Провинциальная богема. Действие второе

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Демидовский бал проходит в здании краевой филармонии. Здание архитектуры конца XIX века. Выполнено на основе традиций древнерусского зодчества и народного искусства и ассоциируемых с ними элементов византийской архитектуры. В нижнем фойе широкая бетонная лестница. Массивные резные перила на бетонных, овальной конфигурации пилястрах. Лестница ведет на второй этаж, в верхнее просторное фойе и в концертный зал.
Звучит музыка вальса. Танцуют пары: Зарубин — Горькая, Марцинкевич с девушкой в бирюзовом длинном платье с рукавами Жиго, Липин с девушкой в белом бальном платье с кринолином.

Пары проходят в танце первый круг.



ЗАРУБИН (с напевом исполняет Горькой). А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк, а за ней воробушек прыг-прыг-прыг, он ее голубушку шмяк-шмяк-шмяк, ням-ням-ням да и шмыг-шмыг!!!

МАРЦИНКЕВИЧ (читает девушке). Уныло и грустно на свете живут в дальней Африке дети, а я благодушно о лете, мечтая, лечу по планете…

ЛИПИН. И что, вы пишете о светлой и большой любви?! А мне кажется, надо не писать, а брать в руки свою судьбу!..

Пары проходят в танце второй круг.

ГОРЬКАЯ (Зарубину). Я каменная — зубки обломаешь!

ЗАРУБИН. А я их под рашпиль заточу!

МАРЦИНКЕВИЧ (продолжает читать девушке). И плачут несчастные дети, а я же люблю всех на свете!

ДЕВУШКА (Марцинкевичу). Это вы из поэмы?

МАРЦИНКЕВИЧ. Нет. Большая поэзия рождается экспромтом!

ЛИПИН. Порой своя судьба романтичнее, чем поэтическая книжка о любви!

ДЕВУШКА (Липину). Но тогда вы способны, должно быть, поучаствовать в моей судьбе?

Заканчивается вальс. Зарубин с Горькой удаляются. Марцинкевич уводит девушку и присоединяется к Милешко. Липин проходит тем же маршрутом.

МАРЦИНКЕВИЧ. Друзья! В какое соцветие малиновых ягод сейчас я угодил! Три такие русские матрешечки — Виолетта, Наталия и Анюта — взяли меня в оборот и долго, нежно дышали ароматами своих поэтических аур!

МИЛЕШКО. На кого?.. На Родионова?!

МАРЦИНКЕВИЧ. Почему же на него?

МИЛЕШКО. Он же председатель Демидовского Фонда… тебя-то в оборот — а на него дышали!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Ну уж, Евгений Сергеевич, если дышали, то шампанским!.. Я же не меньше председателя знаю… Премия Наталии Николенко была для меня объявлена заранее!

ЛИПИН. Как жаль, что нам об этом никто не доложил.

МАРЦИНКЕВИЧ. Агенты русского слова, вероятно, у вас плохо работают! Поэтому я всегда на коне!

МИЛЕШКО. Юзя, сдается мне, что ты сидишь не на коне, а на облаке, свесив ножки, шаловливо болтаешь ими, а на голове у тебя светится венчик!

МАРЦИНКЕВИЧ. Я же не виноват, что вселился в меня сияющий Пегас… и я вечно влюблен и одухотворен!

МИЛЕШКО. В себя!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Нет, пожалуй, сегодня я влюблен в Наталью. Это чудное создание, а стих исходит от ее божественного духа — духа светлой души и благородного разума! Ее поэзия чиста, как слеза!

МИЛЕШКО. Мне тоже так кажется! И влюбленность — кажется!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Вот большой вы человек, Евгений Сергеевич, и тоже любите женщин, а того не ведаете, что коварнее женщин ничего в жизни не бывает! Но если помахать крылышками и вашим щегольчиком защебетать с ними — можно достичь невероятного блаженства и вдохновения… так, сказать — трепета души! И не только. Не только эстетического наслаждения, но и вещественного благополучия! А вам все шуточки да приколы.

МИЛЕШКО. Так-так, а в этом месте поподробнее…

МАРЦИНКЕВИЧ. Что ж и скажу… Встретил я свою Дульсинею несколько месяцев назад. Боже мой, какой вулкан страстей захлестнул мою душу, страждущую любви! В пьяном угаре жил месяц я… Не в смысле пьянки — в смысле больной души. Я так и звал ее: моя Дульсинея! И что же вы думаете? Ей это понравилось! Мало того, она пребывала в восторженном состоянии от такой романтической обходительности. Ох, как нынче мало современные женщины испытывают такой подход к себе!
Далее смекнул!.. У нее родные обитают во дворцах, можно сказать — в теремах. Плавятся в личных саунах, бразгаются в своих бассейнах. А я что, не от мира сего, что ли?!
И вот, полюбил ее, и того больше!..

