не было слёз... А для истерики – сил…
-- Я схожу с ума… -- раненой волчицей прохрипела Валерия, не узнавая своего собственного голоса – Этого просто не может быть…Хотя…Всё уже случилось…а значит – уже есть…С этим комом грязи в душе нужно жить дальше…Но, зачем? Ради чего? И самое главное – кем? Ни жена…Ни женщина…Даже уже не человек!...Просто переваренный кусок мяса! И это всё на глазах Германа! Хотя…Какая разница!...
Валерия снова налила себе виски, выпила опустошающим залпом и уткнулась стеклянным взглядом в пустоту.
-- Всю жизнь помогала людям справляться со стрессами…а сейчас…кто поможет мне? Кому я нужна? Эх! Будь проклят это роман с его сатанинской трансформацией в реальную действительность! Марк…Елизавета…Как же вы смогли пережить весь тот кошмарный бред? Нет…определённо…я схожу с ума…И если ещё осталась частичка здравомыслия, то и она улетучивается, как хлопья пепла в камине…А с ними…полосками дыма…испаряется и моя жизнь…
Герман явился на дачу, словно злой демон на пепелище разрушенного им мира. Торжественно ворвавшись в атмосферу скорбного уединения, он важно уселся в кресле напротив и впился холодным хищным взглядом в обездушенную супругу.
-- Что смотришь? Муж! – надломлено прохрипела Валерия.
Герман презрительно скривился и выдавил из себя яростную издёвку:
-- Да какая же ты жена? После всего этого!
Валерия горестно усмехнулась, налила обмякшей рукой виски, выпила и, поморщившись, ответила:
-- Ну, да…Добить слабую женщину всегда намного проще, чем защитить её честь и своё мужское достоинство!
-- Какая честь? Какое достоинство? Что ты мне тут плетёшь? – брызжа слюной из перекосившегося рта, завопил Герман – Ты же стонала, как портовая шлюха! Тьфу, бля! Ещё рот свой поганый смеешь открывать!
Валерия прикурила сигарету и внимательно посмотрела на оказавшегося совершенно чужим и до тошноты противным ей человека. Выпустив пышное облако табачного дыма, она философски прохрипела:
-- Как же я раньше не заметила, с какой мразью живу!  Ты же и был таким! С самого детства! Трусливое и подлое животное!
Герман налился пунцовым возмущением и хотел уже разразиться новой тирадой оскорблений, но Лера властно перебила его:
-- Что же ты приехал сюда? К этой стонущей портовой шлюхе! Которую час за часом насиловали твои хозяева! Они терзали моё тело, как стая грязных голодных шакалов! А у тебя не хватило духа, даже чтобы пошевелиться! Даже Марк совершил бы поступок! – она пьяно повесила голову.
-- Марк? Какой ещё Марк? – не понял Герман.
-- Художник…Из романа… -- заплетающимся языком пояснила Валерия.
-- А! ты об этом? – оскалился Герман – Хорошо, что напомнила! Короче! Приходи в себя и дуй на работу! И чтобы в ближайшее время мне были исходные материалы романа этого твоего писаки! А если не справишься… -- он с грохотом поставил на столик пистолетный патрон – Это получит твой папаша!
Валерия тряхнула головой, посмотрела на патрон, а затем отчаянно выкрикнула:
-- Пошёл вон! Мразь!
В ответ Герман неожиданно засмеялся и издевательски бросил, выходя из дома:
-- Время пошло! Спасай папочку! Шалава! Пока ещё есть такая возможность!
 
…Арбат оживлённо шумел в своей пёстрой суетливости…
Он был каким-то особенным в такое время суток – этот Московский Арбат…
Пришедшие к власти большевики выпустили на улицы едкую пыль из людишек с обезумевшими глазами и оголтелыми воплями не по делу. Серо-зелёные шинели с красными ленточками на лацканах – заполняли потоки уличных движений, создавая своё вихревое течение, направленное в самый центр людской гущи и растекающееся оттуда тонкими струйками зловонного хмеля, вперемешку с бранью и неистовыми лозунгами…
-- Жиды! Есть жиды? Бей жидов!
