Вильколак. Рассказ времен Речи Посполитой

Ученый бенедектинец аббат Августин Кальме (1672 — 1757), серьезно занимавшийся расследованиями достоверности историй о вампирах, пишет: «В государственных докладах за 1693—1694 гг. говорится об упырях, вурдалаках и привидениях, которые появляются в Польше (Речи Посполитой) и — о чем больше сообщений — в России.


Говорят, что это неприятное место. Оно кишит волками, а еще там порой являются призраки. В том краю в полночь выходят злые духи.
И люди исчезают, не оставив и следа. И всякий, кто войдет в эту страну призраков заблудится и не вернется никогда. Нет спасения от вампиров и кровососов. От ходячих трупов, жрущих свою же плоть. От инкубов и суккубов. От оживших мертвецов, крадущихся в ночи и рвущих путников в клочья. Ноосферату, Неупокоенный, проклятье, что будет длиться до скончания времен. Проклятье Ноосферату.
(В. Херцог – "Ноосферату призрак ночи")


"Появилось сказание о волке – оборотне –               
    чудовище, которое может принимать облик
    то волка, то человека, наводя ужас на людей"               
        (Альфред Брем "Жизнь животных")

Ранней осенью 1668 года большой войны в Речи Посполитой не было, но спокойным и безмятежной жизнь польской шляхты, людей привилегированных но по большей части совсем небогатых, назвать было никак нельзя. Вот и сейчас в одном из домов родовитых, но бедных шляхтичей назревал скандал.

– Что-то ты рано сегодня к деду собралась! – Нахмурилась на дочку мать, панна Радзивилл, женщина очень толстая, капризная, истеричная и злая... –  только сапожки новые истопчешь почем зря!
– Сапожки мне дед подарил! – Ганька надула губки.
– Не понимаю, почему он тебя так любит! Сапожки купил! И не вздумай налегать на водку! Опять это старый любитель яблочной водки тебя напоит! Все шляешься к дедушке, а дел в доме невпроворот!
Дедушка из многочисленной родни привечал лишь одну Ганьку. Наверное, потому, что она была очень похожа на его покойную супругу.
– Но мама, он сам наливает! – Ганька захлопала длинными черными ресницами. – Как же можно отказаться, когда тебе наливает один из самых уважаемых людей в округе?
Дедушка, не раз и не два проливавший свою и чужую кровь во славу Речи Посполитой,  был влиятельным человеком в округе и пользовался большим авторитетом среди соседей.

–  А ты куда смотришь, когда он тебе наливает до краев? И зачем полностью все допиваешь? Где же это видно, чтобы шляхидка пьяная возвращалась! Беда мне с тобой, Ганька! И замуж без приданного никто не возьмет! За богатого крестьянина отдать? Соседи шляхтичи засмеют! Хотя постой... – На потном лице мамы появились следы умственной деятельности. – Возьми-ка это! Долго, очень долго для дедушки берегла!
– Что это, мама? – Сердце девушки екнуло от нехорошего предчувствия.
Ганька росла красавицей, была ладненькой, аккуратной, белокожей, одним словом – настоящей польской панночкой.
И соседки, глядя ей вслед, всегда говорили: «Порода».
Ганька обладала классической красотой панночки: молодая миловидная брюнетка с большими цыганскими глазами и черными изогнутыми бровями.

Отличительной чертой юной панночки была обворожительная привлекательность.
Но у породы был один недостаток: денег было мало, точнее совсем не было.
– Возьми, и не вздумай потерять по дороге! Это подарок для деда! Последний!
Мама, да и все родственники Ганьку не любили, завидуя молодости и красоте, а деда ненавидели за скупость, прижимистость и долгую жизнь.

Замуж, красавицу, но, бедную панночку тоже не торопились звать, а мама беспокоилась за только старшую дочь и мечтала заполучить дедушкино наследство.
Стараниями деда Ганька была одета по моде: богатый «рантух» – большое белое покрывало, надеваемое на голову. Его белый цвет великолепно сочетался с темным платьем. Старшая сестра не раз покушалась на Ганькину одежду, но была слишком толста для нее.

"Так всегда! Надо для начала старшую дочь отдать, Ванду! И так ей все почести, и самые лакомые куски со стола, и наряды, и женихи, а бы все донашивала, если бы не дедушка! Теперь и дедово наследство ей достанется, а меня, коль докопаются судейские –  на плаху! – Ганька не посмела перечить строгой мамочке. –  Никто, кроме деда меня не любит, а теперь я его отравить должна!"
Панночка с тоской смотрела на мать, которая звенела в шкафу бутылками.  "Обязательно, к чему-нибудь да придерётся, и, кого-нибудь, жестоко  изобьёт... А не найдет – и так достанется! Не отравлю деда – со свету сживет!"

– Я же тебе добра желаю! – В маминых глазах на мгновение появилось что-то волчье. – На! Отнеси любимому дедушке лекарство! А то старый зажился на этом свете! И не спи по дороге! Путь неблизкий! И телеги тебе не дам! Пешком дойдешь! – Она отдала дочери маленькую склянку. – А не сделаешь, розгами не отделаешься! Выгоню в лес! Там оборотень вильколак живет, и всех загрызает! Ты меня знаешь! И на похоронах сэкономлю!  Сделаешь – отдам замуж! Слово мое твердое!

Последним словам матушки Ганька не поверила.
"Старшей замужество, а меня, и если повенчают, то с плахой!  – поняла девушка, не ожидавшая от матери такой жестокости. – А все потому, что отец считает меня не родной, нагулянной матерью, пока он воевал!"
Ганька готова была готова расплакаться от обиды на мать и на свою судьбу.

