Глава 21. Потерявший да вновь обрящет...

Мир вокруг вдруг потерял чёткость, словно незримый художник провёл широкой кистью по картине, смазывая всё, что было на ней изображено. Кроме неё.

– Мари Никлсон… Мари… Это ты!
– Да… – побледнев, она поднесла руку к виску, другую протянула к Энтони, будто слепая, сделала неуверенный шаг навстречу…

Колени девушки подогнулись; в один миг казавшись рядом, Энтони успел подхватить её, почти бесчувственную, на руки. «Лёгкая как птичка», – подумал он, осторожно опускаясь с ней на ступеньку крыльца.

– Это сон… Снова тот сон, такой странный… – прошептала Мари; опущенные веки её подрагивали. – Много лет я вижу его. Но просыпаюсь — и всё исчезает, остаются лишь смутные воспоминания и… сожаление о чём-то безвозвратно утерянном. И сейчас… О Боже, я не хочу снова проснуться — и всё забыть!
– Нет, Мари, это не сон, – тихо проговорил Энтони, склоняясь над ней, – это я. Я здесь. Я нашёл тебя!
– Тони!.. – очи Мари раскрылись — такие бездонные и синие, словно глядящие в душу, тонкие прохладные пальцы провели по его лицу. – Это правда ты! Я вспомнила. Я всё, всё вспомнила!

Она сидела рядом, так близко, её тонкая рука касалась его плеча. Она задумчиво глядела вдаль, а он любовался её прекрасным ликом, озарённом алыми отсветами заката, страшась ненароком спугнуть прекрасное видение…

Небо, ещё хранившее алые отсветы засыпающего солнца, затянули тучи. Начал накрапывать дождь…

Старый дом укрыл под своей сенью их, искавших друг друга так долго. Они стояли в дверном проёме и глядели на прозрачные нити воды, поблёскивающие в темнеющем воздухе.

– Час поздний, – заметил Энтони, взглянув на Мари. – Домашние, наверное, волнуются, заждавшись тебя…
– Нет, – Мари покачала головой, – обо мне некому волноваться. Я живу одна.

Бросив на Энтони взгляд, она двинулась по узкому сумеречному коридору; Энтони последовал за ней.

– Я каждый вечер прихожу сюда, – проговорила Мари, входя в гостиную. Остановившись у чёрного провала камина, она провела пальцем по мраморной полке. – Хозяйка, у которой я снимаю пару комнат, знает и не беспокоится, даже если я возвращаюсь домой около полуночи. Мне так хорошо здесь – будто рядом с кем-то очень-очень близким…

Энтони молчал. Он стоял в дверном проёме и глядел на изящный силуэт Мари; звук её голоса был для него как самая прекрасная музыка.

– Ты выслушаешь меня, Тони?
– О да, конечно!
– Для меня это очень важно, – Мари говорила тихо, глядя вглубь камина, – мне кажется. Что, стоит мне покинуть эти стены и всё исчезнет, растает словно мираж, или сон… И я опять забуду всё: и моё детство, и наши с мамой музыкальные вечера, и папу, и… – она вдруг резко повернулась к Энтони, – и тебя. А я этого не хочу!

Приблизившись к витражисту, Мари взяла его за руку и, подведя к окну отдёрнула пыльную тюлевую занавеску. В тусклом желтоватом свете дальнего фонаря, проникшем в комнату её бледное лицо показалось Энтони ликом печального ангела.

– Ты ведь знаешь: мой отец был адвокат, – начала рассказ Мари. – Однажды ему понадобилось срочно уехать. Он взял меня с собой…

***

… Работа, казавшаяся вначале простой, на поверку оказалась с подвохом. Дело было не в защите — тем более для адвоката с таким талантом и опытом, каким являлся отец Мари. Кое-кому пришлось совсем не по душе, что мистер Доминик Никлсон сумел помочь своему клиенту доказать невиновность.

В день, когда состоялся суд, Мари, всегда мечтавшая присутствовать на слушаньи, упросила, наконец, отца взять её с собой.

