Как меня долго не покупали

Что-то сегодня вспомнилось, как меня забирали в армию. Было это весной 1986-го года. Я учился в Нижнем Тагиле, в училище прикладного искусства, заканчивал первый курс. Отсрочки мне не дали, сказали, что вот, прямо в начале мая пойдешь под знамёна.

Руководство нашего училища решило дать мне закончить первый курс досрочно. Выдали мне задания, а потом, когда я их выполню, они устроят мне досрочно персональный просмотр и выставят мне отметки за год, чтобы я курс таки закончил, а не уходил в армию недоучкой. Обычно просмотр устраивали коллективный для всего училища. В середине и в конце учебного года.

И всё время перед отправкой в армию я был занят тем, что бегал по военкоматским комиссиям, а в промежутках выполнял разные творческо-прикладные задания, стараясь закончить учебный год побыстрее и получше. Спал мало, а иногда и вовсе не спал. После этого у меня установилось стойкое отвращение к студенческой авральной работе, когда нужно за одну ночь сделать то, чего "не успел" сделать за полгода.

И вот в таком измочаленном состоянии я пошёл получать какую-то последнюю справку. Делать это нужно было почему-то в самый день Победы. Было холодно, недавно выпал последний, майский снег. Вокруг гремит музыка, все праздничные, весёлые и нарядные, а я иду пешком в военкомат, потому что улицы по случаю праздника перекрыты и трамваи не ходят. Настроение... Да какое может быть настроение у человека, которому в армию идти уже завтра. Как говорится:

Скоро в армию забреют,
Хоть бы заяц поревел...

Этот отрывок частушки я услышал от своего отца. Почему должен был реветь именно заяц? Наверное, потому, что больше некому. Любимой девушки ещё нет, а родителям пофиг. Почему-то у автора частушки было к родителям такое вот отношение. Получив заветную бумажку, возвращаюсь назад. И вдруг я встал среди снега и подумал. А ведь сегодня праздник. И сразу же забыл. Мне ещё долго будет не до праздников.

Общага. Там меня подстригли-побрили "по обычаю". Те из студентов, кому в армию было идти не нужно, конечно же веселились, а я среди этого веселья сидел грустный и растерянный. Потом поехал домой за родителями. В родной город Свердловск-44. Возвращались мы в Тагил глубокой ночью на почтово-багажном поезде. Нужно было успеть к семи часам. В семь часов я должен был стоять у ворот военкомата. Когда приехали, трамваи ещё не ходили, было слишком рано. И мы долго стояли на тёмной пустынной улице. О чём уж мы там разговаривали - я не помню. Может быть, просто молчали.

Помню подъезд какого-то дома рядом с военкоматом. Всем нам, призывникам, дали минутку, чтоб попрощаться с родителями и друзьями. Снизу слышны пьяные голоса тех, кого провожали развесёлые друзья. Чей-то вполне отчётливый и нетрезвый возглас:
-Я ей и говорю, что моя пися тебя желает.
Ну, о чём ещё говорить перед отправкой в неведомое?

А мы стоим на площадке второго этажа. Вдруг отец обнял меня, а мама заплакала. Они хорошо понимали, как трудно мне будет там. Ведь к жизни в коллективе, да ещё в таком, куда человека помещают против его воли, я не был привычен совсем. Я никогда не был коллективистом, и даже в пионерские лагеря не ездил. Единственная такая поездка чуть не закончилась для меня трагически.

Внизу уже ждал автобус. И вот, мы грузимся в него. Небольшая толпа молодых бритых-стриженных оборванцев с рюкзачками. Одеты ведь все тоже "по обычаю". Обычай же был таков: для отправки в армию надевать всё самое старое и плохое, что не жалко. Ведь гражданскую одежду и обувь солдатикам после службы не возвращали. Представляю, сколько на складах воинских частей скапливалось этих изрядно поношенных курток, штанов, кепок, ботинок.

Автобус заехал на перрон тагильского вокзала, прямо к двери электрички. Призывников выгружали из двери в дверь, почти как заключённых. Из опасения, как бы чего не вышло. И поехали мы куда-то далеко, в странный город под названием Егоршино. Тогда был такой маршрут электрички - "Нижний Тагил - Егоршино". Она шла часов пять. Помню мост и высокий берег Нейвы перед Алапаевском. И вот, приехали. Егоршино. Оказывается, так называется только станция, а сам город - Артёмовский.