– Не дрожи ты так! Никто ничего не узнает! Жид на ярмарке говорил, что ни вкуса, ни запаха! Смерть через полчаса! И не смотри на меня так, как будто я ведьма из Пекла! Забыла подарки от Крампуса? Они давно тебя дожидаются! (Подарком детям от Крампуса, антипода святого Николая,  поляки считали розги – прим. автора.) Да что ты стоишь! Иди уже!
"Вот и выбор у меня не богатый! Через страшный лес, пешком! Или на плаху или оборотню на съедение!" – Ганька послушно спрятала узелок за корсаж и отправилась к деду, шепча молитвы, понимая, что идет совершать смертный грех.
Наскоро прошептав молитву, Ганька перекрестилась и вошла в лес.

Наступал сентябрь. Листья потеряли свой изумрудный цвет, постепенно приобретая желтовато-коричневый оттенок, только вечнозеленые туя и ель сохраняли свою окраску.
"Не ходи!" – Холодный тяжелый ветер, срывал с деревьев листья и гонял по небу тучи и шептал на ухо Ганьке разные ужасы.

Пан Мечислав, дедушка Ганьки, жил за лесом, и, если выйти с утра, к обеду можно добраться. "Боязно идти среди вековых елей!" – сердце панночки забилось, как птичка в клетке.
В лесу, как будто рядом выли волки, и мысль, что эти серые разбойники не нападают на людей летом и осенью, а оборотни и упиеры (упыри мужского пола – польск.) только по ночам шастают, мало успокаивала. Вековые деревья стояли, будто живые колонны, пахло прелью и плесенью.
– ШШШ! Не ходи! Не ходи! – Слышалось Ганьке в шелесте древесной листвы.

Многого чего боялись люди в этом лесу. Ходили слухи об оборотне Вильколаке, и про не умело убитого ольховым колом упиера, который бросил свой замок и жил на кладбище, старушки ворожеи, умеющей напускать порчу и засуху. В реке таились говорливые русалки, которые утаскивали в омут зазевавшихся путников.
Разбойников, правда, давно не было. Поговаривали, что их извел Вильколак на пару с упиером. Единственный уцелевший умер от страха, рассказав перед смертью об огромном волке, раскалывающем челюстями черепа как скорлупки.

"Святый Боже! Да не в первый де раз я по этому лесу одна иду! Скоро будет заброшенное лесное кладбище. Но сейчас солнышко высоко. Нечисть его боится. – Ганька на всякий случай перекрестилась. – Храни меня от зверей и людей, и всякой нежити. Бог не выдаст! Упиер не съест! Мне бы сейчас глоточек дедушкиной водочки! Чисто для смелости!"
В общем Ганька с удовольствием взяла бы к себе провожатым молодого шляхтича Гневко, но мама его и близко к дому не подпускала: шляхтич, хоть родовитый, но бедный.  Денег на приданное нет, а еще старшую замуж отдавать!
Крест между круглых Ганькиных грудей стал теплым. Ганна пошла тише, но ей было тревожно.

– Dzien dobry, smaczny pany! (День добрый, вкусная пани! – польск.) Мужчина, преградивший панночке путь, был облеплен с головы до ног болотной тиной, что придавало уродство и без того ужасной полускрюченой фигуре. От незнакомца пахло болотом, сыростью и слякотью. В дополнение к светящимся глазам облепленное тиной лицо украшала пара желтых клыков.
– Куда идешь, красавица? –   клыкастый упиер, злобно сверкнул жёлтыми глазами, намекая, что дорога для панночки закончилась и что ветер с деревьями не просто тек отговаривали Ганьку от похода через лес.
 
Ответить Ганька ничего не успела. Непостижимым образом она подпрыгнула, схватилась за еловую ветку над головой, и оказалась на дереве, обдав вампира дождем из хвои и шишек.
– Слезай, курва! – Упиер высунул страшные клыки. (Курва по-польски очень неприличное слово, обозначающее девушку с сильно пониженной социальной ответственностью – прим. авт.)
– Не слезу!
– А я не уйду! Я ждать буду!
Но тут по дороги  показалась телега с крестьянами, запряженная парой волов.
– А вот и обед! – Упиер бросился к телеге и тут раздался выстрел. 
– А!А!А! Сволочи! Гады! Солью из мушкета! А! А! А! А! Мам то в дупу! (литературно: вампир кричал, что вступал с чумаками и извращенное половое сношение – прим. авт.) – Хрен вам собачий! – Упиер,  лаясь на чумаков и Ганьку мужицкими проклятиями, словно золотарь из Вюрцбурга, убежал отмокать в болото.

–   Боже, яка гарна панянка, источни урода! Садитесь  с нами! – Крестьяне помогли ей слезть с дерева, причем бесцеремонно слегка пожамкали. (Урода – старопольск. красавица) В те далекие времена польки пользовались большой свободой, уважением, мужчины перед ними преклонялись, но и особо не церемонились.
– Куда путь держите, панночка?
– К   пану Мечиславу!
– Так и мы к нему! Садись, подвезем! На волах не столь быстро, зато безопасно! Гриц, перезаряди мушкет солью, мало ли кто еще попадется!
– А кто тут еще может попасться?
– А нам все равно! Хоть оборотень, хоть разбойник! Наша соль всем полезна! Как говорят в Львове: "Польша держится беспорядком"!
– А что же вы его не добили?

– А вот это не наше дело! Наше – соль! Ну, и прочая торговля! Бог неровно делит: и дает штаны тому, у кого они будут падать с тощей задницы. С вашей то, пани, не спадут!
Неторопливо ехал воз. Гоготали связанные гуси, приготовленные чумаками для пана Мечислава.
– Ганька – домой! Ганька – домой! – Поскрипывали колеса.

