Ехала баба

(Стихи из романа "Красный закат в конце июня")
Ехала баба на дрогах верста за верстою,
Тёк по Руси незаметный шестнадцатый век.
Баба — не курица. Баба с обычной судьбою:
Возчица. И плодоносица. И — человек.

Ехала баба по жизни своей безоглядно.
Смысла в оглядке не виделось, как ни крути:
Что позади не останется в час предзакатный,
То же и поутру встанет пред ней на пути.

В свете печи, у скотины, над стиральным чаном,
Уповод с люлькой, за прялкой. А в праздничный час —
С песней протяжной и выходом в пляс величавым.
В Преображение — светлый на убрусе Спас.

Кажется, нету бесславнее доли на свете:
Нищенство духа… Глухая тщета бытия…
Баба, во-первых. Жена, во-вторых. Ну а в-третьих,
Словом обмолвлюсь об этом предмете и я.

Царь на Москве испокон похваляется войском.
Веет над толпами рекрутов смерти тоска…
Русскую бабу сравню я с зарядным устройством,
И в расточительстве вольт обвиню мужика.


Богу — пятак да в кабак — четвертак. Жизнь — копейка!..
Баба корову и в рай за собой поведёт.
Он молодец — без овец. Была бы жалейка.
Скупо — не глупо, — такой у хозяйки расчёт.


У мужиков испокон бабий ум не в почёте.
С ярмарки зеркальце ей да вязан калачей.
Думы у бабы без шуму, в работе, в заботе.
Добрая баба умна и без умных речей.


Город без баб не стоит. И изба пропадает.
Думку хоронит за прялкой при свете лучин.
Год наперёд передумает, на печь влезая.
Семьдесят дум перемыслит, сползая с печи.


В память царей — мавзолеи, скульптуры, медали.
Книги, парсуны, архивы и колокола.
Память о бабе — у Бога в небесных скрижалях.
Вот упокоилась — будто бы и не жила.


Пусто в дому. Позабыт заведённый порядок.
Чахнет скотина. Тесто не дышит в квашнях.
Благо ещё, коль невестка подхватит упадок,
Так же бесследно промаявшись в этих стенах.


Скажете — дети! Не лучшая ль память о бабах!
Плоть унаследуют, облик и нрав не они ль?
…Едет Матрёна. Дроги гремят на ухабах.
Лошади мерно взбивают дорожную пыль…


Старший ушёл за ватагой хотячих из Вятки
В войско царёво, на Астрахань, лиха избыть.
Дом — полной чашей. Женись, обживайся в достатке…
Видно, взыграла в нём бабки цыганская прыть.


Сгинул на воле… Едва улетучилось горе,
Средний — красавец, любимец, на гуслях игрец —
В драку полез с безбородыми. Ловкий угорец
В сердце ножом — и навеки уснул молодец.


Младший (не в братьев) — домашней, хозяйственной стати.
Мать у огня. Постояльцы и кони — на нём.
Хворому тяте отрадно с печи наблюдать:
Сын обходителен, вдумчив и скор на подъём…


Кроткую брал… Оказалась змеёй подколодной.
Норов собачий, чуть что — за ухват и в оскал.
Мать костерит самоходкой, воровкой безродной.
Брату отцову, мол, двор этот принадлежал!


Сыну бы встать на защиту родительской правды,
Власть показать. Укротить молодицы разгул.
Видно, сробел. На крылечко лишь вышел на проводы.
Выйти-то вышел, но даже рукой не взмахнул.


Едет Матрёна, солёные вёрсты считая.
Солнце на небе, в судьбе — непроглядный туман.
Мимо Матрёны промчалась чума моровая,
А домовая под корень срубила чума.