Остров торжествующего гедонизма

Феллацио и Политика! Кто-нибудь, когда-нибудь, задумывался над вопросом: что может быть общего между этими двумя совершенно различными явлениями человеческой культуры и общественной жизни. Ну, что приходит на память? Ну – Клинтон с Моникой, ну, Джадылбек ****киев с Евой Браун. И все? Нет. Далеко, не все.
Однажды мои представления о корреляции этих явлений перевернулись вверх тормашками. («Тормашки» – от слова «тормошить»)
 
Это случилось, когда я случайно прочитал рукопись, найденную мною в прикроватной тумбочке, в военном госпитале, на улице Краснознаменная, где я отлеживался в неге, после легкого ранения в ногу. (Судьба тогда благосклонно, как бы в виде компенсации за телесный урон, послала мне охочую до сладких утех, проворную, как ласка, медсестру Людочку Ге, и оттого, я не торопился выписываться в полк, изощренно придумывая себе, вместе с нею, новые хвори: невротический понос, инфекционный полиартрит)

Эту тетрадь, в дерматиновом переплете, забыл какой-то боец, который лежал в этой палате до меня. Аккуратный почерк, свидетельствовал о неспешности и обстоятельности его обладателя. А своевременная книга «Капитал», лежащая в тумбочке рядом с тетрадью, (автор - незаслуженно забытый, Крал Маркс) о его идеологической благонадежности. (Там был еще флакон одеколона «Саша», который я ненароком однажды утром выпил. Пить страшно хотелось после ночного рандеву с любимой. Утром, во время обхода, Глав. Врач, подполковник Геннадий Ильич Заносов, добряк и балагур, сделал мне справедливое замечание по поводу странного амбрэ, хотя я старательно почистил зубы)

Где он сейчас – этот неизвестный, дерзкий и бессмертный автор? Возможно ушел на другие планеты. А рукопись-то - вот она! Осталась, не сгорела. Надеюсь, он не подаст на меня в суд, за эту публикацию, без его ведома. И возможно, после ее прочтения, у вас, как и у меня, неожиданно и безболезненно, слегка изменится мировоззрение.


****

Сквозь туманный, тяжелый звон в голове Иванесса вдруг услышала другой звук: пугающий, тревожный звук океанского прибоя и почувствовала чье-то горячее, прерывистое и зловонное дыхание на щеке. Спутанное, мутное сознание испуганно и хаотично возвращалось к ней. И, в тот же миг, ощутила, как чья-то проворная рука недвусмысленно шарит у нее между ног.
 
Судорожно содрогнувшись всем телом от страха, она, с трудом, словно пьяный Вий, открыла тяжелые веки, повернула голову в сторону смердящего дыхания, и с ужасом увидела морщинистое, заросшее пегими волосами, человечье лицо. С трудом преодолевая слабость членов, Она уперлась руками в грудь волосатого существа, и попыталась оттолкнуть его от себя.
- Пусти, гад! – прохрипела она, - Пусти! Убью!

Лохматое существо неожиданно покорно, прервав неловкие и торопливые ласки, отпустило ее из своих объятий. Оно откинулось на спину и, тяжело дыша, спросило густым, драматическим баритоном.
- Как звать тебя?
- Где я? – ответила Она, стягивая вниз, задранный стариком, мокрый, незнакомый полувер, стараясь прикрыть свое сокровенное, обнаженное лоно. Перевела дух, убедившись, в том, что со стороны этого волосатого явления опасность ей не угрожает. Пока.
- Меня – Эдуардо, - ответил он на выдохе, глядя в серую, облачную, бездонную даль поднебесья.

Скосив раскосые очи, девушка навела резкость взора. При более внимательном рассмотрении этого мерзкого создания, внезапно, из небытия, вошедшего в ее замутненную реальность, обнаружила, что облик Его противоречил общепринятым на Земле критериям эстетики. Это был худой, бровастый, старец, безобразно поросший конопляной зарослью клочной бороды. Глубокие морщины и трещины на пористой коже его лица, исполосовали поверхность морды, словно почву пересохшего моря. Огромный, кривой носяра завершал этот пейзаж, словно нарисованный пьяным Малевичем.
- Лучше тебе не знать, - сказал старик, после долгой паузы, фыркая и кряхтя, поднимаясь на ноги. В великоватых, широких, с чужого зада, камуфляжных штанах, и в свитере, толстой вязки, был он бос, смугл, и росточком невелик. Но самое странное в его облике было то, что под мышкой, на ремне, у него висела кобура с пистолетом. «Фу! Страшный какой! Карлик Нос. Смерд!» с омерзением и страхом подумала она, а вслух спросила:
- Где я?
- Как звать тебя? – ответил строго старец.
- Ванесса. Давно я тут?
- Я так понимаю: это погоняло. Хотя здесь это не имеет значения. Ванька, значит. - подытожил Эдуардо, - Мы, Ванька, с тобой, на диком острове Гуама, посреди Тихого океана…
- Гуама, говоришь? А где люди? Здесь еще кто-то живет?
- Ты уже два дня тут лежишь. Думал - сдохнешь….
- Так! Надо звонить в службу спасения! – Ванесса села на песок, огляделась вокруг, надеясь увидеть признаки бытия людей: какие-нибудь хижины, мельницы, нефтяные вышки, мельницы, заправки, шопы, - И я вам - не Ванька! Слышишь ты, гамадрил? 
- Здесь живу Я, - старец жестко и беспощадно почесал свою мохнатую поросль на голове, словно убивая активную живность, - Во-о-он там! – он кивнул в сторону высокой горы, единственным горбом, возвышающейся посреди острова Гуама, над седой равниной океана. 