Красное огромное солнце катилось за лес, окрашивая лес багровыми красками, зажигая на вершинах сосен рыжие огни. Лес замолкал, готовясь к ночной, совсем особой, жизни, где нежить наконец-то вступит в свои права.
Наконец, из-за щетинистых верхушек елей высунулась высокая черепичная крыша старого дома пана Мечислава.
На подъезде к усадьбе она стала думать, как ей совершить греховное дело – отравить родного дедушку, да так, чтобы не сложить после этого голову на плахе. И усадьба деда, обычно веселая и приветливая,  выглядела так мрачно и холодно, что у Ганьки сжалось сердце.
"Слава Богу, доехали!  –  Но, вступив в ворота, панночка вздрогнула, ей показалось, что она чувствует прикосновение к шее пеньковой петли. – Не так легко решиться на черное дело!"

–  Добже дзеньку, пан Мечислав! (Добрый день – польск.). – Ганька слезла с телеги.
– Прошу, пани! – Пан Мечислав встретил внучку с обычной приветливостью. 
Старый воин был худ, но силен и жилист. Твердые скулы и волевой взгляд выражали уверенность и твердость характера, но, если вглядеться более внимательно, в глубине глаз можно было заметить что-то такое, что тяжеловато описать словами.
Одет был дедушка неброско. Добротная, но не новая темно-серая одежда, на широкой груди — тяжелый медальон с головой орла увеличивали впечатление о родовитости и заслуженных подвигах.

– Чем пахнет осень? Конечно же, яблоками с корицей! Эти ароматы создают ощущение тепла и уюта в доме. Припозднилась ты сегодня! Заночуй у меня! – Дедушка, купил у чумаков гусей и мешок соли, и подарил за спасение внучки в баклажку яблочной водочки на дорогу. –  Тут никакой упиер не пройдет! А утром домой! – Во всем его облике в  торопливых движениях, с которыми он суетился, чтобы угодить Гане, ей чудилось что-то зловещее.
 
Старинная усадьба деда была более чем скромная. Самое большое помещение с камином было и столовой и приемной и кладовой: у стен стояли бочонки, с балок свисали окорока, колбасы, травы.
– Что с тобой случилось?  –  Усадив внучку в кресло, он ушел с тем, чтобы принести немудреную сельскую закуску.  – Ты дрожишь как крестьянка, пойманная рейтарами, руки исцарапаны!
– Это я по нашему лесу прошла!  – Девушка почувствовала, что проголодалась.
Дрова в камине тихонько потрескивали, пламя  разливало по залу таинственный свет, обхватывая нежное Ганькино тело и мягко колебалось,  и бросая на стены темные страшные тени.

"Мой храбрый хвастливый дед! – Ганька с отвращением и ужасом поглядела на пузырек, но что-то, вероятно духовная слабость, не позволила его выбросить. – и я должна его отравить!"

– Я соскучилась, дедушка, а дома много работы! – Ганька взяла с большого серебряного блюда печеное яблоко с медом и орешками. – Ох, и страху же я натерпелась!  Ужасный лес, ужасные деревья, ужасный упиер.
Сейчас почему-то любимое с детства лакомство не радовало Ганьку, но голод брал свое и ела она много.
– И я тоже соскучился! – Седые волосы деда, напоминавшие гриву, спускались ниже широких плеч. – Я знаю, что ты любишь яблоки с медом, но ими сыт не будешь!
– Водочки? Колбаски? Пастилы?

– Водочки! И колбаски! Страшновато мне было сегодня идти к тебе!
– Вот сейчас я колбасу достану! – Дед достал огромный кавалерийский пистолет выстрелил в потолок и круг колбасы упал с балки прямо на стол.
Грохот был страшный, куда сильнее, чем в лесу от чумацкого мушкета.

В помещении запахло дымом.
– Вот, внученька, первые пистолеты появились лет пятьдесят назад! –  Дед погладил оружие, –  мой трофей!
Пистолет представлял собой насаженный на богато инкрустированную деревянную приклад с коротким, украшенным серебряной насечкой, стволом. - – Это длинный кавалерийский пистолет со ста локтей рыцарский доспех пробивает! Ну что, внученька, не растерял дедушка зоркости глаз? Вот тебе нож, режь колбасу, не стесняйся! Одними яблоками сыт не будешь!
Дед обожал рассказывать о своей меткости и подвигах во славу Речи Посполитой.

– Дед, а ты вампира пристрелить не можешь? Он средь бела дня из болота вылез! И Солнышка не боится. – Стараясь выглядеть беззаботной и ласковой, она нашла силы улыбнуться и отрезать себе колбасы. –А говорили, что он только ночью выходит!
– Оголодал несчастный!  Кто же сейчас ночью на болота ходит? Тут не захочешь, а днем вылезешь! Он как мои крысы: захочет, есть и вылезает из норы по мои яблоки! А до колбас им не достать! Высоко висят! Но яблок или колбас ему не надо! Ему теплую кровушку подавай! Вот он тиной лицо и мажет, как вы девушки сливками! А то сгорит на солнышке!
– Слава Богу, все закончилось! – Ганька, выпив глоток водки, подумала, что поминать Бога, собираясь свершить смертный грех – бесполезно.

– Нет, не все еще закончилось, внученька! – Дед встал из-за стола.
Теплая ладонь старого шляхтича легла на Ганькин лоб, и, повинуясь ей, девушка откинула голову на спинку кресла, посмотрела снизу вверх на стоявшего деда. – Все только начинается! Слышишь звонит колокол?
– Да, звонит! И вроде бы не ко времени!
– Это упиер после охоты идет в нашу церковь и звонит в церковный колокол!
– А зачем он это делает?
–  Те, кто слышат звон колокола, должны   стать следующими жертвами упиера! Помянуть бы их, но это потом! А сейчас просто выпьем еще по глоточку.

