Елена Илларионовна

В начале 2000 годов наш сын получил работу в Мюнхене. Я поехал с ним «за компанию», чтобы как-то наладить его быт на первых порах. По пятницам, вечером, мы приезжали в Вюрцбург, а возвращались вечером в воскресенье. «Первая пора» растянулась, с перерывами, на полгода. В Мюнхене нас познакомили с женщиной удивительной судьбы — Еленой Илларионовной Шенфельд.
 
В годы войны, совсем юная кубанская казачка была в партизанском отряде, была схвачена Гестапо и жестоко избита. Немцы не успели её расстрелять — пришла Красная Армия. После лечения в санчасти Елена Илларионовна была подвергнута допросу в «органах» и тут же получила 10 лет лагерей за то, что не была убита Гестапо (раз не убили - значит предала). Все десять лет отбывала на Колыме. Об этом периоде она рассказывала очень скупо, одна деталь меня потрясла: «Я не хотела знать и не знала ни месяц, ни число» - как-то сказала Е. И. Конечно, лагерь наложил свой отпечаток. Однажды Елена Илларионовна рассказала о том, как она рожала в Польше дочь. Рожала в больнице, где работала. Роды были тяжёлые, она была в полубредовом состоянии, но всё закончилось благополучно. Утром врач, принимавший роды зашёл к ней с удивлённой ухмылкой, поздравил и сказал: «Слушай, такого мата, каким ты нас крыла, я никогда не слышал».

Уже будучи в ссылке в Енисейском районе Красноярского края, она познакомилась с таким же ссыльным — польским писателем Игнацом Шенфельдом — и вышла за него замуж.  Шенфельд родился в 1915 году во Львове. Там же окончил филфак университета. Печататься начал в 1935 г. как поэт и переводчик. Из-за сильной близорукости не был призван в армию и мог продолжить учебу, но помешала война. В июне 1941 г. во Львов вошла немецкая армия, и Игорь бежал в Советский Союз. В потоке беженцев он попал в Ташкент, перебивался случайными заработками, в январе 1943 по доносу своего соотечественника-провокатора был арестован. Особое Совещание вынесло стандартный приговор: десять лет лишения свободы. В 1955 г. по советско-польскому договору бывшие жители Польши получили право репатриироваться, и семья Шенфельдов в декабре 1955 г. переехала в Варшаву. В Польше Игорь занимался переводами и вскоре стал заведующим Русской редакцией переводов при польском издательстве «Искра». Но к 1967 г., как сказала Елена Илларионовна, «оказалось, что евреям в Польше не место». Шенфельду предложили должность на радиостанции «Свобода» в исследовательском отделе, и он перебрался вместе с семьей в Мюнхен. Умер в Мюнхене в 1996 г.

И. Шенфельд написал замечательную документальную повесть «Раввин с Горы Кальвария или загадка Вольфа Мессинга», в которой рассказывает о подлинной жизни великого Мессинга из «первых уст». В начале 1943 года оба они оказались в одной камере внутренней тюрьмы НКВД Узбекистана — на них донес провокатор.  Шенфельд пишет: «Так начались наши разговоры, разговоры двух евреев, которых посетило одинаковое горе… Я говорил мало, а молчаливый и недоверчивый до того Мессинг вдруг стал словоохотлив… Может быть, он думал, что настали его последние дни и ему надо было вспомнить всю свою жизнь? А может быть, у него теплилась надежда, что я вдруг останусь в живых и расскажу когда-то где-то о его судьбе…»

Провокатор пообещал Мессингу за большие деньги переправить его в Иран. Ехали в кузове грузовика ночью, среди ночи остановились где-то в степи, возле палатки. Вольф вошёл в палатку, там стоял стол, светилась керосиновая лампа, за столом сидел какой-то человек в военной гимнастёрке. Это был капитан НКВД, он сказал: «Ну что, Вольф, в Иран захотел? Ты же ясновидящий!»