ЛИПИН. Того — чем кого или чего?!

МАРЦИНКЕВИЧ. Ну, знамо, что чем прежде! И ее вместе с теремами… Вот только терема стали все чаще вставать на дороге моей любви. То есть поперек ее… Меня, как любого пылкого поклонника, точила тайная мысль о жизни в комфорте. Комфорт ведь производит и высокие мысли! В сердце моем здравомыслие, крадучись постепенно, стало замещать мою пылкость. А я совсем обратился в расчетливый образ. Того хуже — в образину!.. Ну как можно устоять перед всем этим? Дульсинея — это муза, а родственники — это кладезь безмятежности жизни!
И что бы вы хотели?.. Она от всей своей широкой души, а душа у больших всегда большая, смею заметить, стала приносить мне дары. Золотую печаточку, с орлом российским — двуглавым, пейджер — для связи, и чуть машиной не одарила! «Девяткой» последней модели! Однако не судьба… В качестве обмена — заменила эту мою мечту на реальность, но реальность презентативную! И вот мы уже в Анталии!.. Да-да, не мечтаю, а сладко вспоминаю! Боже мой, какие там базары, народ, баулы… (Встряхивается.) Куда же это я? А, то Стамбул!.. Но прелесть, красота и экзотика этот Восток!.. Шикарные апартаменты на две залы, море, воздух, пальмы. Бесконечный крик испуганных альбатросов!
И вот, в запале нахлынувшего восторга — сорвался!.. Одним из вечеров, когда впервые мы были не вместе, нашла за ухом у меня помаду. Чертова помада! Чертово ухо! Да будь та проклята вместе со своими губами!..
Одним словом, двуглавый орел, пейджер и моя мечта о «девятке» улетели первым рейсом самолета, и без меня.… Представляете! Она чуть не похоронила меня в Османской империи!.. В результате чуть турком не сделался! И вспоминать страшно…
Вот об этом женском коварстве я вам и говорил, уважаемые!

МИЛЕШКО. Можешь считать, что поучительная история получилась для нас!

МАРЦИНКЕВИЧ. Да чего уж там… Когда говорю, слова рождаются убогие и нескладные. А вот когда общаюсь сам с собой — просто роем умные мысли меня захлестывают! Порой даже путаюсь в них. Знаю, каково быть умным!..

Уходят.

Появляются Зарубин и Горькая. Играет музыка. В верхнем фойе мелькают танцующие тени.

ЗАРУБИН. Люба, все цветешь — молодильными яблоками балуешься?

ГОРЬКАЯ. Да, у меня во дворе малосемейки целый сад дичек, на молодильные похожи. Вот и потребляю…

ЗАРУБИН (с напевом). Сладку ягоду рвали вместе, горькую ягоду — я один!..

ГОРЬКАЯ. Неисправимый циник! И что приклеился?..

ЗАРУБИН. Горю огромным желанием пообщаться с интересным человеком!

ГОРЬКАЯ. И что ты можешь предложить интересному человеку?

ЗАРУБИН. Да так ничего…

ГОРЬКАЯ. Вот те раз! Перегорел никак, рыцарь?

ЗАРУБИН. Да, пожалуй, нет… Я знаю, что ты, в глубине своей пылкой души, мягко говоря, ненавидишь меня. С самозабвенной неприязнью поедаешь меня своими чарами! Умными и злыми!

ГОРЬКАЯ. Ха-ха! Какие утонченные наблюдения! И какие же откровения я еще могу услышать? И за какие грехи я оказалась такой несправедливой к тебе?!

ЗАРУБИН. Скажу тебе, Любаша, что несправедлив, наверно, я к тебе! А может, мы обоюдно спесивы? Тебя раздражает непонимание мое, точнее, недооценка мной твоей прозы. За что ты меня и презираешь, опять же, мягко говоря… Твои литературные амбиции ущемлены, и я это понимаю…

ГОРЬКАЯ. И ты теперь пугаешься моего коварства и мести?..

ЗАРУБИН. Да, куда уж там. Я, по своему неисправимому характеру, не привык кого-то и чего-то бояться. И не умею стелить мягко… Но заметь: я очень высоко ценю твой поэтический талант! Заметь!

И к слову, твое (декламирует):
Предлагаешь, не дуя в ус,
Золотые куски от края.
Легче, медленно умирая,
Камень-сердце свое глодать,
Никому не отдать.