– Значит, он нас съест? – Ганька решила для храбрости выпить еще немного. несмотря на мамин запрет.
– Это вряд ли! На мою усадьбу он не сунется! Моя сабля с серебряной насечкой и не таким головы сносила! Да и серебряная пуля для пистолета найдется.  Впрочем, вполне может быть, что чья-то душа сегодня отлетит в Рай или в Ад! – При это он как-то странно посмотрел на Ганьку.
"Вот я и наклюкалась!" – На мгновение ей показалось, что зрачки у деда узкие, как у кошки.

"Неужели он обо всем догадался?" – Девушка хотела отказаться от задуманного, но представив, что сделает с ней мама, съела еще одно печеное яблоко продолжила разговор.

– Еще колбаски? – По молодости лет дед слыл весьма бесшабашным парнем: с кривой саблей и огромным пистолетом управлялся ловко, мог крепко выпить и повеселиться. Но в нужный момент всегда останавливался и ни в бою, ни во попойках головы не терял, поэтому и дожил до преклонных лет.
– Колбаса очень вкусная! – Девушка не стала отказываться.
С Ганькой он был  открыт, хлебосолен  и дружелюбен.
Впрочем, девушка знала, что в зрелые годы   лихие люди, пытались ограбить одинокого воина, но каждый раз горько жалели об этом, точнее жалели те, кто оставался в живых.

Старый пан отрезал колбасы и себе, слушал о внучкиных приключениях, и  рассуждал о Сарматизме – возвеличении шляхты! Он  безоговорочно защищал шляхетский дух, шляхетские «доблести», шляхетское господство.
Любимым оружием деда оставалась кривая сабля, украшенная серебряной насечкой, при этом чем больше он пил, тем большее количество врагов Польши отправлялось в Ад посредством твердой дедовой руки и верной сабли.
"Хорошо ему о шляхте рассуждать, а мне этого старого доброго человека придется уморить!"
– А можно мне еще яблочной пастилы... И еще водочки! – Ганька почувствовала, как липкий пот струится по ее спине. – И я очень-очень есть хочу! Можно мне еще пирога?

– Пирога можно! И пастилы! – Он оценивающе посмотрел на Ганьку и сам принес потемневшую от времени серебряную тарелку с пастилой. – Пирог с яблоками!
Глаза деда разглядывающие, ощупывающие так, как будто на ней не было никакой одежды, отливали зеленью.

– Пока сезон – надо есть  что Бог послал.
Это год выдался чрезвычайно урожайным на яблоки, теперь они ковром были рассыпаны по углам замка. Некоторые, желтые, сморщенные, в темных пятнах, покрывшиеся пылью, были пригодны для производства водки.   
"Мне надо съесть пирог и убить доброго любящего деда!" – Ганна ерзала на  кресле и сжимала в руке пузырек.
Серебряные старые кубки стояли на столе. Совесть все еще мешала сделать последний шаг. Камин освещал пламенем зал, где Ганьке предстояло совершить убийство  единственного человека, который ее любил.

"Грех-то какой! Мне кажется, что он догадался! Как он на меня смотрит!"
– Это один из самых нежных яблочных пирогов. Рецепт твоей бабушки! Много яблок и мало муки!  – Дед частенько угощал Ганьку не только пирогами, но и собственной яблочной водкой, но сегодня  девушку, охотницу до лакомств, все не радовало.
Но тут дед улыбнулся, разрезал пирог и Ганька с облегчением убедилась, что, по крайней мере, на первый взгляд, в ни нем, ни в пироге нет ничего ужасного. Польский яблочный пирог,  просто таял во рту.
– Сейчас я кое-что достану! – Хитро улыбнувшись, он крадучись отправился в угол к заветному сундуку.   

 "Убить? – Ганна страшно колебалась. – А может рассказать все деду, на коленях попросить у него прощения и попроситься остаться у него до замужества? Нет, мама и сюда доберется!"

Он уже держала открытым пузырек наготове, и не сводила глаз с фигуры деда, зябко кутавшегося в  подбитый волчьим мехом плащ.
– Водка это гордость Польши! И всей Речи Посполитой! В 1546 году добрый король Ян Олбрехт издал указ, разрешавший его подданным изготавливать водочку и открыто ей торговать. Правда, четверть века спустя он поумнел и отдал эту привилегию исключительно шляхте. Вот мы выпьем по глотку за упокой души короля Яна Олбрехта, и по стаканчику во славу Речи Посполитой! – Пан Мечислав отпер замок и открыл тяжелую крышку.
"Похоже, дедушка захмелел! Пора!" – Улучив момент, пока дед возился с сундуком, панночка вылила яд в его кубок. Пан вернулся к столу с пузатой пыльной бутылкой.

– А мне мама строго настрого запретила напиваться! – Ганька посмотрела в пол.
– А мы ей не скажем, Ганя! На вопрос: "где изобрели водку?" каждый поляк, хоть шляхтич, хоть крестьянин ответит однозначно: «В Польше»! И это правильно!  Но русские казаки возражают: «Родиной водки может быть только Россия!» Ох, сколько голов я порубил за эту клевету! Давай еще водочки выпьем!

Луна подсматривала  за Ганькой через маленькое оконце, окрашивая колдовским светом стены и пол зала, травы и окорока, подвешенные у потолка
 "Он догадался?" – душа панночки упала в пятки, и тут стало не до дедушкиных ужасных глаз.
– Твое здоровье, внученька! – Дед взял кубок и тут же опрокинул содержимое в рот. Водка пролилась  струйками по усам, бороде, каплями сорвалась на потертый  камзол, он ничего не заметил.
"Половину яда вылил!" – Ганька поперхнулась водкой.

