Odonatoptera. Стрекоза. лат. Глава четвертая

         - Здравия желаю, товарищ полковник, разрешите обратиться, собственный корреспондент газеты “Красная звезда” майор Шноль. Командирован в вашу дивизию редакцией газеты и распоряжением начальника штаба фронта.
         Полковник едва заметно поморщился, но тут же лицо его приняло нейтрально-деловое выражение. Он протянул руку для рукопожатия:
         - Утро доброе, товарищ Шноль, как вас по имени-отчеству, простите?
         - Яков Львович.
         - Добро пожаловать в наше хозяйство, Яков Львович. Меня кличут Иваном Семеновичем, фамилия моя Бурмакин, будем знакомы.
         - Очень приятно, Иван Семенович.
         Полковник кивнул:
         - Вот и хорошо. Вам сейчас нужно найти капитана Котляренко, это замначальника штаба, занимается, в том числе, и вопросом размещения личного состава, он поможет вам разобраться, чего и куда, устроиться на квартиру, продовольственные и вещевые аттестаты у вас примет, ну, и так далее. Располагайтесь, в общем.
         - Слушаюсь, разрешите выполнять.
         - Погодите, тут еще дело до вас, вы сами давно с Москвы?
         - Как сказать, товарищ полковник, вообще-то три месяца уже, как уехал, недавно, по меркам мирного времени. А по военным - давненько. За это время в блокадном Ленинграде успел побывать, в оккупированной Одессе, в Сталинграде был, на Степном фронте, на Волховском. К партизанам на Брянщину летал  – давно, одним словом.
         - Ух, ты! Богатая биография за короткий срок. И в Одессе, значит? В боях участвовали?
         - Так точно, приходилось. Так же три раза ходил за линию фронта с разведгруппами.
         Взгляд Бурмакина потеплел:
         - Что ж, внушительно. Значит, дело такое, Яков Львович, через некоторое время соберем местное население на митинг, хорошо бы вам выступить, а? Я, конечно, скажу пару слов, но у вас лучше получится. Расскажете, как Москва жива, чем дышит, про обстановку на фронтах, в общем, сориентируетесь. Считайте это приказом. Всё, можете идти. Капитана Котляренко я недавно вон там видел, - полковник махнул рукой в сторону зеленого штабного автобуса.
         К полковнику тут же подошел высокий майор с простецким лицом сельского тракториста. До этого он стоял неподалеку и прислушивался к разговору Бурмакина со Шнолем.
         - Сергей Сергеевич, ты там свяжись со своим начальством. Расспроси за этого майора-корреспондента, кто таков, где был, что делал. В общем, сам знаешь.
         Майор Филинов, начальник особого отдела дивизии,  молча, козырнул и отошел.
         Действительно, капитан Котляренко быстро нашелся. Молодой, полноватый, но шустрый и знающий свое дело, он помог Шнолю быстро управиться со всеми формальностями. Сверившись с бумагами, назвал адрес, где Якову предстояло временно проживать, сообщил также и несколько необходимых адресов и полевых телефонных номеров. После этого, справедливо сославшись на занятость, пожелал Якову удобно устроиться и ушел.
         Комнатка в небольшой квартирке, чистая и уютная. Вполне может быть, что здесь совсем недавно проживал какой-нибудь офицер Вермахта, в данный момент спешно драпающий подальше отсюда. Ну и, скатертью, как говорится, дорога. Хозяин квартиры, крепкий старичок, одинокий и немногословный, вышел познакомиться, объяснил, что и где, кухонька во дворе, удобства в нужнике, за домом, и удалился к себе.
         Разложив свой невеликий багаж, Шноль, справившись у хозяина о расположении поселковой площади, где должен был состояться митинг, бодро зашагал в указанном направлении. Немного подморозило, утоптанные снежные тропинки стали скользкими, приходилось двигаться осторожно.
         “Топай аккуратно, Яшка, не хватало еще брякнуться тут, принародно, и кобчик себе отбить. Вот смеху-то будет! И все мероприятие насмарку” – так недовольно бурчал Шноль вполголоса, в очередной раз, оскользнувшись на ледяной кочке.
         Площадь, скорее, большой пустырь у пересечения двух улиц, была уже заполнена местным людом. В основном, старики, женщины почтенного возраста, подростки. Детей много, эти-то на месте не стоят, снуют туда-сюда, собираются в стайки, шушукаются, снова бегут куда-то. Черт возьми, жизнь - упругая и сильная штука, она упрямо продолжается, не смотря на всякую дрянь, что становится у нее на пути.
         Народ собрался вокруг импровизированной трибуны, кузова полуторки с опущенными бортами. На трибуне стояло несколько офицеров, речь держал командир дивизии. Говорил он хорошо, слова подбирал правильные, сильные, жесткие, давал резкую отмашку правой рукой в нужных местах, акцентируя главную мысль тезиса.