Как заведующий Русской редакции переводов, И.Шенфельд встречался со многими советскими писателями, жаждавшими быть переведенными на польский. Некоторых из них Шенфельды принимали у себя дома. Елена Илларионовна рассказывала об этих встречах.

К ним часто наведывался Сергей Михалков, обычно он обращался с просьбой: «Леночка, помогите мне подобрать подарки моим девочкам — одна блондинка, с такими-то глазами, вторая - брюнетка». Как-то Е.И. сказала: «Серёжа, нельзя ли сузить диапазон Ваших привязанностей?» На что получила ответ: «Нет, нет, об этом не может быть речи».
 
С.Михалков был очень откровеннен с Е.И. и однажды рассказал, о том с чего началась его писательская карьера. Как известно, он был женат на «родовитой» Наталье Кончаловской, в доме которой собиралось «элитное» общество, бывали там и высокопоставленные лица. Однажды пришёл один из вождей — сам К. Е.Ворошилов. Михалков, к тому времени, разнёс в разные редакции массу своих стихов, причём, по его словам, его «отовсюду гнали». Когда пришёл Ворошилов, С.Михалков принёс тетрадку своих стихов и стал читать, потом обратился с вопросом: «Как Вам эти стихи, Климентий Ефремович?» - «Хорошие стихи» - был ответ. «А Вы не могли бы написать своё мнение» - и протянул тетрадь. Ворошилов размашисто написал: «Хорошие стихи пишет рабочий паренёк Серёжа Михалков» - и расписался. На следующее утро Серёжа прибежал в редакцию и спросил: «Когда вы напечатаете?» На него замахали руками. Он спросил: «Что, не понравились?» Ему даже не стали отвечать. Тогда Михалков сказал: «А другим они нравятся!» и показал тетрадь с резолюцией самого К. Е. Ворошилова. И с тех пор всё пошло, как по маслу.

Елена Илларионовна о Валентине Катаеве: «Джентельмен, одет с иголочки, всегда являлся с букетиком, прекрасный рассказчик. Говорил с каким-то приятным акцентом, чуть растягивая слова. Я спросила, откуда этот выговор. «А это Одесса из меня лезет» - ответил он.  Ниже замечательный рассказ Е.И. в моём изложении.

«Валентин и Игнац обсуждают какую-то острую тему, слушаю краем уха — накрываю на стол. Игнац, в запальчивости, выкрикнул на идиш: «азой аз зей але фарбренен!» (чтоб они все сгорели!). Валентин, тут же: «лозн зей брехн зейер кеф!» (пусть ломают свои головы!). Краткая пауза — потом сумасшедший хохот, мой муж никогда так не смеялся». Прозвучавшие фразы на идиш  мне были знакомы с детства — их употребляла моя бабушка. Я спросил Елену Илларионовну: «А Вы, что — и идиш знаете?» «С кем поведёшься...» - с улыбкой ответила она.

Катаев как-то рассказал о своём выступлении на выставке о жизни и достижениях Советского Союза в Нью-Йорке, очень хорошо отзывался об американцах, об их чувстве юмора. Ему там рассказали анекдот о почтенном джентльмене, который долго рассматривал большой макет ледокола «Ленин», и, наконец, спросил: «Ну, хорошо: реактор и все прочее, это я понимаю. А теперь скажите мне: где же, собственно, тут делаются ледяные кубики для коктейля?» Мне этот анекдот оказался близким, т.к. я бывал в командировках на атомоходе «Ленин» и хорошо понимал «актуальность» получения ледяных кубиков в Северном ледовитом океане. Когда я сказал об этом Елене Илларионовне, она просто зашлась от смеха.