– Ну что, внученька, короля мы помянули, а за мое здоровье мы пить сегодня не будем! – Снова разлив по кубкам ароматную, с запахом яблок водку, дедушка с любопытством взглянул в глаза Ганьке.
Бледное лицо деда, казалось, было неподвижно — двигались одни глаза.  Ганька увидела его зеленые, чуть пригашенные ресницами глаза: зрачки были вертикальными, как у кошки!
– Ты боялась через лес пройти, а как страшно было мне, когда мы дрались с казаками! Тридцать лет прошло, а как вчера... – Пан Мечислав отпил из кубка, и стал вспоминать былые времена и свой доблестный поход 1637 года. – До сих пор шрамы ноют на перемену погоды!

Огромная серая крыса нагло прошла по полу. Ганька почувствовал, что несколько посоловела, вздрогнула, а дедушка начал неспешно рассказывать.
– Эх, внученька, годы летят... твоя бабушка, Бася, была такой же красавицей, как и ты! Но характер у нее был похлеще! А я был красавец-молодец! Но, ни гроша за душой! Сабля дедова, да сапоги... все богатство юного шляхтича! Тем утром я пролез в окошко к моей милой, я называл тогда Басю. Хороша она была! Ты вся в нее! Глаза черные, как черешни. Губки красные, ресницы стрелами. А косы точно канаты и отливали, как чешуя у гадюки! Эх, где моя молодость!

Ну, я и прыгнул прямо к ней в постель. Кровать то под окошком стояла. И пердолил я ее, и валтузил, и мутузил – как и полагается влюбленному по уши шляхтичу. (Занимался любовью с грубый польский  юмор – прим. авт.) Вот только стены у них в доме были тонкие! Ворвался совсем некстати Басин отец. Я на подоконник, он меня за кафтан, да и стащил. Ох и сердился же он.
– А что, Бася? – Ганя вдруг поняла, что слушает последний рассказ деда. Больше он ничего никому не расскажет и умрет, как крыса в подвале,  без церковного покаяния!
– А Баська под одеяло нырнула, и все знаки мне какие-то глазами подает. Теперь, годы спустя я догадываюсь, что она все нарочно подстроила! Все панночки стервы! А ее отец хоть и хмурил брови, но прямо под руки взял и провел в свое кабинет.

А там у него все сабли, да пищали, и шлемы и доспехи! У меня от такого богатства прямо глаза разбежались.
– Опять не дают покоя казаки нашему государству, заговорил он. У нас везде уже свои войска собирают, а ты совсем не вовремя на мою Басеньку полез. Там казаки жгут наших панночек прямо в костелах!  Вот я и подумал снарядить тебя на войну. Вступишь в Компутовое войско к гетману Потоцкому. (Компутовое войско. Wojsko komputowe — тип регулярной армии, содержащейся за счёт Речи Посполитой в XVII—XVIII веках – прим. авт.).
Героем придешь  – Бася твоя будет, не надо и в окна лазить, зятем назову и приданным за дочь не обижу! А не вернешься, так уж... Штаны, пищаль и камзол на дорогу дам!

Так и оказался я на войне. В нашем войске был хорунжий, красавец с черными усами. Я как-то после большой пьянки встал по нужде и подсмотрел, как тот превратился в волка. Стало понятно, почему он всегда сыт, а мы из-за казаков от голода пухнем... Но не нашу же кровь он пил, а вражескую! А потом напились крепко после победы над казаками. А, как известно, самый болтливый человек на свете –   это поляк! В общем.... – язык у деда стал заплетаться.
"Не выдержу, скажу!  – Подумала Ганька. – Только поздно! Гореть мне в Аду!"

– Так вот, внученька, запали новую свечечку и слушай дальше. Этот хорунжий, после очередного стаканчика превратился в волка прямо за столом. Вся шляхта была в восторге. Ничуть не удивились, а только спросили: "Тебе в рюмку "Зубровки" налить или в миску?" Эх, хорошая была "Зубровка", но моя яблочная лучше!  (Рецепт "Зубровки"  с тех времен не изменился – прим. автора)
Ганька поняла, что яд начал действовать.
– Вот только рано мы напились!  Ну, оборотень, ну и что ж такого? Наши предки считали «перекидывание» абсолютно обычными делом! К тому же, подобные практики,   не редкость даже сейчас в нашей Речи Посполитой. Это во Франции их жгли вместе с ведьмами на кострах! Дак, о чем это я? О попойке! Рановато стали горло мочить! Снова обложили нас казаки! Солдаты и обыватели от голода пугнут. Только тот хорунжий всегда сытый был. Как ночь превращался в волка и в стан врага...

"Это он с пьяну или с яду про волка стал плести? – Не поняла Ганька. – Мама говорила через полчаса –  все!"
– Ох, внученька, и сладка человечья кровушка! А вот яд твой не вкусный! Тяжело от него на желудке! – Дед вопросительно посмотрел на внучку, слегка наклонив голову. – Крысиный! Неужели не ничего лучше сыскать не смогли? Небось, у жида купили на ярмарке.
Ганька побледнела как мел и поперхнулась пирогом.
– Ну что, любезная внученька, отравить старого дедушку решила? 

"Он все понял! – Ганька от страха не могла ничего сказать. – У него при свете Луны зрачки узкие и светятся как у нашей кошки!" 
Ее глаза округлились от страха, она на мгновение забыла — кто перед ней: мужчина стал таким страшным, каким она никогда не видела: скулы обтянуты, глаза светятся безумием, а уши стали острыми, как у волка. Воздух в зале качнулся, и запахло чем-то ужасным.

