Последний выстрел

Стрелять из ружья я начал рано – ещё в начальной школе. До этого были пугачи, поджиги, самопалы, которые мы делали сами, начиная с дошкольного возраста. У отца было три ружья: одностволка и двустволка шестнадцатого калибра, и немецкая двустволка двадцатого калибра, говорили, что это Зауэр. Левый ствол чок этого ружья отличался высокой кучностью и точностью. Пацанами мы нередко не только охотились, но и частенько состязались в точности стрельбы из ружья. Я любил это ружьё, хотя оно и было тогда для меня тяжеловато. Однажды осенью, когда учился в четвёртом классе, мы устроили соревнования. Надо сказать, что ружья были, чуть ли не в каждом доме. Стреляли с упора лёжа на расстояния двенадцати метров по коробкам от спичек, которые ставили на пенёк. Мой чок всадил в коробок двадцать четыре дробины. Ни у кого из ребят не оказалось даже третьей части от этого результата. По неподвижным мишеням уже тогда у меня проблем на попадание не возникало.   
Но мы не только стреляли, но и сами заряжали патроны. Я даже не могу представить, чтобы такое сейчас могли доверить теперешним детям. И если пытаюсь это представлять – становится как-то не по себе. Даже не верится – насколько могли измениться отношения ко всему за нашу бытность. И только потому, что сам был автором этих событий – заставляет поверить в происходившее. Случались и казусы. Некоторые из них и хочу затронуть. Рьяного желания пострелять у моего брата я тогда не усматривал. Но однажды, когда заряжал патроны, он вызвался помочь. Отец рекомендовал мне заряжать дымным порохом: отдача в плечо от него меньше и не так опасно, даже если переборщишь при засыпке в патрон, а от бездымного при перебарщивании – может и ствол разорвать. А так как с поджигом в моей памяти уже прочно засел случай, когда его разорвало и мне просто чудом удалось отделаться лёгкими ожогами и царапинами, хотя напугался сильно. Я объяснил всё брату, дал мерку для дымного пороха, показал на банку, в которой ещё немного его оставалось и он принялся начинять им гильзы, запечатывая пыжами. Мне надо было нарубить войлочных пыжей: их не хватало. А затем принялся засыпать дробь, запечатывая ими. Но вот я заметил, что в одну гильзу дробь еле уместилась, но особого значения не придал. Но после второго такого патрона всё-таки возникли сомнения. И я спросил брата – из какой банки он засыпал порох. Оказалось, когда порох закончился тот взял следующую упаковку, но с бездымным порохом. На вид и цвет брат внимания не обратил. Пришлось все патроны распечатывать и проверять. Мерка для бездымного пороха была меньше по объёму, чем для дымного. А в два патрона Толька вкатил две дозы бездымного пороха, а это где-то раза в три выше нормы. Не знаю – как бы такое понравилось ружью и чем бы закончилось для охотника – на моё счастье испытать не пришлось. Брат получил от меня парочку лёгких подзатыльников, красноречивое внушение и больше таких казусов не допускал.
Весной и осенью мы охотились на уток, а зимой на зайцев и куропаток. Охотники из нас были аховые. Куропаток и зайцев удавалось подстрелить редко, с утками было проще, приходилось иногда приносить даже две, а то и три штуки, но чаще попадали в белый свет. Эта мишень всегда получалась доступной. Я не помню такого, чтобы родители тогда сильно переживали за подобных охотников. Инструктаж, конечно, делали, но чтобы запрещать… Собиралось нас иногда до десятка человек, приходилось стрелять и между впереди идущими, но тогда и мысли не зарождалось, что можем кого-то зацепить, если было опасно – просто не стреляли. Однажды, когда стоял в засаде, прямо на меня выскочил заяц, я вскинул ружьё и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало, мгновенно нажал на второй, но снова осечка. Заяц рванул в сторону. В мозгу от досады пронеслась мысль: «Неужели не зарядил?» Такого ещё не было. Опустил ружьё и только хотел переломить, как оно всадило между моих ступней оба заряда. Хорошо, что не успел переломить, иначе могло бы настучать гильзами по мозгам. Я стоял в раздумье и не мог понять, что произошло. Зайцу повезло. Дома отец пояснил: «Видимо, отсырел порох и произошёл замедленный выстрел. Такое с дымным порохом бывает».
