Как слово наше отзовётся

Бабушкины соседки говорили: "Ласковое теля двух маток сосет".  Я была ласкова и отзывчива. Вежлива и воспитана. Бабушку любила больше всех на свете. А как ее было не любить? Бабушка была красива, властна, остра на язык, потрясающе готовила, была бесконечно добра и справедлива, пользовалась непререкаемым авторитетом, все ее слушались и приходили к ней посоветоваться, а я была ее главным человеком. По крайней мере, бабушка делала все, чтобы я себя чувствовала главным человеком в ее, в маминой и, главное, в моей собственной жизни.

Любила я ее беззаветно. Мы проводили вместе очень много времени. Утром я пробиралась с опаской к бабушке на кухню, которую мы делили с соседкой. Соседка была классическая Баба Яга. Вдобавок к поджатым губам и язвительным словечкам было у неё нечто, вводившее меня в кошмарный ужас: на ее стене в кухне висела шкура чернобурой лисы с руками с пальцами и с когтями, а также с оскаленной мордой. Лису эту я боялась до дрожи в коленях. Даже больше, чем ночных кошмаров, в которых мне приходилось пробираться по болтающемуся над бездной хлипкому мостику без перил, натянутому над бурно-разлившейся рекой. Зачем лиса висела на стене, а не украшала воротник пальто, не знал никто, кроме меня: это была лиса злой волшебницы, которая по ночам приносила соседке на съедение невинных сироток.
Про сироток и беспризорных я кое-что понимала: в бабушкиной библиотеке были книги Макаренко, которые потрясали меня простотой историй и жестокой логикой безапелляционного суждения: обвиненный в совершенном убийстве, конечно же, в детстве забавлялся тем, что отрывал крылья у пойманных мух. Ведь поступок порождает привычку, привычка - характер, а характер - судьбу. Сироток было жалко, но логика подавляла. Зачем я это читала и до сих пор помню?!!

Единственным моим утешением было то, что, по дороге в кухню, в конце коридора стояли наши книжные полки, на которых были выставлены томики смешного писателя Апчехова, поэта Аспушкина и загадочные корешки таинственных сборников "По странам и континентам".  Почему-то я стеснялась спросить у домашних, что такое "Континентам". Хорошо, что то, что я себе напридумывала, вполне совпало с тем, что мне рассказал про континенты папа, заехавший ненадолго в дом между очередными творческими командировками. Много позже, на абитуре при поступлении на философский факультет МГУ, мы с подружками  пополнили совместную коллекцию любимых писателей нашего детства: к русским писателям  Апчехову, Аспушкину , Смаршаку и Иакрылову добавился загадочный немец МюлерМонтов. Апчехов был любимый. Истории про лошадиную фамилию и про глуповатого Ваньку, пославшего жалостливое письмо на деревню дедушке Константину Макарычу, трогали до слез. А по вечерам мы с бабушкой в темноте слушали радиоспектакли, передаваемые нам большим светившимся нездешним светом приемником с надписями Уфа-Чита-Челябинск. Истории были в основном про пламенных борцов, вроде мальчика из Уржума Серёжи Кирова или про инженера Кибальчича. Бабушка утирала слёзы, и я всхлипывала, проникшись нелегкой судьбой старинных революционеров.

Дело в том, что бабушка моя была партийная. Рождённая в 1906-м году в семье ссыльных поляков, сосланнных в безобразно-холодную Сибирь царским режимом, она в 1926-м, если не раньше, вступила в партию. Село Ганзурино, где жили польские ссыльные, было жестоко сожжено семеновцами и разграблено унгерновцами, и потому все симпатии выживших были на стороне большевиков, которые спасли всех, кого смогли. Бабушка вступила в ряды и сделала, как позже бы сказали, номенклатурную карьеру. Стала председателем райисполкома в годы войны, собирая для фронта продовольствие. Моя мама до сих пор не может выбрасывать еду. Всю войну бабушкина семья питалась картофельными очистками, обрезками, остатками продуктов, из которых бабушка умудрялась что-то для детей готовить. При том, что обозы с продовольствием, собираемым бабушкой, регулярно отправлялись на фронт... Мама моя при этом получила долгосрочную противо-партийную прививку в тот момент, когда она рожала меня, а бабушка в это время была на партсобрании, вместо того, чтобы стоять под окнами роддома. Моя аполитичность закоренелой антисоветчицы тоже, наверно, корнями уходит в тот самый миг моего рождения, который моя бабушка провела на партсобрании. Что никак не повлияло на мою близость с бабушкой и на мою бесконечную к ней любовь.

...Как много бы я отдала за то, чтобы получить возможность поговорить с бабушкой сейчас, с высоты моего возраста, опыта, знания обо всем и умения формулировать вопросы. Спросить ли  про ее долгие разговоры с дедушкой моего одноклассника, художником Б., прошедшим  через ужас сталинских лагерей, нашим далеким соседом по даче, с которым бабушка вела долгие и частые беседы с глазу на глаз? Выпытать ли ее историю двух замужеств и потери двух сыновей? Выяснить ли, чем и зачем она так подавляла артистическую натуру красавицы-дочери, моей мамы?

Или оставить интимной и неприкосновенной историю жизни цельной и прекрасной натуры, каковой была моя бабушка. Мой первый ангел-хранитель. Моя опора. Моя безусловная любовь. Кто знает, чем отозвалось бы слово, возможно, неаккуратно сказанное, пусть и из лучших побуждений?