Пламя. Повесть-размышление. Глава 12

РЕМЗАВОД

Оставшись наедине, Мистюк после встречи с баптистами не мог успокоиться. Он был ответственным за идеологическую работу в городе и районе, и любое проявление вольнодумия, скрытого или открытого несогласия с чем-то происходящим в стране и обществе, настораживало и давало повод для немедленного реагирования.
Проявленное рабочим Гринюком недовольство без внимания с его стороны не осталось. Он вызвал инструктора Кулацкого и распорядился:
– Завтра с утра, Николай Николаевич, посетите ремзавод и разберитесь с идеологической работой в парторганизации, поговорите на эту тему с директором.
– Слушаюсь! У них завтра – день политинформаций!
С утра Николай Николаевич, сойдя с автобуса, шёл по улице вдоль кривого забора к проходной завода. Над въездными воротами буквами из металла было обозначено его название. Первая буква «Р» открепилась и висела на одном болтике «вверх ногами», зрительно выпадая из общего строя и делая надпись – «ЕМЗАВОД» – отвратительно бессмысленной.
Начинался рабочий день, но сотрудники толпились у цеха, ожидая обязательной для всех политинформации, занимающей час рабочего времени.
В помещении проходной у доски объявлений застыл сторож Ахмед, пытавшийся освоить напечатанный новый приказ – длинный, нудный, с нечётко пробитыми через копирку буквами. Татарин Ахмед плохо знал русский язык. Корявым пальцем он медленно водил по строчкам приказа «О запрещении входа на территорию завода без пропусков». Его прищуренные глаза слезились от напряжения, а губы медленно бормотали что-то. После каждой с трудом прочитанной строчки он, почёсывая затылок в глубинах густой щетины, вздыбившейся, как у дикого вепря, комментировал напечатанное:
– Вот шайтан, придумал мне работа, каторый портит нэрвы.
Ахмед остановил группу рабочих с требованием предъявить пропуск. Те, с улыбкой отодвинув его в сторону, прошли, как обычно, и в ответ на его бурчание не реагировали. Он занервничал. Последующие группы людей вели себя подобным образом. Добросовестный и исполнительный Ахмед огорчился от служебного бессилия – вертушки на входе не было, и остановить каждого он не мог.
Спустя некоторое время к проходной подошли два человека – директор завода Вилеев и его спутник. Не поздоровавшись, не глядя на Ахмеда, директор прошёл на завод, сопровождая своего спутника. Обозревая постройки, они, беседуя, остановились рядом с проходной и закурили. Когда подошедший к ним Ахмед взял каждого из них за рукав и повёл к выходу, сразу не сообразили, что происходит. А произошло следующее: Ахмед, молча, подтолкнул их к доске объявлений и, тыча в приказ пальцем, сказал директору:
– Сам писал? Сам чытай!
Директор оторопел, гневно глядя на сторожа, спросил:
– Ты знаешь, кто я?
– Знаешь, знаешь. Тибя каждый знаешь!
– А это – инструктор райкома Николай Николаевич!
– И этат шляпа из райком каждый сабака знаешь. Он ат завот унёс нажовка. Я всё помнит. Ты мине сказала: для райком нажовка.
– Ахмед! Что это за разговоры такие? Прекрати! – насупив брови, сказал директор, испытывая неловкость перед инструктором.
– Зачем прекрати? На рабочий ругаешь: нэ бэри то, нэ бэри эта, а райком бирёт, нисёт, што нрависа. Да? Нэкрасыва так! – сказал Ахмед и, отведя взгляд в сторону, добавил: – Ахмед вас на завот нэ пускаит. Пропуска давай, тагда – иди!
– Поговори мне ещё, так я тебя, Ахмедов, выгоню. Тебя никто на работу не возьмёт, – пригрозил Вилеев.
– Ахмед на работу везде любой началника вазмёт. Ахмед водка не глушит, матами не гаварыт, нажовка дамой не таскаит. Я карашо работает! Ахмед от Казань до Берлин своим ногами был ходит. Бункер Гитлер стаял на пост, ни адин фашиста нэ убэжал, нэ пустил фашист на нужда да ветер – он сваи штана всё делал!
Тут директор рассмеялся и спросил:
– Зачем ты так с фашистами поступил?