-- Эй, товарищ! Что это вы там за пазухой прячете? Дайте морфию! Ну, или на худой конец, табачку! Дайте, хоть что-нибудь, представителю победившего пролетариата!
-- Дави недобитых «нэпманов»! Да не тряситесь вы так, гражданин! Я и так вижу, что вы одеты во всё краденое! Значит, вы из наших – экспроприаторов! Пойдёмте жахнем спирту за встречу!
-- Спирта сейчас днём-с огнём не найдёшь!
-- Ну, тогда, вон, в рюмочную. Там сивуха за три с полтиной!
-- Но от местной сивухи животу поплохеет!
-- Ника не станется! Наши животы к нужде каторжанской привычные! А тут такой случай!
-- А не по случаю, чё, никак?
-- Отчего же? Можно и не по случаю! Но тогда придётся ужраться в усмерть! Потому, как скучно!
-- Дяденька! Купите картуз! Свеженький! Только что с гимназиста сняли!
-- Эй! Гражданин! Да, вы! С рыжими пейсами! Вы же натуральный жид! Как, не жид? Тогда идём пить! Не пьёте в это время суток? Ах так! Тогда вот вам в морду! Не выпить с жертвой империализма? Это же первое скотство после привычки мыть руки и носить пенсне! Может вы ещё и кокаин не нюхаете? Ах! Вы – морфинист? Уважаю!
-- Мужчина! Что вы меня всё за грудь ущипнуть пытаетесь?
-- Молчи, блаженная! Пойдём в подворотню! А я тебя после «эклерами» угощу!
-- По чём пальто продаёте?
-- Сто рублей!
-- Побойтесь бога! В нём же троих схоронили, а с четвёртого сняли! Вон и метка пришита «Маде ин Франсе»!
-- Ладно. Ну, хоть четвертной пожалуйте! Мне за комнату платить нынче! А вечером ещё к Римме Штольц идти, а она без денег не даёт!
-- Вот вам пять рублей и петушок на палочке! А Римма ваша пусть даст в долг!
-- Ну, не даст же!
-- Ах! Только из уважения к вашим возвышенным чувствам! Даю семь рублей и адрес знакомого венеролога! Он вам непременно понадобится!
-- Но у меня уже давно сифилис! Ещё с гражданской!
-- Солидно! Тогда вот вам в нагрузку адрес гробовщика…
-- Ах, ты, жидяра! Бейте жида! Мне из-за него бабы не дают!
-- Меняю фунт сахара и два куска мыла на прописку в Москве!
-- Пропишу в Москве, в обмен на полный пансион и обед в «Метрополе»!
-- А что нынче подают в «Метрополе»?
-- Сегодня там осетрина их Астрахани и кофий из Одессы!
-- А в Одессе уже выращивают кофий?
-- Не выращивают, но уже давно продают!
-- Дяденька! Купите штиблеты!
-- Но он же у вас один!
-- Вместо второго дам часть сапога с убитого мною лично австрияка!
-- Вечер поэтической дуэли! Поэт-имажинист Есенин против голоса пролетариата Маяковского!
-- Как? Поэт Есенин – против пролетариата?
-- Идите! Не мешайте дурить людям голову!

Елизавета сидела на тротуаре, удобно устроившись на ящиках из-под патронов, и с любопытством наблюдала за сменяющимися действиями и персонажами уличной толчеи. Неожиданно её занятие прервал бархатный и вкрадчивый мужской голос:
-- Барышня! А кто писал эти картины?
Лиза подняла глаза на незнакомца и оторопела, увидев рядом с ним своего бывшего мужа Геннадия Владеленовича. «Бывший» -- стоял в услужливой позе за спиной этого невысокого человека и делал вид, будто не узнал её.
-- Так кто автор этих работ? – повторил свой вопрос незнакомец.
Елизавета попыталась справиться с нахлынувшим волнением и деликатно ответила:
-- Эти портреты принадлежат кисти моего мужа.
В эту секунду Геннадий Владеленович яростно блеснул глазами и затараторил подлым голоском:
-- Врёт, поди, шельма! Какой муж выгонит свою супругу на улицу, чтобы та торговала его мазнёй? И, уж будьте уверены, коли эта особа не принесёт ему к вечеру денег и водки, то быть ей-суке битой!
