Великая сила искусства

Искусство принадлежит народу, - так было написано над верхними ярусами в театре Оперы и балета в родном Улан-Удэ. И подписано: ВИЛЕНИН. Виленин, он же Дедушка Ленин,  вообще много чего написал. Книг его авторства было издано немеряно. Плакаты с его цитатами висели повсюду. Многое на плакатах было откровенным враньем. Но искусство было воистину доступно, и в этом смысле - точно принадлежало народу.
 
Моя мама ни разу не пожаловалась, что билеты в театр были дороги, а мы не могли пойти на какой-то спектакль из-за дороговизны. Если не ходили, то только потому, что в этот день не хотели или кто-то приболевал. А уж когда ходили, то наряжались по-театральному и обязательно переобувались в красивые изящные туфли, которые моя мама носила в театр в специальной сумочке для обуви - в футляре коричневой кожи с кожаной ручкой-петлей и с замком-молнией, расположенным по центру. В этом футляре хранились мамины перламутровые французские туфли на высокой шпильке. Красоты неземной. Изящества запредельного. Со всеми мифами и фантазиями о зарубежной французской жизни. В чем носили и как выглядела моя "сменка", я не помню, да это и неважно.

Важно было то, что в театре все переобувались, сдавали шубы, пальто, куртки и вынужденно-сезонную обувь в гардероб, получали за отдельную плату - кто хотел и кто мог - театральные бинокли и спешили занять места согласно купленным билетам , чтобы окунуться в волшебство представления. Каким же контрастом  было первое посещение театра в Америке, где публика не только не переобувается, но вообще может пройти в зал в верхней одежде.
 
Искусство моего детства в тех краях, где оно водилось, принадлежало народу потому, скорей всего, что денег у этого народа было мало, да и те, что были, тратить было особо не на что по причине тотального дефицита эпохи развитого социализма: жильё было бесплатным, а потому абсолютно недостижимым, автомобиль купить могли единицы, поездки в отпуск "на Запад", а так у нас в Сибири называлась европейская часть СССР, были неприступно дороги, а отдых "на Юге" практически недоступен: нужна была путевка или курсовка, которые стоили денег, да ещё и авиа билет из Улан-Удэ в Москву  стоил 86 рублей на одного человека, вот не помню, в один конец или с возвратом, а поездка на поезде только до Москвы хоть и обходилась втрое дешевле, чем авиабилет, но занимала четверо с половиной суток, а оттуда ещё сутки или двое до Крыма или до Одессы. В дороге приходилось чем-то питаться, и за немалые деньги, конечно, после того, как была с"едена последняя холодная курица, взятая из дома. Хорошая зарплата высокооплачиваемого инженера при этом была вокруг двухсот рублей в месяц. Вот и считайте сами. Но мы с мамой в отпуск на море-таки ездили. Несколько раз. И всегда это было прекрасно.
 
В общем, нужны были и время, и деньги, и возможности достать путевку, чтобы провести отпуск в санатории на берегу моря или даже отдохнуть "дикарями", т.е. в частном секторе, питаясь чем Бог пошлёт. Неудивительно, что подавляющее большинство населения Советского Союза отдыхало либо на дачах, либо выезжая в пригородный лес, на речку или на другой ближайший водоём. Зато художественные галереи и музеи были практически бесплатными для публики, а все платные выставки были недорогими. Ещё были абонементы и специальные цены для школьников.  Все, для кого искусство представляло ценность, имели к нему какой-то доступ. Моя семья в число понимающих ценность искусства входила. Потому и я имела возможность воспользоваться привилегией провести детство и вырасти в Бурятском Театре оперы и балета, в котором ознакомилась с основными жемчужинами мирового балетного и оперного репертуара.
 
Но детство обязательно заканчивается. Вместе с детством закончился мой Улан-Удэнский период, а вместе с ним и принадлежащее народу доступное искусство, а, может, просто я уехала от мамы, которая была моей поддержкой, моим противником в долгих спорах и моей единственной подружкой, с кем мне всегда было комфортно ходить в театр и искренне переживать иллюзорное, но такое реальное сценическое действо. С кем мы изобретали и примеряли наряды для театра, с кем перед сном обсуждали химию (мама преподавала фармацевтическую химию в медицинском училище и знала химию лучше, чем все преподаватели нашей школы, других школ и всех институтов нашего города и окрестностей вместе взятых)  вместо кавалеров или девичьих страхов, с кем мой воображаемый мир наполнялся доселе невиданным содержанием и с кем мы абсолютно не понимали друг друга, потому что каждая была заложницей своего воображаемого мира, не пересекающегося с реальностью. Но миры эти были и есть связаны любовью и болью от невозможности эту любовь принять безусловно. От мамы я уехала в Москву с уверенностью в своём решении и с большим страхом: а как же я буду без неё?

...Билеты в московские театры на модные спектакли были дефицитом, в Большой попасть было невероятной удачей. Консерватория была подоступнее, да и любила я музыку и музыкальный театр всегда намного больше, чем драму. В Москве, уже будучи взрослой замужней предпринимательницей, я быстро завела знакомства среди перекупщиков, у которых приобретала билеты в Большой на самые любимые дорогие места в бельэтаже или в ложе бенуар. Перекупщики тоже меня полюбили, потому что я не умела торговаться и меня легко было расположить к себе, особенно при помощи умелых комплиментов. Самый оригинальный комплимент был: "Девушка, у Вас такие умные уши".  На эти уши мне и навешивали истории о том, почему сегодня билет стоит на 30% дороже, чем вчера. "Обратите внимание: сегодня на спектакле будут присутствовать члены королевской семьи Швеции, и, возможно, даже наше Первое Лицо". Первое лицо меня мало волновало, да и не появилось, а члены Семьи, действительно, были, и Волочкова, после позорного исполнения попросту провального первого акта, соизволила изобразить специальный поклон для королевской фамилии, несмотря на  отсутствие в зале Первого лица. Билеты с наценкой на Волочкову и на королевское присутствие были уже куплены, а потому оставалось только расслабляться, покупать в буфете бутерброды с севрюгой и с икрой и получать удовольствие.
 
В буфете я стояла в очереди за долговязым  молодым человеком, явным американцем, который высокомерно и "на публику" пытался объяснить буфетчице, а больше своей русской спутнице, что именно он хочет попробовать, а они обе не понимали. Несмотря на мою отзывчивость и комплекс Золушки - девушки неотсюда- я изобразила, что, как и буфетчица, понимаю только по-русски.

Великая сила искусства восторжествовала: американец довольствовался, чем Бог послал,  точнее, что выдала буфетчица, Волочкова растанцевалась, королевская семья справилась с огорчением по поводу отсутствия Первого лица, а благодарная публика, не обременённая доступом к интригам закулисья, аплодировала артистам, оркестру, дирижеру и даже членам королевской фамилии, высвеченным прожектором в их царской ложе, в восхищении от высочайшего соединения музыки и пластики классического балета. Мои умные уши пылали от счастья.