Встречал нас какой-то офицер, а автобуса в этот раз не уже было. И мы пошли от вокзала до сборного пункта пешком. Долго шли по городу, шли мимо памятника танку и опять шли. Кто-то из нас спросил офицера:
-А долго ещё идти?
-Все ноги до жопы сотрёшь, пока придёшь - сурово ответил офицер.
Подчёркнуто жёсткое и суровое отношение к нам, призывникам, я потом замечал не раз. Все встречные-поперечные военные старались подчеркнуть, что здесь уже армия, здесь вам не там. Хотя формально мы солдатами ещё не были. Солдат - это тот, кто принял присягу.

Километров через пять показались стены сборного пункта. Сейчас сборный пункт "Егоршино" изменился, как изменился и весь порядок призыва на военную службу. Теперь Интернет полон бодрого вида фотографий чистеньких казарм, облицованных кафелем, каких-то свежепокрашенных танков-пушек и бравых молодых людей уже в форме. И ни разу я не встретил в Интернете фото того, старого советского Егоршино. С толпами мальчишек, одетых "во что не жалко". Скорее всего, никто эту "натуру" тогда не фотографировал. Стеснялись. Впрочем, кое-какие фотки нашёл. Только они из других мест, не из Егоршино.

Первое, чем встречал нас сборный пункт - это обыск. Мера предосторожности со стороны армейского руководства совсем не лишняя. Мало ли что может быть в рюкзаках и карманах людей, которые уходят туда, откуда вполне могут и не возвратиться. От водки до оружия. Для кого-то этот первый обыск становился и первым уроком армейской несправедливости. Прапорщик, проводивший его, вполне мог изъять в свою пользу какой-нибудь приглянувшийся ему продукт. Например:
-У тебя солёная рыба. Что ж ты её так без пива и есть будешь. Наверное, у вас где-то и пиво припрятано. Обыскать всех тщательнее!

Пока обыскивают тщательнее в поисках пива, глядь, рыба-то уже прилипла к рукам шустрого прапорщика. Всё безусловно запрещённое, вроде вина и водки тут же изымалось. Куда оно шло потом - можно догадаться. Про рыбу я не придумал, эту историю слышал сам.

Типичный день призывника проходил так. Значительную его часть занимало "стояние". Плюс медицинские комиссии. Люди стояли всей довольно большой толпой возле какого-то домика типа диспетчерской. В домике были "покупатели". Так называли офицеров, которые приезжали из своих воинских частей выбирать пополнение. "Покупатели" приезжали из самых разных мест СССР. Это могли быть офицеры Северного флота или Средне-Азиатского военного округа. Или те, кто отбирал пополнение для групп Советских войск в Германии, Венгрии, Чехословакии, Монголии. Мы этих офицеров не видели, зато они видели нас и изучали наши документы. Время от времени из репродуктора доносилось.
-Васлий Перепечин, призванный Орджоникидзевским военкоматом, выйти из строя.
И Василий, услышав своё имя, выходил из толпы и вставал перед дверью заветного домика. Всё. Его "купили". А из репродуктора опять гремело:
-Дмитрий Изъедугин, призванный...

Когда вызванных набиралось необходимое количество, из домика выходил офицер и уводил набранную команду. Мы внимательно следили, кто был этот офицер. Лётчик, танкист, артиллерист, пограничник. А если вдруг из домика выходил моряк, то поднимался оглушительный возмущённый свист. Моряков не любили. Ведь они забирали ребят на три года вместо двух. Напомню, что в армии тогда служили два года, а во флоте - три. За один раз могли "купить" и двадцать человек, и сто, и шестьсот.

Были и другие офицеры-"покупатели". Они ходили среди призывников и общались с ними лично, выбирая тех, кто им был нужен. Так выбирали обычно специалистов, в том числе и художников. О таких "покупателях" мне говорил отец.
-Ты сначала спроси, откуда он, из каких он войск.
И этот совет мне потом пригодился.

