Глава 4. Выбор

… Нежные, прекрасные звуки проникли в его сознание сквозь тонкое, зыбкое покрывало сна. Безотчётная радость охватила его — и он улыбнулся. Он боялся пошевелиться; казалось, стоит ему совершить малейшее неосторожное движение — и волшебная иллюзия разрушится, разлетится тысячью мельчайших осколков…

Но сон уже ушёл. Энтони медленно раскрыл глаза. Незнакомая комната. Высокий потолок подсвечен золотистыми лучами восходящего солнца, блики их играют в прозрачных подвесках красивой люстры. Стены оклеены светлыми обоями, на них — картины в скромных посеребрённых рамках. На одной из них — дом-развалюха. Стены покосились, окна заколочены, дырявая крыша… Точь-в-точь ег;, Энтони дом!

Он вдруг вспомнил, что произошло вчера. Стройка… Руины старого дома, служившие укрытием ему и его миру… Бегство в никуда… И Мари. А ведь это она спасла его сокровище!

Тихие звуки музыки послышались снова. «Значит, это не сон!» – подумал Энтони и невольно улыбнулся. Он зачарованно слушал и перед его мысленным взором вереницей проносились образы, ничего общего не имеющие с действительностью, с миром, что его окружал. Образы бледнели, но не исчезали совсем, отходя на задний план, на их фоне стояла она…

Та, которая спасла его прекрасный, красочный мир. Каким-то образом она узнала о его тайне, но он даже рад был этому. И, несмотря на то, что они практически не общались до вчерашнего вечера, она привела его в свой дом…

Энтони залила жаркая волна стыда. «Я не имею права так нагло воспользоваться гостеприимством её и её отца! – подумал он. – Я должен вернуться. Сегодня же. Там, в моей комнате остались мои рисунки… Если же тётя снова станет грозиться упечь меня в… Что ж, тогда я убегу.»

Одежа его была аккуратно сложена кем-то на стуле, стоявшем у кровати; большой кулёк с картонной коробкой, в которой хранилось его сокровище, лежал тут же, на полу, рядом со стареньким рюкзаком. Поспешно натянув джинсы, свитер и кроссовки, Энтони подхватил свои пожитки и, мимолётно взглянув на полузашторенное окно, за которым виднелся сад, затянутый туманной дымкой, двинулся к двери.

«А может, стоит оставить записку? – возникла у него мысль, когда ладонь его легла на бронзовую дверную ручку. – Нет, пожалуй, не стоит. Они поймут меня.» И выскользнул в сумеречный коридор.

И в этот миг музыка вновь зазвучала — такая нежная и грустная, она будто звала…

«Значит, это не сон!»

Дверь комнаты напротив была приоткрыта, музыка доносилась из-за неё. Движимый любопытством и, наверное, ещё чем-то, что заставляло его сердце биться сильнее, Энтони осторожно заглянул в узкую щель.

Она играла на фортепиано. Тонкие её пальцы порхали над клавишами, извлекая чарующие звуки из инструмента; мелодия, прекрасная и лёгкая, похожая на тончайшее искрящееся кружево наполняла маленькую уютную комнатку волшебным светом и Мари казалась окружённой сияющим ореолом.

Он внимал, точно зачарованный, уносясь мыслями далеко-далеко, в удивительный мир, в котором царила гармония музыки и цвета… И не сразу услышал, что его окликают по имени.

Мари уже не играла. Она сидела на низкой банкетке перед пианино, полуобернувшись к Энтони, и улыбалась.

– Притаился, словно воришка! – шутливо промолвила девочка, чуть склоняя голову на бок.
– Я… – начал Энтони и замялся, сгорая от стыда; кулёк в его руках громко зашуршал, выскальзывая, и он перехватил его поудобнее.
– Входи же, не стой на пороге, – Мари вновь улыбнулась.

Секунду помешкав, Энтони повиновался.

– Прости, что разбудила тебя, – сказала Мари, закрывая крышку пианино. – Я привыкла играть по утрам… Совершенно непростительно было забыть о госте!

Поднявшись, она подошла к окну и поправила занавеси.

– Ты очень красиво играла, – тихо промолвил Энтони и, потупившись, смущённо умолк; щёки его пылали.
– О, спасибо! – сказала Мари, поворачиваясь к своему гостю. – Правда, не так хорошо, как мама. Когда-то она так будила меня по утрам…

Вздохнув, она подошла к пианино и задумчиво провела пальчиком по чёрной блестящей крышке инструмента.

– Сегодня я видела сон… – Мари говорила тихо, скорее обращаясь к себе самой. – Она пришла ко мне, как и прежде, и снова наигрывала ту самую мелодию…

Энтони перевёл взгляд на портрет красивой женщины в посеребрённой раме, висевший на стене над пианино. «Какое спокойное, доброе лицо! – подумал Энтони, глядя на изображение. – Будто светится изнутри…»

– Эта женщина, на портрете…
– Это моя мама, – отвечала Мари; тучка грусти омрачила её лицо, – она умерла…
– Прости, – тихо проговорил Энтони, чувствуя, как сжимается его сердце, – я не хотел причинить тебе…
– С тех пор два года прошло, – продолжила Мари. – Тогда папа написал эту картину и повесил в моей спальне. Знаешь, иногда, когда мне бывает грустно, я гляжу на неё и мне кажется, что она рядом… И я думаю тогда: «Она уехала далеко-далеко. И там, где она сейчас, она помнит обо мне и об отце.»

Она умолкла и понурилась. У Энтони сжалось сердце: он прекрасно понимал её чувства.

– А почему ты с вещами? – вдруг спросила Мари, только теперь обратив внимание на рюкзак за спиной Энтони и кулёк с коробкой в его руках. – Или ты опасаешься, что с ними что-нибудь произойдёт, пока тебя нет в комнате?
– Нет, я… – начал Энтони и замялся, не решаясь рассказать о своём решении.
– А ты не мог бы показать, что у тебя там спрятано? – не дожидаясь ответа, спросила Мари и улыбнулась.

Он ощутил в груди толчок — как и в тот день, когда они с отцом прыгали с вышки. Бледный как полотно, он несколько мгновений глядел на девочку широко раскрытыми глазами, затем, не говоря ни слова, опустился на пол и, вытащив коробку из кулька, раскрыл её.

Это было приглашение — в его мир, в который он ещё никому не позволял заглянуть — и она приняла его с благодарностью. А он был так счастлив, что не ошибся в ней, полностью доверившись.

Она разглядывала его рисунки, эскизы, витражи, которые он составлял с такой бережностью и любовью — стёклышко к стёклышку, заключая в них частички самого себя. Алое, как восход солнца… Синее, как небо… Зелёное, как морская вода… Оранжевое, как цветы календулы на лугу… Серебристое, как лунный свет…

– Это прекрасно! Как сама музыка! – прошептала Мари едва слышно. – Волшебная мелодия, звучащая во мне!..

***

Прежней решимости не было. Однако Энтони прекрасно понимал: так, всё же, будет лучше. Он не хотел пользоваться гсотеприимством отца Мари. Он был благодарен мистеру Никлсону за приём, за поддержку, в которой Энтони так нуждался, но… Здесь он чувствовал себя чужим.

О своём решении Энтони поведал во время завтрака.

– Что ж, это твоё право, мой друг, – промолвил мистер Никлсон, смерив мальчика пристальным внимательным взглядом.
– Я знала, – прошептала Мари.