Повседневная Вечность

Притча о религии и Любви

     У меня оставался час до встречи с тобой, но я уже освободился. Писать не хотелось. Да и о чем писать? О том, что есть - писать бессмысленно. Поэтому я вышел из дома и пошел вверх по улице, задерживаясь у книжных лотков, раскрывая книги и заранее зная, что не куплю ни одной. Мне было не до книг, но я заглядывал в них, как Робинзон, вероятно, всматривался в океан - с абстрактным досужим любопытством. Было много таких, которые я хотел бы прочесть - это были как бы друзья покойного, а дух усопшего, витающий над панихидой, осознавая свой быт, не пытался до них докричаться, хотя по-прежнему их любил.
         Среди засилья убийц и грозных шпионов, ценой в половину советской зарплаты, изредка произрастали ростки души: Рамачарака и Фромм, Блаватская и чудесные издания сказок, Даниил Андреев и дневник Дали. По счастью, цены на эти книги были порой даже более высокими, чем на китч, что вызывало в глубине усталой души слабое подобие оптимизма.
         Поцеловав тебя, я обалдел от весны. Мы пошли дальше вдвоем - прости, что я иногда посматривал и на других женщин - уместней будет сказать, что они просто попадались мне на глаза. Ведь весна!
         И мы пришли на выставку, как обессиленные зимой первопроходцы, не смеющие поверить, что когда-нибудь доберутся до лета. В гардеробе музея висело лишь несколько курток, и то в основном детских. Мы повесили твое пальто и мою кожанку рядом с ними - за нее ты несколько беспокоилась, вероятно, не зря. Что в девяносто втором - кража в музее, когда жизнь, и тем более - жизнь ребенка - так упала в цене? Что - кража в музее в век чудес, когда за деньги можно купить  атомщиков? Какая разница, кто будет финансировать свинство - Саддам, Каддафи или наследники Хомейни? “Заводной апельсин” * так раскрутился со времен хиппи, что сегодня никого больше не удивляет, когда главаря террористов убивают вместе с его детьми. Цивилизация хранит молчание.

        Строго говоря, выставок было три: декоративное искусство Китая, церковная живопись шестнадцатого-восемнадцатого веков и Библия в современной живописи. Мы начали со второй. Мы вошли в музей, и это уже само по себе давало ощущение покоя и незыблемости кратких людских времен. Времена уходили, оставляя лишь даты рождения и смерти их созидателей, потом забывались, поглощаясь бытом, вытеснялись бесконечными очередями других времен и бесконечной важностью стояния в очереди - так называемым духом времени. Зеркало картин отражало пейзажи, лица, моменты - их воплощение останавливало потоки событий, выбирая миг. Музей жил вне времени, о котором напоминала лишь благородная седина старушек, охранявших экспонаты на своих стульях.
        Но кажется, и сама Вечность тоже смертна - ведь бесконечно текущая кровь из ран Христа уже давно не причиняет боль… И вот что пришло мне в голову прямо сейчас - да неужели же Иисус умер только для того, чтобы навсегда остаться в наших глазах распятым? Неужели после двухтысячелетних распятий нельзя написать Христа веселым и счастливым? Лихо ж веруют в него так называемые верующие, молящиеся распятому мужчине, вместо того, чтобы, разметав легионеров Пилата, а заодно и коллаборационистский Синедрион, спасти Иешуа, перевязать раны и сказать ему:
     - Может, хватит, брат, тебе щеку подставлять? Может, хватит молиться? Хоть ты и великий мужчина в мировой истории, но по счастью, не Большой Брат, которого сделали из тебя попы, в сущности, еретики -

       Но иконы дышат любовью, человеческой вполне, не религиозной. Нимб, ореол - биополе? А лица у святых, как ты верно подметила, такие хитрющие, что создается дьявольское наваждение: они и в Бога-то не веруют, а догматы Веры у них вроде воинского устава. Приказы, как известно, не обсуждаются.
       Посмотрели мы на них и перешли к буддистским святым, точно таким же, только с другого края Земли. Глаза у них раскосые, правда, но Атман такой же Единый, как на западе - Господь. 
       Но нас с тобой, слава Б-гу, двое. И вот, мы с тобой ахнули, увидев в черном футляре так называемый экран - пару стекол, а между ними - все хорошее, что есть в мире для человека - камни и деревья, листья и цветы, воду и даже Небо. Там посреди воды был остров, из скал состоящий, со скал кочевряжились гибкие стволы, и каждый листик был виден, и каждый стебелек травы, а над водой был дом, чтоб жить в нем, а над домом - пагода, ажурная, как цапля на одной ноге, стоящая над водой. А по воде плыла лодка, а над лодкой был парус, и было рулевое весло. Его держал в руках человек - рыбак, видимо. И все это было размером сантиметров двадцать на двадцать, и сантиметров пятнадцать высотой. И все это было сделано из пробки, кроме журавля, чистившего перья в гордом одиночестве. Наверное, это была самка, поджидающая самца.

      Я стоял, смотрел на все это, а душа потихоньку освобождалась. И твоя, правда?

     Что касается современного видения Библии художниками города Н, то они вместо Библии видят свои пропитые и прокуренные мозги, не достигая до душ. Впрочем, одна работа мне понравилась, хотя и на ней Христа волокли на крест - двое, напоминающие - то ли урок, то ли сексотов.


* «Заводной апельсин» — роман Энтони Бёрджесса, написанный в 1962 году. Роман лёг в основу одноимённого фильма, снятого в 1971 году Стэнли Кубриком.

   На мой взгляд, роман - о простоте совмещения, скажем, интеллекта, чувственности и восхищения классической музыкой - с крайней степенью жестокости, в одном и том же герое.