– Какой яд? – Голос девушки стал хриплым. – Кого отравить? 
–   Отравительница! Вся в бабушку!  – Лицо старого пана стало совсем страшным, даже зубы оскалились не как у человека. – Говорили мне  – выпей бабкину кровь! Да я с ее крови отравиться боялся. Отрава крысиная! Живот крутит! ...
Он, согнувшись пополам и держась за живот, ушел в спальню, хлопнув дверью.
В спальне дед воткнул нож в огромный осиновый пень, который служил прикроватным столом, и  запел:

На Море-Окияне, на Острове Буяне
В моей родимой спальне
Светит месяц на пенек,
Нож воткну я в середок,
Вокруг пня гуляет  волк,
На зубах его весь скот
А лес волк ходок,
В дол ворота на замок!
Месяц, месяц, златы роги!
Помогай мне друг двурогий,
Притупи ножи, остры
Измочаль дубины,
Яд из тела убери
Напусти страху на зверя, человека и гада
Чтобы они серого волка не брали,
Тёплой шкуры с него не драли.
Слово моё крепко.
Гой!

Тут началось превращение: тело  деда    ломало, корчило, бросило на четвереньки. Руки, ноги, тело покрывалось шерстью, показался хвост, лицо вытянулось, показались клики, уши выросли и покрылись шерстью. С клыков на пол  капала слюна.
– Ну, внученька, сейчас посмотрим, кто кого переживет! – Чувства деда обострились, обострилась и жажда крови.
Он ноздрями потянул воздух и ощутил запах перепуганной Ганьки, не решившейся на побег из дома. Уже не человек, а огромный седой волк, быстрый и сильный, вышел к Ганьке, облизываясь.

– Не надо! Не хочу! – Ганька прижалась к стене, и с трудом разжала сцепленные пальцы.
"Вильколак!" – девушка, от накатившей жути протрезвела.
Ее прошиб холодный пот, коленки дрожали и не хотели слушаться.
"Так это же он не про хорунжего, а про себя рассказывал?" – Ганька осенила себя крестным знамением, а волк когтистой лапой сорвал крестик с ее нежной шеи.
– Ну что, внученька, страх потеряла? Я значит, вру? – Волк говорил человеческим дедовым голосом. – А вот я сейчас тебя просто съем! Отравительница! Может, и яд действовать с твоей кровушки перестанет.

"Господи! Быть этого не может!  – Ганька почувствовала пронизывающий взгляд адского хищника и втянула голову в плечи, ожидая, что зубы волка сомкнутся на нежной шее, и уткнулась взором в пол.   – Вот она, моя смерть!"
– Ну что, красавица, убийца, обнажайся!
"Мне обнажаться перед дедом-оборотнем?" –  Ганьке вдруг стало не хватать воздуха. Никогда в жизни, девушка не чувствовала себя отвратительнее.
– Как? – Панночке казалось, что ее  громкое и отрывистое дыхание слышит вся округа.
Коленки у панночки дрожали,  в голове одна за одной проскакивали жуткие домысли, одна абсурднее другой. Внезапно она осознала что сама стала обедом.
– Скидай одежду! Совсем!  – Грозно прорычал он
В глазах все помутилось Не повиноваться Вильколаку было невозможно. С ней стало что-то непонятное происходить, тело отказывалось слушаться, страх смерти обуревал Ганьку.

Трясущимися руками она потянула шнуровку платья.
Луна предпочла спрятаться за тучу, чтобы не видеть, как панночка раздевается перед свежеванием заживо. Она стояла на трясущихся ногах, о не понимая, до конца, жива она или же не.
 Сами собой в комнате погасли все свечи, только огонь в камине плясал на дровах, отбрасывая жуткие тени на стены и потолок. Смерть в виде светящихся глаз деда смотрела на нее, как змея на мышь.

– Пощади меня, дедушка! – В глазах девушки стояли слезы.
Раздеваясь, она остро чувствовала свое унижение и близость любой смерти.
– Убери руки и посмотри на меня!
Девушка увидела, как серая крыса залезла на стол, схватила кусок пирога и побежала в нору, не обращая на Ганьку и Вильколака внимания.

– Я больше не буду!  – Девушка почувствовала, как внутри что-то сжалось, стало холодно.
– А больше и не надо! – Он сидел, глядя на раздевающуюся внучку,  сладко облизываясь.
– Дедушка! - Слова застревали у ней в горле, хотелось убежать, но ноги не хотели слушаться. Панночка стояла у камина, плотно сомкнув ноги и прикрывая ладонью обширный треугольник темных волос.
Мраморная молочная кожа внучки, на которой плясали отблески пламени,покрылась пупырышками, как от долгого купания в прохладной воде.

Окончательно протрезвевшая от страха и ужаса  Ганька стояла перед оборотнем, стыдливо прикрыв одной рукой  низ живота.
Но смотреть  в глаза деду было так страшно, что несчастная отравительница закрыла лицо двумя руками.
"Теперь я понимаю, почему палач завязывает жертве глаза! – Неприятное чувство стыда, помноженного на страх, росло где-то в душе, крепло. – Не могу, не хочу смотреть на смерть! Страшно!"

–  Теперь встань и руки за голову! – Волк принюхался и лизнул Ганьку между ног.
В прикосновении языка не было ни бережности, ни уважения Ганька была готова провалиться от страха и унижения. Тело покрылось холодным липким потом. 
"Удивительно, что он до сих пор не съел меня! Почему он медлит?"

– Эх, внученька — с тебя ангелочка можно было бы рисовать, а вот крылышки не белые, а как у летучей мышки! Не больно, знаете ли, добрый ангелок из красавицы получился! Коса длинная, черная, глаза только малость бесноватые, как и у всех женщин! Любая полька – ведьма! Рот весьма приятный для поцелуев, я его на десерт съем! А вот коса растрепалась.

–  Пожалей меня, дедушка! – Девушка медленно подняла руки и откинула прядь волос с лица за уши. –
В этот момент у нее было такое  лицо, что заплакал бы и палач, но оборотня не разжалобить!
Волк облизнулся, а Ганька, как зачарованная смотрела страшное косматое тело: твердые мышцы, широкие плечи, оскаленная морда…
Дед любовался обедом: дрожащие ножки  были хороши, и все остальное, брови в крутом изломе, большие   глаза, как у олененка, глядящего на охотника влажно, беззащитно.

