Копеечное дело

   Милицию, как и полицию, Максим не любил. Совсем. И любить их обеих, по его мнению, было не за что.
    За свою недолгую жизнь Максу довелось три раза обращаться в  милицию за помощью, а последний, четвертый, уже в полицию. Ну и что? Абсолютно ничего. Никакой реальной помощи ему не оказали, не помогли. Ни разу! Хотя бы для вида, что работают именно по его делам, что-то продемонстрировали… Опять нет. Ни разу. Никаких тебе допросов, бесед со свидетелями, очных ставок, экспертиз и чего там у них еще бывает.
    Ну ладно… Первые три раза обыкновенные кражи, пережить можно, хотя украденных вещей и жалко. Но последний-то раз самый настоящий разбой с нанесением тяжких телесных, да еще организованной группой. И опять ничего…
    Скорее всего, милиция вместе с полицией, судя по их реакции,  Максима тоже не любили. Так и жили они каждый сам по себе. Только вот пути их, к сожалению, периодически пересекались. Да, впрочем, как, наверное, и у каждого человека.

    Первый раз Максиму пришлось столкнуться с милицией еще в студенческие годы, и запомнил он это на всю жизнь.

    Учился он тогда на третьем курсе мединститута. А вот жил не в общежитии, что для семидесятых было обычным делом, а на квартире, за которую платил пятнадцать рублей.  Небольшая квартплата и была основным аргументом его выбора. Брать деньги у родителей Макс не любил и не хотел. Так что платили родители только за квартиру, ну и продуктами помогали.
 
   Дом, где Максим снимал комнату у бабушки, перенесшей в детстве полиомиелит и оставшейся инвалидом – одна нога у нее была тоньше и короче другой, стоял не в центре, но и не на самой окраине. Рядом останавливались и автобус, и трамвай, здесь же был небольшой продуктовый магазинчик и даже киоск, торгующий пивом.  Да и до студенческой общаги, расположившейся в бывшей тюрьме, где в первозданном виде  сохранялась камера, в которой в свое время сидел революционер Куйбышев, было всего две трамвайных остановки. В общаге у Максима жили друзья, которым повезло больше, чем ему, и частенько он заглядывал к ним. Иногда даже ночевал.
   
    Да еще в общаге была столовая, где цены были просто сказочные – на одиннадцать копеек Максиму удавалось позавтракать, когда первая пара была на кафедре химии, расположенной тут же, в здании бывшей тюрьмы.  Манная каша, два куска хлеба и чай, вполне нормальный завтрак по сравнению просто с чаем да каким-нибудь бутербродом дома.
    Тюрьму-общагу Максим любил не только из-за столовой. Очень ему нравились лекции по химии, особенно когда их читал сам зав кафедрой, профессор Бакулин. Импозантный, представительный, с зачесанными назад густыми, черными с благородной проседью волосами, объясняя какую-то тему, заканчивал он обычно так: - « Я и мой коллега Менделеев, считаем…». Эта фраза вошла в анналы истории института и ее помнили и любили повторять даже выпускники.

    Жить было можно, если бы еще не соседи. Квартира на втором этаже двухэтажного деревянного дома, куда вела крутая скрипучая лестница с перилами, была коммунальной. Жили там три семьи. Две комнаты занимала хозяйка Максима. Одну небольшую комнатку, больше напоминающую пенал, занимал его однокурсник, уже женатый и растивший маленькую дочь.  А вот третью, довольно большую угловую, занимала Нинка со своим сожителем, работающая где-то ни то санитаркой, ни то уборщицей. Растила она двоих детей, один из которых уже учился классе в пятом – шестом, а второй был совсем маленьким, годика четыре - пять. В детский садик малец, худой и бледный, по непонятным причинам не ходил, и проводил все свободное время у сердобольной бабушки, хозяйки Максима, которая еще и на свою небольшую пенсию по инвалидности да оплату за квартиру, умудрялась его подкармливать.

    Нинка со своим сожителем частенько уходили в загул и на пацанов обращали внимания не больше, чем на пустые бутылки, которых в доме временами скапливалось выше крыши.
    Если младшенький все больше жался к бабуле – соседке, то старший рос уже сам по себе. В школу он ходил, наверное, только чтобы бесплатно поесть, а что там делал еще и какие оценки получал, развеселую мамашу интересовало очень мало. А уж отчима и подавно.

