Кофейная история

  Дотянувшие до второй половины четвертого курса заслужили право обозревать с достигнутой высоты благостную картину. Сердце да возрадуется, как у паломников, на входе в Иерусалим. За спиной пройденный путь, политый слезами и потом, испещренный записями в зачетке. Впереди совсем немного целины, уже не такой суровой. Готовой покориться. Нет, конечно, не полная, расслабуха. Болт не забьешь. Но, тем не менее, удивительная лепота.

  Студенческая общага. Вечером девочки позвали на чай. Комната не велика. А набилось столько, что сидели впритирку. Так что, когда Курдуковой вдруг приспичило выбираться из-за стола, ей пришлось протискиваться. Она уже почти обогнула стол. Еще немного. Но не удержалась и спикировала Саше на колени.  С кем не бывает. И с Сашей такое бывало, правда не с Курдуковой.  Если бы Курдукова просто добавила свои килограммы к Сашиным, все бы закончилось проще. Но к ее весу добавилась кинетическая энергия. А девахой она была весомой. Или скажем красивее – кинетически энергичной. В те годы такие циничные описания женщин, как девяносто –шестьдесят – девяносто, еще не пропитали западным ядом наше общество. Поэтому Сашин сосед Коля Киреев говорил о Курдуковой проще: там пахать и пахать. И все было понятно.

  Она  приземлилась с размаху, бомбочкой прямо в Саню. На колени - это образно сказано. Бери выше. Если бы на колени Саня бы вынес, и стул не вынес. А она присела на Сашу так, что стул не выдержал.  И пара оказалась на полу. Точнее, Саша на обломках стула. А Курдукова на Саше. А на ней Сашина кружка.  От пролитого на нее чая, она еще и заерзала. И при этом в Сашу, сильнее впились обломки стула.  Саша оказался прослойкой между Курдуковой и стулом, или даже полом.. Снизу было жестко и больно, а сверху тяжко и мягко.
 Курдукова своими телесами не позволила Саше как следует сгруппироваться. Теперь она, полусидя - полулежа на Саше, добивала. Постанывала неизвестно от чего.  Разве, что от горячего чая? 

   Саша вел себя мужественнее. Почти не издал звука. Точнее звук издал, очень короткий и не очень цензурный. Но его голос перекрыл дружный смех.  Всем показалось смешным падение.  А Саше было не до смеха.  Ему было хуже, чем остальным.  Даже, чем Курдковой. Он, почти как Александр Матросов, отгородил Курдукову от пола собой. Кисть правой руки, которой он при падении автоматически оперся об пол, заныла от боли. А кисть левой в результате совершенно случайно, непроизвольно, оказалась там, где у Курдуковой выпячивались ее верхние девяносто. А возможно и сто. И левая ощутила чувство, полностью противоположное тому, что ощущала правая рука. Вряд ли Саша мог подобрать этому точное название. Замлела, прибалдела, закайфовала? В общем, в этот момент правая Сашина рука не знала, что делает левая. И непонятно, ощущения какой руки были сильнее.

   Увы, сладкое мгновенье левой руки оказалось недолгим, мимолетным. Рука распрощалась с Курдуковскими формами, когда та, подавшись чуть вперед, со стоном и кряхтеньем   неуклюже стала, в партер.  Такую позу принимают борцы перед захватом голеностопа противника. И тут пред Сашиным взором предстали ее нижние девяносто. Курдукова стала приподниматься. И Саше оставалось отслеживать медленное перемещение в пространстве ее бедра. И он понял, что Колины слова «пахать и пахать» вовсе не гипербола. Курдукова приподнялась, отряхнула халатик от остатков чая и удалилась из комнаты, под смех тех, кто оставался сидеть сухим и невредимым.

 Следом ушел и Саша. Пошел в   умывалку. И примораживал правую руку под струей воды.   

   Когда он вернулся допивать чай, в комнате уже успели убрать обломки стула и вытереть лужу.  Саше в кружку добавили чаю.  Чай можно было повторить, но повторить то, что ощутила его левая рука, повторить сложно. И он остался при своих. При желании, подробностей. 

