Глава 20. Дом на окраине

… В просторном каменном по-праздничному убранном зале коттеджа, что находился неподалёку от церкви, было прохладно; тёплый ветерок, врывавшийся сквозь раскрытые окна и колыхавший белые батистовые занавески, доносил нежный аромат цветущих фруктовых садов, сирени и жасмина. Пахло свежей выпечкой и чем-то очень вкусным.

– Есть-то как хочется! – прогудел здоровяк Иен Малколм, входя в зал последним и плюхаясь на стул рядом с Уильямом Корвином; облокотившись на край покрытого льняной скатертью длинного стола, он устремил мечтательный и грустный взгляд в сторону массивной дубовой двери, за которой находилась кухня. – Мне слоника бы…
– Здорово сказано! – вполголоса заметил Алекс Вудфорд с ухмылкой, подаваясь к Энтони. – Старина Иен, между прочим, озвучил общую мысль.

Впрочем, уставшим с дороги и проглодавшимся молодым мастерам не пришлось томиться долгим ожиданием: из-за вышеупомянутой двери вынырнула хозяйка (она же повариха), – невысокая полная опрятно одетая женщина с добрым румяным лицом, – держащая в руках большой поднос, на котором возвышалась весьма внушительных размеров пирамида горячих румяных скоунс. Поприветствовав гостей, она водрузила поднос в центре стола. Две юные миловидные помощницы её, появившиеся из кухни следом, принялись бойко сервировать стол и вскоре рядом со скоунс заняли не менее почётные места блюда с сырными нарезками, жареными сосисками, хэггис, супница с бэйкид бинс, пастуший пирог, овощи, салат, яичница с бэконом, кувшины с апельсиновым соком…

Этот выход походил на театральное действо, в конце которого хозяйка и её дочери пожелали реставраторам приятного аппетита и, сорвав аплодисменты, удалились.

Двое мужчин вошли в обеденный зал, когда пиршество было в самом разгаре — так тихо, что увлечённые едой и разговорами молодые люди не сразу обратили внимание на появление в обеденном зале новых лиц.

– Саймон Смолвуд, – представился высокий, довольно корпулентный мужчина в скромном чёрном костюме, привлеча всеобщее внимание прокашливанием. – Я служу пастором в этом приходе. Искренне рад приветствовать вас, – промолвил он, поклонившись; его низкий голос звучал мягко, он словно обволакивал. – Для нас честь принимать у себя людей, чтящих традиции и относящихся с почтением к памятникам древности. Надеюсь, вы неплохо устроились? Если у вас возникнут какие-либо трудности касательно бытовой части, можете без стеснения обращаться или к моему секретарю, мистеру Гудроу, – пастор немного посторонился, представляя своего помощника, являвшего во внешности полную ему противоположность, – или к миссис Шейкелфорд, хозяйку этого дома.

«Шейкелфорд… – мысленно повторил Энтони, – её фамилия мне ничего не говорит, но… она с первого взгляда показалась мне знакомой.»

– Желаете ли вы посетить церковь сегодня? – осведомился мистер Гудроу. – Или отложите на завтра?
– Нет, – ответил Брайан Роули, староста группы, прозванный коллегами «Гласом Искусства», предварительно обменявшись взглядами с коллегами, – мы отправимся туда после обеда.
– Полагаю, экскурсия обещает быть интересной! – подал реплику Джеймс Гери.

***

… Церковь была высокая, красныe кирпичные стены её обветрились и потемнели от времени; рядом с аккуратными домиками и коттеджами деревенских фермеров она выглядела величественно, словно владыка в окружении подданных. Когда-то давно восьмилетнему мальчишке церковь казалась грозной и неприступной крепостью, но теперь она вызвала у него невольные ассоциации с одинокой чужестранкой, по воле судьбы или Провидения очутившейся в дальних землях. Или в другом измерении?..

Внутри было прохладно и сумеречно. Словно само Время, остановившись здесь когда-то много веков назад, чтобы передохнуть, забыло крохотные частички себя в самых укромных и тёмных уголках.