- Ты, мразь, хотел воспользоваться моей беспомощностью? – Ванесса с ужасом и омерзением вспомнила недавнее, липкое, дрожащее, прикосновение старческих рук к ее бесценному, священному Граалю, и гнев, болезненной, ослепительной молнией истерики ударил ей в голову, - Тварь! Ишь! Распустил свои руки ко мне лазить руками в трусы моими! Где трусы мои? Плять! Мерзость! Что ты себе вообразил, мерзкий старикашка? Ты себя в зеркало видел, старый, тупой козел, вонючий и гнилой? Мышь морщинистая, пердявая! Сдохни, плять такая, похотливая! Ты знаешь, что с тобой сделают мои парни? Молись! Тебе жить осталось на два пердежа!
Голос ее непроизвольно искажался, срывался то - на бабский визг, то - на неисправный тормоз её «Maserati», и это ей не нравилось. Она взяла себя в руки, умолкла, обиженно сжав губы.

- Нет здесь зеркалов! И холодильников нет. – с напускной, театральной печалью ответил старец. Потом посмотрел на девушку взглядом трезвого критического реалиста. Была она коренаста, бедраста, грудаста, на лицо неказиста. К тому же – истерична и дурно воспитана. Дед покачал с укоризной головой, ухмыльнулся, повернулся, и пошел прочь, вдоль берега, мурлыча себе под нос какой-то мотив, похожий на гимн.
- Иди на …уй отсюда! Чтоб я тебя не видела больше! Гондон бляцкий! – крикнула вслед старику Иванесса, но уже без прежней ярости, чисто ради этикета. Ей хотелось, чтобы тот вернулся и на коленях молил о пощаде и прощении, за свой безобразный, бесчеловечный, подлый поступок. Но старик не обернулся.

2.

Легкий пассат шелестел верхушками пальм. Звезды на небе мерцали, словно угольки умирающего костра. Старик неспешно, звучно, методично пережевывал кусок жаренного мяса самца кривоперда, попавшегося накануне в силки, и запивал вином Domaine Leroy Latricieres-Chambertin Grand Cru, прямо из горла. Жир жаренной экзотической твари, стекал по седой бороде, скрываясь в ее зарослях.
При каждом жевательном движении, у Эдуардо противно щелкала во рту выбитая челюсть. В молодости, в финале чемпионата России по боксу, её выбил точным хуком его техничный соперник с говорящей фамилией - Железняков из города Белгорода. Бой остановили. Восстановить челюсть не удалось. Да она, в принципе, и не мешала. Щелкала себе потихонечку, пищу молотила. Но с возрастом она стала просто стучать, как трамвайный вагон.

 Дед, переполненный едой, рыгнул, пукнул, и с доброй, благодарной улыбкой подбросил в костер несколько сухих веток чеборхуля. Огонь сразу радостно оживился, затрещал, заверещал, заплясал, словно пьяный гость на свадьбе.
Кряк! Где-то крякнул выхуйкукль. Вык! Пук! Вок! Вяк! Вякнул неподалеку долгомудый жопухоль. Хрясь! Хряснула в темноте, сломанная чьей-то ногой, сухая ветка. Старик нарочно не обернулся на этот давножданный звук.