         Люди слушали, молча, ни возгласов, ни одобрительных жестов, ни рукоплесканий. Лица, у кого настороженные, у кого равнодушные, но в глазах ожидание. Ожидание чего – трудно сказать, перемен, наверное, к лучшему. Люди всегда хотят перемен к лучшему, это безусловная аксиома.
         - Таким образом, товарищи, Красная Армия, при всемерной поддержке тыла, ведомая крепкой рукой Коммунистической партии и лично нашим мудрым вождем, товарищем Сталиным, громит проклятого захватчика по всем направлениям. Более подробно об остановке на фронтах и о ситуации в некоторых областях нашей Родины, временно оккупированных германскими войсками, вам расскажет товарищ Шноль. Он, вот, только что прибыл в нашу дивизию из самой Москвы! Прошу вас, Яков Львович, - полковник Бурмакин сделал приглашающий жест и посторонился, пропуская Якова на свое место.
         Яков вышел вперед, оглядел лица, смотрящие на него, откашлялся негромко и начал говорить:
         - Товарищи. Граждане страны Советов. Труженики села. Разрешите мне передать вам пламенный и горячий привет от бойцов и командиров многих фронтов и армий, где мне довелось побывать. От жителей гордой Одессы, захваченной сейчас врагом. От тружеников и бойцов взятого в кольцо фашистскими армиями Ленинграда, уже который год стойко борющегося с наседающими варварами. Привет вам от героических партизан Брянска, которые уверенно бьют супостата с тыла, не давая ему покоя ни днем и не ночью. Также, передаю вам привет из столицы нашей родины,  Москвы, от московских рабочих и служащих, от правительства и руководства Коммунистической партии большевиков и лично от товарища Сталина, с которым я три месяца назад встречался на совещании политработников, работников культуры и прессы.
         Полковник Бурмакин удивленно поднял бровь и посмотрел на майора Филинова. Тот кивнул.
         “Да проверяйте, проверяйте. Все правда, все подтвердится: и побывал везде, и повоевал, и в разведку походил. И Иосифа Виссарионовича видел вот, как вас сейчас” – думал Шноль, краем глаза заметивший их переглядки.
         - Страна сражается, да, товарищи, но Советский Союз и трудится. Работает, не покладая рук, днем и ночью, в три смены. Дети встают к станкам, в короткий срок овладевая специальностями слесаря, токаря, фрезеровщика…
         Шноль рассказал о заводах в тылу, исправно поставляющих боевую технику, вооружение и боеприпасы фронту. О колхозах, производящих сельхозпродукцию, о предприятиях, обеспечивающих бесперебойную поставку сырья в условиях войны. Прошелся он и по союзникам, тянущим с открытием второго фронта на западе, но пока суд да дело, исправно, зачастую и героически доставляющим продовольствие и военную технику сражающемуся СССР.
         Говоря, Яков обращался ко всем сразу, но и всматривался в лица, в глаза слушающих, и он видел, как меняется их выражение. Через грим настороженности и равнодушия проступает заинтересованность, и даже радость.
         Он обратил внимание на группу людей, стоящих чуть особняком, по всему судя – семью: крепкого, широкоплечего мужчину лет шестидесяти, усатого, в пальто и черном картузе, высокую, красивую женщину с властным взглядом, трех девочек-подростков и мальчугана лет пяти-шести. Что-то в одной из них, стройной, очень миловидной девушке с огромными глазами, показалась ему знакомым…
         “Ох, вот так встреча! Нинель Марковна, здравствуйте вам… Прав, кругом прав ты, Костя Бердзенишвили, богата местная земля красивыми женщинами. Что есть – то есть”.
         Яков решил не затягивать с речью, и закончил ее хрестоматийными словами:
         - Наше дело правое, товарищи! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
         В толпе раздались жидкие аплодисменты, скоро и стихшие. Снова к краю трибуны вышел командир дивизии и сделал знак дирижеру небольшого духового оркестра, музыканты вскинули инструменты и  слаженно заиграли гимн СССР ”Интернационал”.  Стоящие в кузове не очень стройно запели:

                Вставай, проклятьем заклейменный,
                Весь мир голодных и рабов.
                Кипит наш разум возмущенный,
                И в смертный бой идти готов.

         В толпе тоже раздались несколько голосов, старательно выводящих мелодию и слова. После финальных аккордов гимна полковник Бурмакин громко объявил:
         - Торжественный митинг, посвященный освобождению вашего поселка от фашистских захватчиков, объявляю закрытым. Возвращайтесь по домам, товарищи, спокойно занимайтесь своими делами, готовьтесь к возобновлению работы колхоза и прочих предприятий. Не волнуйтесь, враг сюда больше не вернется.
         Люди начали расходиться, не задерживаясь, чтобы перекинуться словом друг с другом, покорно и молча.
         - Да, оккупация, это тебе не фунт изюму, - задумчиво проговорил Шноль, глядя в спины уходящих с площади селян.