– Пся крев!  – («чёрт возьми!» – польск.)  Хороший ужин! Волк убедился, что Ганька твердо стоит на дрожащих ногах, присел на задние лапы и лизнул девушку внизу живота.
В ответ, не в силах сдержаться, несостоявшаяся убийца залилась слезами и разрыдалась в голос.
– Неплохой у меня будет ужин! – Зрачки чудовища в волчьем обличье мерцали в тени глазниц. – Давненько я не ел девиц!
Увидев, как испуганно она на него смотрит, громко рассмеялся. Этот хохот добавил ужаса несчастной панночке.

– Глотни водочки перед смертью! – Ганька вздрогнула от внезапного возгласа.
Девушка взяла со стола свою кружку и выпила, не чувствуя вкуса. – Что не съем я, съедят мои крысы! Они у меня зубастые, ничего не оставят!
– Толику милосердия! – Ганька прикрыла груди руками, ее щеки слегка зарумянились.
– Милосердия? А ты меня пожалела? Похоже, пора тебя попробовать! –  Его лапы легли на Ганькины плечи.

"Как я могла знать, что подобное может   случиться?" – Девушка напряглась, ощущая тяжесть и силу мохнатых лап, но плечи только свело бессильной судорогой. Он клацнул зубами, заметив, как по лицу отравительницы потекли слезы и тут же стал их слизывать. У панночки сердце чуть не вырвалось из груди. Ганька  даже и представить не могла, что за лицом добродушного шляхтича  лютый  зверь в виде свирепого и кровожадного оборотня.
"Оборотень — это  животное с умом человека! А я дура!" - Несчастная отравительница тряслась от страха.

– Вкусная панночка. Такая стройная, но крепенькая! Как соленый огурчик!  – Язык оборотня двинулся по Ганькиным плечам и по шее…
Судорога страха не отступала, во рту пересохло. Происходящее казалось девушке какой-то злой выдумкой, страшной сказкой, которая почему-то стала явью
Жесткий язык лизнул кожу под подбородком — медленно, задумчиво. Предсмертное  волнение дурманило  состояние несчастной Ганьке...
"Еще немного, еще чуть-чуть, и я сойду с ума!"  — Отравительница была уверена, что ее сердце само возьмет и выпрыгнет на закуску оборотню из  ее тела...

Морда волка, казалось, улыбалась жертве, а шершавый слюнявый язык двигался сам по себе. Он скользил по Ганькиным бровям, гладил щеки, касался губ, оставляя после себя слюну. Ганька вздрагивая всем телом была ни жива не мертва...п
– Дедушка… Шершавый язык оборотня поглаживал кругами  напряженные груди. Дед, казалось, выбирал самые лакомые кусочки на теле внучки. Хоть в комнате было достаточно тепло, Ганька нервно дернулась, чувствуя, как оборотень слизывает ее пот. Так потеют только перед плахой преступники, понимая, что топор уже занесен и надежды на спасение нет.

–  Милосердия! –  Ганька умоляюще сложила руки, безуспешно попыталась сдержать слезы, осторожно вздохнула и заметила, как он смотрит на ее юное тело — повелительно и спокойно. И от этого спокойствия ее зазнобило и стало так холодно, как будто зима заглянула в усадьбу. Незаметно для себя девушка даже начала стучать зубами.
Дед лизнул плоский живот, стал вглядываться – в   залитое слезами лицо: оно лучилось, да-да, лучилось, каким-то божественным светом и походило на икону. Пухлые губы и слезы придали лицу необычную красу и одухотворённость.

– Повернись ко мне спиной. – Вильколак внимательно осмотрел ее сзади: длинная черная коса ниспадала на   спину, плотные пышные ягодицы, плавно переходили в красивые стройные ноги.  – Экая гарная попка! Закоптить в этом камине – шикарные окорока на Рождество получатся!
Ганька почувствовала язык дела на попе. Она поняла, что сейчас решается её судьба: сразу всю съедят или наделают колбас на зиму.
– А кишки набью твоим жеваным мясом, с солью, да с лучком!  От чеснока у нас, оборотней, изжога! И получатся шикарные колбаски! Ну, что еще можно сделать с внучкой, которая любимому дедушке принесла яд?

"Вильколак!  Он закоптит мое мясо!" – Очень хотелось убежать, но бежать было некуда.
– Я придумал, что я с тобой сделаю! – Вильколак отпрыгнул от Ганьки на пару шагов. – Иди, как есть, в мою спальню и ложись животом на пень!
"Вот моя плаха, вот и кончилась моя жизнь!" – Перед пнем Ганя упала на   колени, перекрестилась, уперлась руками в пол, ее  плечи  содрогались от рыданий.
Девушка в отчаянии закрыла глаза, и стала просить Господа принять ее грешную душу. Она вздрогнула и обернулась и увидела оборотня, который плотоядно облизывался, роняя на пол густую слюну.

Но впереди была не смерть, а то, что хуже смерти. Спустя секунду она ощутила на себе тяжесть Вильколака и его пушистую шерсть. Сначала была только боль — огромная, черная, вечная. Все естество юной панночки, казалось, целиком состояло из черной боли. Панночка, казалось, могла различить десятки ее оттенков: собираясь в один непереносимо мучительный комок про меж ног, то кипятком растекалась по всему телу. Была боль, которая будила, вырывая из небытия, и была боль, которая ввергала в состояние, мало отличимое от смерти.
"Что он делает?  – Догадка пришла к девушке слишком поздно.  А я полная дура! И меня пердолит Вильколак!" (пердолит – польск. бесчестит – прим. авт.)
Сколько это длилось? Она   потеряла счет времени.

