Глава 24. Осколки Времени

После того случая в церкви прошло несколько дней. На следующее же утро Айзек Гудроу исчез. Пастор, с которым они делили дом, сообщил Энтони, что его верный помощник, сказавшись больным, слёг и просил лишь приносить ему книги.

Спустя недолгое время мистер Гудроу, «оправившись» от хвори, начал вновь показываться на людях, избегая однако встреч с Энтони. Но однажды он подошёл к витражисту и, пряча взгляд, попросил его простить.

– Мистер Гудроу, – ответил Энтони, игнорируя протянутую ладонь. – Вы должны сказать эти слова той, которой вы действительно нанесли оскорбление.

Мари, стоявшая рядом, стиснула его руку.

– Не знаю, что нашло на меня тогда, мисс Никлсон, – пробубнил архивариус, смотря в пол, – больше этого никогда не повторится.

Гудроу выглядел подавленным.

– Кажется, он раскаялся, – сказал Энтони, пристально на него глядя. – Идём, Мари.

Они ушли, оставив Гудроу стоять посреди пустой церкви.

***

… Солнце клонилось к закату. Влюблённые сидели на крыльце заброшенного дома и глядели на редкие лёгкие облака, подкрашенные в багровые и золотистые тона, складывающиеся в удивительные пейзажи, вдохновлявшие воображение.

– Мне отчего-то не по себе, – промолвила Мари, кладя голову на плечо Энтони.
– Он снова домогался тебя?
– Нет, но… мне кажется, что он тайно следит за мной, – Мари содрогнулась от пробравшего её озноба. И вдруг резко тряхнула головой. – Глупости! Тони, сказала она, поднимаясь, – пойдём со мной!
– Что ты задумала? – глядя на девушку, Энтони невольно улыбнулся.
– Пойдём! – настойчиво повторила Мари, хватая его за руки. – Я хочу тебе что-то показать!

*

– Здесь будто осколок времени затерялся.

Энтони стоял посреди церковного двора и, вскинув голову, глядел на узкие провалы окон монашеских келий в высоких кирпичных стенах, крытую черепицей крышу, вздымающуюся к небу словно острое копьё… Вот стайка голубей – всегдашних обитателей карнизов и глубоких поёмов в высокой ограде – захлопав крыльями, взмыла ввысь – и снова всё стихло…

– Из этого колодца монахи брали воду, – Мари похлопала ладонью по замшелым кирпичам. – Теперь он закрыт решёткой – чтобы никто не угодил ненароком. Пойдём!

Кладбище, раскинувшееся за церковью, выглядело просто: холмики могилы, поросшие травой и полевыми цветами и увитые тёмно-зелёным плющом холмики, увенчанные покосившимися надгробиями, кельтские кресты…

– Оно очень старое, на нём давно никого не хоронят, – тихо, будто опасаясь разбудить древних духов, проговорила Мари и крепко сжала ладонь Энтони. – Я бы хотела почить в этом месте, если когда-нибудь…
– Нет!!!

Испуганный громким возгласом, с ветки ещё не успевшей одеться листвой акации, росшей у каменной ограды, вспорхнул ворон — тяжело и шумно.

– Не надо… так! – Энтони обнял Мари, прижал к себе так крепко, что ощущая биение её сердца. – Милая, тебе ещё слишком рано говорить о смерти!
– Я чувствую… – прошептала Мари. – Что-то должно случиться. Так странно… Я одновременно боюсь и… не боюсь.
– Ничего не случится. Я всегда буду рядом, мой ангел, – промолвил Энтони, крепче прижимая её к себе и нежно целуя её в висок. – Я всегда буду рядом и защищу тебя от опасности.
– Я люблю тебя, Тони! – прошептала Мари, глядя ему в глаза. – Больше жизни.

***

… Лампочка в библиотеке горела тускло и, чтобы лучше разобрать текст, Энтони приходилось склоняться над книгой низко, подсвечивая себе маленьким фонариком на батарейках.

– Так и думала, что застану тебя здесь с утра пораньше! – Мари, подкравшаяся неслышно как кошка, поцеловала его в щёку. – Колючка! Я знала, что прознав об этой сокровищнице, ты будешь просиживать в ней почти весь день.
– Это и вправду сокровищница, – Энтони повернулся к девушке. – Здесь хранятся научные трактаты, летописи, и дневники монахов, датируемые концом Х века! Даже рукописи со стихами и легендами, с картинками, представляешь?! И самое главное и важное для меня — эскизы и чертежи! Это настоящий клад, Мари, ему нет цены!

Мари улыбалась. Ей нравилось видеть счастливое лицо любимого, возбуждённый блеск в его зелёных глазах.

– Фанат, – прошептала она, ласково взъерошивая его густые каштановые кудри.