Это я о том, что сходством характеров пахнет здесь! И крик души твоей — задевает! Вроде как, рвать и метать хочется… сообща!

ГОРЬКАЯ. Но два одинаковых полюса не притягиваются. Закон физики!

ЗАРУБИН. Сдается мне, что музыка бала наигрывает в душе мотивы страсти, будит мечтательные грезы!

ГОРЬКАЯ. Жестокий циник и философствующий романтик — существо парадоксальное! Гладко трындишь о душе, о духе. Христос у тебя — церковь, Слово, а дела твои кричат о прелюбодеянии!

ЗАРУБИН. Но кто осудит, коли зреет в душе нечто светлое, вдохновляющее? Вроде как поэзия жизни! А если я как Христос: люблю словом и духом, но не порочен?!

ГОРЬКАЯ. Непорочен?! Это ты-то, с этим взглядом ястреба? Так можно меня и заморочить… Гордость взыграет — горе твоей невинности будет! Удумал тоже — платоническую любовь?!

ЗАРУБИН. Получается как-то так. Как у младенца, а может, как у старца?!

ГОРЬКАЯ. Платоническую любовь я только к младенцу понимаю… Поняла, ты не циник, ты капризный старец!

ЗАРУБИН. Видно младенец!.. А знаешь, Люба, в школе, с пятого по седьмой класс, я двух девчонок любил — первой головокружительной любовью!

ГОРЬКАЯ. Сразу двух?! Загребущ, нечего сказать! Так не бывает…

ЗАРУБИН. Отчего ж?

ГОРЬКАЯ. Когда любишь — никого вокруг не видишь, а сострадать другому — можешь. Но двоих — никогда!

ЗАРУБИН. А, я и не сказал, что сразу и вместе. Это уже групповуха!

ГОРЬКАЯ. Да, ладно! Опять черти в глазах!.. И для чего сказано про школу?

ЗАРУБИН. Для понимания парадоксов души. И обделенности!

ГОРЬКАЯ. Или ее растления?

ЗАРУБИН. Вряд ли… Ты в своем амплуа!

ГОРЬКАЯ. Агрессия — иммунитет от страждущих! Ну говори…

ЗАРУБИН. Так вот, про школу. Первую — звали Олей! Параллельный класс, две хохотушки: одна — олицетворение тургеневского подарка природы, другая — подвижный, эмоциональный мышонок. Почтальон — у ней, почтальон — у меня… Записочки — забавная игра растущих самостей. Какое это наслаждение для воспаленных любовью голов писать восторженные комплименты! Назначать встречу после уроков, а потом лететь на крыльях, провожать объект своего головокружения до дома. И при этом не замечать тяжесть двух портфелей — под крыльями!
А потом, на трамвайной остановке, увидел ее со взрослым парнем?! Тургеневский подарок исчез. Внезапно все как-то померкло — крылья опустились. Из только прочтенной книжки Николая Асеева пронеслось: «Нет, ты мне совсем не дорогая! Милые такими не бывают…»

ГОРЬКАЯ. Я так и думала! Ты как сырая спичка — пых… и дым!

ЗАРУБИН. Да тут хоть пионерский костер!.. Там же мужик?!

ГОРЬКАЯ. А ты подсвечивал?

ЗАРУБИН. Да, какой там. Просто нюх собачий!

ГОРЬКАЯ. Да-да, и глаз орлиный! И что там… наступили серые будни?

ЗАРУБИН. Так я в первый раз почувствовал себя маленьким и никчемным любовником!

ГОРЬКАЯ. И поделом тебе… и сразила тебя первая трагедия в жизни?!

ЗАРУБИН. Не то слово — страшная!

ГОРЬКАЯ. А на второй-то ты отыгрался?

ЗАРУБИН. Куда там! Со второй было чуть посложнее…

ГОРЬКАЯ. Знамо дело — постарел!

ЗАРУБИН. А то! Оканчивал седьмой, она восьмой. Звали ее Наташей. Замечу, была круглой отличницей! Вихри душевные закрутились в лето. Я все бегал каждый вечер к окнам ее дома. Она выходила, мы прогуливались пять минут и садились каждый раз на нашу, как нам казалось, тайную скамейку под раскидистыми ветками черемухи, у палисадника. Это был один из самых ветхих домиков нашей улицы. О чем-то говорили, дышали ароматами черемухи, лета. Часто сидели в обнимку. К моему стыду, целоваться я не умел и боялся, а она меня пыталась научить… Поцелуи у нас получались какие-то металлические! Обжигали не жаром сердец, а вызывали холодный пот! А она была красавицей. Сам себе завидовал!..
Ради нее совершил за лето два героических поступка! Один раз побил пьяного взрослого парня, только что откинувшегося из зоны. За приставания… А жил он рядом — избушка такая же ветхая была у них… Пристал, как банный лист… Ох, потом он в ярости бегал с обрезом по всей улице, искал меня. А нашел милицейский бобик!

