Пролог

– Гляди-ка, Пит! Место-то какое жуткое! Будто здесь недавно пожар бушевал…
– Да нет… Сколько лет я мимо проезжаю — всё такое же. Я слышал, здесь когда-то деревня была…
– Гляди-ка, церковь! Вокруг развалины полусгнившие, а она стоит. Как памятник!
– Эгэ, удивительно, что уцелела. Говорят, в ней дух кого-то из жителей укрылся…

… Ещё одна машина промчалась мимо по шоссе, прошуршав шинами по влажному асфальту, и исчезла в густом, белесом, как пар, тумане, унеся с собой урчание мотора и приглушённые звуки популярной песенки, транслируемой по радио в этот ранний час.

От стены церкви отделяется тощая долговязая фигура человека в плаще — будто призрак, оставшийся здесь после ночи. Некоторое время человек глядит вслед автомобилю, наконец, тяжело вздохнув, засовывает поглубже руки в карманы и, ссутулясь, медленно бредёт к потемневшим от времени деревянным воротам центрального портала. Одна из высоких, окованных железом створок приоткрыта — будто приглашает войти. Из-за неё веет тленом — будто из древнего склепа…

На сбитых ступенях широкого крыльца человек приостанавливается и печально оглядывается вокруг. Ранняя весна уже показала уголок своего волшебного зелёного платья — в широкие щели между серыми замшелыми булыжниками, которыми был вымощен двор, уже пробилась молодая изумрудная травка. Символ жизни… Она вегда первой находит путь к солнцу, свету и теплу! А там, за ржавыми прутьями церковной ограды уныло маячат почерневшие остовы домов… Он вернулся — как возвращался сюда из года в год, чтобы вновь подвергнуть себя добровольной пытке.

Но зачем? Что тянет его сюда, будто магнитом? Ведь прошлое не воскресишь! Да, он знает.

Внутри царят полумрак и холод. Звук шагов одинокого прихожанина гулким эхом отражается от отсыревших, покрытых пятнами плесени каменных стен, и, взметнувшись к высокому сводчатому потолку, вдруг замирает — точно осыпается сухими прошлогодними листьями.

Некоторое время он стоит посреди пустого, давно покинутого храма, отрешённо глядя по сторонам. Всюду лежит печать запустения: на тёмном, изъеденном червём дереве длинных скамей с высокими спинками, на серых плитах пола, на кафедре… Круцефикс затянут серой паутиной — её тонкие рваные клочья свисают с плеч Иешуа, с пробитых гвоздями рук, будто истлевший саван… Лишь большой витраж над алтарём по-прежнему ярок — словно Время не тронуло его, решив пощадить. Первые робкие солнечные лучики, проникнув сквозь цветные стёклышки, заставляют их вспыхнуть — но всего лишь на несколько кратких мгновений… Не из-за них ли он снова вернулся сюда?

Наверное. Снова увидеть, как солнечный свет играет в витражных стёклышках? Снова оказаться во власти иллюзии, что ничего не было… Ему лишь приснился кошмар… Только почему сердце так сжимается от боли?

– Как красиво! Как сама музыка — такая же яркая, многоцветная, такая же весёлая и грусная. И так же сияет! – знакомый голос звенит тысячью серебряных колокольчиков под расписанным цветами и зелёными ветвями сводом.

Вздрогнув, он резко оборачивается и устремляет взгляд на хоры. В безжизненном сумерке тускло поблёскивают трубы навеки уснувшего органа… На одной мерцает алый блик — отсвет витражного стёклышка. Будто седце бьётся…

А может быть это её душа? И это её голос он только что слышал?.. Нет. Увы, то было лишь воспоминание, слабое эхо прошлого — как отблеск робкого лучика на витражном стёклышке…

Тихо, словно горестно сетуя на одиночество, скрипят под ногами старые ступени узкой лестницы. На перилах, на потрескавшихся досках подеста — толстый слой пыли. Крышка органа поднята… Некоторое время он стоит, задумчиво вглядываясь в потускневшее органное зеркало, едва дотрагивается до точёных ручек регистров… Точно во сне, пробегает пальцами по пожелтевшим клавишам онемевшего инструмента…

Звук возник из ниоткуда, будто соткавшись из воздуха; вначале едва слышный, он разростался, ширился, заполняя собою пространство; тысячи новых тонов, рождаясь вновь, сливались с ним в единую прекрасную гармонию. Мощный аккорд вознёсся к куполу, сверкая и переливаясь в цветных витражах, обращая всё вокруг в часть себя! И не стало больше ни мрака, ни холода, ни горя, ни смерти…