Амаркорд

Мое вегетарианство закончилось по нужде и от страха. Это был непервый недобровольный перерыв выбранного мною пути. Первый случился давно, на летних каникулах по окончании восьмого класса.
 
Дело в том, что я училась в единственной в городе и в Бурятской АССР, где я родилась и росла, элитной, как сказали бы сейчас,  школе с "преподаванием ряда предметов на английском языке". В легендарной Третьей школе. В Третью я попала только во втором классе, поскольку в первый класс я ходила в гарнизоне, причём, как гласит семейная легенда, попала я в гарнизонную школу по собственной инициативе. Как рассказывает мама, моей бабушке позвонила ( или как-то по-другому сообщила) директор школы, которая поделилась, что она обнаружила на ступенях крыльца школы маленькую шестилетнюю девочку, которая напрямую спросила: "Вы-директор? Запишите меня в первый класс. Я хочу учиться. Моя мама стесняется, что мне всего шесть лет. А я умею читать, считать, писать (тут я немножко приврала, поскольку писала я как курица лапой) и играть на пианино (тут я приврала очень сильно)".
 
Бабушка, которую знал весь город и уж точно весь гарнизон, подтвердила директрисе, что все заявленное внучкой - правда ( спасибо ей за постоянную поддержку, даваемую часто авансом), и меня в школу взяли, хотя семь лет мне должно было исполниться только в конце ноября, и формально до школьного возраста я ещё не доросла.
 
За год моего обучения в первом классе я обзавелась верным поклонником, сидевшим со мной за одной партой, абсолютной уверенностью в своих силах, поскольку я знала все и намного больше, чем преподавалось в школе, и комплексом Золушки после бала, но до свадьбы с принцем, т.е. подтверждением того, что я не от мира сего, не из той среды, в которой вынуждена сейчас находиться. В это же время моя мама умудрилась получить собственную квартиру в историческом центре города. Центр был поистине историческим, аутентичным, как сказали бы сейчас. То есть все удобства в нашем доме находились на улице. Удобства включали в себя: туалет, воду и источник тепла - дрова для печи, которой отапливалась наша большая, но единственная комната, которую сегодня обозвали бы модным словом "студия". Зимой температура воздуха на улице доходила до минус сорока, и пользование удобствами  во дворе становилось серьёзным челенджем, но счастье родителей  от самостоятельной жизни в собственной квартире было полным. И квартира находилась в самом центре. Что позволяло претендовать, хоть и с большой натяжкой, на мое право учиться в третьей школе. Куда меня и взяли, как мне говорили, за мои усердие, отличную учебу и таланты.

Слава Богу, электричество в "студии" было. Были и изумительные соседи, с которыми мы делили маленькую общую прихожую: Марья Семёновна и Николай Миронович. Марья Семёновна играла на семиструнной гитаре и устраивала, как сейчас бы сказали, превосходные афтерпарти. Дело в том, что в Улан-Удэ была замечательная интеллигентская, по большей части еврейско-польско-бурятская артистическая община, которая собиралась не реже чем раз в неделю на свои посиделки, которые проходили примерно так: на закуски идём к Будаевым, на первое - к Бродским, на второе - к Шимановским, а на десерт и гитару - к Марье Семеновне и к Николаю Мироновичу. В преимущественно польско-еврейскую компанию органично входили и семейские - староверы, и буряты, и украинцы, и армяне - все, кто составляли пеструю ткань жителей бывшего Верхнеудинска, а к моему времени столицы БурАССР Улан-Удэ.

Марьей Семеновной я восхищалась, а Николая Мироновича обожала до дрожи в коленях. Он писал стихи, а я к ним сочиняла музыку (все-таки я уже три года училась в музыкальной школе, в которую меня взяли-таки в неположенные шесть лет по причине артистической наглости и выдающегося для нашей местности сценического таланта). Как сейчас помню, мы с ним скандировали про достижения "индУстрии родной" - стихи были его, а музыка - моя. Ещё помню, как лежала я на верхушке спинки старинного дивана в их комнате и впитывала звуки русских романсов и абсолютно непонятных мне дискуссий о судьбах многострадальной родины. Да, Николай Миронович был ещё и художником. Что сыграло роковую роль в моей школьно-музыкальной карьере.