    Но это было еще ничего. А вот когда из тюрьмы вышел Нинкин старший брат, который стал частенько наведываться к любимой сестрице, чтобы спокойно попить пивка, которое продавалось рядом с домом, стало совсем не комфортно.
    К тому же братец оказался конченым наркоманом. От кого уж он узнал, что Максим студент – медик, не известно, но просчитал все верно – раз медик, значит инъекции в вену делать может. И через пару недель как впервые оказался в доме, без церемоний заявился прямо в комнату, где Максим пытался готовиться к завтрашним занятиям. Здоровый, но какой-то рыхлый, с синими кольцами - наколками на двух пальцах одной руки и корявыми буквами «Коля» на другой, он сначала встал в дверном проеме, прикрытым только занавеской, и уставился на Максима. Руки демонстративно сложил на груди так, чтобы наколки на пальцах были видны со всех сторон.
    - Слышь, студент, ты, говорят, на медика учишься? - помолчав, спросил он.
    И, не дождавшись ответа, распорядился:
    - Вколи-ка мне дозу, что-то я не в форме сегодня. Да и вена одна осталась. Беречь надо…

    Все, что происходило потом, Максим вспоминал как страшный сон. Все понятия об асептике и антисептике, которые третьекурсникам дали на кафедре общей хирургии и которые Максим собирался выполнять неукоснительно, сейчас сыпались в тартарары.
    Вошедший здоровяк, нисколько не сомневающийся, что все будет именно так, как он сказал, бесцеремонно отодвинул плечом поднявшегося из-за стола худенького Максима и, сняв пиджак, уселся на кровать. Пиджак, из кармана которого он осторожно достал что-то завернутое в клочок мятой газеты, бросил тут же, рядом с собой. Левый локтевой сгиб его был замотан грязным, серым бинтом, который вроде даже пропитался не то засохшей кровью, не то гноем. Увидев, что Максим с удивлением или больше с ужасом смотрит на забинтованную руку, этот Коля только ухмыльнулся.
    - Слышь… Сгоняй на кухню. Нинкин чайник и стакан какой-нибудь притарань.

    Пришлось идти. На маленькой кухоньке, где с трудом разместились три столика и одна газовая плита на четыре конфорки, стояли три чайника по числу семей в квартире. Нинкин зеленый был самым грязным. Его-то Максим и прихватил. Взял с Нинкиного столика и стакан, тоже не блещущий чистотой.
    Из кармана мятой рубашки незваный гость достал такую же мятую упаковку таблеток, а из другого кармана пиджака две обыкновенные алюминиевые  ложки. Огляделся по сторонам и, не спрашивая, протер обе ложки краем занавески. Комнатка была такой маленькой, что с кровати при желании можно было дотянуться до любой стены и открытого окна. Из бумажной упаковки, на которой Максим не успел прочитать название, заметно повеселевший гость выдавил пять таблеток и методично одну за другой раздавил их между ложками. Стакан ополоснул водой из чайника и выплеснул за окно, чуть приподняв занавеску, даже не удосужившись посмотреть, есть ли кто на улице. Потом ссыпал получившийся порошок в стакан.
   
    В мятой газете у него хранился двадцатиграммовый стеклянный шприц с поршнем и иглой, наверное, главная ценность. С ним он обращался бережно, насколько мог. Коля осторожно развернул газету, снял с чайника крышку,  собрал шприц, и тут же промыл его - несколько раз набирал в шприц остывшую кипяченую воду, выпуская ее снова в чайник. Последнюю порцию выпустил в стакан с порошком и стал размешивать черенком ложки, бултыхая воду в стакане.

    Максим смотрел во все глаза и все не мог поверить в реальность происходящего. Он что, собирается вводить это в вену!? А стерильность, а осмотическое давление – вода это же не физрасвор. А эта грязь вокруг, пыль от занавески, которую хозяйка если и стирала, то только по праздникам?..
    Наркоша, заметив его растерянность и смятение, только оскалил зубы в некоем подобие улыбки:
    - Не ссы, студент. Все будет ништяк. Давай я сам резинку подержу, а ты быстренько уколешь. Только махом вводи, от этих колес приход быстрый,  -  с нехорошим прищуром осмотрелся по сторонам, - А у тебя одеколончика не найдется кожу смазать. Кожа-то грязная…
    Обалдеть, чем он озабочен? Кожа?.. Как будто остальное все чистое.
    Пришлось доставать из тумбочки стола и одеколон, и кусок бинта, и мазать, и колоть, и вводить.

    Вена на правой руке была хорошая. В такие Максим легко попадал еще на втором курсе, когда добрые медсестры давали попрактиковаться во время ночных дежурств, на которых студенты большей частью выполняли санитарскую работу. Но иногда везло, вечером тоже делали внутривенные инъекции. Правда, редко.
    Мутную белесую взвесь из стакана Максим вводил медленно, рассчитывая, что хоть так даст организму возможность приспособиться к неожиданному стрессу. Здоровяк на глазах бледнел, лицо его покрывалось крупными каплями пота, он задышал глубоко и часто:
    - Быстрей…,  – сначала сквозь зубы, а потом уже в голос закричал он, - быстрей…
    Максим поторопился и закончил вводить эту дьявольскую смесь за несколько секунд. Как только он вышел из вены, но даже не успел прижать место укола куском бинта, как Нинкин братец тяжело откинулся на кровать, так, что голова уперлась в стену и завернулась на грудь, и захрипел.