- Гостей принимаете? – раздался из темноты тихий, жалобный, ангельский голос. Не было в нем той давешней, резкой, ведьмовской ярости, инквизиторской жестокости. Старик согласно кивнул, не прекращая жевать. Мясо было чуть жестковато. Не до конца прожарилось. Ванесса, осторожно присела у костра, протянув к огню руки, шумно потянула носом.
- Это и есть - ваш дом? – она кивнула на бревенчатое сооружение, укрытое ветвями питросовой пальмы. Дед кивнул
- А это вы что едите? – спросила она, жадно, несколько раз подряд, сглтнув набежавшую, словно волны прилива, слюну.
- Кжижепегт жемчварх. – невнятно ответил, с набитым пищей ртом, старик Эдуардо.
- Вкусно?
- Чавк, чавк, чавк. – ответил старик, поглядывая с наигранным непониманием, из-под кустистых бровей на бедную красавицу.
- Вы специально чавкаете, чтобы подразнить меня?
- Будешь? – проглотив наконец-то кусок, вежливо спросил дед.
- С удовольствием! – Ванесса придвинулась к старику, и кокетливо протянула руки, ладошками вверх, в ожидании угощения.
- Сначала – феллацио! – откладывая недоеденный кусок мяса, и вытирая руки об штаны, сказал старичок с императивной интонацией.

- Что? – воскликнула девушка в гневе. Ей показалось, что она ослышалась. Феллацио?!!! Это ёмкое слово, в данной ситуации, ночью, на диком острове, посреди Тихого океана, звучало, по крайней мере, нелепо, абсурдно и неуместно.
- Вы сказали, «Приятного аппетита?». Я не ослышалась?   
- Я сказал: сначала феллацио! – уточнил старик невозмутимо.
- Бред какой-то! – возвела к черному небу свои раскосые глаза Ванесса, - Ты ибонулся, старец? Сумасшедший больной старый пердун катях вонючий нищеброд! Ты хоть знаешь, с кем ты говоришь? Да хто ты такой??? Меня знают во всем мире! Обо мне пишу все социальные сети! Я автор десяти книг!
- Joanne Rowling?  You??? I'm sorry, I didn't recognize you… - с переигранным удивлением воскликнул дед, всплеснув руками.
- …Семь ролей в кино! Четыре музыкальных альбома!...
- Адриано Челентано? Что вы с собой сделали! – старик почтительно склонил голову.
- У меня свой Дом моды, два салона красоты, десять магазинов одежды, и 120 миллионов подписчиков! Тварь ты епаная! Я тебя в рабство продам! Смерд! Я лично тебя казню! Глаза выколю. Хэй отрежу! Дай сейчас же кусок мяса, жаба ипаная, мерзкий ****ый червяк!
- Только после феллацио! – спокойно ответил Старик Эдуард, вытирая губы пальмовым листком. Он плеснул себе из бутылки в глиняную чашу (селф хенд мейд), еще немного Domaine Leroy Latricieres-Chambertin Grand Cru .
- Соси себе сам, морщинистый нитоепок! – громко и театрально подняв руки, крикнула Ванесса, словно героиня греческой трагедии, в ожидании триумфальных аплодисментов толпы.
- Несподручно самому себе… – мягко пояснил старец. – Хотя, раньше – мог. Сейчас гибкость уже не та! Видела бы ты, как это делают даосы. 
- Хватит дурковать. Дай мяса, сука старая! – девушка привстала, потянулась к куску, но старик резко и больно ударил ее по рукам.

- Пищу надо заслужить, заработать! К примеру – поймать животное. Освежевать. Выловить рыбу. Выкопать клубень, корень. Сорвать с дерева плод. В твоем случае – произвести феллацио!
- Да ты… Ну, тварь! Ты поплатишься за это!
- У даосов фелляция служит сближению душ.
- Пусть даосы тебе и сосут!
- Даосы сознавали, что основу нашей энергетики составляют два канала: переднесерединный и заднесерединный.
- Не надо мне говорить про задний канал! – взвизгнула Ванесса. Слезы, непрошенные, предательские слезы обиды, наполнили ее глаза.
- Заднесерединный канал начинается от копчика и поднимается вверх по позвоночнику, проходит по макушке головы и заканчивается в точке между носом и верхней губой, - увлеченно продолжал свой углубленный экскурс Старик Эдуардо, истосковавшийся по аудитории, показав на себе, как проходит канал, -  А переднесрединный канал начинается в промежности, в районе половых органов, и заканчивается на языке.

- Я сблюю сичас от твоего рассказа! Дай мяса подонок засратый!
- Язык и гениталии – две полярности, обеспечивающие человеку движение универсальной энергии «ци», влияющие на циркуляцию энергии по собственному телу и на обмен энергией. Только так можно передать земную энергию «инь» мужчине, носителю небесной энергии «ян», чтобы «заземлить» его и нацелить тем самым на достижение социальных успехов и получение материальных благ. Я вырос среди даосцев и убедился на своем опыте.
- Пошел ты на фуй, говноед даосский, дрочила сраное! Фуй тебе, а не минет! – резко вскочив, выкрикнула Ванесса, и, нарочито, амплитудно виляя бедрами, скрылась во тьме. Вскоре из сумрака донеслось шумное журчание водопада.
- Я куплю твой остров вместе с тобой. И посажу тебя на цепь. – крикнула из темноты зарослей Ванесса, напоминая о себе.