  Как говорил в таких случаях Роберт Лорьян: а тут, пожалуйста, подробнее. Но это фразу в учебнике можно перечитать, хоть десять раз, если не доходит.  Это чертеж можно рассматривать со всех сторон. Курдукова не чертеж и не учебник.  Она ушла. А ты остался при своих интересах рассмотреть то, к чему прежде не присматривался. И не просто рассмотреть, а разрешить внезапно возникшую при падении загадку: как так получилось, что он, проучившись с Курдуковой три с половиной года, проходил мимо нее, как явления. И потребовалось правую руку поранить, чтобы левая рука подсказала. 

Правая рука болела.  Холодная вода мало помогла. Ну а левую руку он конечно же держал подальше от воды, дабы не смыть впечатление.

 Когда он вернулся к столу, оказалось, что больше всего переживали о стуле. А Надя Зотова, так та вовсе заявила, что на Саше все заживет, как на собаке. А вот стул он должен заменить на свой целый.

- Почему я? – удивился Саша, - Я что ли на Курдукову упал?  Вот пусть она и меняет.
-  Мужчина называется! -  возмутилась Надя, -   Постоянно девочки за вас должны отдуваться. Полежал с ней, получил удовольствие. А теперь в кусты. Порядочный человек после подобного руку и сердце должен предложить.

  Ночью руки не давали заснуть. Правая ныла. А левая повела себя предательски, словно не сочувствовала правой. В память кончиков пальцев, в рецепторы левой, словно впечатались те самые Курдуковские девяносто в охвате. А если подумать, возможно, сто.  Эти сто ночной тенью присутствовали в комнате, как тень отца Гамлета. Теперь Саша имел время раскинуть мыслями. Руку и сердце – это Надя хватила. Но сквозь кончики пальцев левой руки словно пропустили какие-то едва ощутимые нити, проходящие прямо к сердцу. Раньше ничего подобного в себе не подозревал. И удивился еще больше, что за три с половиной курса учебы с ней, жизни с ней в одном общежитии, пройдя сквозь огонь и воду всяких мероприятий с вином и танцами, он ее девяноста в охвате прежде не замечал. И вот случайно, нежданно левая рука подсказала.

  Он стал вспоминать, сравнивать, случалось ли с его руками вообще такое. Чтобы они так впечатлились фактурой, что не проходило даже ночью. Он с почтением подумал про слепых, которые монету могут на раз определить. И на юбилейном рубле прочитать, в честь чего выпущен. Был бы он таким слепым, ему бы открылся неведомый мир. Он был зрячим. Верил глазам.  А оказалось – не верь глазам своим. Т Надя Зотова как-то ему заявила, что, де, он глядит в пространство, а что в двух шагах, не различает. Но уточнять не стала. Да и сейчас Саша не совсем понимал, что она тогда подразумевала. Не может же быть, чтобы Надя подразумевала Курдукову.
 
  Утром правая рука не обрадовала. Опухла и ныла. А левая все еще витала в блаженных воспоминаниях.  Хирург спустил с небес на землю. Трещина какой-то там из косточек в кисти.  И наложили Саше гипс. Косточка маленькая, а гипс – мама не горюй. Попробуй просунь такой батон, свозь рукав рубахи.  Слава богу, рукав пальто позволил. Раненым комиссаром с рукой на перевязи, он вернулся в общагу.

  Все, что он прежде, не задумываясь, выполнял правой, теперь нужно было учиться делать левой. И зубы чистить, и вилку держать, и многое другое. А левая рука упорно оставалась в эйфории, не отошла от Курдуковой.  Гипс наложил крест на учебном процессе.  Писать невозможно. Чертить невозможно.  С логарифмической линейкой мука.  В таком случае какой смысл тащиться в институт? Форсить гипсом?  И со спортом придется сделать паузу. Настроение двойственное. Еще ноющая правая рука взывала приласкать гипсом неуклюжую Курдукову. Но левая рука была против.  Левая рука подсказывала, что в данной ситуации полезнее действительно приласкать.
   
  И пошел другой отсчет времени: первый день в гипсе, второй день в гипсе. Темным утром второго дня в гипсе, когда он еще валялся в кровати, раздался стук и вошла Курдукова. И тут нужно вспомнить, что частенько говорила Надя Зотова. А говорила она, что мужчины – эгоисты. Никогда не задумаются, что думает женщина. Нужно сказать, что и Саше даже в голову не приходило подумать, что по поводу их падения думает Курдукова. А оказалась, она думала.  Шевелила извилинами. Потому и пришла.  Сказала, что пришла проведать больного.  Говорят, ему гипс наложили. Решила загладить свою косвенную вину. Она не нарочно. Но раз уж так получилось. Она ему поможет в учебе.  Даст списать свои конспекты.