ГОРЬКАЯ. С обрезом?!

ЗАРУБИН. А то… вели под руки, как разбойника! Ночью — жуть!

ГОРЬКАЯ. И второй подвиг Геракла?

ЗАРУБИН. А осенью, втроем: я взял еще своего друга. Пошли в санаторий, на Обь гулять. Дышали запахами теплого осеннего леса. Вечер был солнечный, ласкающий нежным, но порывистым ветерком. Болтали скромно о чем-то романтическом, и, казалось, важном для нас. Шли по кромке крутояра, и любовались засыпающими просторами лугов, кочковато болотными и бескрайными. Бесшумное, но взволнованное гребешками ветра течение Оби будоражило воображение мощью, каким-то неиссякаемым величием. И это величие хотелось покорить!
Друг сказал: «Ванька, а обуздать ее слабо?!»
«Так, сегодня наш шанс!» — ответил я, и мы бросились кувырком вниз по песчаному склону крутояра. И Наташа с нами…
Побросали на берег одежду и с другом в едином порыве бросились в мокрую прохладу реки. То было что-то! Сначала овладевал порыв вдохновения, к середине реки посетило легкое сомнение, а далее дикий страх за жизнь. Порывы ветра гнали волны горбатыми гребнями, и они погребали наши головы в пучины мрака. Всуе я тянулся ногой нащупать дно, обрести твердь земли… А когда ступил, нащупал ногой — без сил, в изнеможении не плыл, а полз по воде. Валялись на песке долго…
Когда пришли в себя, добрались через песчаную косу к крутому повороту реки и сильным течением, по стремнине нас вынесло на другой берег…
И главное!.. На берегу валялись наши рубашки, брючки, а Наташи не было нигде. Ушла!..
Я вновь понял, что я маленький, никчемный и несчастный любовник!
Эти жизненные неудачи, как занозы, поражают сердце. Я ради любви геройствую, а она неблагодарно кидает в меня копеечной монетой?!
Когда платонически люблю — в сердце остаются эти занозы на всю жизнь… Когда люблю телесно — люблю, пока владею! Люблю во здравие ради, потомства для!

ГОРЬКАЯ. В смятении, Ваня, оставляешь… Не знаю, презирать тебя или играть, чтобы мучился, или снизойти до твоей логики про любовь…

ЗАРУБИН. Но ненависть порочна — любовь священна! Нравятся мне твои порывы души… и как они сопрягаются со сказанным! Любить, надо любить…
А в себе-то ты разобралась, ведь тоже трудно?

ГОРЬКАЯ. У меня, наверно, проще. Люблю — когда душа горит, ненавижу — когда остывает… и страдаю! Ненависть не красит, но будоражит и цепляет! Мой дух в поэзии, а жизнь и плоть — в прозе!.. Поэзия для меня — как струя свежего воздуха, как вдохновение. А проза для меня — что-то большее, что-то важное!..

ЗАРУБИН. Ну как же так: «Козырная дама никогда ни о ком не страдающая»?! Это что, пустой звук, ситуативная оценка? Это же — Клеопатра! Императрица!

ГОРЬКАЯ. Страдающая, Иван — страдающая и в поэзии, и в прозе. Никому от страданий не скрыться. Даже беспечному придется испить эту чашу рано или поздно…
Да иди ты уж, ценитель поэзии! Голова кругом от тебя идет… Душеед и демон!..

ЗАРУБИН. С тобой сегодня мило! Но собак навешала — как на новогоднюю елку игрушек!

ГОРЬКАЯ. И поделом тебе… Там бал идет! Я все пела — это дело, так иди-ко попляши!

ЗАРУБИН. Пели-то мы вместе, а я попляши?! Хороша басня «Клеопатра и Крылов»! Замысловато?!

Уходят.

Появляются Марцинкевич и Милешко.

МАРЦИНКЕВИЧ. Евгений Сергеевич, можете представить себе — я здесь стал сентиментальным! Все в голове перемешалось: кого люблю? Лермонтова, Пушкина или Антошу Чехонте?! Кажется, что всех и сразу…

МИЛЕШКО. А как же Гете, Шиллер и даже любимый Кант?!

МАРЦИНКЕВИЧ. Ну, это же западные монументы?! Где душа, где брызги шампанского, где сантименты? Ну, помилуйте!..