         - Ничего, товарищ майор, растормошим это сонное царство. И глаза разгорятся и руки-ноги задвигаются. Не все сразу, дай срок.
         Шноль обернулся, за его спиной стоял Бурмакин.
         - Вот что, Яков Львович, приглашаю вас сегодня вечером к себе в гости на дружеское застолье по случаю вот этого всего, - полковник обвел руками пространство вокруг, - Отказа не приму, не обессудьте.
         - Что вы, товарищ полковник, какой отказ? Я с удовольствием буду. По какому адресу, и к какому часу прикажете прибыть?
         Бурмакин усмехнулся:
         - Не приказ, а приглашение. Разница существенная, а? Будьте готовы к восемнадцати ноль-ноль, я пришлю за вами посыльного.
         Вернувшись к месту временного обитания, Яков отдал хозяину часть продуктов, что были у него с собой и пообещал регулярно приносить горячий паёк. Потом квартирант с удовольствием вымылся в протопленной заранее догадливым хозяином баньке, вдоволь нахлеставшись березовым веником, переоделся в чистейшее исподнее и был вполне готов перекусить. Хозяин заварил душистый чай с чабрецом и зверобоем, и они вместе пообедали тушенкой и галетами, прихлебывая огненный чай и неспешно беседуя на разные нейтральные темы. Старик не заводил разговора о своем житье-бытье при немцах, а сам Шноль и не спрашивал, не желая ставить того в неловкое положение.
         Пройдя к себе в комнату, Яков прилег на кровать, заправленную свежим бельем и чистым покрывалом. С наслаждением вытянув ноги, он лишь сейчас понял, как устал, набегавшись за последние дни. Он лежал, покуривая папироску, пускал кольца в потолок и анализировал сложившуюся ситуацию, пытался наметить примерный план необходимых для дела мероприятий. Мысли шли туго, путались, разбегались, и Яков Львович, чувствуя, что вот-вот уснет, дотянулся до стола, погасил окурок в глиняной пепельнице и откинулся на подушку. Сон накрыл его сразу же.
         Проснулся он от деликатного стука в дверь. В комнате было темно, и за окном уже сгущались сумерки.
         - Войдите, - Шноль сел на кровати и стал натягивать свои хромовые сапоги. Вошел молодой боец, четко отдал честь.
         - Товарищ майор, разрешите обратиться?
         Шноль включил настольную лампу, стоящую на столе, и комнатка осветилась мягким зеленоватым светом.
         - Обращайтесь.
         - Комдив прислал меня проводить вас к нему на квартиру.
         - Хорошо, дайте мне две минуты одеться.
         Солдат лихо козырнул, и быстро вышел, четко развернувшись через левое плечо. Яков Львович быстро оделся, нацепил ремень с портупеей и кобурой, сунул в карманы шинели кое-что, приличествующее походу в гости, выключил лампу и вышел из дома. За калиткой стоял мотоцикл с коляской, германский “Цундапп”, отличная машина, надежная. Мотоцикл утробно тарахтел мощным мотором на холостом ходу.
         - Ну что, прокатимся на трофейной технике, товарищ боец?- весело бросил Шноль, устраиваясь в коляске. Солдат кивнул без улыбки и дал газу.
         Ходко двигались по темным улочкам. Боец сноровисто вписывался в повороты, без юза на скользковатой дороге, спокойно закладывая виражи, где необходимо совсем уж, притормаживал, а где и набирал скорость. Добрались до места минут за десять. Яков выбрался из коляски, уважительно подал руку бойцу:
         - Очень хорошо водите, товарищ красноармеец. Как ваша фамилия, буду ходатайствовать об объявлении вам благодарности в приказе за отличное владение техникой.
         - Сержант Татко, товарищ майор.
         - Сержант? Простите, не разглядел ваших погон в темноте. Куда мне сейчас?
         - Вот, в эту калитку, а там дорожка к двери. Окна светятся, видите? Разрешите убыть в расположение части?
         - У полковника к вам больше нет поручений?
         - Никак нет. Приказано доставить вас, и отбой.
         - В таком случае, не задерживаю, - Шноль козырнул и пошел к калитке. За его спиной цундапп реванул движком и укатил в темноту, подсвечивая себе дорогу прорезью фары.
         Шноль прошел мимо  постового автоматчика, окинувшего его цепким взглядом, взбежал по трем ступенькам на крыльцо  и распахнул дверь в прихожую, потом еще одну во внутренние помещения. Справа, конечно же, кухня, об этом говорил идущий оттуда вкусный запах готовящейся еды. На хлопок двери из кухни выглянула женщина средних лет:
        - Туда идить, по колидору, - она махнула рукой, - тамочки солдатик, вин скажэ, - и снова нырнула в свой теплый и ароматный уголок.