  Саша, оказывается, мало знал Курдукову. У девушки мания величия.   Когда он нуждался в чьей-либо помощи?  А тем более, в помощи таких дубовых, как она. Но в утренних сумерках он не мог разглядеть, шутит она или нет. Да и она не различила его взгляда. И потому повторила, что всем, чем может, она поможет.
- Вот и помоги, - попросил он, -   Включи свет.

Он должен был яснее увидеть и величину ее сожалений, и величину того, к чему прикасалась его левая рука. Она включила свет, подошла и уставилась на гипс, словно пытаясь пронырнуть взглядом под него.  Саша же сфокусировался на том месте, где еще не остыл след его левой руки. На том предмете, к которому прикасался. И память сработала, как часы. Невидимые нити снова запели. Левая рука, а затем он весь, все наполнилось воспоминаниями. Печально, что так у него никогда не получалось с предметами учебными. Там, чтобы запомнилось, нужно было щупать и щупать. 

 Курдукова предлагала, что пока ему самому трудно приготовить завтрак, она это возьмет на себя.  Завтрак не проблема, сказал он. На что ему сосед? Саша уверил, что, Коля уж как-нибудь колбасы и хлеба и для него нарежет. И даже масла намажет.   
 
 - Колбасы нарежет, - с насмешкой произнесла Курдукова, - Но уж он-то тебе кофе в постель не подаст.
- А ты подашь, что ли? – Саша перевел взгляд на ее глаза. они были полны твердой решимости.
- А я подам, - сказала Курдукова.

 Такую фразу – кофе в постель - Саша и прежде слыхивал. Конечно не от родителей.   Он вырос в поселке, утопавшим в душистых травах. Мать собирала и сушила. А потом всей семьей гоняли травяные чаи.  Да у них в сельмаге и чай редко брали. А кофе даже не завозили. Кому он нужен. 

  Сашу после пятого класса за хорошую учебу Сашу направили в пионерский лагерь.  Мама провожала, радовалась и печалилась. Печалилась, что там от городских он ничему хорошему не научится, наберется всякого. Там от городских Саша много нового узнал.  А еще там бывало на завтрак давали гадкую мутную жидкость под названием кофе. Городские пили как ни в чем ни бывало. А Саша с нетерпением ждал, когда вернется из лагеря к маминым душистым чаям. 
 
  Когда, уже старшеклассником, он услышал выражение «кофе в постель», не совсем его понял, и стал путаться в догадках.  Он слышал от мамы, что есть такие, которые заявляют, что любят кофе. Мама не верила их искренности. Уверяла: притворяются, пижонят, делают вид, что любят. Форс напускают. Как такое можно любить? А может быть, пьют, исключительно, как бодрящее.  Как понюхать нашатырю.  По утрам.  Но уж зачем его в постель совать?  Что за радость пить в постели?  Неудобно. Тем более, такое тошнотворное пойло залпом не выпьешь. Однако, Саша уже дорос до понимания, что постель предназначена не только для сна, но и для того, чему в школе не учат. И подозревал, что выражение туманно намекает именно на это. На постель.  Но зачем такие приятные вещи связывать с неприятным кофе? А кто объяснит? У мамы не спросишь. 

  В студенческой общаге вечерами гоняли только чай. «Слоники» чай хороший. Но с  постелью никак не сочетаются. Поэтому нет такого выражения: чай в постель. Только если затемпературишь. Так что Саша расшифровывал загадочное выражение просто: кофе по каким-то непонятным причинам может служить прологом к тому, чему не учат в школе.

  В школе много чему не учили. И когда Курдукова, выразилась открытым текстом, Саша понял: ее контакт с ним дал свои всходы. Саша не признавался себе, тем более, ей, что всходы пробились и у него. Не до такой степени, чтобы завалить к Курдуковой в комнату, и на что-то намекать.  Об этом и речи не было.  Но с другой стороны, ей нужно сейчас на лекции сидеть. А она тут ошивается. О чем это говорит?   Заглаживает вину?  Саша внимательно посмотрел на Курдукову, как агроном на поле, где посеяны и должны подняться всходы. Поле просторное, но какое-то неухоженное. Кроме тех выдающихся холмов, где прошлась, - и жалко, что очень бегло прошлась, - его левая рука, ничего интересного.  Курдукова ответила на его вполне откровенный взгляд туманным вопросом.
- Ну так что?
- Что - что? -  спросил Саша.
- Дед Пихто, - буркнула Курдукова и вышла из комнаты.

