Провинциал в столице. Подвиг и грехопадение

         Как утверждают основоположники такого философского направления как исторический материализм - бытие определяет сознание. Но, однако же - скажу уж теперь я - что хоть и определяет, да не всегда.
            Тому примером случай, приключившийся со мной давным уж давно, но и по сейчас вспоминаемый с совершенным содроганием всего существа от макушки головы, порой изумляющей и меня самого своим совершенством мысли, до самых пяток, куда, случалось и устремлялась  самая не материальная из моих сущностей, называемая в просторечии душой.
            Нельзя сказать, что в те годы был я полным уж дуралеем – напротив, некоторые из моих знакомцев находили в моём лице даже признаки не только ума, но и зачатки мудрости. Но, видимо, это как раз тот случай, когда внешность бывает обманчивой. А уж каким образом умудрился я приобрести некоторый даже авторитет в обществе – не об этом сейчас моё слово.
            А как раз наоборот.
            Дело было в столице нашей Родины – городе-герое Москве. И вот теперь представьте себе, допустим, некоего оленевода, причудливыми эволюциями судьбы оказавшегося один на один с мегаполисом. Ещё совсем недавно бытие его было составлено из элементарных инстинктов выживания на природе, привольно раскинувшей себя в просторах с плотностью населения в три человека на сто квадратных километров. Трудно представить такое?  Да это же элементарно! Стоят эти трое, а  вокруг - в радиусе дюжины километров – никого. И так всегда: день за днём, год за годом, пока не помрёшь.
             Но это там, на краю земли. А здесь, как в стадо сбившиеся олени – всюду люди: и на земле и под землёй. Пробегают по своим делам словно сквозь тебя, и никто не скажет слово приветливое, мол, этик! – что значило бы на их языке, что ты пришёл.  Ну, пришёл и пришёл – да, если и уйдёшь, ни кто тебе не скажет: - Ну и скатертью  дорога!
             Однако же, оставим ни в чём здесь не повинного оленевода в стороне от подобных переживаний.
             Речь у нас пойдёт о  молодом человеке двадцати двух лет, из которых  большая половина была заполнена бытием деревенским. А меньшая включала в себя ассорти из условно городской, степной, горно-таёжной, да много ещё чего какой жизни. Последние же два года провёл он последовательно: сначала на казарменном положении в шаговой доступности от стратегической дырки в местности, действительно дыра- дырой; а потом уж год - не лучше чем тот же оленевод  - в тундре.

             И вот, что называется, припёрся. Да по какому-то невразумительному случаю оказался на одной стороне Кутузовского проспекта с пожеланием оказаться на стороне противоположной.
            Нормальный бы житель страны, раскинувшейся с южных гор до северных морей, поинтересовался бы у местных  - как они-то совершают этот здесь переход.  Но людей-то как раз и не оказалось в этой части города с многомилионным населением. Одни только дома сталинской архитектуры, да нескончаемый поток автомобилей, на всех скоростях мчащихся туда и сюда.
            И придурок безрассудно рванул короткими перебежками напрямик. Не помня себя от ужаса, он пересёк одну полосу за другой и оказался на полпути к цели там, откуда ни туда и ни обратно.  Краткий миг вспыхнувшего сознания ужас этого положения только усилил.
          -Где же ты, родная милиция – взмолилась насквозь тогда атеистическая  его душа - почему ты не бережёшь меня, хоть бы и изъяв отседова, да хоть бы и в тот же КПЗ. Да вот только нет её – видимо отдыхает после дежурства на трассе, где и члены аж самого ленинского политбюро совершают передвижения мимо своих подданных. Уж тут-то бы ты, голубчик, приводом в отделение не отделался. А могли бы и подстрелить своего товарища по партии, как очумелую весеннюю куропатку. Да хоть бы и так, да поскорее уж. А то ведь придётся сделать ещё один рывок – не жить же теперь на разделительной полосе.
           Вот и пускай этаких в столицу!

           Вторую  половину подвига  провинциал совершил уже не приходя в сознание. И теперь только разве что иногда вдруг да набежит судорогой ужас совершённого тогда подвига, да истает в спасительном водовороте прочих событий жизни, которые на этом его фоне вроде как бы веселые приключения, да и только.


           Иногда я думаю - за что же мне такое испытание было дадено провидением? И ничего более убедительного не нахожу как наказание за прегрешение моё перед городом, которому ещё только предстояло совершиться через пару лет. Тогда я объявился здесь в сопровождении молодой спутницы, с которой совсем недавно установилась устойчивая связь, от чего она сделалась как бы слегка нездоровой. Токсикоз, известный всякой первородящей  женщине, разгулялся у нас вовсю, так что культурная программа кратковременного нашего пребывания в столице была скомкана. Даже намёк на посещение любого очага культуры, обострял упомянутую симптоматику до крайности. Оставались безопасными только изобильные пространства столичных магазинов. Тут уж было не до токсикоза. Проблема как бы растворялась вожделением купить то и это, прежде недоступное всякому насельцу отдалённых мест страны энергично развивающегося социализма.