        Шноль двинулся в указанном направлении. Слева одна дверь, справа – две. За канцелярским столом, на котором стояла внушительных размеров рация, сидел сержант-радист. Он что-то внимательно слушал в наушниках и записывал в журнале. Радист вопросительно поднял на майора глаза. Шноль постучал тремя пальцами себя по погону, и сержант молча кивнул на ближайшую дверь, тут же забыв о существовании старшего по званию. Что ж – служба есть служба.
        Яков четко постучал в крашеную бежевой краской дверь, и сейчас же вошел:
        - Здравия желаю, разрешите присутствовать.
        - О! Вот и гость дорогой пожаловал! – полковник Бурмакин, в кителе с расстегнутым воротом, с несколькими орденами на груди, уже чуть-чуть выпивший и веселый выбрался  из-за стола, прошел к Шнолю и крепко пожал ему руку.
        - Проходи, Яков Львович, снимай шинель, вон там вешалка. Проходи, садись, ждем тебя, пока не начинали. Сейчас, вот, музыку наладим, и будет у нас тут полный ажур и благолепие. Знакомьтесь, товарищи офицеры, майор Шноль из редакции «Красной Звезды». Из самой Москвы к нам. Но, пока добирался, везде успел побывать, и даже повоевать, так Яков Львович?
        - Было, что уж тут, товарищ полковник, - Яков жал протягиваемые руки, представлялся и старался запомнить имена и фамилии присутствующих. Он присел на свободный табурет и огляделся.  Большая комната с двумя зашторенными плотной тканью окнами, обширный стол с бутылками, стаканами и тарелками на нем. За столом около десятка средних и старших офицеров, но свободных мест еще достаточно. У стены, на столе стоит патефон, стопка пластинок в бумажных конвертах. С патефоном возятся двое, капитан и майор.
        - Ну что там, Самсонов, будет у нас сегодня музыка, или уже нет?
        - Похоже, что никак нет, товарищ полковник. Иголка всего одна, и та совсем тупая. Такой пластинки только калечить.
        - Ну вот, - Бурмакин расстроено махнул рукой, - накрылись танцы плащ-палаткой.
        Он пояснил вновь прибывшему Шнолю, - понимаешь, дамы должны вот-вот подойти. А как же? Наши докторши из госпиталя. Какой же праздник без танцев? Яков Львович, вы, случаем, патефонными иголками не богаты?
        - Увы, чего нет, того нет, - Шноль покаянно развел руками, - хотя, я тоже не с пустыми руками в гости, но вот иголок, извините, не припас.
        Яков подошел к вешалке и вытащил из карманов шинели две бутылки коньяка и палку копченой колбасы, твердой как березовая ветка и с яркой иностранной наклейкой.
        - Ого… «Мартель»! Богато живете, товарищ майор. Это где ж такое великолепие сухим пайком выдают?
        - Это трофейное. Друзья-разведчики подарили, когда прощались.
        - Тогда, вдвойне слаще, не так ли, товарищи офицеры? – те согласно загудели и закивали.
        - Но коньяк мы прибережем для наших прекрасных медиков. Так! – Полковник быстро подошел к двери, выглянул, - Малахов? Тут же в дверях показался высокий старший лейтенант.
        - Вот что, старлей, ответственное задание тебе, особой важности. Свяжись с Котляренко, узнай у него адрес проживания капитана Белюка, бери мою машину и мухой мчись к нему. Вытряси из него с десяток патефонных игл. Скажи – я приказал. Вперед!
        - Помпотех артполка, капитан Белюк. У этого, как в Греции, всегда все есть. Если уж у него нет, то ни у кого нет, - пояснил он Шнолю.
        Вечер катился себе неспешно. Уже и закуски с кухни принесли, картошку жареную на огромной сковороде, печеное мясо в мисках, огурцы соленые да яблоки моченые. Тоненько нарезали трофейную колбасу. Разлили в стаканы по первой, а там и по второй. Разговоры застольные, смех. Комдив, обращаясь к Якову, поведал:
        - Утром разведка сохатого подстрелила – ух, и здоров черт рогатый, еле в сани втиснули! Говядинка лесная - бойцам для котлового приварка самый деликатес. Ну, и нам вот, шмат грудинки на стол отхватили – живем!
        У Шноля что-то спрашивали – он с охотой отвечал. Расспрашивал и сам о том, о сём, старательно записывал в записную книжку. А как же, военный корреспондент всегда на работе.
        Потом прибыли женщины-медики, числом трое. Им помогали избавиться от полушубков, провожали к столу, усаживали, накладывали еды в тарелки, подливали в рюмочки, в общем – проявляли вполне уместную случаю галантность.
        Кто-то из офицеров принялся знакомить Шноля с гостьями:
        - Вот, Яков Львович, прошу любить и жаловать, начальница всей нашей медицины Антонина Степановна Липатова, не смотри, что молода и красавица – аж подполковник медицинской службы. Хирург от бога, руки волшебные.
        Невысокая, крепкая женщина, годами за тридцать, миловидная и строгая на вид, протянула Шнолю рюмку, чокнуться:
        - За то, чтобы по моей работе нам с вами не встречаться, товарищ Шноль. Всех касается!