Старик Эдуардо, улыбаясь чему-то, своему, спокойно достал из кармана своих порток сложенную, пожелтевшую газету «The Guardian» за 1991 год, мешочек с травой, развязал тесемки, и привычно соорудил себе «козью ножку». Прикурил от горящего сучка, и прикрыв глаза, сладко и шумно затянулся. Задержал вдох и медленно выпустил дым. Сделал пару мощных глотков из бутылки. Ему стало «нормально» так. Нормально…Ага…Ништяк….

Он откинулся на спину и вдруг очень отчетливо вспомнил, и даже – увидел, как однажды среди ночи его так же мощно торкнуло, без вина и травы, после прочтения романа «Игра в классики» Хулио Картасара. Мысли хаотично метались в черепе, словно в темном карцере, натыкаясь на стены, пытаясь вырваться на свободу. Как? Ну, как Он мог такое написать? Адреналин стукнул в голову, преобразовавшись в энергию движения. Эдуардо подорвался, оделся, и выбежал в темноту ночного города. Он стремительно летел невесомым приведением по безмолвным, пустынным улицам в зыбкую неведомость. Но – чу! Навстречу – то ли велосипедист, то ли видение? Мальчишка. Лет двенадцати. Ночью. Один. Тоже приведение. Такое бывает. В те далекие времена было спокойно и мирно было в стране.
- Подкинешь до парка Кагановича? – тормознул приведение Эдуардо, когда тот поравнялся с ним.
- Садись! – отважно сказал пацан.
- Я поведу, - скомандовал Эдуардо. Пацан сел на багажник, и они помчались по ночному городу. Черные силуэты деревьев и фонарные столбы проносились мимо них, как верстовые знаки.      
- Почему не спишь?
- С отцом подрались. Он бухой был. А ты?
- У меня «приход» случился.

Эдуардо зачем-то стал на ходу, торопливо пересказывать мальчику содержание романа, сбивчиво перескакивая с сюжета на реальность. Его рассказ уносился в бесконечность Вселенной и исчезал там, неусвоенный разумом. Так они и доехали до парка. До полудня Эдуардо бесцельно бродил по парку, среди деревьев, павильонов, аттракционов, холмов, буераков. Покатался на карусели. Выпил водки. Посетил зачем-то комнату смеха. Поглядел на себя в зеркала, поржал. Хотя он, и без комнаты смеха, порой веселился, глядя на себя. Выпил водки. Съел пирожок, после которого энергия движения перешла в энергию поноса. Домой Эдуардо пришел пешком. Выпил водки. Потом, конечно же, были эстетические потрясения от произведений Борхеса, Джойса, Роберта Музиля, но так вот, чтобы внезапно совсем потерять рассудок от романа, и броситься в темный сумрак ночи, уже, к счастью, не было.
Через десять минут, из темноты, с треском разрушая кусты, ломая сучья, явился зыбкий силуэт Ванессы.
- Слышь, старый извращенец! Дай, хотя бы, сначала, пожрать. Не могу я так, на голодный желудок, тем более, без любви...
- Голод и нужда, - родители усердия! - сказал старик, неспешно и элегантно, словно уставший стриптизер, расстегивая камуфляжные портки, - Сначала - феллацио…

3.

Ему казалось, что он все предусмотрел до мелочей: лицевая хирургия изменила его лицо. Он стал похож на молодого Дэвида Ковердейла. Новый паспорт, новая биография, новая география и новая жизнь. Но оказалось, все зря. Кто-то спалил его. Из райского уголка Тувалу Эдуардо в наручниках, под специально прибывшим из России, конвоем, переправили в Москву. С многочисленными пересадками.
 
О! Этот незабываемый перелет из Фунафути в Суву, столицу Фиджи! Летели в обыкновенном, маленьком кукурузнике, трясущемся пассажирском самолетике. Бабы с мешками, пьяные мужики-вахтовики. Красавицы, тувалочки, летевшие на этом рейсе, участницы фольклорного коллектива, с интересом рассматривали его, пленного красавца, с разбитым, при аресте, вдребезги лицом. Одной он игриво помигнул и показал языком «куни». Кажется, он однажды, на каком-то празднике, уже делал ей неприличное предложение. Девушка рассмеялись.