    Максим не мог думать ни о чем, просто стоял со шприцем в руке и смотрел, на хрипящего наркомана. Даже если бы тот перестал дышать, он, скорее всего бы так же остался стоять в стопоре от всего происходящего. Только вытекающая из вены кровь, готовая вот – вот побежать по покрывалу, заставила его двигаться и что-то начать делать. Он прижал место укола приготовленным куском бинта, развернул и положил ширяльщика на спину, вывел вперед нижнюю челюсть как их учили, после чего хрип уменьшился, а лицо из синюшного стало красно-розовым. Дыхание стало ровнее. А еще через пару минут торчок открыл глаза, немного полежал и медленно приподнялся.
    - Я же тебе говорил быстро вводить… Чуть из-за тебя весь кайф не обломался. – Помолчал. - Ладно, для первого раза сойдет, - ехидно улыбнулся, - студент…, - с каким-то пренебрежением закончил он.
    Потом, забрав шприц и пиджак, тяжело вышел из комнаты, даже не взглянув на чайник и стакан. Без него уберут…

    Максим очень не хотел повторения такой встречи, поэтому несколько дней пропадал у друзей в общаге до позднего вечера и домой приходил только переночевать, да взять тетради для новых занятий. Он понимал, что встречи избежать все равно не удастся, но был удивлен, даже приятно, когда это случилось.

   Где-то через неделю, когда он вечером просто забежал за атласом по анатомии, который должен был отнести в общагу еще вчера, Нинкин братец Коля перехватил его на выходе, словно поджидал. Да и встреча прошла совсем не так, как в первый раз. Здоровяк перекрыл своим большим телом дверной проем и шагнул в комнату, не давая Максиму возможности выскользнуть. «Где только так отъелся?.. Неужели в тюрьме так кормят?..»  - совершенно не к месту подумал Максим.
    - Здорово, студент, - совершенно нормальным языком неожиданно поздоровался брат соседки, а потом что-то забуксовал. - Ты… это… Я бинт у тебя видел, - наконец сообразил он. – Перевязку мне сделай, а … Рука у меня гниет… Болит, зараза…
    Это было похоже на человеческую речь и Максим, вспомнив забинтованную в прошлый раз левую руку, немного успокоился. Коля опять стянул пиджак, бросил его на кровать, а сам уселся на стул. Забинтованную руку положил на стол и попытался развязать замызганный узел. Максим вспомнил, что за занавеской на подоконнике у него стоит флакон с остатками фурациллина, который он три дня назад выпросил у медсестры в перевязочной, полоскать заболевшее горло. Горло действительно саднить перестало, а лекарство так и осталось стоять в комнате.
    Говоря какие-то общие слова Макс с трудом дотянулся через здоровяка Колю до флакона, потом достал из тумбочки бинт и ножницы. Никакого стерильного материала у него не было, но он уже понимал, что здесь это не особо и нужно. Главное – быстрее отвязаться. Но все пошло не так.

    Навязчивый гость, похоже, особо не торопился. Попытки развязать узел  у него не удались, но подставлять бинт под ножницы Максима он не торопился. Оглядел комнату, повернулся к окну, уставился на сундук, стоящий  между задней спинкой кровати и стеной. Сундук был бабкин, старый, большой, окованный по диагонали металлическими полосками и закрытый на приличный по размерам навесной замок. Что в нем Максим понятия не имел, поскольку хозяйка ни разу при нем сундук не открывала.
    - Значит, здесь  и живешь…, - опять скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Коля, еще раз обвел комнату взглядом, задержавшись на занавеске в углу, за которой у Максима висели вещи. - Не густо… А сундучок-то чай с добром немалым? – засмеялся он. - Вон какой замчище присобачил…
    Максим попытался объяснить, что сундук-то бабушкин, хозяйский, а у него из вещей здесь только пальто да куртка, да рубашек пара. Вещи стирать он родителям возит в соседний город. Да тут на электричке всего три часа. А в его комнатушке и  без вещей не развернешься, что было чистой правдой. Двоим здесь было уже тесно.