        Она ловко опрокинула полную рюмку коньяка, и с удовольствием почмокала губами, - Вот это я понимаю, напиток!
        - А это, обратите внимание, капитан Леночка Швец, лично меня заштопала так, что я и забыл уже, куда оно там прилетело.
        - Осколочное ранение мягких тканей бедра навылет. Крупные сосуды не задеты. Могли бы и сами йодом прижечь и платочком перевязать, товарищ подполковник, - отшутилась доктор Швец, и прислушивающиеся к разговору дружно рассмеялись.
        Хороша была капитан Елена Швец. Стройная, тоненькая, с гибкой фигуркой – Шноль, еще, как только она вошла, обратил на нее внимание. А уж как шапку сняла - рассыпались по плечам роскошные, темно-каштановые волосы, которые она, вот жалость, тут же собрала в хвост и перетянула резинкой.
        Последней Якову представили старшего лейтенанта Веру Барташевич, совсем молоденькую, тихую девушку лет двадцати трех, не более, и судя по всему, совершенно непьющую.
        Распахнулась дверь, и влетел сияющий старший лейтенант Малахов, потрясая над головой маленьким бумажным кулёчком:
        - Есть иголки, товарищ полковник!
        - Молодец, старлей, благодарю за службу. Капитан Самсонов, просим музыку.
        Улыбающийся Самсонов закрепил иголку в нужном месте, подкрутил ручку патефона, выбрал пластинку и положил ее на красный бархат диска.
                Осень прозрачное утро,
                Небо как будто в тумане.
                Даль из тонов перламутра,
                Солнце холодное, раннее…
        Зазвучал в комнате чуть искаженный патефонной мембраной голос Вадима Козина. Те из офицеров, кто сидел рядышком, тут же вывели прекрасных дам на середину, и начались танцы. Партнеры менялись один за другим, офицеры подходили к танцующим и галантно кланялись:
        - Разрешите?
        И партнершу дальше кружил уже новый кавалер, впрочем, тоже, не долго.
        «Помнится мне, что-то подобное я уже видел в одном старом кино» - смеялся про себя Яков. Действительно, сцена очень походила на эпизод из фильма про фронтовых летчиков. Правда, совсем из другого времени.
        Рядом с Яковом, на соседний стул села раскрасневшаяся Елена Швец, и взглянула на него весело своими бездонными, блестящими глазами:
        - А что же вы не танцуете, товарищ майор?
        - Да я, как-то, не большой умелец по этой части. И не учился никогда.
        - Не может быть, вы же столичный житель?
        К Елене подскочил тот самый бравый подполковник, ее бывший пациент: - Разрешите пригласить, Елена Александровна?
        - Нет-нет, Михаил Родионович, я отдышусь пока. Земляка вот, встретила.
        - Ну, так как, я угадала верно? Вы москвич?
        - Да, угадали. И как вам это удалось?
        - Я и сама не знаю. Может быть, по говору особому, по взгляду. Налейте мне рюмочку коньяка, и вон того компота из кринки. Попробуйте – очень вкусный.
        Яков исполнил желаемое, и себе плеснул водки в граненый стакан.
        - А за что у вас орден “Красной звезды”, Яков Львович? – полюбопытствовал со своего места комдив Бурмакин. Он сегодня тоже, не танцевал, но похоже, ему и так было не скучно в окружении нескольких старших офицеров. Полное впечатление, они там травили анекдоты, иногда взрываясь хохотом.
        - Это еще за финскую компанию, Иван Семенович. Приехал на передовую в одну часть, взять интервью, сделать фото отличившихся бойцов. А тут белофинны атаковали. Пришлось поработать пулеметом.
        - Вот, слыхали, товарищи, как воюют наши труженики пера и фотоаппарата? Давайте выпьем, майор, за вашу, такую нужную фронтовую работу.
        Шноль выпил, опять повернулся к капитану Швец и невольно залюбовался ею. Она смотрела на танцующих, притопывала и весело качала головой в такт очередной мелодии. Якову на миг показалось, что он знает ее уже очень много лет, такая она была естественная, женственная, даже в этой своей, туго облегающей ладную фигуру, гимнастерке с капитанскими погонами, с медалью “За отвагу” и орденом “Отечественной войны 2 степени” на груди. Он наклонился к Елене и негромко сказал:
        - Разрешите, все же, земляку пригласить вас на танец?
        - С удовольствием, Яков Львович, но ноги прошу не оттаптывать.
        - Буду очень стараться.
        Они вышли на круг, но в этот момент очередное танго закончилось, и пока дежурные по патефону выбирали новую пластинку, так и стояли в центре комнаты, неловко улыбаясь друг другу. Когда пауза несколько затянулась, все же, вернулись за стол.