Ещё один неудачный случай. Мы с братом собирались на охоту. Пришёл Валерка, у него была одностволка и он частенько клянчил у меня – дать ему стрельнуть из двустволки. Я поставил её у стола и одевал патронташ. Валерка взял двустволку и прицелился через дверной проём в зеркало, стоящее в комнате. Я не видел, как он взвёл курок. Ружьё было заряжено. Когда до меня дошло, крикнул: «Стой!» Оказалось поздно, он успел нажать на спуск. Но мне удалось ударом руки по стволу направить выстрел в пол. Валерка стоял бледный.
Левый ствол бил настолько точно, что я без труда попадал в спичечный коробок за пятьдесят метров, пробовал и на сто метров, но картечью. Однажды, когда мне удалось подстрелить крупной дробью зайца почти через сто метров, никто из подобных мне охотников и чуть постарше не поверил. Между нами возник спор и я пообещал, что попаду картечью в лыжную резинку со ста метров, стоя, без упора. Резинку прикрепили гвоздями к палке, воткнули её в сугроб, отмерили саженью сто метров. Я выстрелил и все побежали смотреть. В центре резинки сияла дыра.
А вот в лёт – как только ни старался целиться – не получалось. Целился точно в утку и с разным опережением, но чаще попадал в мишень, в которую промазать невозможно, хотя и говорят, что в белый свет, как в копеечку. Иногда просто направлял ружьё в центр табуна уток, дуплетил и ждал – вот посыпятся, но чаще никто не падал. Да и у других с этим делом было не лучше. Помогал только счастливый случай, но на него полагаться, как на удачную охоту, даже при хорошем лёте, не приходилось. Учились мы друг у друга, а нужного навыка ни у кого не было. И только в десятом классе мне повезло. Сидеть с чучелами и крякухой не любил и в старших классах так не охотился. Добыча меня мало интересовала. Весной ходил в подкрадку: в Ряму воды натаивало выше колен, а между кустарниками и молодыми деревцами образовывался ряд небольших плёс, на которые падали утки. Я их все уже изучил и осторожно подкрадывался, чтобы заранее не спугнуть и на взлёте стрелял. Однажды утка залетела за куст, я вёл ружьё по траектории, у меня возникло чувство, что попаду, нажимая на спусковой крючок. Утка действительно упала. Я начал ловить это чувство в других случаях и когда оно возникало, всегда попадал. Если пытался стрелять без него – чаще мазал. Затем начал практиковать, не упирая приклад в плечо, а держа под мышкой и вообще на опущенных руках. Но это чувство никогда меня не подводило, даже когда стрелял, не видя птицу, через кусты. Я стал приносить до десяти уток. Сам я пернатую дичь не ел, но родители и Толька любили, так же часть добычи относил родной тёте. А отказался от неё полностью с восьмого класса. Тогда пошла мода в колхозах на курей и в интернат они стали поставлять из мяса одну курятину. Куры на завтрак, куры на обед, куры на ужин, в супах, варёные, жареные, пареные. Многие наелись тогда их до тошноты. А я и до сегодняшнего любые блюда с их включением не принимаю. Хотя, вроде бы, против них ничего не имею, но вот та наработанная привычка, навык, что ли, отторжения, как только ощущаю вкус курицы, блюдо отодвигает.
Приходилось стрелять из мелкашки, духовки и проблем не возникало, но с ними пришлось столкнуться на удивление в армии. Вот уж, где меньше всего ожидал. Но прежде хочу затронуть ещё про наших оружейников. В классе у нас значилось ещё кроме меня три Володьки. Два из них не только заядлые охотники, но и оружейники, которым мы и в подмётки не годились. Они уже в школе делали самодельные автоматические пистолеты до пятидесяти патронов от мелкашки. Однажды эти рукодельники поделились с нами частью своих секретов. Мне стало интересно попробовать сделать хотя бы для начала однозарядный. Купить патроны от мелкокалиберной винтовки в то время проблемы не представляло. Подходящую стальную трубку для ствола от какой-то техники друзья подарили и научили, как сделать нарезку в стволе. Брался небольшой сантиметра два обрезок трёхгранного напильника, грани его стачивались под небольшим углом в одну сторону на наждаке в размер, чтобы входил в трубку с небольшим натягом. Работа ювелирная, но глазомер у меня в то время был отличный. Брата использовал в качестве привода наждака, и нам с первого раза удалось смастрячить данный инструмент. Дальше он забивается в ствол и прогоняется с помощью ударов по гвоздю насквозь. При этом в стволе получаются три бороздки с небольшим винтом. Остальное – дело техники. Ствол был миллиметров восемьдесят длиной, но с десяти шагов пробивал доску сороковку. А это уже что-то подходящее. Друзья предложили сделать десяти зарядный, но пропала охота, так как за этим делом застукал отец и накрутил хвоста. Да и для меня это не имело смысла: оружейником быть не собирался, а подобное занятие при огласке, могло закончиться плачевно.