Елизавета презрительно посмотрела на бегающие свиные глазки Геннадия и обратилась к незнакомцу:
-- В наше время известно немало примеров того, как мужья неподобающе обращаются с женщиной, осмеливаясь при этом называть себя мужчинами!
Незнакомец внимательно посмотрел в её дерзкие глаза и, иронично усмехнувшись, заметил:
-- А вы, ка я погляжу, не робкого десятка. – а затем заговорил явно в адрес Геннадия Владеленовича, однако, не отрывая своего пронзительно-карего взгляда от Лизы – Напрасно вы, товарищ Фиуда, с такой яростью набросились на гражданку. Революция имеет своей целью освобождение от угнетения, порабощённого сатрапами, класса рабочих и крестьян! О роли женщины в деле строительства нового государства, немало сказано в работах наших товарищей Люксембург и Цеткин! Революция всех уравняла в правах и возможностях! Читайте и просвещайтесь в перерывах между допросами и расстрелами в вашей ЧК!
От этих слов Геннадий Владеленович побледнел и затравленно ляпнул:
-- Виноват! Товарищ Троцкий!
Мужчина же сменил свой тон на иронично-философский:
-- Недооценивать же роль искусства в формировании гармоничной личности, по меньшей мере, пошло и кощунственно! Тем более, что работы весьма недурны!  -- и подмигнув Лизе, продолжил – Сколько вы хотите за сии шедевры?  И, не стесняйтесь, умоляю вас! Впредь такая возможность может не повториться…
-- Художник творит рукой и сердцем…-- зарделась от смущения Елизавета – Цену же любому творчеству устанавливает зритель и время!
-- Как сказано! – смакуя такое мгновение, воскликнул Троцкий и тут же строго распорядился – Товарищ Фиуда! Выдайте гражданке пятьсот рублей! Я возьму вот это портрет. – и загадочно прошептал Лизе – Вы на нём получились особенно прекрасной! У вашего избранника дар! Это несомненно! Жить с таким одарённым человеком, непростое испытание!
-- Находиться рядом с талантливым человеком, это всегда настоящее счастье! – воскликнула Елизавета.
-- Даже так? – удивился Троцкий -- В таком случае, желаю вам сберечь ваше сокровище!

 
 Человек в чёрном пальто застыл немой тенью в самой гуще суетящихся людей. Равнодушные полицейские организовывали оцепление вокруг места происшествия, создавая свободное пространство у жертвы трагедии.
Обнажённое тело молодой женщины только что извлекли из ледяной воды Яузы и аккуратно, чтобы не потревожить её вечного сна, уложили на землю. Лицо покойной уже успело покрыться максой трагического безмолвия с чертами ужасающей обречённости, но пока ещё сохраняло прижизненное удивление случившегося прощания с этим миром. Смерть отчаянно, но пока безуспешно, старалась набросить ей на лицо вуаль, привычного для трупов, воскового уродства.
В сумерках вздрагивали вспышки фотокамер судмедэкспертов. Молодая сотрудница, в мешковатой форме на миниатюрной фигурке, равнодушно составляла протокол. Полицейский постарше – бесстрастно озвучивал ей текст импровизированного диктанта-некролога.
Сурового вида мужчина в штатском молча сканировал пространство, пытаясь отыскать зацепки, которые открыли бы тайну этого преступления. Он отчаянно всматривался в глаза погибшей, в которых застыло необъяснимое выражение счастья и страсти, вперемешку с восхищённым удивлением и ужасом – словно в момент наивысшего блаженства она увидела Сатану.
Смерть надменно кружила в своём траурном танго, раздавая всем присутствующим скорбные наряды оцепенения.
Неожиданно, полицейский в штатском вздрогнул от кольнувшего беспокойства и бросил тревожный взгляд на «чёрного человека».