Каждому по прибытии давали какой-то непонятный "номер команды".
-Ты будешь в команде "20А", запомни.
И мы без конца спрашивали друг у друга:
-Ты в какой команде?
-"Двадцать А", а ты?
Мне кто-то сказал, что команда "20А" предназначена для отправки заграницу. Я некоторое время гордился и думал, что вот, скоро я увижу какие-то расчудесные заграничные края. А пока усиленно вслушивался в объявления. Не назовут ли моё имя?

Однажды увидел своего бывшего одноклассника. Объявили:
-Александр Семенюк, Свердловск-44.
И вижу-он бежит. Прибежал, встал вместе со своей командой, и их тут же увели. В какие уж войска его призвали, я не разглядел. Не чаял тут встретить знакомых. Надо же. Мы с бывшим одноклассником ходили по одному и тому же месту, но так и не встретились. В такой огромной толпе и немудрено.

Каждый день приходили новые партии призывников и каждый день уходили. Ночевали мы в огромном зале, который занимал весь этаж казармы. Там стояли длинные, от края и до края, деревянные двухэтажные нары, обитые коричневым коленкором. Постельного белья нам не полагалось, мы спали, не раздеваясь, положив под голову кто куртку, кто рюкзак. За весь длинный день "стояния" так устанешь, что засыпаешь почти сразу, как только выключат свет. В шесть часов утра подъём и опять на "стояние". К длинному залу, где жили призывники, примыкали небольшие каморки, в которых жили солдаты и офицеры, приехавшие за пополнением. Впечатление создавалось такое, что все они пьянствовали беспробудно. Никто из них не показывал и носу из своих каморок.

Обедали в столовой за длинными столами армейского типа. У кого были в рюкзачке свои продукты, тот мог в столовую и не ходить. Я же свой рюкзак потерял почти сразу. Может быть, его даже украли. Только вот непонятно, кому могли понадобиться мои пожитки. Слегка поеденный кусок колбасы, булка хлеба, банка консервов, школьная тетрадка в клеточку и штук пять конвертов.

Была у нас и культурная программа, как без этого. Выступал старичок-лектор из города. Рассказывал о международном положении.
-Американские империалисты и их союзники вынашивают агрессивные планы...Они изобретают всё новые и новые виды наступательных вооружений... Бомбардировщик типа "стетл" (имелся в виду "стелс", но лектор немного переврал малознакомое слово).

Был хор русской народной песни. Мы слушали его прямо в казарме. Артист в русской косоворотке и высоких сапогах читал стихи о загадочной русской жизни от имени француза, недавно вернувшегося из СССР. Он сначала извинился перед нами за не совсем подходящий для француза костюм. Но уж ладно. За неимением... Запомнился только один стих, и то без рифмы.
-А какая там еда? Мы слышали, что в России есть нечего и русские всё время сосут лапу.
-Еда. Да просто пальчики оближешь! - вдохновенно говорил "француз" и целовал кончики своих пальцев.
Мы встречали и хор, и "француза" громогласными аплодисментами.

Людей вокруг себя помню плохо. Только двое запомнились, и то лишь благодаря своему внешнему виду. Один был великовозрастный и толстый. Он был одет в старую- престарую военную форму, которую ему пожертвовал кто-то из родственников. Естественно, ему сразу приклеили прозвище Дембель. И когда его наконец вызвали, кто-то спросил:
-А где наш Дембель?
-Ушёл на дембель.

Второй был чеченец. На Урале и чеченец - это было редкостью в те годы. Его звали Али. Но выделялся он совсем не своим кавказским типом лица, ибо на сборном пункте были представлены все национальности, населявшие родной Урал. Просто он был одет не так, как все мы. На этом чеченце была довольно модная куртка и джинсы. Скоро они достались какому-нибудь прапорщику на складе, и он обрадовался. Среди обрывков нашлось-таки что-то стоящее.

Были какие-то хулиганы, которые пытались на меня "наехать".
-А ты откуда.
-Из Тагила.
-А с какого района? Кого знаешь?
Во времена советские между районами Тагила была некая вражда. А "кого занешь" означало, какая группировка за тебя может вступиться и стоит ли на тебя в таком случае наезжать. Зачем это им было нужно, если здесь, в Егоршино, все были оторваны от своей среды? Меня немного поспрашивали и отстали.