Вздрагивая под тяжелым оборотнем, Ганька тихо плакала, как плачут все девушки, становясь женщинами. Совсем тихо,  устало, с мучительным облегчением. И когда оборотень стал слизывать девственную кровь слезы просто взяли и закончились.  Наконец, боль стала приносить сладостное облегчение, а потом боль взрывалась ослепительным фейерверком. Ганька застонала, дернулась и обмякла. Она была совершенно измучена разбита, а мучения продолжились.
- Лежи на пне, как лежишь, в коленки на по шире! - Приказал оборотень.
Ганька выполнила приказ, а он шершавым слюнявым языком  своим язычком  провела  там, где был вход, так грубо откупоренный. Ноги Ганьки раздвинулись и открылось дивное зрелище: нижние губки, которые приоткрывали ярко-розовую потаенную красоту молодой женщины. Теперь Вильколак слизывал девичью кровь.

– Сладка же у тебя кровушка! И сама сладкая! Прямо, как бабушка твоя... Ну вот, внученька, – оборотень тяжело дышал, – съесть бы тебя, но это слишком быстро и не интересно! Я выдам тебя замуж за своего побочного потомка Гневко! Карбованцы и кожаный канчук (казачья плеть – прим. авт.) плетку дам в наследство. Благословение деда будет  вместо родительского.
– Завтра же и обвенчаю!
"Он меня пощадит?" – еще не веря в спасение, Ганька перевела дух и немного отдышалась. После пережитого кошмара тело устало и болело, дыхание сбилось, а сердце гулко колотилось, отдаваясь глухими ударами крови  в ушах.

– А зачем канчук? – Измученная панночка пребывала в полном чувственном смятении. Он  еще не верила тому, что осталась в живых и смертный приговор заменен на пожизненную каторгу в виде замужества под дедушкиной плеткой.
– У Гневко и у тебя моя кровь. Во тебе одной слишком мало крови оборотня, чтобы продолжить род! А теперь может, и от тебя потомством обзаведусь. Так что решено! Женишок благородный, но совсем небогатый шляхтич, как и твоя матушка ищет случая улучшить материальное положение, разбогатеть. Я его устрою к нашему магнату на хлебную и необременительную должность. Так что пойдешь замуж! А плетка пригодится! Каждый раз, когда он ее возьмет – вспомнишь деда, которого хотела отравить!

 ***
"Без родительского благословения! Чуть не съедена и обесчещена!" – Дед венчал Ганьку с Гневко захолустной часовне на краю кладбища.
Ганьке, после адской ночи с дедом Вильколаком, казалось, что место зловещее, жених не весел, часовня старая, воздух внутри сперт, будто в склепе. Коптили свечи. Свет проникал через крохотные зарешеченные оконца у самого.
В царившем полумраке лица немногочисленных гостей, присутствовавших казались неживыми. Во время того, как ксендз по латыни произносил молитвы, никто   не проронил ни слова.

Священник выпил дедовской водочки, и бормотал церемониальные фразы по-латыни.
"...пока смерть не разлучит вас" – эта фраза засела у панночки в мозгу.
Ганькины  чувства были   печальны, но с появлением на руке массивного золотого обручального кольца, дедушкиного свадебного подарка, подобие радости  охватило замерзшую душу.
 На одной из могил плакала женщина в траурном платье. Впереди был стол, водка и брачная ночь.

От предчувствий первого семейного скандала румянец на щеках Ганьки стал пунцовым.
– Нет ничего красивее женского тела при огненном освещении. – Заявил супруг, глядя, как жена раздевается, чтобы лечь на волчью шкуру, подарок деда на постель, связанную из хлебных снопов. – Ты ведьма. И это заебишче! (и без перевода понятно) Супруг облизнулся и скривил губы в усмешке.
Что было потом, она не помнила, только помнила зрачки мужа, узкие как у кошки, и помнила его плеть, которой он крепко угостил ее за отсутствие невинности.
– Dziwka! (дзивка – девушка с пониженной социальной ответственностью – польск. ругательство). Кабы не карбованцы твоего деда - выгнал бы на улицу!


 Десять месяцев спустя, встав  ночью к ребенку, Ганька  увидела, что при свете полной луны глаза у него волчьи, и у  деда и у мужа.

На пятнадцатилетие она подарила сыну ларец от деда. Там был нож и свиток с заклинанием, как превратиться в оборотня и припиской:
Когда же, мой потомок, ты решишь, что пора тебе снова вернуться в человечий облик, вернись к месту, где воткнул ты свой нож заговорённый, и перекувыркнись чрез него в обратную сторону и вновь ощутишь себя человеком.
Но помни, ежели нож твой из земли вытащат, когда ты будешь в обличии зверином, не бывать тебе боле человеком и стать на век  зверем. В употреблении сего метода, дабы увеличить твои шансы, советую вонзать нож не в землю, а в пень поваленного бурей дерева".

P.S. Воспользовались или нет наследством потомки вильколака точно не известно. В недавно рассекреченных архивах СС сохранились документы, что во время второй мировой войны на солдат и офицеров в окрестностях Кракова по ночам нападал огромный волк. Судя по останкам и свидетельствам уцелевших, огромного волка, одним движением челюстей раскалывающего черепа,  ни пули, ни ножи не брали...

Говорят, что потомки славного рода до сих пор живут в Кракове и занимаются выпуском кровяных колбасок.


Рецензии
Страшно аж жуть ....

Андрей Бухаров   12.02.2023 23:50     Заявить о нарушении
Спасибо за внимание к моему творчеству.
Польша - страна предателей! Это польский вариант Красной Шапочки. Только вместо пирога и масла - яд! С поляков станется. Кстати, ман Мечислав воевал против Тараса Бульбы.

Алекс Новиков 2   13.02.2023 19:34   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.