-- А вы кто, гражданин? – взволнованно спросил полицейский и, словно получив невербальный ответ, опустил глаза и констатировал – Понятно…
После этого мужчина закурил и неосознанно заговорил приглушённым тоном, как будто советуясь с высшим разумом:
-- Странная смерть… Молодая, красивая, успешная женщина…Проблем нет…Хотя…Теперь у неё точно нет проблем. Любая смерть – это нерадостный итог очередной истории. Чьей-то судьбы, увенчавшейся трагедией. Но…Красивые люди не должны расставаться с жизнью вот так…Валяться мокрой смятой бумажкой на обочине, не в силах даже пошевелиться от холода и ветра! Чертовщина какая-то! В конце любой истории всегда должна стоять точка! А тут…Сплошные многоточия и недосказанность…
Чёрный человек незаметно прикурил и отозвался шёпотом из преисподней:
-- Если не удаётся найти объяснение случившегося в логике, значит стоит попытать счастья в области психиатрии… -- с этими словами незнакомец безапелляционно развернулся, чтобы уйти, сделал пару шагов и бросил через плечо – Либо…Задать этот вопрос тому, кто управляет тьмой!
 
…Писатель слушал Валерию, тяжело повесив голову, иногда шевеля плечами, словно пытаясь сбросить с них навалившийся обременительный груз.
Битый час он равнодушно отвечал на вопросы тестов, которые задавала ему врач. Хотя, было очевидно, что сама процедура опротивела им обоим своей бессмысленностью и противоестественностью.
Голос Валерии Николаевны брезжил пустотой и отрешённостью. Тон писателя отвечал ей солидарностью.
Наконец, возникла долгожданная и спасительная пауза, в которой появился просвет для откровенной искренности.
-- Что с тобой? – озадаченно и встревоженно спросил писатель.
От этого вопроса врач нервно дёрнулась, но всё же отчаянно сопротивлялась, хотя её голос звенел мелкой дрожью:
-- Что-то я не припомню того момента, в который вам было позволено обращаться ко мне столь фамильярным образом!
Писатель тяжело вздохнул и заговорил треснувшим тоном, печально глядя в окно:
-- Мы уже давно с тобою на «ты»! С того самого момента, когда в книге судеб были вписаны наши имена и указано время и обстоятельства первой встречи. С той минуты уже ничего не изменить! А все попытки противиться неизбежному, лишены смысла. Все наши старания смогут только рассмешить небо и порадовать бесов! Чем больше человек старается противопоставить себя Творцу, тем утомительнее становится труд Ангелов, спешащих на помощь! Рано или поздно, они могут не успеть! У Ангелов тоже бывают выходные и прогулы…По крайней мере, именно так мы объясняем результаты действия своей гордыни.
Нервы Валерии окончательно сдались, не выдерживая этой пытки:
-- Да что ты о себе возомнил? Сидишь тут и рассуждаешь в такой высокопарной манере! Тоже мне! Кладезь мудрости! А между тем… -- голос Валерии сорвался в пустоту.
-- Между тем…-- печально подхватил писатель – Ты отчаянно утратила вкус к жизни и смысл всего происходящего. Как-то интуитивно пытаясь бороться с фантомом кошмара, ты всё больше тонешь в собственной беде! Ещё чуть-чуть, и у тебя останется право лишь для последнего вздоха…
Валерия прикурила сигарету, не обращая внимания на иронию во взгляде пациента. Она всё ещё надеялась взять ситуацию в свои руки, но в последний момент окончательно сдалась и молитвенно прошептала:
-- Откуда ты знаешь о двадцать седьмом ноября? Как ты выдумал эту демоническую дату?
Писатель скривился в скорбной улыбке и настойчиво предупредил:
-- Эти вопросы не так принципиальны для тебя. Спроси о том, что по-настоящему требует твоя душа.
Валерия вдавила дрожащими пальцами окурок в пепельницу и выдохнула в исповедальном стоне:
-- Что? Что было дальше? После…После двадцать седьмого ноября…
Писатель горестно усмехнулся, бесцеремонно закурил и проницательно заметил:
-- Ты и сама всё это узнаешь…Но, к сожалению, ничего не сможешь изменить…В таком случае…Есть ли смысл рассказывать о том, что и так становится реальностью? Независимо от нашего восприятия и возмущения относительно отведённой нам роли…
--Но ты – автор! – отчаянно воскликнула Валерия – В твоих силах создавать сюжет и наделять персонажи той или иной судьбой!