  Саша растерялся.  Обиделась чумная? Что-то он не то ляпнул?  Наверное, повычурнее нужно было изъясниться. Девки вычурность любят. Кофе в постель всякие - это их эмпиреи. Саша уж было настроившийся на плотское, печально посмотрел на закрывшуюся дверь с облупившейся краской. «А счастье было так близко, так возможно». Соседа нет. Ушел в институт. Момент в руках.  А придурошная Курдукова все исковеркала. Начала про кофе в постель, а потом бац, подло и предательски дезертировала. Вот пойми таких.

  Он встал, кое-как помылся той самой левой, которая только минуту назад наполнилась воспоминаниями про Курдукову. Он уже жевал утренний бублик с кефиром, когда неожиданно снова явилась Курдукова. Она несла на блюдце чашечку с кофе.  Несла с таким важным видом, как будто там не кофе, а эликсир жизни. Но знакомый запах говорил, что в чашке совсем не эликсир жизни, и даже не любовный напиток. Он уже знал этот запах. Девчонки изредка себе заваривали.  Пили и потом гадали. И Сашу пробовали угостить. Не сказать, что он получал от напитка какое-то удовольствие. Делал два глотка для приличия. Кофе пионерлагеря надолго отбил всякое желание. Курдукова вошла и, поставив чашечку на стол, столь многообещающе улыбнулась, что в Саше вновь пробудились негастрономические прогнозы.

- Брось свой кефир, - повелительно, и вместе с тем мягко произнесла она, - Утро - время для кофе.
- В постель? –  недоверчиво усмехнулся Саша.
- Вот именно, - казала Курдукова.

  Эти слова стали лишним подтверждением, что всходы созрели. И кофе, и постель, и Курдукова, и отсутствие соседа – все имелось в комплекте. Кофе пить ему не хотелось. Но куда деваться. Как видно, уж таков обязательный ритуал. Всему свое время. Сначала кофе, а потом постель с Курдуковой. Он аккуратно взял левой рукой дужку чашечки, подчеркнуто неторопливо, чтобы Курдукова не подумала, что он горит от нетерпения, произвел два маленьких глоточка.  Так пьют гурманы. Курдукова, чуть наклоняясь над ним, нависала своими девяноста сантиметрами.  Теперь он их нависание чувствовал, как никогда раньше.
- Ну как? – спросила она.
 - Что как?
- Что ты отвечаешь вопросом на вопрос? Тебе подсладить?   
   Теперь Саша понял намек. Действительно, к чему задавать вопросы.

- Подслади, - согласился он, и не вставая, немного неумело, загипсованной рукой, как мог, обвил ее крепкую талию и попытался привлечь к себе. Привлечь в таком положении можно было только на колени. А Саша помнил, к чему это привело недавно. Второго гипса не хотелось. Он рисковал.  Но риск был оправдан. 
- Чудны дела твои, Господи, - проговорила Курдукова, легко высвободилась. Да он загипсованной рукой и не мог удерживать. И добавила нравоучительно, -  Пей кофе. Я что, зря старалась?
  По ее тону Саша понял, что развитие событий возможно только после кофейной церемонии. Он послушно пил, а Курдукова стояла рядом и допытывалась, как ее творение. Творение? Может быть, она туда какого-нибудь возбуждающего подмешала?  Юрка Гончаров говорил, что, бывает, так делают для пущего восторга.  Саша и без кофе чувствовал возбуждение.  Только вот идиотские вопросы Курдуковой только сбивали с настроения. Он послушно допивал кофе. Курудкова, заметив, что он делает специфические движения языком, усмехнулась
- Ну, я балдею. Гущу-то зачем пить? 

  Она балдеет?  Он поставил чашку на стол и произвел второй подход.  И очередной пролет. Курдукова опять высвободила все свои мягкие сантиметры, вздохнула, оправила блузку, а затем жестко и доходчиво огласила свою программу.  Любовь – это чистое чувство.  Конечно, уже время делать выбор.  Так что, если он с серьезными намерениями, он должен прежде доказать чистоту своего чувства.  Главным пунктом изложенной ею программы было следующее: пусть губы не раскатывает, что она бросится, как наивная дура, к нему в объятия. Что она к нему снизойдет, как к загипсованному.  Он ее своим гипсом не разжалобит. Не дождется. Она не идиотка.  Рука у него заживет. А ее душевная травма не заживает.  Так что, главное только после загса.