А сейчас перейдём к армии. На вооружении у нас был карабин СКС (семизарядный карабин Симонова). В учебке за полгода мы стреляли из него всего два раза. Правда, учебными стрельбами я бы это назвать поскромничал. Карабины были абсолютно не пристреляны. Давали нам по пять патронов. У большинства пули не попали даже в мишень. У меня все пять пуль сидели кучкой выше левого плеча мишени, неподалёку от угла. Врагу в образе мишеней просто повезло с таким нашим вооружением и стрелками: попортили мы их совсем немного. Даже Митрофанов – таёжный охотник, который стрелял белку в глаз, не попал в мишень. Вот уж Виноградов над ним выспался: «У твоих белок, видимо, глаз с кировское колесо! Можно не целясь стрелять. Навешал нам лапши на уши, хренов стрелок, сам даже в молоко не попал!» Митрофанова это крепко зацепило за живое, но доказать у него возможности не было даже в следующий раз, не зная в какую сторону улетели его пули. Такое обучение и нарочно не придумаешь. Я же внёс коррективы на отклонение и выбил сорок пять очков из пятидесяти. Все пули кучкой сидели в девятке. Немного не дотянул с коррекцией. Понятно, что никто оружием так и не занимался, не смотря на наши жалобы. Но этот концерт продолжился и в дивизионе. Правда, там ситуация оказалась для меня немного получше. С первого раза я выбил двадцать очков, все пули ушли в четвёрку точно по центру. Поэтому в следующий раз корректировать было проще, нужно просто целиться в четвёрку с противоположной стороны. Я выбил сорок девять из пятидесяти. Но когда пришло извещение, что готовятся соревнования по стрельбе, на которые определили меня, в дивизионе не нашлось ни одного пристрелянного карабина. И командир дивизиона привёз его мне из полка, сказав, что такие экземпляры делаются только по специальному заказу. Действительно по виду он разительно отличался от наших: приклад из ореха переливался радугой цветов, ствол, как полированный, штык зеркальный, кожаный ремень. Из него с первого раза я выбил девяносто девять очков из десяти выстрелов. Так этот карабин переехал под Свердловск и числился за мной до конца службы. Надо сказать, что и в последнем дивизионе пристрелянным был только мой карабин. Не знаю, как в других войсках, но у нас картинка походила на печальный юмор, хорошо, что в мирное время. Тогда большого значения этому не придавал, стреляли мы редко и для тех, кто не умел стрелять, данная процедура при такой точности оружия, кроме умения нажимать на спуск, практически ничего не давала. Не думаю, чтобы такими карабины поставлял завод изготовитель. Тогда невольно возникает вопрос – кто и где сбивал прицелы? Случайно посбивать все невозможно. И почему не принято было проверять и восстанавливать? Ведь это практиковалось не только в дивизионах, в которых мне приходилось побывать. Списывалось на стрелков, а не на оружие, хотя пожалуй на умеющих стрелять, пусть и не совсем хорошо, в то время приходилось по нашей прикидке – не менее четверти ребят.
После армии я решил сходить на охоту. У брата был заряжен полный патронташ к любимой двадцатке. Но стрелять по живности мне расхотелось, почему-то жаль стало даже сорок. Я обошёл вокруг деревни по лесам и расстрелял все патроны по понравившимся мишеням. Последний заряд всадил в телеграфный столб перед деревней и больше за свою жизнь к ружьям не прикасался. Со временем отец обменял их все на водку.