- Сиди смирно, - сурово сделал ему замечание, сидевший рядом конвоир, фэ-эс-бешник со шрамом на лице, заметив пересечение взоров и сексуальное оживление.
- Слушай, друг. Позволь мне сходить с ней в туалет на пять минут. Когда еще придется?! - спросил его, без всякой надежды, ради прикола, Эдуардо, - Я не сбегу!
- Иди! – неожиданно согласился мужик и отстегнул наручники, - Только быстро чтоб!
Такого легкомыслия от «конторского», Эдуардо не ожидал. Вот он – шанс!  Руки дрожали. Голова шла кругом. Первая мысль: взять красавицу в заложницы, выйти на Фиджи! И остаться свободным! Но…. Слишком сильно было эмоциональное напряжение. И с девушкой ничего не получилось, как она не старалась, и на побег не решился. Да еще и благодарность этому мужику, конвоиру со шрамом, будь она не ладна, не дала совести воспользоваться добрым поступком человека. Пришлось смириться с судьбой.   

4.

- Уф-ф-ф-ф-ф-ф! Какая гадость это ваше феллацио, - облегченно выдохнула Ванесса, сморщив лицо в отвратительной гримасе неземной брезгливости, сплевывая густую, тягучую слюну на землю, – Кто ее только придумал!
- Эту утеху придумали добрые, мудрые Египетские проститутки, - пояснил Эдуардо, застегивая портки, - Впервые о сосании детородного уда упоминается в древнеегипетских трактатах, относящихся к 3000 году до нашей эры. Проститутки, культивирующие феллацио, специально, для промоушена, красили губы яркой красной помадой. С тех пор алый рот считается признаком сексуальной распущенности.

- Обосраться, как интересно! – Ванесса, раскрепостившись после феллацио, смело взяла кувшин и стала полоскать свой алый рот, шумно, словно прибой, выплевывая воду прямо под ноги, на остров.
- Сто! Что ты делаешь! – рявкнул старец, грубо вырвав кувшин из ее рук, - У нас дефицит пресной воды! Поэтому люди ушли с острова! Только в сезон дождей я набираю воду для питья! А ты… Ты выплевываешь!
- Да я не знала, - виновато пробормотала девушка, еще раз смачно сплюнув. – У тебя сперма горькая! Что ты тут такое жрешь?
- Яд кураре.
- Кураре? Что это за кураре такая?
- Видишь вдали, возле дома, за коноплей – темно-зеленые заросли? Это - стрихнос ядоносный из семейства влоганиевых. Вот из него и добываю кураре. При попадании алколоидов кураринов в человека через желудочный тракт он безопасен. Но вкусен. Как аджика. Я в этом стрихносе мясо мариную.

Глаза Ванессы округлились. Дед был серьезен. Он озабоченно глядел в кувшин и недовольно бурчал себе под нос.
- Не знала она. Спрашивать надо! На вот, вина глотни, лучше…
Ванесса, сделала несколько жадных глотков из горла протянутой бутылки. Закатила глаза от удовольствия. Отдышалась.
- Ого! Да вы тут, дедушка, жируете! Вино! Мясо! – Она снова приложилась к горлу. Вино Иванесса не любила, но пила в больших количествах. Это было на удивление вкусное, на фоне предыдущего «блюда». Как, впрочем, и ситуация. Как и жизнь.   
- Мясо, рыбу приходится добывать самому. – сказал старик, - Зато вина еще на пару лет хватит. Знаешь, как греки называли Клеопатру?
- Как?
- Мериохане!
- О! Красиво!
- Это означает – Широкораспахнуторотая!
- Круто!

- Она была Сказкой, Легендой, Богиней минета! Рекордсменка! За ночь она могла таким вот нехитрым способом удовлетворить сотни патрициев! А ты даже не знаешь, что такое метранпаж?
- Что это?
- А что такое теодолит?
- Это - допрос?
- Диминуэндо?
- Я что – Клуб знатоков?
- Портянки?
- Не знаю…
- Это древние, военные, вонючие пеленки для ног из хлопка.
- Какой ужас! А-а-а-а-а…. – Ванесса не успела завершить свою эмоцию, и, с противным звуком, выблевала вино, прямо на желтый песок. Старик Эдуардо брезгливо сморщился, словно это он сам сблевал, и великодушно протянул ей пальмовый лист, которым только что старательно вытирал свой яшмовый стержень.
- На-кося – вытрися! Губы свои непорочные… Вот так. И запомни! Феллацио, во многих религиях мира, на всех континентах, служило неотъемлемой частью культовых мистерий, как священное знамение, как сакральное действие. Его любили и почитали, считали равным жертвоприношению Богам. Это было настоящим храмовым искусством. Как танцы или пение. Женщины танцевали минет жрецам, оракулам, священникам, звездочетам….
- Дуры…, - Ванесса, вспомнив о голоде, забыв о недавней рвоте, выхватила кусок жаренной плоти мертвого животного, протянутый ей стариком, и стала жадно поглощать его, разрывая зубами, словно голодная пантера, так что брызги разлетались во все стороны. Старик улыбался довольной улыбкой, сытого и оттого – великодушного, человека. Дождавшись, когда «аудитория» покончит с трапезой, он продолжил теоретическую часть посиделок.

