Подкидыш

Сколько помнила себя Юлька, у нее никогда и никого не было из родных по крови людей. Мамой, как и все окружающие дети, звала чужую тетю в детском доме. В необъяснимом, не поддающемся детской логике желании почувствовать тепло и ласку человеческих рук интуитивно и порой бесцеремонно прижималась ко всем, кто оказывался рядом. За это ее злорадно прозвали «липучкой» такие же подкидыши, как она! Но она не обижалась на них, вернее делала вид, что ей все равно, а потом часто плакала по ночам, зарывшись с головой под старое комковатое одеяло. Но даже ночь, когда все погружалось в тишину и безмятежный сон, не приносила ей полного уединения и успокоения. Чем старше становилась Юлька, тем больше донимали ее издевками и дразнилками сопливые и агрессивные названные братья и сестры. Ей было уже восемь лет, а она, не ведомо по какой причине, не поддаваясь ни на угрозы, ни на уговоры старших, сосала и жевала по ночам угол пододеяльника. Эта, укоренившаяся с младенчества привычка, основательно портила жизнь, но была неистребимой и неконтролируемой. Стоило Юльке коснуться головой подушки, она тут же начинала суетливо перебирать крохотными пальчиками край ватного одеяла, словно в поисках неведомой материнской груди. Жадно вздрагивали пухлые влажные губки. Причмокивая во сне, малышка с неподдельным аппетитом сосала угол застиранного, линялого казенного пододеяльника. Видимо это заменяло ей соску-пустышку, которых никогда не водилось в их детском доме. Другие малыши как-то безболезненно обходились без этой «роскоши», а вот Юлькин сосательный инстинкт был превыше остальных.

Да что там говорить, рядом с ней за долгие годы, проведенные в стенах детского дома, и не такое бывало: и обмоченные простыни, и обделанные матрасы, и неестественный детский храп по ночам из-за хронических аденоидов и полипов в сопливых носах, и громкие бормотания во сне, но бельмом в глазу у всех была она – Юлька! Ее за что-то не любили, шпыняли и тюкали сверстники и взрослые. Она была тем самым «гадким утенком» или дежурной девочкой для бития, на которой отвязывались по полной все, кому не лень! Юлька довольно рано поняла, что сопротивляться и огрызаться – себе дороже! Хочешь жить – прикинься ветошью, коси под дурочку, что она успешно практиковала долгие годы своего казенного детства. Она и не мечтала никогда, что на нее кто-то, когда-то позарится, что за ней придут долгожданные мама с папой! Кому была нужна серенькая, неприметная девочка-худышка с вечно-испуганными глазами. Юлька была трусихой, но никогда не была плаксой, не хлюпала носом по любому поводу, как другие. Маленький, взъерошенный подранок, с неустойчивой детской психикой, она находила в себе силы скрывать обиду и боль, наносимые ей людьми. Молча и безропотно сносила все нападки, давая волю искренним детским слезам, лишь спрятавшись где-нибудь в укромном уголке. Часто ее плачущую, размазывающую по грязным щекам горькие слезы находила в темной каморке, где хранились ведра, тряпки и швабры для мытья полов, завхоз детского дома тетя Нина.

Пышнотелая, грузно переваливающаяся при ходьбе с ноги на ногу, словно старая гусыня, тетя Нина, молча вытаскивала рыдающую Юльку из тайного убежища, утирала краем своего халата ее мокрый нос, а потом, усевшись на перевернутое вверх дном эмалированное ведро, брала девчонку к себе на колени. Крепко прижав малявку к большой груди, женщина сидела так, молча поглаживая ребенка по голове, пока та не переставала вздрагивать и шмыгать носом. Несколько раз Юлька тихо засыпала так, обвив своими худенькими ручонками крепкую шею тети Нины. Боясь шелохнуться, женщина терпеливо ожидала, когда Юлька очнется от своего кратковременного погружения в безмятежное забытье... О чем думала в эти минуты сердобольная тетя Нина – неведомо. Возможно, ее тихая нежность и жалость к хрупкой и беспомощной сиротке рождала в голове мысли об опекунстве, а, может, она вспоминала свое, пусть и полуголодное, но такое счастливое и беспечное детство в большой, дружной семье на окраине утопающего в кипенье вишневых садов маленького украинского хуторка. Она хоть и была шестым ребенком, и за ней в очереди стояли еще три младших брата и сеструха, рыжий бесенок никогда не чувствовала себя обделенной материнской заботой, любовью и лаской. Потому и болела душа, и наворачивались слезы на глаза, когда день изо дня шла на работу в этот сиротский приют, стараясь хоть чем-то заменить несчастным малышам тепло родительского дома.