    Когда Максим все же снял повязку с руки, разрезав ее по тылу, он просто ужаснулся. Как человек с этим живет? Весь локтевой сгиб занимала глубокая, с полкулака, язва, с какими-то красными мелкими бугорками и гнойным налетом, от которой вверх тянулись красные полосы. Запах от раны был тоже не очень приятным. Нет, раны видеть ему на практике по общей хирургии приходилось, поэтому он быстро пришел в себя. Но там была чистота, стерильные бинты, заботливые врачи и медсестры, антибиотики, в конце – концов, а здесь… Обширная гнойная рана… и такая же гнойная повязка. Макс понял, что это следствие инъекций «колес» нестерильным шприцем, и что, возможно, после его укола тоже появится такая дыра… Ему стало холодно и неуютно.
    - Вам в больницу надо, - как-то жалобно проблеял он. - Сепсис может начаться… Тогда и руку могут отрезать.
    Коля криво ухмыльнулся:
    - Да знаю я… Ты сейчас перевяжи, а потом… Вот дело одно проверну, тогда можно и в больничку, - уже даже как бы весело и  хвастливо закончил он.
    Максим как мог, перевязал – рану промыл, сделанную из бинта салфетку прогладил хозяйкиным утюгом, намочил ее фурациллином и завязал. Фурациллин отдал Коле.
    - Вот, возьмите. Я завтра к родителям уеду на выходные, а Вам надо обязательно каждый день перевязываться. А  то правда худо будет. И лучше бы в больницу…
    Коля недоуменно хмыкнул, потом заулыбался, но флакон с лекарством взял.

    Удивительно, но весь следующий месяц Максим наркомана Колю не видел и даже стал забывать его. Иногда, правда, во время практики по общей хирургии на перевязках нет – нет, да и задумывался, а что же с Колиной рукой стало? Пошел он в больницу или нет? Да, скорее всего – пошел, поэтому и нет его долго, в больнице лежит где-нибудь, и успокаивался.

    Между тем незаметно подкралась зима, выпал снег и в осеннем пальтишке, которое Макс купил на заработанные в стройотряде деньги, стало прохладно.
    После первого курса Максим работал в Туве на строительстве Шуйской оросительной системы, бетонщиком и заработал целую кучу денег. Когда на последнем построении командир отряда заявил, что нарядов по работе закрыли так, что на каждого пришлось по семьсот восемьдесят рублей, в это никто не поверил. Деньги были просто огромными. В конторе строительно-монтажного поезда, в составе которого и работал стройотряд «Волжане», даже не нашлось такой суммы денег, поэтому дали аккредитив, а его обналичили уже  на родине. Вот тогда поверили.

    Половину зарплаты Максим отдал родителям – зачем ему такая куча денег он просто не знал. На свою половину он купил пару модных цветных капроновых рубашек, черные лакированные туфли, что тоже было очень модным, да пошил зимнее пальто. Пальто смотрелось очень богато. Своим серым цветом, да еще светлым каракулевым воротником оно очень походило на генеральскую шинель. Было оно хоть и тяжелым, но очень теплым, и всю прошлую зиму Максим проходил в нем с большим удовольствием.
   
    После второго курса «Волжане» работали тоже в Туве, но уже в другом месте, рядом с городом Чадан. Также строили бетонные каналы, и Максим также работал бетонщиком на самом ответственном месте – затирал дно, когда стены были уже заглажены его друзьями – однокурсниками. Денег заработали немного меньше, но тоже достаточно.
    Вот здесь деньги выдали сразу. По мнению Максима – зря.
    Возвращались домой через Красноярск и половину денег безалаберные студенты потратили уже в дороге. Кто-то купил транзисторные радиоприемники «ВЭФ» и «Океан», кто-то портативные кассетные магнитофоны «Весна», другие набрали в аэропорту по нескольку бутылок заграничных вин с красивыми цветными наклейками (тогда это было можно везти в салоне самолета). Максим не стал тратиться ни на радиоприемники, ни на кассетные магнитофоны, а вина взял всего пару бутылок, угостить отца.
    Он хотел купить болгарскую дубленку бежевого или светло-коричневого цвета с отложным воротником, которые тогда только входили в моду, но во всем Красноярске, который он со своим дружком Витей объехали в ожидании  рейса, не нашлось его размера. Вот тогда Макс и купил это тоже модное осеннее пальто чуть выше колена, покрытое необычной тканью серо-зеленого цвета, совершенно непромокаемой. Ходил он в нем до глубокой осени.

    С понедельника Максим решил перейти на зимнюю форму одежды и, приехав от родителей, вечером решил подготовить свое пальто, которое хранил здесь за занавеской. Увозить тяжелое пальто к родителям он не захотел, а попросил разрешения у хозяйки перед отъездом в Туву хранить его летом на квартире. Хозяйка, конечно, разрешила.
    - Куда оно денется-то отсюда?.. Я всегда дома. Чужие ко мне не заходят. Да и соседи кругом, глаз хватает, - уточнила она.
    Пальто спокойно провисело все лето за выцветшей зеленой занавеской, а чтобы не пылилось, Максим накрыл его прихваченной у родителей простыней. После стройотряда он за занавеску заглядывал – пальто было на месте.
    А сейчас его не было…