- Но вскоре, на Землю, пришло мрачное, псевдопуританское, театральное христианство и в 1012 г. н.э. архиепископ Германии Титмар Мерзебургский объявил оральный секс происками дьявола. За фелляцию инквизиторы стали судить и жарить на костре и женщин и мужчин. Минет, как и все приятное, полезное и языческое, ушел в глубокое подполье.
- Правильно сделали! – Ванесса разразилась бурными, пьяными аплодисментами,  и заорала в ночное пространство:  Слава тебе Титомир Мухаморский! Ура-а-а-а-а-а!!! А ты откуда это все знаешь, старый сладострастник? – внезапно остановила свой неуемный восторг Клеопатра.
- Я – Жрец.
- И жрец, и жнец, и на дуде игрец? Лучше, расскажи, как я сюда попала. А ну, - дай-ка сюда пузырь, еще глотну. Вообще: где мы? Кто мы? Когда нас отсюда заберут? У меня в декабре день рождения. У тебя – когда? Я уже приглашения разослала. Потом съемки и корпоративы.
- Забудь. Никогда нас не заберут. А нашел я тебя на берегу. Ночью был шторм. Ты была привязана к плоту. Я тебя развязал. Оказал первую помощь…
- Да уж! Я помню твою первую помощь. – передернула плечами Ванесса.
- …сделал искусственное дыхание, пальпацию, прямой массаж сердца…
- Матки…. – продолжила девица хитро, погрозив деду пальцем.


Эдуардо невесело ухмыльнулся, вдруг, некстати, вспомнив строчки: «…Ему и больно, и смешно, а мать грозит ему в окно…». Они с раненным лейтенантом Кусковым, мокрые, усталые, проклятые, две недели бродили по болотам. Тогда, никто не понимал, что происходит. Был приказ взять Дом печати, телеграф, здание МВД. Ребята бросились в бой. За Родину, вдали от родины. Как, когда-то, шли в бой их отцы. Не щадя жизни. Но их объявили вне закона, посты и колонны обстреливали, семьи арестовывали. Начались переговоры.
Они окопались на своей базе. Начались переговоры. Им предлагали сдать оружие и бронетехнику, сдать руководство отряда, и расходиться по домам. Они отказались. Если возвращаться, то только полным составом, вместе с семьями, с бронетехникой, оружием и амуницией. Тогда было предложено добираться колонной до Пскова. Хитродопое предложение. Их бы расстреляли по дороге. Согласились уходить только на военно–транспортных самолетах, полным составом, с бронетехникой, оружием и семьями.

В то страшное и непонятное время они, как дураки, пытались сохранить великую страну, которую, как оказалось, уже распилили по кусочкам. Но их предали и бросили на произвол судьбы. Подмога не пришла. Правда, когда ГКЧП взяло на секунду власть, сверкнул проблеск надежды. Но после провала пришлось сжечь все секретные документы, а с ними надежду на помощь. Отряд решил пробиваться на территорию России. А Эдуардо с лейтенантом Кусковым, пошли в Финляндию. Оттуда в Автралию. Оттуда в Тувалу. Но кто-то сдал. Арест нечаянно нагрянул, когда его совсем не ждешь.  Когда уже казалось, что все, самое страшное и абсурдное, позади. Когда Эдуардо уже обзавелся гражданством, кровом, женой, дочерью. Суки! Кускову дали десять лет. Ему – пять. Но, правда, Кусков умер через год от тоски и туберкулеза, а его вытащили, за очередную кровавую услугу.

- А, кстати, где ты была до плота? – спросил Эдуардо, забивая очередную «козью ножку». - Откуда ты свалилась на мою головку?
- Это ты что куришь, такое ароматное?
- Бздрохень луговой. Хочешь попробовать? – он протянул ей «ножку». Ванесса затянулась и закашлялась.
- Ядреный! – оценила она, со слезами на глазах. – Моя история длинная. Мы спокойно делали шоу программу на каком-то острове, где-то на Сейшелах…. Забыла название острова…. Да какая на х… разница. Потом поругались с продюсером. Я напомнила этому пидору, кто я такая. Он типа тебя, такой же озабоченный ***м…. Всех участников переёб. Даже осветителя. Потом, мировуха, чмоки-чмоки, банкет, еще банкет, нафиздились, как всегда. Дальше – темнота. Не помню ничего. И вот я с вами! А ты? Ты сам-то – кто такой? Как сюда попал?