– Как гнетуще! Кажется, в этих стенах нашёл прибежище и покой призрак отца Гамлета.
– Ага! И призрак Офелии вместе с ним. Бедняжка всегда считала себя его невесткой…

Голоса молодых мастеров разносились по церкви, отражаясь многократным эхом. Они обменивались вполголоса лишь короткими фразами, внимательно разглядывая облупившиеся старинные фрески и портреты святых, написанные великими мастерами прошлых эпох — словно опасаясь пробудить духи умерших, бережно проводили пальцами по филигранной кружевной резьбе, украшающей спинки деревянных скамей… Они прикасались к древности…

– Любопытно, с какой это радости правительству понадобилось финансировать этот проект? – вполголоса проговорил Уильям Корвин, ни к кому конкретно не адресуясь к одному из гриффонов, украшавших потемневший алтарь. – Средства-то немалые требуются…
– Эта церковь имеет большую историческую ценность, Билл, – откликнулся Алекс Вудфорд, проходивший мимо и оказавшийся случайным свидетелем монолога. – Фрески и витражи в ней работы известных мастеров. По официальным данным.
– А что говорят секретные источники?
– Они молчат. Как мумии фараонов.

Сквозь большое витражное окно проникли золотисто-оранжевые лучи вечернего солнца, отразились яркими сполохами на трубах органа, уходящих к высокому сводчатому потолку.

– Пока всё на сегодня! – объявил Роули, обращаясь к коллегам, собравшимся под хорами. – Завтра утром распакуем оборудование, сделаем фотографии, замеры, соскобы… Возражения есть?

Нет, возражений не было. Реставраторы двинулись к выходу. И в этот момент заиграл орган.

– Эй, мистер отшельник! – обернувшись, окликнул Билл Корвин Энтони, вдруг остановившегося как вкопанного. – Ты в порядке, э?
– Пошли, – сказал ему Вудфорд, слегка подтолкнув в спину. – С ним всё в порядке.

Весь мир для Энтони померк, потерял живость и естественность. Настоящей была лишь музыка — прекрасная, всеобъемлющая, сияющая, как любовь и свет. Замерев, он, изумлённый, внимал волшебным звукам с благоговением, затаив дыхание. Так может играть лишь благословлённый Богом!

Внезапно мелодия прервалась. Однако Энтони, всё ещё находящийся под воздействием удивительных чар, созданных музыкантом, был неспособен пошевелиться, лишь взирал на хоры.

– Что с вами?!

Содрогнувшись так, словно над его головой раздался гром, он, широко раскрыв глаза, уставился на перегнувшуюся через решётчатое заграждение органистку. Тень не давала ему увидеть её лица, но голос! Почему он показался Энтони таким знакомым?!

Деревянные ступени узкой лестницы заскрипели под торопливыми шагами.

– Что с вами? Вам плохо? – приблизившись, органистка обеспокоенно взглянула на Энтони. – Вы так бледны!

«Она… Нет. Не может быть — ведь столько лет прошло! И…»

– П-простите, но вы… Вы… не помните меня? – запинаясь, проговорил Энтони; сердце его бешено колотилось.
– Нет, – ответила девушка, пристальнее вглядываясь в его лицо и качая головой. – Увы, но вы мне не знакомы. Как вас зовут?
– Энтони… Свифт. «Если это она… – подумал он с надеждой. – То возможно…»
– Сожалею, но ваше имя мне ни о чём не говорит, – вздохнув, девушка развела руки. – Вы художник?
– Я витражист, – сказал Энтони, как на него холодной гранитной глыбой наваливается тяжесть разочарования.
– Витражист? – повторила органистка эхом, звук её звонкого голоса, вознёсшись вверх, затих. – Витражист…

Энтони приоткрыл рот, но замялся и покачал головой.

– Простите, – пробормотал он лишь и, ссутулившись, медленно вышел, ощущая на себе её немного удивлённый взгляд.

Вскоре в вышине вновь зазвучал орган, тихо, печально. Словно жаловался кому-то обездоленный, покинутый всеми человек.

***

– Что за райское местечко эта деревня! Всегда мечтал о такой жизни! – Иен Малколм швырнул рюкзак на застеленную лоскутным покрывалом деревянную кровать и, плюхнувшись рядом, блаженно растянулся во весь свой немалый рост. – Красота-а! Завтра… нет! Сегодня! Сейчас же отправлюсь писать мой первый здешний пейзаж...
– Угу, верю, – ехидно отозвался Уильям Корвин из другого конца небольшой уютной комнатки коттеджа, которую молодым людям предстояло делить до конца поездки. – Отправишься, безусловно. Только прежде живот свой набьёшь…
– Ну-у! Еда — это святое! – Малколм воздел палец в потолок и, приняв сидячее положение, поглядел на дверь. – Что-то есть хочется…
– Ну ничего себе! – Корвин даже присвистнул от удивления. – Недавно ведь обедали! И ты за троих уминал…
– Так то я дань богу плодородия воздавал, – отвечал Малколм с самым невозмутимым видом. – При такой кухне грех его не почтить. Вкушая божественные кушанья, я глубже ощущаю единение с природой.