Писатель горько вздохнул и выдал порцию нескрываемой грусти:
-- Когда-то давно и я думал подобным образом. Даже искренне верил в подобное миссионерство, в угоду собственной гордыне и амбициям. Но…Дело в том, что любой человек, наделённый писательским даром, обречён на вечные страдания и обязанность нести людям истории, приходящие в этот мир из космоса! И как бы не пытался избранник Творца избавиться от этого обременительного дара, призвание отыщет его в любом уголке этого мира и принудительно вернёт за письменный стол! Создатель литературного произведения – это божья дудка…но…несомненно…раб пера!
Мужчина устало затушил окурок в пепельнице и уткнулся взглядом в пустоту. Валерия обречённо повесила голову и исповедально прошептала:
-- Со мною произошло всё тоже самое, что и с твоей Елизаветой…Именно двадцать седьмого ноября…Я начинаю медленно, но верно, сходить с ума от всего случившегося…
-- Это ещё не всё, что предстоит пережить тебе… -- печально отозвался писатель – И ты ничего не сможешь изменить…
-- Но…Это же несправедливо! Бесчеловечно! – простонала Валерия – Почему я? Этого просто не может быть!
 -- Это уже есть! – мягко оборвал её писатель – И ты – часть этой истории! – и упавшим голосом добавил – И не только ты одна…
 
Николай Васильевич Кара испытывал непривычное напряжение от общения с полицейским. Рекомендации знакомых из Министерства – обязывали встретиться с представителем МВД и оказать консультативную помощь. Однако, чем дальше заходил диалог, тем большую усталость и тревогу чувствовал сам профессор.
В конце концов, посчитав, что приличия соблюдены, а долг исполнен – Николай Васильевич настойчиво, но деликатно направил разговор к завершению.
-- Каким бы ужасным и извращённым не казался нам мир, уверяю вас, причин для драматизации нет. По крайней мере до тех пор, пока психиатрия находится под жёстким контролем со стороны государства. – вслед за этим в голосе профессора послышалась растерянность и ирония – Признаться, я даже мысли допустить не смею о том, что в каком-то учреждении нашего профиля могут производиться секретные разработки наркотических препаратов! Нет, конечно, учёные ведут работу в этом направлении…Но эта деятельность строго регламентирована!
-- Согласен… -- хмуро кивнул полицейский – А вы не допускаете возможности использования вашего ресурса иностранными структурами?
Николай Васильевич рассмеялся и беспечно пояснил:
-- Ну, уж это вообще противоречит всякому здравому смыслу!  Во-первых, иностранные структуры и без того обладают мощнейшим потенциалом! Во-вторых, на сегодняшний день нет препятствий для обмена опытом и научными разработками! А в третьих… -- профессор задумался и итожил загадочным тоном – Если допустить вероятность использования науки в анти-человеческих целях, то, тем более, к чему так рисковать, используя специалистов и базу на территории другого государства?
Полицейский внимательно посмотрел на доктора и серьёзно заметил:
-- Например, для того, чтобы дезориентировать спецслужбы и отвести подозрения от своих государств. Очень удобная практика. Прятать на виду запрещённый предмет, чтобы в случае скандала избежать наказания. – а затем неожиданно улыбнулся и сменил тон на прощально-ироничный – Но ваши аргументы, профессор, убедили меня в полной мере.
От услышанного доктор невольно поёжился и пожал протянутую ему руку.
-- Всего доброго вам, Николай Васильевич! – ласково прощался с ним полицейский – Не смею вас больше отвлекать от вашей работы…
-- Всегда к вашим услугам! – вежливо отозвался профессор, провожая своего гостя к выходу из кабинета.
В самих дверях полицейский неожиданно обернулся и неожиданно спросил:
-- Кстати…Вас никогда не пугало сходство вашего имени с писателем Гоголем? Вы же помните, каким недугом тот страдал и к чему это его привело?
-- Это привело…к написанию великих произведений литературы… -- робко отозвался доктор Кара
-- Да. – улыбнулся полицейский – А ещё к сумасшествию автора и трагической кончине классика русской литературы…