    Штормовка, тоже купленная в Красноярске, куртка стройотрядовская с эмблемами да значками, синяя олимпийка с белым полосатым воротником были, а пальто не было. Под ложечкой что-то неприятно заныло, в голове застучали какие-то молоточки, а Максим все перебирал и перебирал вещи, хотя прекрасно понимал, что пальто куда-то исчезло. «Может хозяйка переложила или перевесила куда?» - успокаивая себя, подумал он, и бросился на кухню, где бабушка готовила немудрящий ужин.
После его вопроса хозяйка побледнела, зачастила словами, но стало ясно, что пальто она не трогала, даже ни разу не заглянула за занавеску, которую не стирала и не меняла все лето и осень.
    Стало ясно, что пальто пропало. Украли?.. Кто? Когда? На эти вопросы Максим ответить не мог, поскольку сам за занавеску не заглядывал больше месяца. Штормовка и олимпийка, а уж тем более стройотрядовская куртка ему в это время были не нужны.

    Максим заглянул к соседу Толику, с кем учился на одном курсе и даже на одном потоке, рассказал тому о своей беде.
    - Это соседи, - убежденно заявила Надя, жена Толика, - больше некому. Нинка со своим хахалем… Или сынок старшенький, тот еще хлюст. Я его сколько раз на кухне у своего стола ловила. - Помолчала и добавила, - А может и братец, тюремщик. Не зря он здесь терся. Работать никто не хочет, а жрать всем надо. Если б не бабка Сережка давно от голода бы загнулся.
    Сережкой звали младшего сына соседки.

    Нинка на вопрос о пропавшем пальто отреагировала резко:
    - Да ты что!? - мгновенно покраснев, чуть не закричала она. - Если я пью, я что, по-твоему – воровка? Не знаю я ничего. Не видела я твоего пальто, и в комнату к тебе не заходила. Ну, ты сказал… У соседей воровать западло, - реально завизжала она в конце.
    Спрашивать, выяснять судьбу пропавшего пальто было больше не у кого, да и бессмысленно. Никто же не скажет - да, это я украл.
- Надо идти в милицию, - не допуская возражений, заявила Надя.
    И Максим понял, что это правильно.

   Кутаясь в легкое многострадальное осеннее пальтишко, после занятий он отправился в отделение милиции, адрес которого подсказала всезнающая  Надежда.
    Дежурный сержант, чуть старше самого Максима, посмотрел его студенческий билет и вполне доброжелательно  выслушал. Сочувственно покивал головой, сетуя на наступившие холода, и направил в комнату участковых и дознавателей к лейтенанту, фамилию которого Максим от волнения не запомнил. Еще бы – он был в милиции в первый раз.

    Среди троих расположившихся за столами сотрудников, которые все были в гражданском, с трудом удалось найти того, кто ему был нужен. Только когда он назвал адрес своего дома, его направили к угловому столу у окна, где сидел мужчина лет тридцати с запоминающимся лицом. Даже не лицом, а седой прядью волос над левым виском, сразу бросающейся в глаза.

    Отложив в сторону лист бумаги, на котором лейтенант что-то быстро писал, он взял из папки другой, чистый и, не выпуская из руки приготовленной ручки, уставился на Максима вдумчивым взглядом человека, привыкшего наблюдать. Немного помолчал, дождался, когда Макс от неопределенности заерзает на стуле и тогда только поинтересовался что произошло.
    Максим пытался рассказать свою историю с пропавшим пальто в подробностях: о соседях, о Толике и Наде, о Нинке с детьми и ее сожителем, о братце – наркомане, о бабушке – инвалиде, которая из дома почти не выходит, о том, что комната у него не проходная, о выцветшей зеленой занавеске… Но уже в самом начале рассказа, как только речь зашла о Нинке и ее детях, лейтенант прервал его, не то чтобы грубо, но четко давая понять, что ему ясно если не все, то почти все. Остались кое-какие детали, а уж с ними он разберется. Потом взял из стопки небольшой листок, отпечатанный в типографии, что-то написал на нем:
    - Как, говоришь, старшего сына зовут? – поинтересовался он у Максима, вписал его имя и фамилию в строку. – Сунь-ка это в почтовый ящик им. Сам больше не лезь. Разберемся, - заверил он, и не верить его обещающему взгляду и твердому голосу оснований у Максима не было.

    О том, что надо написать заявление о преступлении, зарегистрировать его, что повестке, которой участковый собирался вызвать на беседу несовершеннолетнего без родителей через почтовый ящик, грош цена Максим не знал, а посвящать в тонкости милицейских дел его никто не собирался.