Среди тех, с кем я стоял и слонялся по сборному пункту, были и люди, которые потом стали героями и жертвами необъявленной, но жестокой войны в Афганистане. Может быть, я стоял с ними рядом, но я этого не знал тогда, да и сейчас не знаю. А о том, что в Афганистан могут отправить и меня самого, я даже не думал.

Дни шли, а меня всё не "покупали". Я стоял-стоял перед домиком больше недели и уже заметно отчаялся хоть куда-нибудь и когда-нибудь уехать. Люди вокруг меня сменились уже не по разу. Спросить было не у кого. Почему же со мной так, думал я. Может быть, у меня нашли какую-то скрытую болезнь? Или меня вообще раздумали призывать в армию? А вдруг и вправду ещё помаринуют немного и отпустят домой?

Я сидел на поваленном заборе, который окружал сборный пункт, и смотрел вдаль. Сборный пункт "Егоршино" мог бы обходиться и вообще без забора. Бежать отсюда было некуда. Ведь человеку в советской стране невозможно было прожить без документов. А у нас не было никаких. Паспорт был сдан на хранение в милицию, военный билет тоже был у какого-то начальства. Только идиотский "номер команды 20А". Холод и снег давно сменились тёплыми, ясными днями. Далеко внизу была железная дорога. По ней с негромким гуденьем шёл тепловоз с длинным товарным поездом. На другом конце этой дороги был Свердловск и весь остальной мир. А я был здесь, и неизвестно когда и куда уеду.

Вскоре кому-то из начальства пришла в голову добрая мысль собрать всех "некупленных" и приспособить их к какой-нибудь работе. Что-нибудь таскать или что-нибудь копать, или мыть военные машины. Такая работа всегда найдётся в военном хозяйстве. Нас таких набралось человек пятнадцать. Начальствовать над нами поставили одного прапорщика и тот нас сразу предупредил:
-Если кто смоется с работы, то того мы поставим в самую последнюю очередь. Будет сидеть здесь месяц.

Мы добросовестно что-то копали и таскали, а кормили нас уже отдельно от всех призывников, за солдатским столом. Там были отдельные столы для призывников, для солдат и отдельный стол для офицеров. Может быть, и меню как-то отличалось. А ещё один раз возили на огромном "Камазе" в город, в баню.

Если уж мы, "некупленные",стали почти полноценной воинской "частью", то нас стали гонять и на зарядку. Помню, бежим куда-то в лес. Остановились по нужде. И вдруг откуда ни возьмись на нас налетел какой-то ретивый офицер.
-Вон в том доме живут люди. Там живут и бабы. А они достали свои причиндалы и ссут, как слоны!
Мы устыдились, но долго ещё потом я вспоминал это самое "как слоны" и усмехался. Почему слоны?

И в наряд нас стали ставить. Дежурить по КПП. Дежурство наше заключалось в том, что мы что-то мыли или что-то подметали. А один из нас стоял "на страже" и сменялся каждые два часа. Естественно, оружия не было ни у кого. Ведь мы же ещё не были солдатами. Незадолго до нашего заступления "в караул" привезли партию каких-то особо хитрых парнишек. Они налили водки в банку из-под компота, набросали туда же мочёных яблок и ягод и закатали всё это железной крышкой. Ну, компот и компот, ни у кого это подозрения не вызвало. Правда, компотику оказалось очень много. И хитрые товарищи упились им в хлам и стали буянить. Для таких людей прямо в помещении КПП был устроен "тигрятник"- небольшое помещение с решётчатой дверью. Мы мыли пол и слышали неистовые вопли, доносящиеся из "тигрятника". Там крыли матом какого-то неизвестного нам товарища майора.

Настала ночь, "тигры" успокоились. И мы, закончив мыть наше "военное присутствие", улеглись спать прямо на столах. Один из нас, чья сейчас была смена, встал на пост, но бороться со сном не смог и тоже уснул. Пробуждение наше было страшным. Я почувствовал, как куда-то падаю. Я не ушибся, но как-то странно было оказаться на полу после того, как спал на столе. Оказывается ночью к нам подкрался какой-то прапорщик, который пошёл проверять посты. И не обнаружив ни одного бодрствующего, он решил всех нас проучить, чтоб мы поняли, что так делать нельзя. Он перевернул стол, на котором спал я, потом ещё один, на котором спал ещё кто-то. Такая вот была "наука побеждать".