МИЛЕШКО. Да, высокие чувства не могут жить без рифмы!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Ну, то же аксиома?! Все остальное — рудименты!
Кстати, Евгений Сергеевич, как вам торжественная и концертная программа бала?

МИЛЕШКО. Хорош был ведущий, Родионов!.. Прекрасная сценическая постановка рассказов! Этакие простодушные миниатюрки… А из Новосибирска — оперный дуэт?! Это что-то!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Согласен. Новосиб — это симфония! Мало того, это оральная сказка!..
А вот барнаульская девица — это что?! Да-да, то-то и оно, Евгений Сергеевич! Я-то понял, что актриса ваши миниатюрки тиснула?!

МИЛЕШКО. Да что же? Неужели похожи?!

МАРЦИНКЕВИЧ. Вот в том-то и фокус весь. Прямо-таки вломилась в ваши авторские права! Разве там не ваш «Сарказник», не ваш «Мумитроль»?! Да я просто уверен, что произошла банальная подмена понятий. Просто плагиат высшей пробы!.. Евгений Сергеевич, этого решительно нельзя допускать! Что ж вы пропустили мимо ушей ваши крылатые фразы: «Несчастья не было — ненастье помогло!» Или те же дифирамбы: «Если б ты знала, как тоскует сердце по вокзалу!..» Хорош хлыщ — в бега потянуло. А вопрос о вечности бытия: «Я мытарем мирским согласна собирать кусочки Рая!» Она так же собирает деньги, как твой Альфонс?!

МИЛЕШКО. Дружище, я ценю твои дружеские порывы, но «Мумитроль», «Сарказник» и Альфонс мой, но ты, как всегда, все перепутал. Это текст не мой…

МАРЦИНКЕВИЧ. Разве то вообразимо?! Но как же неглубоко и примитивно она все это нарисовала! Я бы вообще из этого сделал конфетку! Большой театр столицы бы мне рукоплескал!..

МИЛЕШКО. Ну, понесло Остапа!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Да, Евгений Сергеевич, конечно, все бывает, но все же я живу с открытой душой, с открытым забралом живу! И стараюсь украсить наш корпоративный творческий процесс. Разве вы не согласитесь с этим?

МИЛЕШКО. Все знают, что ты наша творческая муза! Ни на один рассказ без тебя не вдохновился бы!

МАРЦИНКЕВИЧ. Вот-вот, без песен Марцинкевича душа угасает, Муза блекнет!..

МИЛЕШКО. Я памятник тебе изваяю и в центре студии своей поставлю!

МАРЦИНКЕВИЧ. Эта мысль не имеющая цены! Звучит как памятник Вечности! (Задумывается, глядя в потолок.) И с большой буквы — вензель на все времена!

Забегает из входа в фойе Липин. Ежится от холода.

МИЛЕШКО. Ба, горячий сын морозной тундры! Андрюша, на календаре не май месяц. А, впрочем, все с тобой ясно — таежное здоровье в металлическом окладе!..

ЛИПИН. Сюрприз, Женя! Представь себе, Лаванов, с дикими глазами, как у бурого медведя, ввалился сюда, увидел меня и вновь вывалился… курить?!

МИЛЕШКО. И где это чудо природы сейчас?

ЛИПИН. Покурил и ушел…

МИЛЕШКО. И никаких сакральных мыслей не выдал?

ЛИПИН. Выдал.

МИЛЕШКО. Ну и что иезуитского опять?

ЛИПИН. Так, слушай. Говорит: «Забежал взглянуть на пир во время чумы… Народ в поисках куска хлеба, — говорит, — а тут на насест мотыльки и бабочки слетелись!»

МИЛЕШКО. Как проникновенно завернул! А ты?

ЛИПИН. Говорю: «А знаешь, что Сталин в сорок втором черной икрой закусывал?» Отвечает: «Ему можно. Сравнил! Он не просто ровнее равных — он небожитель!» Я ему: «А как с библейским заветом — не сотвори себе кумира?» Он и отвечает: « В том и дело, что библейский… И этим все сказано — опиум для народа! Говорят, от того и победили. Полезно, говорят…» Ну, я ему и выдал: «А нам вместо икры полезно сказки Бажова слушать! Знаешь ли, духом сыты — греет душу!.. А вот ты стыдишься бедноты! А Достоевский сказал: не этого надо стыдиться, а глупости!» И ведь ушел — обиделся!..

МИЛЕШКО. Короче, огрел его Достоевским! Ну что ж, на обиженных воду возят! И черт с ним…

ЛИПИН. Да ни с чертом — с белками он говорит!..