    Сейчас, с высоты прожитых лет, он понимает, что заниматься его делом лейтенант совсем не собирался, а просто хотел побыстрее отделаться от назойливого посетителя с его копеечным делом. Ну, подумаешь, пальто украли… Если бы подозреваемый пацан по незнанию явился в отделение, и вдруг бы все чудесным образом разрешилось, если бы он рассказал что-то интересное, или еще лучше, признался бы, вот тогда другое дело, тогда бы все оформили, как положено. Бы… бы… бы… Но Максиму знать этого не полагалось и он, немного успокоенный, отправился домой, не забыв сунуть повестку в почтовый ящик соседки.

    Долгое время ничего не происходило. Повестка из почтового ящика исчезла, но прочитали ее соседи или нет, сказать было трудно. Ни Нинка, ни ее сынок никакого беспокойства не проявляли. Встречаясь в коридоре, мимоходом здоровались, уходили, приходили, все как обычно. В милицию Максим больше не заглядывал – сказано же – не лезь, он и не лез. Ждал. Вскоре дождался.

    Через неделю, когда Макс  варил суп из пакетика с концентратом, с улицы заявился старший сынок соседки. Неприязненно, не поздоровавшись, зыркнул на Максима и, даже не отряхнув снег с валенок, скрылся за дверью. Еще через пару минут из квартиры сестры вывалился уже подзабывшийся братец Коля, набыченный, раскрасневшийся, ну и, само собой, поддатый. Он сразу направился к Максиму и своим мощным животом практически загородил дверь в кухню. Сегодня никаких приветствий не было. Коля, зловеще ухмыляясь, как будто хотел очень напугать Максима, сначала зашипел:
    - Ты, студент хренов… Ты чего это бочку на нас катишь? – Голос его усилился.
    – Ты видел, как мы пальто твое драное брали?
    «Почему это он и себя к этой компании приплел? Я ведь про него и сказать-то в отделении ничего не успел…», - с удивлением подумал Макс. «Значит…  и он здесь тоже в доле». Почему-то сегодня ему абсолютно не было страшно, как при первой их встрече.
    - Ты знаешь - кто я? – уже чуть не орал Коля. – Да я…

    Что «я», закончить он не успел. В коридор выскочил Толик, не такой здоровый как оравший наркоша, но жилистый и крепкий. До института Толик успел отслужить в армии, и был, наверное, самым старшим на их курсе в институте. Он из-за спины хлопнул оглянувшегося Колю по плечу и спокойно сказал:
    - Эй, Жирный, ты что тут разорался как пингвин недорезанный? Хорош базлать, у меня дочка спать ложится.
    Вот это сравнение с пингвином, да еще недорезанным, а особенно смелость Толика удивили и даже развеселили Максима, несмотря на остроту ситуации. Своей коротконогой фигурой да большим животом Коля действительно напоминал пингвина. Макс даже рассмеялся.
    Коля резко повернулся к Толику.
    - Ты… - чуть не задыхаясь от злости, уже прорычал он, - да я…
Толик оставался совершенно спокоен и своим спокойствием словно возвышался над Колей, хотя были они одного роста.
    - Что, ты?.. Лучше заткнись, - немного даже лениво посоветовал он. – Это перед сестрицей своей да племянником пальцы гни. Знаем мы, кем ты на зоне был. - Толик сделал ехидненькую ухмылку на лице. - А, Жирный?.. Или племянничку рассказать, какой у него дядя герой… с дырой, - и тоже засмеялся.
    Потом резко остановился и тоже как-то зловеще тихо сказал:
    - Тронешь Макса хоть пальцем – сгниешь на зоне. Это я тебе обещаю. Заждались тебя там. А, Жирный? – уже весело закончил он.

    Макс понял, что «Жирный» это же кличка Коли, которая за ним с зоны пришла. Но откуда об этом Толик знает?
    А Коля после этих слов сразу как будто сдулся, побледнел, постоял с открытым ртом пару секунд и с уже опущенными плечами тяжело вернулся в комнату. В комнате что-то грохнуло, вскрикнула Нинка, и братец в накинутом полушубке, с шапкой в руке, бабахнув дверью, выскочил в коридор.
    Максим в удивлении развел руки:
    - Ну, Толик, ты даешь!.. Такого борова…
    - Да, - махнул рукой сосед, - это здесь он такой крутой, пока никто не знает, что он «петухом» на зоне был. Как там… «… ваше место возле параши…», - и рассмеялся.
    Увидел в глазах Максима неподдельный интерес и удивление:
    - Я в очереди вчера за пивом стоял. В баню к армейскому дружку ездил. Так этот, - он кивнул головой в сторону двери, - тоже пытался права качать да без очереди пролезть, пока двое мужиков, видно тоже с зоны, его как щенка из очереди не выкинули. Жирным назвали, да еще что-то про «петушатину» сказали. Тот даже не мявкнул, сразу убрался. Ну, а я просек это дело. Видишь, пригодилось. Если б не был он «петухом» разве б стерпел такое?

    Продолжение этой криминальной истории затронуло Максима там, где он меньше всего ожидал.