К пятнадцати годам Юлька окрепла и морально, и физически, неожиданно для всех превратившись из невзрачного заморыша в миловидную светловолосую девушку с точеной фигуркой. В ней начала проглядываться какая-то необыкновенная стать и породистость. Она оставалась такой же закрытой для всех, но в вечной грусти ее красивых голубых глаз уже явно читалась какая-то тайна...

Счастье нашло Юльку нежданно-негаданно через два года после того, как выпустил их в свободное плаванье «родимый» детский дом. Учеба всегда давалась ей легко, но училась Юлька «так себе», заранее зная, что никогда не пойдет туда, где нужны твердые познания в точных науках. Она с детства мечтала стать доктором, поэтому, поступив в медицинское училище, сочла себя самой счастливой! С выбором она не ошиблась. Ее чуткое сердечко живо и трепетно откликалось на чужую боль и беду. Девушка умела сострадать, не впадая в панику. Сестринская практика в стационаре травматологического отделения местной больницы круто изменила все в ее дальнейшей судьбе.

Впервые увидела своего Олежку ранним утром, разнося по палатам термометры для измерения температуры. Он оказался одним из вновь поступивших «кузнечиков», так в травматологии называют пациентов с переломами нижних конечностей. Олежка загремел в травму после неудачной тренировки в альпинистском клубе. Едва войдя в палату, Юлька сразу ощутила на себе чей-то пронзительный взгляд, но без лишней суеты, не оглядываясь по сторонам, привычно спокойно начала раздавать градусники полусонным пострадавшим. Олежка молча сверлил взглядом молоденькую сестричку. Пробежавшая меж ними искра породила в дальнейшем настоящий пожар в юных сердцах. Оставалась загадкой – что привлекло в Юльке этого успешного во всем, симпатичного молодого человека из довольно обеспеченной интеллигентной семьи?

Их больничный роман закрутился стремительно, безудержно, пьяняще дурманя головы. Юлька поддалась нахлынувшему чувству легко, бездумно и безбоязненно, что было абсолютно ей несвойственно. Первая любовь окрылила юную медсестричку. Все происходящее с ней напоминало любимую Юлькину сказку про Золушку! Она просыпалась утром и боялась открыть глаза, чтобы не спугнуть вдруг нечаянное счастье.

После выписки из больницы Олежка стал ей по-настоящему близок! Его не пугало ни Юлькино сиротство, ни ее неведомая родословная, ни полное отсутствие приданного и нормального житейского опыта избранницы. Они сняли мебелированную «двушку» недалеко от Юлькиной больнички и зажили там, упиваясь искренним и трепетным чувством. Наконец-то у Юльки появился свой семейный уголок, и, хотя она еще не жена, ей так непередаваемо хорошо! Олежкина нежность и забота растопили лед недоверия и помогли поверить в то, что все происходящее с ней – не сон! А накануне Нового года он познакомил ее с родителями, и у Юльки появилась семья! Они оказались удивительно похожими с Олежкиной мамой – миловидной стройной сорока семилетней женщиной, с лучистыми глазами и доброй улыбкой. Свадьбу молодые наметили на весну. А на днях счастливая Юлька поняла, что их скоро станет трое! Для себя сейчас она твердо знает одно, что бы не случилось в жизни, как бы не повернулась судьба и, если даже их с Олежкой безмятежное счастье когда-нибудь рухнет, не выдержав испытания на прочность, никогда ее маленькая кроха не станет подкидышем, и ей не придется вместо материнской груди сосать, причмокивая, угол застиранного казенного пододеяльника...