Ранняя осень 2019 года. Городской сквер. Вечер. Скамейка. Горят фонари. Случайная встреча Зарубина с Горькой. Зарубин с тросточкой, с бородкой и светящимися глазами.

ГОРЬКАЯ. Кого ж я вижу: призрак из молодости! Господин Борода!

ЗАРУБИН. Вот так встреча! Все перевернулось — время чудовищно, оказывается, красит!

ГОРЬКАЯ. Да, будет уж… Это как понимать — с посохом ходим? Борода как у Леонарда да Винчи в молодости!

ЗАРУБИН. Ну хорошо, что в молодости — хоть приобщила! А это — так, глупость. (Вертит трость в руке.) Беда с костной пирамидой! Выстрел протрузии!..
А впрочем, давай присядем?.. Как вам там можится?! (Смотрит в небеса.)

ГОРЬКАЯ. В небесах? Вот уж не угадал…

ЗАРУБИН. Ты же в столице… тусуешься?!

ГОРЬКАЯ. Около… Как птицы летаем, а друг друга не замечаем. Поскалим зубы при встречах, пошвыряемся восторженными колкостями и вновь по утлым гнездам разлетаемся. Замечаем только тогда, когда кто-то выпускает в свет свое очередное детище. А насчет материального — литература массово никогда никого не жаловала. Оставляет только духовные ласкания! Вспомни советское время — это был бум, величие литературы! Повышенный интерес к ней народа решал материальные запросы творцов. Не массово, но все же…

ЗАРУБИН. Но, кажется, сейчас вышел процесс из забвения. Есть прекрасные фильмы, в театры народ хлынул, премии неплохие в фондах?!

ГОРЬКАЯ. Есть убеждение, что ослепительного увлечения литературой не может уже быть никогда. Рынок — эпоха всеобщего потребления и суеты. А суета не способствует чтению книг.

ЗАРУБИН. Я вполне оптимистично оцениваю шансы в развитии кинематографа, театра. Да, интернет на книгах поставил жирную точку. Произошло поглощение одного другим, и результат — пострадали книги. Каким-то элитным делом литература стала — овдовела без читателя. Все в интернет забрались, за сиюминутным… Да, согласен, динамика жизни изменилась… И что же ты?..

ГОРЬКАЯ. Со временем, как-то все подзатухает — проза, поэзия. Жизнь давит поэтический порыв. Но крепко сидит во мне и никуда не исчезает.

ЗАРУБИН. И степенно, неизбежно течет порядок жизни, а источники вдохновения есть?!

ГОРЬКАЯ. Источники журчат, а не зажигают. Вырождаются! С огнем слабовато! Как-то все больше прошлым дышу… Ну, как же — сила духа еще торжествует!.. Грешным делом у меня было тогда искушение выбрать одну из формул твоих авантюр. Играть или отпустить вожжи. Помнишь: люблю, когда владею или люблю всю жизнь, когда любовь непорочна? Было у меня какое-то мимолетное помешательство — выбирала! Не стала играть — отпустила вожжи! Вот и все. Не так уж много чего изменилось. Разве что окончила курсы, в литинституте, и осталась там — в околотках Москвы. Народу много, и обменяться фразой есть с кем. Жарко там… Тусовки — хоть куда! Хотя бывает, скука гнетет несусветная! А здесь мимолетом… так, навестила скромный провинциальный уголок своей жизни!

ЗАРУБИН. И слава богу, Люба! Радостно слышать тебя! А помнишь, простодушного романтика Марцинкевича, как он журчал? Я знаю, с Андрюхой ты в переписке. Он — сыщик! Мало пишет, но всю жизнь в процессе… в погоне за Логосом! А упрямого певца соцреализма Лаванова, помнишь?

ГОРЬКАЯ. Ты что, я же тоже социалистка!

ЗАРУБИН. То ты — поэтический трепет души, а то Лаванов с Марцинкевичем — пленники несбыточных фантазий!.. А впрочем, о социализме думают азиаты, а о госкапитализме — консерваторы. А разницы — мизер! Одни требуют меньше свобод, другие больше. И ведь все напрягаются, упираются в измах! А сколько амбиций, апломба! Чушь собачья, и только…

ГОРЬКАЯ. Коли так, то первобытным было легче — до нашей эры! Кинул копье — и пир на весь мир!

ЗАРУБИН. Проще? Конечно! Некогда о душе было подумать!.. И все же, наши мятежные миры не поместятся в один мир оскудевших от быта душ! Знаешь, запал один твой стих, печальный и трогательный. Кажется, он и сейчас для нас что-то значит. Вот тот, про перекресток, про сирени… помнишь?