           Однако же в ажиотаже алчного потребления исподволь копились в нас потребности уж физиологические, которые на просторе диких мест, вообще, как бы и не существовали; а тут же был город с его взыскательным народом города высокой культуры. Позывы испускания обострились в нас до крайности где-то на середине проспекта Ленинского. Жаль, конечно, что вождь мирового пролетариата умер так рано, а то бы под его руководством уже понастроили бы сплошь и рядом сооружения с золотыми унитазами. А теперь нет как нет.
          И вот поэтому, обуреваемые страстным порывом, едва ли не бежали мы оба  вдоль проспекта, всё внимание сосредоточив на поиск хотя бы уж фаянсового чуда избавления от мук. Но тщетно. До отвращения культурно было всё вокруг: ни закоулка, ни кустарниково разросшейся кущи. И лишь когда только терпение наше обратилось в весьма болезненную  форму – впереди замаячили характерные признаки подземного сооружения с  однозначно трактуемыми буквицами. Вход с литерой Ж оказался прямо по курсу, и моя спутница  тут же растворилась в его тайных лабиринтах. Литера М, как это и принято в культурном обществе, оказалась чуть дальше. Туда-то, уже на бегу расслабляясь, легко сбежал  я по ступенькам вниз да упёрся в дверь к такому уже близкому блаженству. Счастье  могло быть так возможно, если бы доступ во внутрь сооружения  не запрещал всего-то лишь небольшой, но железный замочек!!!
           Скрепы духовности и нравственности покинули меня, и я оказался тем, о котором соотечественник наш Андрей выразился поэтическими образами творца эпохи Ренессанса Микеланьоло ди Лодовико ди Лионардо ди Буонаррото Симони:

Я слышу об стену журчит мочевина
Угрюмый гигант из священного шланга
Мой дом подмывает…

          На звук сильно журчащей струи явилась владычица не гостеприимного этого бункера заглублённой муниципальной инфраструктуры, и увидев сверху угрюмого меня, тщетно в уголке у двери скрывающего безудержность истечения, принялась настолько громогласно взывать к моей совести, что многочисленные прохожие останавливались, чтобы разглядеть внизу самый источник возмущения общественной морали.
          Оказаться действующим лицом театра одного актёра - такая перспектива не входила в мои планы; а в подобной ситуации доброе побуждение к консенсусу сторон только стимулирует обострение дебатов. Оставалось только действовать радикально, в духе же Буонарроти, когда

Большая беда вытесняет меньшую
Чем горше, тем слаще становится участь
Сейчас оплеуха милей поцелуя.

           Конечно, ни о каком поцелуе в этой ситуации не могло быть и речи.  Даже и оплеуха была бы уж слишком. Я же, на манер  матёрого  уголовника, всего лишь рявкнул глухо:
-Исчезни, плесень, а то зарежу!
           Владычица тут же испарилась. И совсем скоро былые страдальцы удержания воссоединились, чтобы тут же раствориться в толпе прохожих, теперь уж легко унося свои молодые тела навстречу новым испытаниям большим городом.

           Однако же, сколь прозорливо оказалось провидение, когда подготовило меня к разительному переходу от высокого к низменному здесь, на светлых проспектах нашей столицы!

26.11.2021   7:13

Источники:

1. Википедия: Анадырский район: административно-территориальное образование в составе Чукотского автономного округа Российской Федерации. Дата образования: 1927 г. Население: 8 381 чел. (2021 г.) сельское население 4800 чел. Площадь: 287 508 км;

2. Микеланджело Буонарроти (1475-1564) в переводе Андрея Вознесенского.
Фрагмент автопортрета.
 (Образ которого создан ровно за пять сотен лет до дней описываемых мной событий; Андрею же Вознесенскому только через три года пришла фантазия донести до отечественного читателя страдания нынешнего человека, в аналогии тому, заплутавшему среди руин минувшего Средневековья. А тут и Франсуа Рабле со своими сатирическими аллегориями им в помощь).

Я нищая падаль. Я пища для морга.
      Мне душно, как джинну в бутылке прогорклой,
      как в тьме позвоночника костному мозгу!

В каморке моей, как в гробнице промозглой,
      Арахна свивает свою паутину.
      Моя дольче вита пропахла помойкой.

Я слышу - об стену журчит мочевина.
      Угрюмый гигант из священного шланга
      мой дом подмывает. Он, пьян, очевидно.

Полно во дворе человечьего шлака.
      Дерьмо каменеет, как главы соборные.
      Избыток дерьма в этом мире, однако.

Я вам не общественная уборная!
      Горд вашим доверьем. Но я же не урна...
      Судьба моя скромная и убогая.

Теперь опишу мою внешность с натуры:
      Ужасен мой лик, бородёнка - как щётка.
      Зубарики пляшут, как клавиатура.

К тому же я глохну. А в глотке щекотно!
      Паук заселил моё левое ухо,
      а в правом сверчок верещит, как трещотка.

Мой голос жужжит, как под склянкою муха.
      Из нижнего горла, архангельски гулкая,
      не вырвется фуга пленённого духа.

Где синие очи? Повыцвели буркалы.
      Но если серьёзно - я рад, что горюю,
      я рад, что одет, как воронее пугало.

Большая беда вытесняет меньшую.
      Чем горше, тем слаще становится участь.
      Сейчас оплеуха милей поцелуя.

Дешёв парадокс - но я радуюсь мучась.
      Верней, нахожу наслажденье в печали.
      В отчаянной доли есть ряд преимуществ.

Пусть пуст кошелёк мой. Какие детали!
      Зато в мочевом пузыре, как монеты,
      три камня торжественно забренчали.

Мои мадригалы, мои триолеты
      послужат обёрткою в бакалее
      и станут бумагою туалетной.

Зачем ты, художник, парил в эмпиреях,
      к иным поколениям взвивал свой треножник?!
      Всё прах и тщета. В нищете околею.
Такой твой итог, досточтимый художник.

  3. Ленин, В. И. Полное собрание сочинений. — 5-е изд. — М.: Политиздат, 1974. — Т. 44. Июнь 1921 — март 1922. — С. 221—229. "О значении золота теперь и после..."