    В городе открылся пивной бар, про который надо бы сказать, что это был БАР, где не одна только первая буква большая. Ничего подобного раньше в этом областном центре не было.
    Располагался бар в цокольном этаже большого здания, где чуть выше его было обычное кафе, вечером превращающееся в ресторан. Кафе существовало давно и Максим как-то с друзьями даже обедали там. Днем цены были вполне приемлемыми.
    В баре был облицованный пластиком серо-жемчужного цвета приличный зал, который делился на части колоннами, украшенными рельефной чеканкой с пивными кружками и раками на тарелках. Декорирующий слой на картинах менял цвет чеканки так, что пиво выглядело больше желтым, а раки медно-красными. Как раз в тему. С улицы в этот полуподвал вела шикарная лестница с коваными перилами. Дверь была широкая, распашная, а единственное уличное окно чуть не во всю стену было тоже забрано красивой кованой решеткой приятного коричневого цвета.
    В зале стояли элегантные столики на хромированных ножках с пластиковыми столешницами, за которыми можно было спокойно посидеть, пообщаться с друзьями, и несколько таких же красивых одноногих стоек для тех, кто предпочитал пить пиво не присаживаясь.

    Просто так пиво не наливали. Надо было сначала отстоять очередь в кассу, где  помимо кружечки – другой пива, ты обязан был заплатить за пару – тройку бутербродов, с колбасой, сыром, или рыбой. Бутерброды готовились тут же, были свежими и очень аппетитными.
    Пиво и закуски приносили молоденькие официантки в аккуратной, идеально выглаженной, гармонично подходящей по стилю бара одежде. В большие накладные карманы на фартуках они собирали чеки, помечая на них номера столиков. Из-за этого приходилось ждать. Несмотря на это очереди в бар были длиннющими и заканчивались на улице. Любители пива или просто желающие посмотреть на это необычное заведение стояли в долгом ожидании, несмотря на зимний холод.

    Именно здесь частенько стали возникать конфликты между жаждущими и страждущими. Конфликтов, как и около любого питейного заведения, было много, а сил у местной милиции мало. На такие мелочи, как драка в очереди за пивом, а больше для профилактики боксерских стычек стали привлекать дружинников. Максим как раз и был дружинником. Впрочем, как и все студенты – медики мужского пола, просто обязанные отдежурить два дежурства в месяц в составе добровольно - принудительной народной дружины.
    Если раньше вечерние дежурства, которые  проходили на улицах, в рабочих общагах, на площади у памятника Ленину, да и возле ресторанов, несли без энтузиазма и желания, то с открытием нового пивного полуподвальчика ситуация резко изменилась. Эти дежурства стали если не желанными, то уж точно приятными. Половина отряда за углом снимала красные повязки, которые одним своим видом должны были остужать горячие головы в очереди за пивом, и становилась в ту самую очередь. Вторая половина в ожидании, когда придет их время, повязки на рукавах оставляла, и нарезала круги вокруг бара, все же следя, чтобы везучих напарников ненароком не обидели. Потом они менялись.

    Максим эти дежурства не любил. В первую очередь из-за холода. Он с удовольствием был готов дежурить в больнице, в тепле, даже каждую неделю, но не здесь, на улице. На дежурства Макс поддевал толстый свитер, на него натягивал пиджак, а уж сверху с трудом свое осеннее пальто. Шею укутывал черно-красным мохеровым шарфом, опускал уши у кроличьей шапки  и все равно мерз. Друзья по ДНД знали о проблеме Максима, и готовы были его освободить, но дежурить все равно приходилось. Периодически появлялся кто-то из преподавателей – кураторов, которые курсировали по местам рейдов и считали дружинников буквально по головам.

    Пропускать дежурства не рисковал никто.  Среди студентов других ВУЗов ходил анекдот, который знали и медики.

    Десятого ноября два мужика смотрят на колонну молодежи, которая кругами движется по центральной площади вокруг памятника Ленину с транспарантами и красными флагами.
    - Это что? - спрашивает один другого. - Седьмое ноября-то вроде прошло. Праздник-то кончился.
    - А это студенты-медики, кто демонстрацию пропустил, отрабатывают, - отвечает второй.

    Все это было бы смешно… Дисциплина в меде была железной. Пропуски действительно приходилось отрабатывать. Любые. В том числе и дежурства в ДНД.

    Выход нашелся довольно просто. Макс периодически бегал греться:  то в подъезд дома, то в вечерний магазинчик, ну а здесь, возле бара, в вестибюль кафе, которое к вечеру чудесным образом превращалось в ресторан. Никакого швейцара в вестибюле не было, зато были батареи отопления, да периодически сюда выскакивали разгоряченные посетители ресторана, освежиться и покурить. Максим же наоборот заходил сюда погреться. В случае проверки позвать его было делом одной минуты.