ГОРЬКАЯ. Ты об этом?
…И даже вживе, здесь — на перекрестке.

ЗАРУБИН. Точно, этот.

ГОРЬКАЯ (декламирует):

…И даже вживе, здесь — на перекрестке
опаздываем эрой, веком, днем…
Живем, Живем… Разбрасываем блестки
Ума, удачи… А потом умрем.
Имели место мы — местоименья.
И это — жизнь?.. Как тенью от крыла,
Глагол в прошедшем времени — «была»,
Чтоб существительное стало тенью.
Утонет все в реке забвенья Лете —
Февральский день и мутный этот стих…
Никто из нас привычно не заметит,
Когда наступит час и на рассвете
Распустятся сирени для других.

ЗАРУБИН. Чудно сказано… Но как приговор! Умеешь ты эпитетом напрячь сознание!.. Знаешь, с полгода назад привелось мне читать одного философствующего публициста, и что же ты думаешь? Запала мне одна примечательная мысль. Я запомнил это почти дословно. «В корне человеческой жизни лежит трагедия… Для одних обжигание трагедией становится поводом возненавидеть жизнь и захотеть ее уничтожения, для других — дать предельно мощный творческий ответ».
И можешь себе представить, какой необыкновенной силы толчок получил я? Если хочешь — мое сознание! Революция, мозговая атака! Все эти восемнадцать лет…

ГОРЬКАЯ. Почти девятнадцать…

ЗАРУБИН. Да-да, Дюма был прав, все же — двадцать лет спустя!.. Эти двадцать лет в кипящем котле быта жизнь как-то затухла. Устройство банального жития, мелочная суета, бесконечные всплески амбиций ради рутины, условно говоря — ради насущного куска хлеба, ради некоего комфорта. И все! И все это называется — жизнь?! Нелепая жизнь, насыщенная пустыми идеями? Да какими идеями — инстинктами. Вертим круговерть лет, а движения вперед нет. Как белки в колесе… а оглянешься назад, а там пустыня.
Конечно, есть квартира, вялый бизнес, гараж, машина, дача, Сочи, Ялта и т. д. и т. п…

ГОРЬКАЯ. То есть забурел?!

ЗАРУБИН. Да куда там, но последний кусок не доедаю! Но это все вещественно, обывательски нудно и скучно… Часто будоражит память былое. Всегда любил не творчество, а себя в творчестве. Увлекался вспышками, одухотворялся, а результат — стрелял по воробьям. Гонялся за идеями, замыслами годами, а мусор собственных фраз мимо ушей пролетал. Вот и «Вселенский собор» — прекрасный, задорный и амбициозный проект, но за пять лет сгорел, как фитиль. Думаю, был изначально обречен — время, как оказалось, было не серебряным веком в литературе, а деревянным. Отдал все силы альманаху, а на свое творчество наплевал. Попутал ценности… Подвела жажда сделать все и сразу… осталась, просто, яркая веха в жизни… А вот эта мысль о корне человеческой трагедии сломала все вещественное, разочарования… Вернулся в память, как озарение, кусок прошлого творческого лицедейства! К чему было все то, что происходило все последние годы?! Разве что накопленный ресурс для неблагодарных потомков? Возможно, дело это и благое, но нет желания мерить жизнь такими мерками… Ведь узость человеческой жизни — это и есть трагедия! А «творческий ответ» ей — это воплощение полноты жизни!

Люба! Я загорелся новой идеей. Начал крапать новые вирши… нашел новые смыслы! Да и старое, в первую очередь, переписывать надо начисто. А девяностые годы как терзают… Все же эти годы — для кого катастрофа, а для кого и взлет!..

ГОРЬКАЯ. Взлет для воров и бандитов!

ЗАРУБИН. И не только… это целая эпоха! Великий излом цивилизации!..

ГОРЬКАЯ. Надо же, второе пришествие Христа — как бы не обломаться?!

ЗАРУБИН. А нечему обламываться. Милешко как-то сказал мне, почти дословно: «Мне нравится жить в стихии творчества: будь то литература, изобразительное искусство или же архитектура. Все меня увлекает — я живу этим! Да, тянусь и вступаю во все эти официозные союзы, но в гении зачислять себя не стремлюсь. Просто исполняю долг добросовестного ремесленника! И всего лишь…» Что тут еще сказать?! Ко мне вернулось вдохновение и желание творить. Вот так, спал двадцать лет, и даже страшные сны не снились. А без снов не было игры — литературных терзаний. Теперь тоже ничего не снится, сплю как мамонт… но осенило ведь! Как-то я говорил про озарение. И оно пришло, посетило! Сладкие муки творчества переживаю, а это возвращение к себе! Становлюсь самим собой! Вот же, как бывает?!