- Я-то? Я тут в ссылке! Пожизненно. 
- О!? Политический? Ты пытался совершить переворот? Или знаешь военную тайну, А? Мальчиш - Кибальчиш? Не ****ишь? Отвечай! Где партийные деньги?
Она запьянела и забуробила. Не то от вина, не то – от ядреной «козьей ножки».
- Я был фигурой, приближенной к казне и к Царскому двору.
- Гонишь?
- Можешь не верить. – пожал плечами дед, - Здесь это не имеет значения. Поскольку нам отсюда не выбраться никогда. Я тут уже шесть лет. И пока ни один корабль не проходил мимо.
- Да такого не может быть. Сейчас уже нет неизведанных островов. Я же как-то сюда добралась. Течения разные там, гольфстрим….
- Гольфстрим? Ну-ну…

- Расскажешь немного из этого лишнего? Я – могила! Раз ты говоришь, что мы отсюда не выберемся.
- Меня сюда сослал сам Верховный Мудрец.
- Сам? Но, зачем?
- Чтобы не проболтался.
- Бред! Не проще было бы просто расстрелять тебя, посадить или отравить, как поступали до него другие верховные мудрецы.
- Возможно. Но я однажды спас ему жизнь. А он за это - меня вытащил из тюрьмы. Тебя тогда еще, похоже, не было на свете. Добро он помнит.
- Тут не поспоришь. Похоже, он с лихвой воздал тебе по заслугам.
- Могло быть и хуже! А мне тут оставили провиант: соль, сахар, мука, крупы, керосин, медикаменты, лопату, гвозди, касторку… До хрена всего. Вина, кстати, моего любимого… оружие, патроны.
- Чтобы застрелился? А что он тебе не оставил бритвенную машинку?
- У меня ее украли.
- Кто?
- Плохие люди. Они все уже померли.
- Отчего?
- Их настигло возмездие. Воровать нельзя. Я думаю, что и ты здесь совсем не случайно…

Они так и не смогли ужиться, три, наказанных пожизненной ссылкой, разноязыких чудака. Разговоры сводились к побегу, к политическим интригам, и к идеям утопического социализма. Они, к тому же, еще и молились каждый день, всяк своему Богу. Все шло к религиозному и этническому конфликту. Того и гляди, поубивали бы друг друга на религиозной почве. В конце концов, Эдуардо не выдержал и скормил этих неуемных оппозиционеров акулам. А бритвенную машинку так и не нашел.
- Ипать-колотить! – Ванесса хлопнула себя по коленкам, - Я – это что - дополнение к вину? Как ходячий минет? Или верховный мудрец меня тоже в ссылку отправил?

5.

Всякий раз, когда Эдуардо отправлялся в очередную командировку, его любимая матушка провожала его на вокзале. Сценарий этих мистерий был одинаков, словно создан пьяным Феллини, под копирку.
Сначала матушка просто стояла рядом на перроне, с любовью глядя на сына. Потом Сын целовал ее, брал вещмешок и садился в вагон. Сидя у окна, махал ей ладошкой и показывал знаками: «Иди домой!» Драматизм сцены нарастал с каждой минутой. В глазах матушки появлялись слезы. Поезд со стуком вздрагивал, трогался с места, набирая скорость. Вместе с поездом набирала скорость и матушка. Она бежала рядом с поездом, не отставая ни на метр, и даже иногда опережая его, как героиня фильма «Баллада о солдате».
Глаза Эдуардо заполнялись непрошенными слезами. Ему было жалко матушку. Она всю жизнь мечтала о славе великой актрисы. Увы! Не случилось. Ей давали только роли субреток и инженю в провинциальном театре юного зрителя. Но, каждый раз, провожая сына в горячие точки, характерно и талантливо погружаясь в сюжет, проигрывала одну и ту же сцену из фильма. Для нее это представление стало необходимостью.


- Эдуардо! А Эдуардо? – услышал он голос Ванессы и почувствовал легкое прикосновение ее руки к области бикини.  Эдуардо поправил кобуру под мышкой.  Он давно не спал, чувствовал, что и она не спит, ворочается с боку на бок, беспокоя и толкая его. За долгие годы, прожитые на острове, он уже разучился беспробудно спать вдвоем, и не мог вот так, внезапно, заново обрести эту привычку.
- Што?
- Ты спишь?
- Да.
В его судьбе получалось так, что едва он только привыкал спать с женщиной, привыкал к тому, что ее рука или нога вдруг оказывались у него на бедре, на груди, на лице, она тут же исчезала из его жизни. Потом он начинал привыкать спать один. Это ему удавалось быстрее.
- Знаешь, о чем я жалею? – спросила Ванесса, отбросив в густой кустарник курухуя пустую бутылку.
- Ты что мусоришь-то? – возмутился старик, приоткрыв, слипшиеся от гноя, глаза.
Небеса над головой постепенно светлели, голубели, оживали и манили. Чвиркнула в кустах конопли звонкая шухерстель. Ванесса слегка привстала, потом, откинула плед, и села рядом с Эдуардо. Эдуардо, зябко поежившись, подоткнул плед под себя.