        В неслышно приоткрывшуюся дверь проскользнул майор Филинов. Он снял шинель, шапку. Оглянулся на стол, выискивая себе свободное место, коего не оказалось. Тогда, он вышел, и сразу же вернулся, уже с табуретом. Раздвинулись, потеснились, дали ему место, подали чистую тарелку, вилку, стакан.
        Командир дивизии все это время вопросительно смотрел на Филинова. Тот, быстро оглядел присутствующих, учтивым кивком поприветствовал женщин-медиков, и, на едва уловимый миг, задержав взгляд на Шноле, коротко, утвердительно кивнул Бурмакину. И полковник сразу же заметно повеселел.
        - А что, товарищ Шноль, что там, в Москве, слышно, скоро союзнички наши со вторым фронтом зашевелятся? Пора бы уж.
        - Да уж, пора было еще назад года как полтора, товарищ Полковник. Тишина на этот счет. Это, я так думаю, дотянут они до того, пока мы к Берлину подойдем, потом и зашевелятся на готовенькое.
        Тема была скользкая, тем более, за столом представитель особого отдела восседает. И прислушивается, наверняка. Но тут уж Якову стало, вдруг, абсолютно все равно – пусть слушает. Ничего лишнего он не сказал, а слова его, может быть, кто-то из присутствующих и вспомнит в июне 1944-го, когда силы союзников, все-таки, начнут высаживаться в Нормандии, а советские войска будут неудержимо двигаться по восточной Европе, приближаясь к границам Германии.
        - Ну да, так оно и обстоит, в общем и целом, - замялся и Бурмакин, видимо решив тоже, закруглить этот угловатый разговор.
        «А что, может быть поддаться безумному искушению, да рвануть с Красной армией до самого логова фашистского зверя? Не так уж много той войны осталось, два годика с небольшим? Легенда подготовлена знатная, не подкопаешься, действительно, самолично везде побывал, послужил-поработал аж с конца 1938-года. Не постоянно, но конкретно эпизодически. Вот и Филинов проверял, проверял да перепровыпроверил – все сошлось, без сучка, без задоринки. Ладно, подумаем еще. Главное, это цель прибытия. Сделаешь дело – и гуляй смело. Бери отпуск, как Костику Бердзенишвили насоветовал, да и воюй себе на здоровье. Тем более что и Леночка Швец – чудо как хороша! Вот она, танцует с этим подполковником, в ногу раненым, смеется, ухаживания его принимает, шутит что-то в ответ. Эй, стоп, Яшка! Ты что это? Никак влюбился, старый черт? Ревнуешь уже? Ты это брось. Она тебе даже в бабушки не годится» - так думал Яков Шноль, покуривая комсоставский Казбек. Он давно заметил, что никто здесь не заботится выходить курить в коридор или на улицу. Все дымят прямо за столом, стряхивая пепел и давя окурки в отдельных блюдцах. Разве что, отодвинув светомаскировочную ткань, распахнули форточки в окнах, да открыли входную дверь настежь – и сквозняк успешно справлялся с дымовой завесой.
        - Не угостите ли папироской, товарищ майор? – старший лейтенант Вера Барташевич  стояла перед  Яковом, а потом, когда майор со значками связиста на новеньких погонах ушел танцевать, присела рядом на освободившийся табурет. Умело прикурила от шнолевой зажигалки, глубоко вдохнув дым, и задумчиво посмотрела на Якова:
        - Кажется мне, или так и есть, мне знакомо ваше лицо, Яков Львович. Понятно, мы нигде встречаться не могли, я не москвичка, из Ярославля сама, и в финскую войну еще на третьем курсе мединститута училась. Правда, близко там, в Ленинграде. Могли ведь мы там встретиться мельком? Знаете, как бывает, пройдешь мимо человека, посмотришь – и забудешь. А потом, встретив снова, можешь вспомнить. Неясно так, неконкретно, без подробностей. Просто, знакомое лицо, и все. С вами так бывало?
        - Как же, эффект дежавю, непатологический тип. Довольно распространенное явление.
        - Да нет, я не о том. Дежавю мы проходили на психологическом факультативе. Я о том, что можно на самом деле, вспомнить виденного ранее человека. Но совершенно не помнить где, когда и при каких обстоятельствах это было.
        - Возможно, и так. Мозг человека, это загадочное и очень мало изученное поле для исследований. Я уверен, медицинскую науку еще ждет немало громких открытий в этой области. Кстати, скорее всего, это будет очень перспективное направление медицины в будущем. Не хотите ли посвятить себя этой теме? Мне кажется, у вас должно прекрасно получиться.
        - А что ж? Может быть, - Вера весело посмотрела на Шноля, - только, это уже после войны. Вот и задумаюсь об этом после нашей победы.
        - Это очень хорошо, что о победе вы говорите с уверенность, как о бесспорном факте, безо всякого сослагательного наклонения.
        - Точно так, товарищ Барташевич, после войны и после нашей победы - вы замечательно сказали, - Бурмакин встал, сжимая в руке стакан, - товарищи офицеры, прошу наполнить бокалы и выпить за нашу победу, и творца этой победы, великого вождя и полководца товарища Иосифа Виссарионовича Сталина. Ура товарищи!