ГОРЬКАЯ. Спишь, как мамонт, а муки терзают?! Ты как-то здесь определись… (Крутит пальцем в области виска.) с логикой!

ЗАРУБИН. Сон — покой, а муки — священнодействие! Юнцы обламываются, а здесь процесс!.. Кстати, в этой связи Громов вспоминается мне. В поисках истины — он как Дон Кихот. Находил очередную мельницу и седовласый, седомудрый, он со всей решимостью вызывал ее на дуэль!.. Какая-то дикая и неукротимая сила познания будоражила его!

ГОРЬКАЯ. А чем хуже юнец седовласого склеротика!?

ЗАРУБИН. Люба, эко ты!.. А ты все такая же — молодая и юная! При всяком удобном — вилы в бок запускаешь… Агрессия — иммунитет от всяких ванек?!

ГОРЬКАЯ. Да, Ванька, да! Точим зубы друг о друга и этим развлекаемся!

ЗАРУБИН. И ведь попала по склеротику, как ножом по сердцу!.. Сколько ни напрягай мозги, а все — че помню, че не помню?! Вот эту часть твою помню, (крутит пальцем вокруг ее лица), а эту не помню (крутит вокруг ее груди).

ГОРЬКАЯ. Да где ж тебе помнить — вот эту! (показывает на грудь). В воспаленном твоем воображении только? Или спутал с кем?!

ЗАРУБИН. Тебя спутаешь! Спутать тебя ни с кем не возможно. Если только в страшном сне с кем?!

ГОРЬКАЯ. Вот хрен — еще и мечтает! Как раньше — все туда же!..

ЗАРУБИН. А по-иному у нас не бывает!

ГОРЬКАЯ. Все вы туда же норовите, мужичье!..

ЗАРУБИН. Видать, доля наша такая — норовить!

ГОРЬКАЯ. Ага, сермяжная!

ЗАРУБИН. Хорошо с тобой, Люба, легко куражиться! А тогда было трудно — совсем огонь!

ГОРЬКАЯ. Так, я и сейчас — любого Кузьму!..

ЗАРУБИН. Ой, верю, Люба! Верую в тебя!

ГОРЬКАЯ. Вот и ладно… Вот теперь хорошо! Теперь можешь и о высоком! Ты же любишь о небожителях вещать…

ЗАРУБИН. Не больше тебя?! А, впрочем, если о небожителях, то скажу… Вот сокровенное врезалось в память (цитирует):

Какую мзду, везя нас через Лету,
Харон на переправе предпочтет?
И спросит он: «Что прихватил с собой?»
И я ему: «Всегда готов к ответу:
Любовь к добру — мой слиток золотой».

ГОРЬКАЯ. Слова, слова — и все же… Рано или поздно всех приберет в свое царство Аид. И никого не исцелит песнь и кифара Орфея.

ЗАРУБИН. Крылатые слова! Ты тоже живешь там, в поэзии… но как-то уже грустно ты?

ГОРЬКАЯ. Так, слитком по голове прилетело!

ЗАРУБИН. Вот и тебе прилетело!… Хочешь, провожу тебя?

ГОРЬКАЯ. Проводи… на старости лет можно и прогуляться!..

Поднимаются со скамейки.

ЗАРУБИН. Жизнь, Люба, течет, и когда финал — неважно. Финал страшит, но не пугает! Достоевский еще сказал: «Есть в душе Бог, нет Бога — там всем воздастся по их делам».
И все же, хочешь услышать кусочек откровения о нашем прошлом... и вообще?..

ГОРЬКАЯ. Ну что ж, пали!

ЗАРУБИН. Для меня символом нашей компании, может прозвучит странно, был и остался Громов...

ГОРЬКАЯ. Вот так да — неудачник?!

ЗАРУБИН. Да, он жил растрепанно, бурлил в одиночестве в своей полупустой раковине. Я же за бурной издательской деятельностью в спешке проспал свое творчество. А проза моя не стала хорошим марочным вином. А он был верен литературе до конца и нес свой слиток золотой в будущее без сомнений. Материально — гол как сокол, но не сожалел, не каялся, а воспарял.

ГОРЬКАЯ. Вот как?!.

ЗАРУБИН. Вот даже так!.. Больше таких я в жизни не встречал. Лишь в книгах, как у Горького — Данко... Только своей одержимостью не народ спасал — литературу... Вот и вся квинтэссенция миропорядка...


ЗАНАВЕС.