Малколм поскрёб в бритом затылке и, с кряхтением поднявшись, подошёл к раскрытому окну. Корвин проследил за ним насмешливым взглядом.

– А вообще, если честно… – тихо проговорил он и покачал головой, вглядываясь вдаль, где виднелась церковь, подсвеченная багрянцем заходящего солнца.
– Что — «если честно»? – переспросил Корвин, подходя к другу.
– Не по себе мне, – медленно проговорил Иен. – Мрачно как-то в ней. Мороз по коже. Словно там витает дух насильственно убиенного…
– В этом Храме Господнем витает Дух Вре-емени-и! – «замогильным» голосом прогудел Билл.

Малколм вздрогнул: похоже, он действительно находился в плену какой-то странной иллюзии.

– Брось, дружище Иен! – Корвин похлопал его по плечу. – Мы приехали в это забытое цивилизацией местечко восстанавливать прекрасное, а не поддаваться всяким суевериям. Между прочим, мистер отшельник уже успел обнаружить что-то приятное для себя. Органисточка-то ничего себе так!

Товарищи многозначительно переглянулись и, подмигнув друг другу, расхохотались.

***

«Ты тешишь себя иллюзией, Энтони Свифт, – укорял он себя, бредя по деревенской улице, сам не зная куда. – Ты ошибся. Это не она. Или ты всё ещё веришь в чудеса?»

Как часто, разговаривая сам с собой, он уговаривал, убеждал себя, что нужно быть реалистом. Жить не в ожидании исполнения надежд и мечтаний, но просто, чтобы жить. Прошлое осталось там, за прозрачной гранью и чем дальше во времени отдалялся от него Энтони, тем прочнее и толще эта грань становилась.

Время… Что оно такое? Или кто? Бездонный колодец, в который безвозвратно канули многие, не оставив после себя даже воспоминаний. Время — великий мудрец, но, похоже, Энтони не слишком прислушивался к его советам.

«Верю…»

Энтони резко остановился — словно натолкнулся на преграду. Огляделся. Ноги привели его к дому на окраине: старому, одноэтажному, окружённому покосившимся забором, за которым виднелись верхушки фруктовых деревьев, в нежных бело-розовых цветочных одеяниях и тёмно-зелёная игольчатая крона раскидистого тиса. Когда-то он, маленький вихрастый темноволосый мальчуган, играл под его сенью, составляя затейливый орнамент из камушков и разноцветных стёклышек… Его тис…

Его дом… Когда-то даривший ему тепло, но теперь заброшенный и печальный, взирающий на мир тёмными окнами. Сердце Энтони невольно сжалось от нахлынувшей тоски. Медленно, будто во сне, он двинулся по усыпанной мелкими камешками дорожке, поднялся по ступеням низкого крыльца…

Внутри было сумеречно, пахло пылью и запустением. Энтони не нужен был свет. Он хранил в памяти каждый уголок. Подгнившие деревянные половицы скрипели под его ногами — будто радовались возвращению старого друга.

«Здесь была гостиная, – говорил Энтони мысленно, заглядывая в небольшую комнатку с большим затянутом паутиной камином. – А здесь кухня…» Ему вдруг показалось, что он слышит такой знакомый, родной голос:

– Тони, милый! Сегодня возвращается Натан! Давай-ка мы приготовим для него что-нибудь лакомое!

Мама… С каждым днём ей становилось всё хуже. Лишь забота о горячо любимых муже и сыне помогала ей держаться. Она ушла в тот же день, когда пришло известие о трагической гибели Джонатана Свифта. Маленький Энтони вернулся в опустевший дом, где его уже никто не ждал…

Её комната. Из мебели в ней осталась лишь её кровать. Энтони стоял на коленях, припав к изголовью, его плечи вздрагивали от беззвучных рыданий.

«Почему?!.. Почему жизнь так устроена?! Неужели мы встречаем близких, только чтобы разлучиться?!..»

Что это? Вскинувшись, Энтони прислушался. За окном с разбитым стеклом шорох гравия под чьими-то шагами… Нет, ему показалось. А если…

Он поднялся и вышел на крыльцо.

– Вы?
– Мари! – пошатнувшись, Энтони ухватился за ободранный дверной косяк.
– Но… органистка замерла, глядя на него в величайшем изумлении. – Откуда вы знаете моё имя?!