Подойдя к старинному дубовому шкафу, стоявшему в дальнем, самом тёмном углу, Мари достала из него толстую картонную папку и направилась к двери.

– Солнце, – окликнул её Энтони, – а ты знаешь, что…
– Да-да, отсюда ничего нельзя выносить, – обернувшись, кивнула Мари. – Это ноты. Органисту можно их брать.

Заложил страницу шёлковой лентой, Энтони закрыл толстый том и, поднявшись с табурета, последовал за ней.

Весёлые солнечные лучики, проникнув сквозь витражные окна, раскрасили серые каменные плиты пола.

– Тони, – промолвила Мари останавливаясь рядом с Энтони и любуясь цветной мозаикой, – а в чём секрет гармонии виражей? В том, что они изображают библейские сюжеты?
– Не думаю. В основе лежат символы и особые сочетания цветов. Красный — божественная любовь и мужество, присущее великим душой. Голубой — созерцание, вечность; его часто сочетали с красным. В зелёном скрыта мудрость синего цвета и богатство золотого; в нём счастье и веселье. Белый — это покой. Золотой — это…
– … символ Солнца! Пойдём! – Мари схватила его за руку и повлекла за собой.
– Что ты задумала?! – воскликнул Энтони, смеясь.
– Увидишь!

Хватаясь за поручни, они взбежали по узкой скрипучей деревянной лестнице на хоры. Скльзнув на скамью, Мари подняла крышку органа.

– Синее, как вечернее небо… Красное, как маков цвет… Розовое, как утреннее небо на востоке… Как красиво! Как сама музыка — такая же яркая, многоцветная, такая же весёлая и грустная. И так же сияет! – Мари открыла верхний регистр, тонкие пальцы пробежали по пожелтевшим клавишам. Волшебные звуки, вырвавшись из серебристых труб-флейт, вознеслись к украшенному росписью своду, разлетелись словно тысячи весёлых солнечных зайчиков.
– Ты оживила витражи, волшебница! – восторженно воскликнул Энтони.
– Это музыка, Тони! – возразила Мари, не переставая играть. – У неё есть душа. А витражи хранят частички душ мастеров, их создавших. И эти частички откликаются на зов!

Голос органа смолк.

– Я увезу тебя отсюда, – промолвил Энтони, – сразу как только закончу работу! Мы будем жить вместе, в сказочном доме, и добрый дух будет хранить нас. Ты будешь творить волшебство, а я буду создавать витражи…

***

– Добрый день, мистер Свифт!
– Здравствуйте, мистер Гудроу, – откликнулся Энтони, немало удивлённый дружелюбным тоном архивариуса, в последнее время тщательно избегавшего встреч с ним.
– Как продвигаются ваши исследования?
– Неплохо. Материальная часть изучена; завтра привезут всё необходимое и можно будет приступить к реставрации.

«Зачем я ему рассказываю?» – промелькнула у Энтони мысль.

– У меня есть для вас ещё кое-что, несомненно представляющее интерес для вас, мистер Свифт, – Гудроу поманил его за собой.

«Зачем я его послушал? – думал Энтони, следуя за Гудроу по узкой лестнице, спиралью уходящей вверх. Однажды он пытался причинить мне зло…»

Вдруг он замер, поражённый. Огромный бронзовый колокол, так близко, что, казалось, стоит лишь протянуть руку — и коснёшься его гладкой тускло блестящей поверхности. Сейчас колокол молчал, но какая мощь скрывалась в нём! Где-то внизу запел орган...

– Поторопитесь, мистер Свифт, – окликнул его Гудроу, оборачиваясь через плечо, – Соблюдайте осторожность. Здесь легко оступиться.

Но вот лестница кончилась. Они стояли на балконе с низкой каменной оградой.

«Как же красиво!» – думал Энтони, глядя на горстку фермерских домиков, казавшихся отсюда крошечными, зеленеющие луга и белое как облачко овечье стадо, виднеющёёся вдали у рощицы, и свежий ветер трепал его волосы. Он забыл, зачем он здесь…

Удар! Крепкие руки Гудроу у него на плечах. Лицо секретаря пастора так близко: Энтони видна каждая морщинка на его лице, искажённом яростью, глаза кажутся тёмными провалами. Толчок… Падение в бездну, покавшееся бесконечным… Мир, разлетевшийся на осколки…

***

«Надо только подняться…»

Краски, образы, звуки – всё, медленно кружась, плывёт, подёрнутое серым туманом…

– Умер!..
– Нет, он жив! Он дышит! Помогите, кто-нибудь!
– Боже, несчастье-то!
– Энтони! Энтони-и-и!..

Голоса доносились до него словно сквозь водную толщу. Холодные как лёд руки касаются его лба, щёк… Последний проблеск: лицо Мари, бледное как льняное полотно, её широко раскрытые глаза, синее как небо… Миг — и он канул во тьму…