Я даже придумал себе правдоподобное объяснение того, почему я сижу здесь так долго. Может быть, меня и вправду сначала хотели отправить служить заграницу. Но тут в документах обнаружилось, что я почти всю свою жизнь прожил в закрытом городе Свердловске-44, хоть и призвали меня из Тагила. А людей из закрытых городов заграницу служить не брали. Вот я и "повис в воздухе". Но как оно там было на самом деле - Бог знает.

Примерно в то время к нашей команде "некупленных" подошёл один старший лейтенант.
-Ребята, а есть среди вас художники?
Он стал нам красочно расписывать, что ему для его части нужен художник. Говорил про мастерскую, про хорошую кормёжку и освобождение от всяких нарядов вроде чистки картошки.
-Только мне нужен художник хороший.
Офицер вытащил из кармана листочек, где был нарисован его портрет, кстати довольно похожий.
-Если найдётся среди вас тот, кто нарисует меня хотя бы так же, то я его возьму.
Я, вспомнив совет отца, пока молчал. А один шустрик из наших вдруг сказал.
-Я художник.
Офицер обрадовался.
-А что ты рисуешь? - спросил он.
-Я в стиле Гогенса рисую.
Услышав про "Гогенса", офицер всё сразу понял, и интерес к этому пареньку потерял. А я его спросил.
-Вы откуда, из каких войск?
-Стройбат в Воркуте.
Тут уже я всё понял, и про свою учёбу в училище прикладного искусства решил молчать.

И наконец, когда я прожил на сборном пункте уже довольно долго, может быть, недели две, репродуктор назвал и моё имя. Я побежал, сломя голову на зов репродуктора и встал рядом с теми, кого вызвали раньше. Я был рад, что наконец-то избавлюсь от этого подвешенного положения, что наконец-то уеду хоть куда-то, неважно куда.

А из репродуктора прогремело:
-Ефрейтор милиции, выйдите, заберите своих.
К нам вышел худощавый ефрейтор в серой милицейской форме. Свист, который раздался при его появлении, был достоин, наверное, всех моряков-североморцев. Мент, да ещё ефрейтор - что может быть хуже и позорнее этого. Неужели и мы будем служить в милиции? Разве так бывает? Я был уверен, что в милицию люди идут служить только добровольно, но никак не по призыву. Ефрейтор невозмутимо построил нас всех и повёл к машине. Через полчаса нас погрузили в сидячий вагон пригородного поезда "Алапаевск-Свердловск".

Поезд тронулся и пошёл, а я все смотрел в окно вагона, стараясь увидеть где-то вдали стены сборного пункта. Ведь я ехал по той же дороге, которую видел, сидя на поваленном заборе. Поезд ушёл уже далеко, а знакомых стен я так и не увидел.

И не знал я тогда, что милицейские батальоны срочной службы были тогда в каждом крупном городе. Они относились к внутренним войскам и занимались патрулированием улиц, как и обычная милиция. Их распорядок службы был сдвинут на четыре часа. Они вставали не в шесть, как вся армия, а в десять часов утра. И ложились не в десять часов вечера, а в два часа ночи. Потому что поздний вечер и ранняя ночь - "самое воровское время". Может быть, существование подобных частей было вызвано тем, что служба в милиции была не слишком популярна, и никто не хотел идти туда добровольно.

А может быть, тут дело в том, что разные азиатские народы, населяющие СССР, очень любили власть. И охотно шли служить в милицию и учиться в милицейские школы. Причём не только у себя в Азии, но и в регионах, населённых русскими. И чтобы наша советская милиция не состояла из одних узбеков, и были придуманы эти милицейские части.
 
Нам сказали, что везут нас в Пермь. Что было плохо. Ибо я уже настроился на далёкое путешествие, а Пермь - это совсем рядом. На следующее утро нас привезли в учебный полк внутренних войск в ближнем пригороде Перми, посёлке Гамово. Но это будет уже другая история.