Идиотка, -  Саша понял это еще до того, как она огласила главный пункт. Сначала впаривала про кофе в постель, а   как ближе к делу - после загса.   На кой черт тогда он кофе пил, чувство доказывал?
 - Что такое главное, которое после загса? – усмехнулся Саша.
- Не притворяйся идиотом, - сказал Курдукова, - Это тебя не красит. Сначала докажи свои чувства.

 И тут Саша словно проснулся: а есть ли они, чувства? Что доказывать?  А доказывать нечего.    Досадно, что он напрасно кофе давился. Он печально уставился в гущу на дне чашки, не зная, что на все заявленное ответить. Курдукова заметила этот взгляд.
- Ну, кофе понравился? – спросила она, - Еще хочешь?
- Кофе то, понравился. Но это кофе не в постель.
-  Кофе в постель только после загса. 
- даже так? – протянул Саша.
 - И никак иначе.  Размечтался. А сейчас ты в постели с загипсованной рукой что собой представляешь?   Инвалид.  Того гляди чашку опрокинешь, только перемажешься.
Она взяла чашку с блюдцем и сказала
- Пойду помою. А ты подумай над моим предложением.
И больше не пришла.

  Саша над ее предложением думать не стал. Но этим не закончилось. Вскоре девчонки стали посмеиваться над Сашей, звать его Казановой. И Саша понял, что Курдукова растрепалась. И небось все переврала. Требовалось расставить все по полочкам. И Саша тут же поставил Надю, а через нее остальных, в известность, что у него имеется собственное непременное условие: у девушки, которая ему принесет кофе в постель должна быть справка из псих-диспансера.

-  Лорьяну подпеваешь. Эти слова тебя не красят, - сказала Надя.
Действительно, это было не Сашино оригинальное выражение. Так частенько говаривал Роберт Лорьян из их группы.
Казалось бы, точка поставлена. Но   спустя некоторое время Надя Зотова подошла в коридоре общаги и спросила:
- Ну ты что насчет Тани? Определился уже?
- Какой Тани? – не понял Саша
- Курдуковой.
- А что?
- Ну, ты, вроде, на что-то намекал.

  Надин пронырливо-любопытный взгляд Саша встретил взглядом, полным недоумения. Так что? Курдукова все-таки тогда выпала в осадок?  Выпала или не выпала, в любом случае поезд ушел.  Саша с легким сердцем ответил, что он Курдуковой ни на что не намекал. Она его неправильно поняла.

- Ну уж, ну уж, -  Надин взгляд стал критически-осуждающим, - Имей в виду, такое поведение тебя не красит. 
 


  Про историю с Курдуковой Саша вспоминал редко.  Ничего интересного в истории с Курдуковой не было, чтобы вспоминать.  Только левая рука помнила, не забывала. И все-таки, Саша считал, что именно Курдукова дала ему первый толчок к кофе.  Первый неопределенный шаг. Его левая рука, невзначай прощупавшая Курдукову, и правая, на тот момент загипсованная, были игрушками во всесильных руках судьбы. Судьба своими руками свела его с Кундуковой и потом развела. Впрочем, тут Саша был покорен судьбе. Судьба еще долго не подпускала Сашу к кофе, словно кофе - это недоступная восточная красавица. Нужно сказать, что из-за пролета с Курдуковой и недолета до кофе Саша не роптал на судьбу.

  Он попал по распределению в такие палестины, где вечерами водку пили, как воду. Грели и тело, и душу.  А чем еще согреешься? Выйти-то, по сути некуда. Тут, как перед былинным богатырем: по правую руку ларек, по левую – магазин, а прямо- завод. Вот и все развлечения.

   Было еще одно развлечение – библиотека. Там   он был едва ли не единственным посетителем.  В тишине читального он листал подшивки журналов.  А над столами плыл запах кофе, который заваривала себе библиотекарша. Вот тут до него и дошло, что запах кофе может быть приятен. Библиотекарша оказалась единственной его собеседницей.  И ему за компанию чашечку заваривала. Саша считал, что к словам этой немолодой, рассудительной и определенно грамотной женщины, прислушаться стоит.  И как-то она сказала то, чего он ждал услышать: нечего тут Саше ловить. И невест тут для него нет. Рвать подметки нужно. На большую землю.  Как его срок для молодого специалиста закончится, так паковать чемоданы.
 