        Все встали, выпили, и в комнате прозвучало дружное, но негромкое «Ура» - хозяева, наверняка уже спать улеглись, не стоило их беспокоить лишний раз…
        - А как в Москве с культурными событиями дела обстоят? – полюбопытствовала Вера.
        - Что вы имеете в виду?
        - Ну, театры, кино. Выставок и вернисажей, уж точно, нет?
        - Верно, сейчас не до выставок и вернисажей. Но театры работают. Не все, правда. Многие труппы регулярно выезжают на фронт в составе концертных бригад, выступают перед бойцами, краснофлотцами. С большим успехом, надо сказать.
        - А кино?
        - Здесь сложнее. Все киностудии эвакуированы в глубокий тыл. Но и там ведется ударная работа, снимаются новые киноленты, монтируются киносводки с театра боевых действий, киносборники для фронта. Это такие кино-стенгазеты, видели, наверное?
        Все согласно покивали – разумеется, видели.
        - Как раз, сейчас на экраны вышла новая картина “Два бойца”. Действие происходит в блокадном Ленинграде. Это музыкальный фильм, исполняет главную роль и поет песни артист Марк Бернес. 
        - Ой, а вы уже видели это кино? – спросила подполковник Липатова, - обожаю Бернеса!
        - Да, Антонина Степановна, довелось недавно.
        - А что за песни, сможете напеть?
        - Ну – попробую. Только вот, без музыкального сопровождения не очень удобно. Товарищ полковник, в вашем хозяйстве гитары, случайно, не имеется ли?
        - А как же – есть такое дело. Малахов! – позвал он в открытую дверь.
        Вошел все тот же ординарец, старший лейтенант Малахов.
        - У нас же где-то была гитара?
        - Так точно, товарищ полковник. Только она без одной струны, как на такой играть?
        - Неси, разберемся.
        Уже через минуту Яков держал в руках прекрасный инструмент. А что без одной струны, так гитара оказалась шестиструнной, вполне знакомая Шнолю конструкция. Вот, с русской семистрункой мог бы выйти конфуз, на ней же совершенно другой струнный строй и характер исполнения, соответственно…
        Он подергал струны, подкрутил колки, настраивая гитару, лихо подбоченился, глянул орлом и соколом на улыбающихся женщин и запел хорошим низким тенором:
                Шаланды полные кефали,
                В Одессу Костя приводил.
                И все биндюжники вставали,
                Когда в пивную он входил.
        Пел Яков очень неплохо, с одесским акцентом и интонациями, отлично аккомпанируя себе на звонкой гитаре – и слушателям это явно нравилось, как нравилась и сама песня, это было очень заметно. Люди улыбались, кивали в такт, кто-то прихлопывал себя по коленке, кто-то азартно дирижировал вилкой…
                Я вам не скажу за всю Одессу,
                Вся Одесса очень велика.
                Но и Молдаванка и Пересыпь,
                Обожают Костю-моряка!
       Яков звучным аккордом закончил песню, и буквально сорвал овации. Ему аплодировали! Кто - сидя, некоторые встали. Сидевшие поближе, хлопали по плечу. Смеялись, говорили, говорили. К нему пробрался Бурмакин, приобнял за плечи:
       - Ну, дорогой Яков Львович, уважил. Уважил! Я ж сам с Одессы, спроси у кого хочешь.
       - Та ви шо? Не может быть!
       - Натурально, с Ближних Мельниц. Спасибо тебе, майор.
       - Да мне-то за что? Это авторам песни, исполнителю…
       - Ладно, не прибедняйся. Давай выпьем за мою Одессу-маму, шоб там немцам та румынам икалось, икалось, та недолго осталось.
       - А еще в этой картине песни есть? – спросил кто-то.
       - А как же? Конечно, есть.
       Шноль чуть развернул стул, чтобы всех видеть, сделал несколько вступительных аккордов и запел, ритмично подергивая струны:
                Темная ночь, только пули свистят по степи.
                Только ветер гудит в проводах,
                Тускло звезды мерцают.
                В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь.
                И у детской кроватки тайком,
                Ты слезу утираешь.
       Вот сейчас слушали совсем по-другому – слышно было, как потрескивал горящий табак в папиросках.
                Как я люблю глубину твоих ласковых глаз.
                Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…
       Яков смотрел в огромные глаза капитана Леночки Швец, и видел глаза той, кого потерял девять лет назад, с кем был счастлив так недолго. Той, что носила под сердцем его, так и не рожденного сына. Он даже помнил его имя, но боялся произносить его даже наедине с собой. Как и её имя.
                Темная ночь разделяет, любимая, нас.
                И тревожная, черная степь пролегла между нами.