Однажды у Шенфельдов встретились Михалков и Катаев. «Это было ужасно, оба стали грубо, чуть ли не с матом, обзывать друг друга, я бросилась размирять. Катаев вскоре ушёл. Я ничего не понимала — я ещё не зна-а-ла тогда, что их нельзя сводить вместе. Утром Катаев пришёл с извинениями и рассказал о причине своего поведения». Всё началось в середине пятидесятых, когда было решено выпускать новый журнал для молодёжи. К его руководству тогда рвался Сергей Михалков, который уже предложил название - «Товарищ». Катаев тоже предложил концепцию и название — "Юность" и неожиданно победил. Он шесть лет руководил журналом и ушёл в момент расцвета популярности. Конечно, Михалков этого не мог забыть и постоянно, как сказал Катаев, «гадил», и не только гадил, но и «стучал» на него.

Огромное впечатление на Шенфельдов произвела единственная встреча с К. Г. Паустовским в Варшаве. Он рассказал, что его бабушка была ревностной католичкой и часто брала его на поклонение католическим святыням. Впечатления об этом и о тех, кого он там видел, писатель сохранил навсегда. Шенфельды обожали Паустовского, а тут они увидели у себя в гостях живого классика, услышали его изысканную речь, его рассказы о встречах с великими одесситами. В ходе беседы Игнац сказал: «Извините, возможно эта тема Вам неприятна, но я слышал от своих польских друзей-литераторов, что польские академики выдвигали Вас на Нобелевскую премию». «Да, было дело, был даже подготовлен к печати однотомник в «Нобелевской» серии, но...» - лаконично ответил Константин Георгиевич.

Близким человеком Шенфельдам стал Булат Окуджава. Первая печатная книжечка стихов Окуджавы вышла в эмигрантском издательстве «Посев», инициатором и исполнителем этого был друг Игнаца во Франкфурте, который несколько месяцев записывал тексты с магнитофонной плёнки. Шенфельд перевёл многие стихи Окуджавы на польский. Эта дружба не осталась незамеченной. Е.И. показала мне копию донесения, которую спустя много лет привёз Окуджава:
«По имеющимся в Комитете госбезопасности материалам, поэт Булат Окуджава в период пребывания в Польской Народной Республике летом 1967 года встречался со многими польскими литераторами, известными своими ревизионистскими и сионистскими взглядами, в частности с Модзелевской Наталией, Колаковским Лешеком, Конвицким Тадеушем, а также с Шенфельдом Игнацием, который подозревается в передаче западным издательствам литературных материалов, принадлежащих советским писателям».
Вскоре после 20 съезда Окуждава, по наивности, вступил в партию в надежде на грядущие перемены, и это будучи до 1956 г. «сыном врага народа». Игнац иногда подтрунивал по этому поводу, например, в каких-то ситуациях пропускал его со словами «коммунисты вперёд». Булат Шалвович как-то по-особому относился к Польше и полякам, можно сказать, что он любил их.  В Польше, по словам Е.И., тоже любили и ценили Окуджаву.
Семья Шенфельдов встречала в Мюнхенском аэропорту высланного из СССР В. Н. Войновича, довольно долго опекала и помогала ему устроить свою жизнь в Мюнхене. Игнац предложил Войновичу работу в исследовательском отделе радиостанции "Свобода". Тот сказал, что в общем-то ни к какой штатной работе не готовился, но спросил:
- А что делать?
- Писать статьи по заданию редакции.
- Неужели я претерпел всё, что мне выпало, только для того, чтобы в конце концов осесть в какой-то конторе и писать какие-то статьи!
- Ты отказываешься легкомысленно. Ты скоро поймешь, что без постоянной работы на Западе прожить невозможно, и такую работу ты можешь получить только на "Свободе". - -Тогда вашу станцию следует называть не "Свобода", а "Осознанная необходимость". Это высокомерное заявление в ответ на проявление заботы немного покоробило Шенфельдов, но их отношение к Войновичу не изменилось. Спустя какое-то время он сам изменил отношение к ним.
К сожалению, наши встречи с Е.И. были не очень частыми — мне не хотелось ей особенно докучать. Однажды я принёс ей диктофон и попросил наговаривать свои рассказы, но ничего не получилось.