  А как только трехлетний срок его подходил к концу, вызвал его директор, назвал Александром Юрьевичем, на вы, сказал, что заводу дипломированные кадры ох как нужны, и сообщил, что есть решение месткома выделить ему отдельную комнату в семейном общежитии.

-  Вспомнили? – теперь Саша мог позволить себе говорить с директором на равных, - Зачем мне теперь ваша комната?
- Не понял. Ты дальше в общежитии для холостяков решил жить?  – директор перешел на ты.
-  Решил уехать, куда-нибудь, где теплее.
-  Так тебя там и ждут. Там тебе комната не светит, - сказал директор, - Такой, как я пока предлагаю, точно не будет. Комната тебе будет хорошая, чистая, просторная. На втором этаже, - Саша отрицательно покачал головой, директор нахмурился, -  На Версальский дворец замахнулся и кофе в постель?

Саша улыбнулся этим словам, вспомнив, как Курдукова ставила ему условия.
- Вот про кофе в постель вы верно напомнили. А то я совсем забыл, чего же мне не хватает.
 
 


     Прошли годы. Александр Юрьевич, дорос до ведущего специалиста с отдельным кабинетом. Кабинет, правда, был немного темноватым.  Большое окно затемняла крона огромного платана. Зато его кабинет, как кабинеты директора и главного, выходил окном в сторону парка, а не на проспект.  Тишина, и нет такого выхлопных газов.
 
  Теперь он не мыслил себя без кофе. Начинал рабочий день с чашечки. Ему заваривать было негде. Это директору секретарша могла заварить как положено.  К кабинету директора примыкала маленькая кухонька. Правда, сам директор кофе пил редко. А если пил, так с коньячком, с бутербродами с икрой. Пил, когда потчевал важных проверяющих из Москвы. А они наведывались удивительно часто.  Для проверяющих на полке в директорской кухоньке выстроились банки с разными сортами и чая, и кофе. И заварного, и растворимого.

  Александр Юрьевич пристрастился к растворимому.  Из директорского НЗ с растворимым кофе все уже перепробовал.  Но все еще искал свой идеал.  В его личной тумбочке хранился кипятильник, большая чашка для кипятка, маленькая чашечка для самого кофе. А банок с растворимым кофе сразу две. А то и три.  Утром он приходил в кабинет, открывал дверцу тумбочки и задумчиво глядел на банки с кофе.  Выбирал на утро, как султан наложницу на ночь. С выбора сорта кофе и дозы начинался рабочий день. Запах наполнял кабинет, плыл в коридор.

  А после утреннего совещания, когда Александр Юрьевич возвращался к себе, следовала вторая чашечка. А там и третья.  А спустя минут пятнадцать после третьей Александр Юрьевич говорил сам себе: что-то не то. И шел в соседний кабинет, к женщинам. Там он придирчиво рассматривал себя в зеркало.  И женщины в один голос говорили, что  лицо  у него красное. И что ему пора завязывать с кофе. Полина Петровна, эколог, дама опытная, напоминающая толстый медицинский справочник, ставила ему моментальный диагноз:
- Скакнуло давление. Это итог смеси кофе и работы.

  У нее самой от всех безобразий, творящихся на службе, от мужа, свекрови и соседей давление зашкаливает. Потому тонометр был постоянно под рукой. Тут же Александру Юрьевичу проверялось давление. И тут же заваривали боярышник.

  И несмотря на это, после обеда Александр Юрьевич баловал себя еще чашечкой.   Но когда приходилось задерживаться, и часто приходилось, он рисковал, оставаясь один на весь этаж. Если не считать Ирину Васильевну из транспортного отдела.  Так совпадало. У Ирины Васильевны было много достоинств. Но у нее не было тонометра.

  И Александр Юрьевич дорисковался. Жена ближе к одиннадцати заволновалась. Задерживается и не звонит. Любовница? Даже в этом случае что–нибудь мог бы позвонить и что-нибудь соврать.  Жена принялась звонить ему на работу. И когда он не ответил, вызвала такси и приехала к нему на службу. И, можно сказать, спасла от катастрофы. Она нашла мужа в его служебном кабинете.   Без подозрений на аморалку, но с подозрениями на инфаркт. Александра Юрьевича увезли на скорой.  После того, как он отлежал в больнице, дали ему путевку на юг. В Анапу.