       Тогда он был молодым и перспективным военным. Серен с тремя красными капитанскими нашивками на погонах. Не вылезал из командировок, и всегда возвращался к ней, в их маленькую квартирку в Ашкелоне, городе песка, зелени и серо-голубого Средиземного моря. Однажды Якову позвонил на сотовый его сосед, дядя Ицхак, и сквозь слезы сообщил, что некуда больше возвращаться капитану Шнолю. Шальная и глупая ракета с ТОЙ стороны убила его маленький мир, состоящий из двух комнаток, кухни и беременной жены.
                Верю в тебя, дорогую подругу мою.
                Эта вера от пули меня,
                Темной ночью хранила.
       Похоронив супругу, Яков Шноль ушел в отставку из ЦАХАЛа и уехал из Израиля. Уехал в Санкт-Петербург, в город, где родился, прожил большую часть жизни. Город, где лежали в земле его родители, дедушки и бабушки. Та родина хорошо приняла его, и его…он снова чуть было не вспомнил её имя. И та родина оставила на его сердце никак не желающие заживать раны…
                Радостно мне, я спокоен в смертельном бою.
                Знаю, встретишь с любовью меня,
                Что б со мной не случилось.
       Ах, как его слушали! Не шелохнувшись, боясь малым шорохом, неловким движением спугнуть что-то такое, неуловимое, что заставляет сердца слушателей сжиматься, замирать и снова стучать в тахикардическом приступе. То, что касается каждого из них сейчас, раньше, в возможном будущем, что там кому выпадет…
                Смерть не страшна, с ней встречались не раз мы в степи.
                Вот и теперь надо мною она кружится.
       И сейчас, здесь, в немыслимом 1943 году он, майор Яков Шноль, очень похоже, наконец-то прощался с женщиной из своей далекой жизни. Именно здесь он, будто бы разжимал ладонь, и она, оглянувшись на него, взмахивала крылышками и улетала, исчезая с глаз и вечно болящего сердца.
                Ты меня ждешь, и у детской кроватки не спишь.
                И поэтому знаю, со мной ничего не случится.
       И эта песня закончилась. Улетела, как та птичка, унесла с собой часть воспоминаний и боли. И вот, честное слово, на душе у Якова стало легче. Как будто растаяла, пронзившая сердце его ледяная игла.
       Все молчали, снова и снова переживая услышанное, но уже задвигались, стукнули металлом горлышки фляжек о стаканы, дзенькнули коньячные бутылки. Кто-то закашлялся, закуривая, кто-то так и сидел, лицом в пол, но уже шевельнул затекшими плечами и шеей. Никто не спешил что-то говорить, может быть, опасаясь сказать лишнее, бестактное…
       - Врешь ты все.
       - Что, простите? – Шноль оглянулся на сидящего за другим краем стола подполковника, возрастом хорошо за сорок.
       - Я говорю, ложь это все, товарищ майор, что вы вот только что тут музицировали. Брехня! – подполковник неловко выбирался из-за стола, ему давали дорогу, теснясь.
       - Навыдумывали тут. Ненавижу! – еле слышно бормотал офицер, вытаскивая свою шинель из-под груды прочих на вешалке. Оделся и затянул ремень.
       - Товарищ полковник, разрешите убыть к месту квартирования.
       - Да-да, конечно, идите, Юрий Дмитриевич, - Бурмакин был явно смущен неловким моментом.
       - Прошу меня простить, Яков Львович, за мою несдержанность, - подполковник смотрел на Якова, стоя по стойке смирно, ожидая ответа.
       - Да, разумеется. Ничего страшного.
       - Благодарю вас, - офицер отдал честь, четко развернулся через левое плечо и вышел.
       - Не обижайся, майор, старика можно понять. Он перед самой войной женился на молодой и красивой. Все деньги, продовольственные аттестаты ей отсылал. А она в эвакуации спуталась с местным начальничком каким-то. Нет, все честь по чести, прислала письмо, мол, подала на развод, прости, то да сё. В общем, сам не свой вот уже вторую неделю. А тут – песня…
       - Давить таких! – глухо проговорил кто-то.
       - Ну-ну, - легонько постучал по столу ладонью Бурмакин, - давить мы фашиста будем. А эти… - он брезгливо поморщился – не стоит о них и говорить.

       Уже засыпая в своей, необжитой пока постели, Шноль сердился на себя:
       “Болван, тупица. Расслабился, раскрылся. Кто тебя вообще за язык тянул с этими песнями? На Леночку засмотрелся, скажите-пожалуйста! Нет тут ничего твоего, ясно тебе? И капитана Елены Швец давно уже нет. Ты тут проездом – вот и выбрось из головы всю эту ересь. Завтра же пойдешь в ту школу и займешься делом, пока там еще пусто. Понял, Яшка?”
       Утомленный долгим днем, Яков Шноль, наконец-то, уснул. Он спал и не ведал, что завтра, то есть, уже сегодня ни в какую школу у трех дубов он не пойдет, а события развернутся совсем иным образом.