– Ты был великолепен, па! Просто неотразим! – восклицала она, когда всё завершилось. – Все они были слабаками рядом с тобой!
– Ты говоришь обо мне словно о кик-боксёре, – с усмешкой заметил мистер Никлсон. – Хотя, в прочем… Порой мне и самому кажется, что я выступаю на ринге; публика неистовствует, болельщики хохочут, улюлюкают, подначивают: «Давай! Врежь ему посильнее! Ты можешь!» И ставки высоки невероятно. И цена — жизнь… – закончил он совсем тихо.
– Па! – вдруг остановившись, Мари внимательно и встревоженно взглянула в его помрачневшее лицо. – Что с тобой?! Я… я тебя ещё никогда не видела таким!
– Ничего, моя милая, – тряхнув головой, мистер Никлсон улыбнулся и с нежностью провёл по её мягким золотистым волосам. – Всё хорошо.

О том, что произошло несколькими часами позже, Мари могла вспомнить лишь урывками, словно о невероятно реалистичном кошмаре, в котором небо и земля меняются местами и мир весь тонет в огне. Такое не могло произойти наяву — мозг отказывался принимать это.

Они мчались по автобану и мечтали о том. Как приедут домой, что приготовят, куда отправятся на следующий день, вспоминала Энтони Свифта…

– Папа! – вдруг насторожилась Мари. – Ты слышишь этот странный звук? Будто часы тикают…

Попытка затормозить оказалась бесполезной.

– Беги, Мари! – вскричал отец. – Открывай дверь и прыгай!

Дверь заклинило, Мари смогла лишь открыть окно. Они мчались навстречу смерти. И огненная бездна разверзлась перед ними…

… Уже потом, в клинике Мари уверяли, что ей несказанно повезло — то, что она уцелела во время взрыва автомобиля, было истинным чудом. Девочка отделалась лишь переломами, ранами, многочисленными ожогами, сотрясением мозга… И потерей памяти.

Дни выздоровления тянулись друг за другом однообразной вереницей. Память возвращалась медленно, урывками — точно перед глазами Мари мелькали разрозненные слайды из фильма о её жизни. Она видела себя… Маму, негромко наигрывающую красивый вальс на фортепиано; она всегда играла дочери по утрам… Отца, такого весёлого — таким он был дома, с Мари… Не было лишь слайдов с ним, Энтони — мальчишкой в старом растянутом свитере, с которым Мари проучилась всего-то немногим больше двух лет. С которым её связывало что-то намного большее, чем дружба одноклассников…

Мари просто сказочно повезло: директору приюта, куда её отправили после больницы, удалось разыскать её родственницу. Троюродная сестра отца, миссис Марта Смит с радостью удочерила девочку. Будучи сама профессиональным музыкантом, она, узнав об одарённости Мари, решила убить сразу двух зайцев: помочь благодаря музыке справиться с тяжёлой депрессией и вновь поверить в себя и посодействовать в получении специального образования.

– Ты даже не представляешь, милая моя Мари, сколько возможностей может открыться перед тобой ка музыкантом! – сказала ей Марта однажды, решив обсудить с девочкой её будущее. – Я вовсе не имею в виду эстраду – это не очень чистый и честный бизнес со всеми его «прелестями». Я говорю о классической школе и церковной музыке. Органисты и канторы, знаешь ли, весьма востребованы.

На том и порешили. И Мари была бесконечно благодарна этой доброй женщине. Нет, не только за любовь и заботу, проявленную к сироте. Марта стала ей другом.

***

… Струи дождя монотонно стучали в треснутое оконное стекло. Капли на нём блестели словно бриллианты или слёзы.

– Я могла получить место органиста в большом городе, – промолвила Мари, глядя из окна на укрытую сумерками пустынную улицу. – Но я выбрала это тихое местечко. Словно кто-то свыше, наблюдающий за нами, направил мой путь сюда, где мы снова встретились.

Она обернулась. Энтони взглянул на неё — пристально, будто хотел вобрать в себя её образ. И прикрыл глаза.

– Тони, – Мари дотронулась до его щеки. – Ты… плачешь?
– Наверное, это душа моя оттаяла, – ответил Энтони.

Мари вздрогнула. И вдруг, встав на цыпочки, она обняла его и поцеловала нежно и страстно.

Наверное, прошла вечность… Или всего лишь миг?

– Тони… – прошептала Мари, насторожившись. – Ты слышишь? Гравий шуршит… Кто-то идёт сюда!

– Мисс Никлсон! Вы здесь? Отзовитесь!
– Т-с-с! – широко раскрыв глаза, Мари прикоснулась прохладным пальцем к губам Энтони.

Мужчина постоял немного перед домом, не решаясь войти, и, наконец, забормотав что-то, побрёл прочь.