    Вот и в этот раз Максим заскочил в вестибюль ресторана погреться, пока половина отряда дружинников стояла в очереди в пивной бар, держась за кованые перила, а вторая с повязками охраняла их покой. В число везунчиков - первоочередников Максим сегодня не попал, поэтому пока даже не снял повязки с рукава. Вестибюль кроме него облюбовали молоденькие парень с девушкой, тоже зашедшие погреться, да еще пара размалеванных девиц, явно ждущих, что кто-то вдруг пригласит их в ресторан.

    Максим, присевший на прикрытую деревянным кожухом батарею и впитывающий ее благодатное тепло, согревшись, уже собирался уходить, когда дверь ресторана распахнулась, и в вестибюль вышел мужчина в модном сером свитере с незажженной сигаретой в руке. Он по очереди посмотрел на всех, греющихся в вестибюле, в надежде увидеть курящего, но никто не дымил, и прикурить было не у кого. Тогда он прямиком направился к Максиму, рассчитывая очевидно, что у этого парня должны быть спички. Он уже сделал шаг по направлению к Максу, но взглянув на его лицо, словно споткнулся и на секунду задержал следующий шаг.
    Макс сразу узнал «своего» лейтенанта. Узнал по белой пряди волос над левым виском. Да и трудно было его не узнать. Но вот как лейтенант узнал Максима, он так и не понял. Виделись они  всего раз, да и то в спешке. Ведь этот, то ли участковый, то ли дознаватель, даже не дал договорить Максиму до конца, рассказать все подробно, как Максим хотел. Но… вот узнал.

    Лейтенант понял, что Максим тоже узнал его и, забыв про свою незажженную сигарету, подошел к нему.
    - А-а, студент, - совсем как Коля – наркоман вместо приветствия произнес разгоряченный мент, увидел его красную повязку на рукаве, - дежуришь…, - не то спрашивая, не то утверждая буркнул он сквозь зубы.
    Максим нерешительно поздоровался. В этот момент в вестибюле появились еще двое мужчин с явным намерением закурить, и лейтенант на секунду отошел к ним, прикурил, и франтовато, словно наслаждаясь,  выпуская дым, вернулся к Максиму. Макс курил редко, но такого ароматного табачного дыма не встречал. Явно что-то заграничное.
    Похоже, лейтенант уже знал, что будет говорить обескураженному неожиданной встречей Максу. Во всяком случае, вид его был совсем другим, чем тот, немного растерянный, когда он увидел и узнал Максима.
    - Нашли мы твое пальто, - уверенно начал он. - В Узбекистан оно ушло… Вместе с другими вещами… За наркотики, - помолчал, словно хотел увидеть реакцию Максима.
    Не дождался и продолжил:
    - Ничего… Никуда не денутся. Как появятся здесь, так мы их и возьмем. Доказухи, - он поднял обе руки над головой и тут же опустил их, - выше крыши. Так что…, ты… жди, - помолчал, и немного обескураженный молчанием Максима, закончил совсем неожиданно. - На суде свидетелем будешь.

    Максим, знания которого о наркотиках сводились только к паре затяжек анаши классе в восьмом, все же знал, что наркотики везут в основном из Таджикистана, но не из Узбекистана. И уж никак не за поношенные вещи… Он совсем уж собрался спросить докурившего до фильтра лейтенанта, зачем в Узбекистане зимнее пальто, когда там всегда тепло, как тот, приоткрыв дверь на улицу, выбросил окурок в стоящую там урну, и заторопился в ресторан:
    - Ладно, бывай, - совсем по-свойски начал он. - Как только что проясниться, я…, -  на секунду запнулся, - тебе сообщу. Тороплюсь я, - и заговорщически подмигнул Максу. - Я здесь… на задании.

    Макс пытался осмыслить разговор с лейтенантом, если только это можно было назвать разговором. Скорее уж монологом. Только сейчас в его голове слова начали удачно складывались в предложения, которые он смело мог бы сказать оперативнику «на задании». Мог бы, да не сказал, не сумел…, или не успел…
    В это время уличная дверь вестибюля распахнулась и, заглянувший напарник из дружинников, махнул рукой.
    - Макс, ну ты где? Давай сюда. Наша очередь подошла…
   
    За следующие две недели ничего не изменилось, и Максим вдруг отчетливо понял, что зиму ему придется дохаживать в осеннем пальто. Если уж он, по словам дознавателя, который путает Узбекистан с Таджикистаном, будет свидетелем на суде, а не потерпевшим, то чего ждать от такого дознавателя, будь у него хоть вся голова седая.

    Единственное, что серьезно беспокоило Максима, так это то, как он будет объяснять матери, почему зимой ходит в осеннем пальто.
    Завтра предстояло ехать к родителям.