  Он почти восстановился.  Оставалось два дня до отъезда домой. Он шел к морю тихой узенькой анапской улицей. Запах кофе из открытой двери маленького кафе заставил затормозить. Мучительно потянуло побаловать себя чашечкой. Уже можно позволить. Он бросил взгляд на табличку у двери. На ней было написано: предприниматель Курдукова Т. Г.

  И вспомнил он свой   давнишний полет с Курдуковой на пол и пролет с кофе в постель. И еще вспомнил, что Курдукова ведь из Анапы. А фамилия нечастая.  И первая буква имени совпадает. А ее отчества он не знал. Но кажется, Геннадиевна. А город маленький.  Все сходится. Вдруг она?  Вот  было бы забавно. Не ждал не гадал. И напоследок такой сюрприз.      

  В торговом зале, представлявшем собой средних размеров комнату, он оказался единственным посетителем.  Тут все просто. Два высоких фуршетных столика. Дальняя стенка отгорожена прилавком. Обычное мини-кафе. На прилавке печенье да кренделя. Ну и кофе в неизменном кофейном аппарате
- Что вам?  - спросила невысокая очень смуглая сухонькая продавщица, никак не, напоминающая Курдукову. 
- Маленькую чашечку растворимого кофе, - сказал Александр Юрьевич, чуть раздвинув большой и указательный пальцы, показал, сколь маленькой должна быть чашечка. И подумал: как видно, Курдукова хозяйка, а это работница.
- У нас таких малэньких нэт, - сказала продавщица с сильным армянским акцентом, - Только балшиэ.
- Ну ладно, какие у вас есть - насыпьте кофе и налейте чуть-чуть воды.  Только чуть-чуть.
  Едва она открыла краник, Александр Юрьевич остановил ее.
- Все, хватит.
 Я еще ничэго нэ налила, - удивилась продавщица
- Этого достаточно, - заверил Александр Юрьевич.
- Так зачэм тэбэ вада?    - сказала она, - Насып сэбе на язык и глатай.
 Александр Юрьевич улыбнулся.  В этот момент чашечка кофе его стала интересовать меньше, чем другой вопрос.
- Вы Курдукова? – спросил он
- Жаловатся хочэш? Зря будешь жаловатся. Что тэбэ не так?
- Все так. Мне Курдукова нужна.
- Что тэбэ Курдукова. Это жэна твоя Курдукова?   
 - Я с Курдуковой в институте учился.
 Пожилая армянка удивленно посмотрела на Александра Юрьевича.
- Ты скажи, это тэбэ нада, а? В институтэ учылся? И что?
- Как что? Все-таки учились вместе. В одной группе.
 Армянка  подошла к двери в соседнюю комнату. Что-то кликнула на своем языке. Оттуда вышел мужчина.
- Ты кто такой? Дай дакумэнты? – сказал он с таким же сильным акцентом, -  Ты милиция? Нет? Иди, дарагой.
- Послушайте, - терпеливо стал объяснять Александр Юрьевич, -  У вас на табличке написано: предприниматель Курдукова Т. Г. Я с Татьяной Курдуковой пять лет проучился. Она из этого города. Вот и хочу ее увидеть. Скажите, как ее найти.  В чем проблема?
 - Есть проблэма. Мы нэ справачное бюро.  Сами не знаем, как найти.
  - То есть, как это? – удивился Александр Юрьевич.
- Иди дарагой, нэ мэшай работать.

  Александр Юрьевич, совершенно не разбирался и не желал вникать в тонкости работы частного общепита.  Он вышел и снова посмотрел на табличку. Там рядом с фамилией был еще и номер телефона.  Ответил тот самый мужчина, с которым он говорил в кафе. Он узнал голос Александра Юрьевича и сказал
- Прашу тэбя дарагой. Нэ мэшай работать, а?

  Круг замкнулся, словно, как прежде, Курдукова, посулив кофе в постель, взяла да отрулила в сторону.  И поняв, что, не прилагая настойчивости, до Кундуковой не добраться, - а проявить настойчивость он не желал, - Александр Юрьевич только произнес: чудны дела твои, Господи, и сунул телефон в карман.