– Эта ваеный хитраст. Нэ пабежишь с полный штана. Видел дети, когда такой получится? Сидит, тиха, не бегает, не балует. Фашист панимает, чито кагда убежат от миня, начальника у ниго спросит: как ты воевал с русский солдат, если полный штана прынёс? Мине маршал Жюкав руку жмал, гаварыл: маладэц, Ахмед Ахмедов, хароший салдат, вот как она гаварыл. Магу паказат бумага «Пачотный грамат» от камандыр. Жюкав давал медал «За отвага», сам навешал на груд, а ты мине пугает. Я не баюса уйдёшь. Еслы ты такая плахой будыш и ты уйдёт – виганут. Вместе с табой будем праходной работать. Ахмед – сторожа, ну и пуст, мине харашо, а ты, началника, тожа сторожа – нэ харашо. Приказ мине ты нэ напышэт, никито тэбя слушат нэ будыт, страдать будыш, свой жена на юбка будыш плакать, горкый, салёный слёз лить… Не трогай миня. Когда я злой, я очэн сэрдыца.
– Ты, Ахмедов, сначала по-русски научись говорить, а потом советы давай! – сказал директор и повёл представителя райкома в контору.
– Кая барасан? Куда пошёл? Ну, никакой нэ панимаит! – сказал Ахмед. – Я руский плоха гаварыт? А твая татарский – ничэво нэ гаварыт, ни бельмеса. Как обезъян! Знаешь такой? Пригает на дэрева и нэ панимает татарский… Я твая на руски харашо сибя панимает. Ты началник – иды, пиши бумага лючше. Без бумага Ахмед не пустит на завот тибя и твой шляпа из райком!
Рабочие, наблюдавшие, как Ахмед потащил директора с представителем райкома к проходной, смеялись. Ахмед, глянув на зевак, и им уделил внимание.
– А вы зачэм зубья скалит? Работа ни волк! Нужна бежат на работа! Кито вас хлэба кармит будэт? Мама с папай? Пятылэтка нужна дэлат, а нэ на Ахмед глаза пялит! – сказал Ахмед, посмотрев на разъярённого директора.
Очередной спектакль окончился, и зеваки разошлись по рабочим местам выполнять «Пятилетку – в четыре года», как предписывал плакат на красном полотнище, висевшем во всю стену механического цеха. В этот день политинформация не состоялась…
Через некоторое время директор с «представителем» снова вошли в проходную. Ахмед встретил их с ружьём за спиной. Так он выходил в особо ответственных ситуациях. В красные «корочки» директора Ахмед не глянул, а «представителя» пригласил:
– Иди сюда, к журнал «Приходи – уходи…». Типер ты нада ставит каракул на эта строчка и иди на завот, толка нэ варуй.
Инструктор ощеперился:
– Что вы себе позволяете? Я с вами разберусь в райкоме партии!
– Ты мине не нужен «разберусь с вами». Я ни райкомы, ни партии ни прынимал сибе. Ахмед не проведёшь, он знает – есылы вечер прыходыт прэдставитэл райком – сабраные балтать будет «трали-вали», а твой пиришёл утрам – утащыт хочет, что прицелился!
– Ахмед! Я тебя немедленно уберу с работы! Мне такие сторожа не нужны! – сказал директор.
– Ты миня виганут? А кито с твая оставайся? Петрович, каторая девка Дунька месте вино глушит? Шутыт на ниё некрасива! А кто завот будыт старажыт? Толка Ахмет? Отвэчай!
– А ты, Ахмед, может, тоже на Дуньку посматривал, да не признаёшься. Женщина красивая… – ехидно заметил директор, зная, что таких «тонких» шуток Ахмед не поймёт.
Но Ахмед понял сказанное по-своему и быстро отреагировал:
– Ты, дырэктар, такая гаварыт, никарашо! У миня свой баба ест – красывый, чистый, кусный. Зачем мине чужой? Свой – харашо, чужой – плоха. Ахмед ни хатит разгавариват с табой болше. Иди кабинэт бумага писать. Уйдёт Ахмед – твоя стоража Петрович и винтовка забудыт, гидэ палажил. А этат шляпа – адын раза прихадыл за нажовка, будэт другой раза прыхадыт за тапор…
Директор подтолкнул инструктора к выходу, и они без оглядки пошли прочь ускоренным шагом. А откашлявшийся от монолога Ахмед уже вслед удаляющимся начальникам громко спрашивал:
– Где такой Ахмед найдёшь? Болше такой нэт!
Возражать Ахмеду было бесполезно, тем более, что он действительно был добросовестным работником.