В четвёртом классе музыкальной школы, когда я, наконец, попала в класс к Галине Борисовне Иноземцевой, которая в итоге спасла меня и от бросания музыки, и от пошлой исполнительской провинциальности, было задание: сделать плакат о пианизме. Нахально решив, что Николай Миронович мне все нарисует, я вызвалась этот плакат обеспечить. Но не тут-то было. Именно в эти дни Николай Миронович уехал к дочери в Иркутск, а я осталась с заданием наедине, постеснявшись рассказать Галине Борисовне, что плакат делать теперь некому. Признаться в своём организационном фиаско мне не позволяла ложная гордость, а руки у меня, как всем известно, росли изначально из неприличного места. Несмотря на это, я решила нарисовать плакат сама. Я была страстной книгочейкой лет примерно с трёх. Но на тот непростой момент - а было мне тогда девять лет - меня остро заинтересовало не содержание книг, а их дизайн. В последней книге, что я читала, был очень интересный шрифт, который я и попыталась изобразить в доставшемся мне плакате. Рояль с треугольной крышкой я кое-как нарисовала. Выглядел он соответственно возможностям растущих из одного места рук. Но вот заголовок, который я уверенно изобразила, подражая креативному шрифту из недавно прочитанной книги, выглядел как фотография горы обглоданных куриных костей: нижняя грань всех букв была прорисована в виде косточки куриной ножки. Вы понимаете, почему, когда -  много позже -  я впервые прочла "Двенадцать стульев", я прониклась особым сочувствием к Осе и Кисе? "Сеятель" в интеллигентско-музыкальном варианте был изображён мною в полном соответствии с классическим авантюризмом. Тактичная и мудрая Галина Борисовна плакат тот убрала с глаз долой от греха подальше, чем спасла меня от неминуемого позора.

Музыкальную школу в итоге я закончила с отличием, сыграв выдающуюся для провинциальной школы выпускную программу, включавшую в себя фа-минорную прелюдию и фугу из ХТК Баха и Свадебный день в Трольхаугене Грига. Местное музыкальное училище приняло меня к себе без экзаменов. Что было большим исключением из правил. Дело в том, что, по какой-то причине, музыкальная школа была семилеткой, а училище считалось средним техническим, т.е. предполагало для зачисления аттестат о неполном среднем образовании (в размере восьми классов средней школы). Меня взяли на первый курс после седьмого класса в порядке исключения. А все исключения после окончания мною восьмого класса кончились. Меня поставили перед жестким выбором: либо Улан-Удэнское музыкальное училище, либо третья школа с преподаванием ряда предметов на английском языке и с перспективой получения золотой медали и поступления куда душа пожелает.

Выбор был жестоким. К тому времени, будучи девочкой начитанной и не очень глупой, я осознала, что я не Рихтер. Мне очень хотелось играть и заниматься теорией музыки. Но ещё больше мне хотелось в Москву. Про Московскую Консерваторию мне объяснили довольно жестко: забудь. Новосибирская Конса - реальность. Москва - под очень большим вопросом. Обременённая необходимостью принять судьбоносное решение, я поехала с мамой на отдых на курорт Аршан, в Тункинской долине недалеко от Байкала. В последний час перед отъездом с курорта, в ожидании автобуса, молодежь затеяла игру в волейбол. В волейбол я до этого не играла никогда, потому что берегла пальцы. А тут решилась. И - бац! - первый же пас приняла растопыренными пальцами левой руки. Третий палец оказался сломан в среднем суставе. Неудобство гипсового пистолета на левой руке на остаток каникул компенсировалось невероятным облегчением от принятого за меня решения: теперь я уж точно остаюсь в школе, иду "на медаль", чтобы получить возможность переехать в Москву, поступив в МГУ. Поступление в МГУ  оказалось совсем нелегким, но это другая история, а облегчение и одновременно послевкусие от принятого за меня обстоятельствами решения осталось.
 
Через много лет, будучи уже закоренелой замужней москвичкой и приняв веру в разумное вегетарианство, я встала перед очередным выбором: продолжать вегетарианствовать в условиях, когда овощи и фрукты недоступны, а то, что можно купить на рынке, отравлено нитритами-нитратами (как внушали нам - или открывали нам глаза? - средства массовой информации)? Разум доказывал, что все происходящее более всего похоже на ледниковый период, описанный в своё время доктором Галиной Сергеевной Шаталовой, а потому самое разумное - начать потреблять мясо травоядных животных, избегая опасности прямого отравления химикатами, используемыми для выращивания овощей и фруктов. Что и было сделано.
 
А в душе так и поселился червячок сомнения: что правильно - решение отказаться от своего пути ради разумности здравого смысла  или то, что никогда не случилось и чего так жаждала юная душа: идти к своей нерациональной мечте напролом, без оглядки на обстоятельства и на мнения умудрённых советчиков? Ответа так и не нашлось. Остались поэтические картинки, прикрывающие жесткую реальность подростково-юношеского выбора. Осталась поэзия как способ существования и выживания в мире циничных взрослых реалий. Осталась поэтически окрашенная память. Я вспоминаю. Амаркорд.