- У меня, старик, в Москве денег до х..., дом в Швейцарии, на берегу Люцернского озера, квартира в Вестминстере, в Лондоне на улице Московской, вилла на Майорке, мужики богатые и именитые, вокруг меня вьются косяками, Рональдо, Шон Пэн, Маргернштерн, Коля Подгайц, Валерка Кондерсон….
- Ну и…
-  …а я тут лежу со старым, больным, дряхлым старикашкой, и, от тоски и безысходности, сосу ему х...й!
 
Где-то неподалеку ухнул сивоногий шлепосуй, и тут же, захлопав крыльями, улетел вдаль острова. Ему отозвался гортанным криком синезадый яйцекрыл и вскоре резко замолк, словно подавился. Старик Эдуардо прокашлялся, прочистил горло, как нобелевский лауреат, перед речью.

- Это судьба, Иванесса! Спи, Иванесса. У меня, Иванесса, на материке денег, может быть, поболе, чем у тебя. – сказал Эдуардо, нервно отворачиваясь от нее, - И яхты, виллы и машины, и вообще - полная комплектация. И бабы, Иванесса, покрасивее, чем ты, вместе со всеми твоими мужиками, вместе взятыми. А я, Иванесса, тут, с тобой, с кобылицей страшной, вынужден совокупляться, чтобы не застрелиться от отчаяния. Только в отличии от тебя, я всем этим дорожу. И благодарю судьбу, что вообще остался живой. А ты коришь судьбу. А ведь могла бы и парашу драить в тюрьме.

От костра, словно нимб Святого, исходило легкое сияние. Эдуардо подбросил в умирающий костер несколько сухих веток баобабного жлопохуня. Простоликая кукомоя, заблудшая девка Иванесса, смотрела невидящим взором в разгорающийся огонь, словно в глаза Вселенной. Смутная, беспричинная, улыбка пьяной бабы, блуждала по ее лицу.

- Ты будешь смеяться, Дед, но я однажды даже баллотировалась в Президенты.
- Ты?
- Я-я!
- Постой-постой…. Так ты…. Это… Что же? Я не верю свои глазам…..

Старик привстал, не отрывая удивленного, близорукого взгляда от Ванессы. Ей, даже на секунду, показалось, что пегая куча спутанных волос на его башке встала дыбом.
- Генка? Зюганов? Ты? – закричал он, в восторге хлопая в ладоши, - Глазам своим не верю!!!!! Генка-а-а-а-а-а-а!

Старик, вскочил, не сдержав восторженных эмоций, подпрыгнул невысоко, сантиметров на двадцать, развел руки в стороны, словно крылья, и…. пустился в пляс вокруг ожившего костра. В неистовый, языческий, первобытный, магический танец, способный вызвать засуху, грозу, цунами, землетрясение, наводнение, оргазм, тропический ливень, а то и службу 007.

Сначала медленно, потом быстрее и быстрее, словно поезд «Сапсан», он наращивал скорость, пыхтя, напевая, на ходу какой-то атональный мотив: не то из Рихарда Штрауса, то ли – Арнольда Шёнберга или Альбана Берга. Старец кружился на месте, как индийский дервиш, подпрыгивал, делал антраша, антре, соте, бризе, крутил фуэте, флай, гелик, Headspin, свайп, фриз….

- Все? Ку-ку? Дурак что ли? – рассмеялась Ванесса, удивленно наблюдая за шаманским танцем, которому наверняка позавидовал бы сам Гедиминас Турунда, - Я, по-твоему, на Зюганова похожа?
- Одно лицо! Я это только сейчас заметил! – сказал Эдуардо, завершив танец красивым сальто, сел на шпагат. Ванесса закатилась в смехе.
- Плять! Эдуардо! Ты хороший танцор! Твое место – на танцполе! Тебе уже ничто не мешает! – сквозь хохот прокричала она, валяясь, перекатываясь по острову, словно бревно.
А старик Эдуардо, изнуренный танцем, обессиленный, еле-живой, лежал на земле, лицо - в собственных слюнях, тяжело дыша, глядя в безбрежное, бездонное и вечное Небо, и улыбался Ему благодарной, счастливой улыбкой.