Сапожники

(Записано со слов Наташи Папуш)

Мой друг прислал мне  очерк об удивительной судьбе  польского писателя Игнаца Шенфельда и его супруги  Елены Илларионовны. Там была такая фраза: «к 1967 г. оказалось, что евреям в Польше не место». Эта фраза  вызвала в моей памяти воспоминания более чем пятидесятилетней давности.

… Мы жили в Харькове в районе, который назывался «Новые дома». Моя мама дружила с двумя соседками-подругами  - тётей Валей и тётей Бетей.  Валентина, муж которой работал где-то на Севере, жила с тремя пацанами, все были младше меня, в однокомнатной квартире на нашем же восьмом этаже. Самому младшему было около двух лет. Он только научился ходить и ещё учился говорить. Я любила возиться с этим милым пупсом. Муж тёти Бети возил кого-то на стареньком «Москвиче», дома бывал очень редко. Спустя много лет мама рассказала мне, что он был профессинальным шулером, играл по-крупному с разными людьми, среди которых были отпрыски высокопоставленных харьковских «бонз». Один из этих «сыночков» проиграл ему крупную сумму, и тогда любящий папочка посадил в тюрьму мужа тёти Бети.

Все праздники — и советские, и религиозные -  мы отмечали вместе. Сообща собирали стол, но непременной закуской на любой праздник был форшмак, изготовленый Валентиной по рецепту тёти Бети. Тётя Валя готовила его в жутких количествах, чуть ли не вёдрами. Ничего вкусней я не ела!

В 1969 году, после восьми классов, я поступила в техникум, который находился на другом конце города — ехать надо было с пересадками, приходилось долго ждать троллейбуса, зимой сильно мёрзли ноги. У меня были такие укороченные сапоги, мама  называла их нежным словом "полусапожки". Рано утром, когда я шла на остановку по ещё не расчищенным тротуарам, снег набивался в них сверху. К тому же, полусапожки норовили соскользнуть с ноги при каждом шаге, но, зная их коварство, я  за этим каждым шагом следила. Иногда, когда нужно было подбежать, чтобы не опоздать на троллейбус, я  теряла контроль, вот тогда-то один из двух на бегу соскальзывал с ноги, приходилось возвращаться к нему, прыгая на одной ноге и засовывать ногу в набитый снегом полусапожек и бежать дальше. Вытряхивать не было времени. Опоздай я на этот троллейбус, следующего пришлось бы ждать минут двадцать, а то и тридцать. Ноги в этих сапожках  были сухими только, когда я выходила из дома.

Но самое «страшное» было не это. Если в школе никто не обращал внимание на одежду и обувь — все носили, примерно, одно и то же — то в техникуме было достаточно «модниц», которые носили «импорт». Проблему платьев, кофточек и т.д. мы с мамой как-то решали, а вот сапоги — они меня просто позорили. Приобретение импортных было очень трудной задачей: во-первых, мы жили «от получки до получки», а, во вторых, их ещё надо было «достать». Как-то Валентина зашла к нам со словами:
      - Шурочка, не хотите ли купить сапоги Наталке?
И положила на диван это… со змейкой!..
      Мама сказала:
     - Дорого.
     - Ну, вы подумайте, - сказала соседка  и оставила ИХ на пару дней!!
Конечно мама их купила.

Как я гордилась своими ФИНСКИМИ сапогами! У меня даже походка изменилась, я перестала бегать за троллейбусами — при беге они могли «испортиться». Но в один, нет, не «прекрасный», а ужасный день я наткнулась на какую-то железяку и пропорола сапог в самом низу у подошвы. Нет, я не разрыдалась — я оцепенела и в полубессозательном состоянии пришла домой. Когда пришла мама, я молча протянула ей изуродованный сапог. Моя умная мама не стали причитать, а бодро сказала: «Та ничего, отнеси в мастерскую — они починят». Несмотря на поздний час, я схватила сапог и побежала в мастерскую, которая недавно открылась у троллейбусной остановки. Мастерская была закрыта, но свет в ней был. Я стала тарабанить в дверь, она открылась, и я вошла в крошечную каморку с одним окошком и с одним столом. «Что тебе, девочка?» - спросил один из них с каким-то акцентом. «Вот» - ответила я, и протянула несчастный сапог. Он осмотрел, цыкнул языком и сказал: «Приходи послезавтра». Потом посмотрел на мои «полусапожки» и добавил: «Завтра, в это время». Я молча ушла, как лунатик.
 
Назавтра, когда я пришла, сапог был готов — над подошвой была видна только небольшая полоска. Я не знала, как их благодарить, потом рассмотрела крошечную мастерскую с маленьким окошком, стол, за противоположными концами которого сидели мастера в грубых фартуках, с молотками в руках, у одного из них во рту были гвозди. Один -  добродушный черноволосый плечистый красавец, другой, лет  пятидесяти с белёсыми  жиденькими волосами и аквамариновыми глазами. Они оба казались мне пожилыми. Позже я узнала, что они евреи. Оба из Польши. Сеня разговаривал по-русски почти без акцента. Другой говорил бархатным баритоном приятно картавя непонятно что, русского не знал. Во сколько они открывались я не знаю. Как бы рано я ни приходила на остановку в их окошке уже горел свет. Бывало я вламывалась к ним со своей рваной обувью когда ещё и семи не было. Всё равно принимали, не отказывали. Зимой, когда долго не было троллейбуса, я заходила к ним просто погреться.

Как-то спросила у Сени прочему они приехали работать сюда. В  Польше платят меньше? Сеня ответил, что в Польше платят больше, но здесь клиенты спокойнее. Всё равно ничего не поняла. Тогда. И сразу забыла.

Пришла весна, обычно мы отмечали обе Пасхи — сначала тёти Бетину, которая называлась Песах, а потом нашу, православную.  Пасхи шли одна за другой. Я уже не помню, почему — то ли кто-то был в отъезде, то ли ещё что — но на этот раз решили отметить обе в один день. Я, любопытная девочка, спросила, чем отличаются обе Пасхи. Тётя Бетя рассказала об исходе евреев из египетского плена, о десяти «казнях египетских» и о самой жестокой из них - каждый перворожденный в Египте ребёнок должен был умереть. Но, чтобы сохранить жизни евреев, Бог через священника приказал, чтобы каждая семья взяла  ягненка, приготовила его на ужин, а его кровью помазали дверь дома. И этот ягненок и был этой пасхой. Слово «пасха», на еврейском «песах», означает - отвести удар, перепрыгнуть, пройти мимо. Когда ночью проходил ангел смерти, то, видя кровь ягненка на двери, он «проходил мимо», не трогая никого в этом жилище. Потому что кровь ягненка была для него знаком, что кто-то уже умер за первородного в этом доме. «В основе христианства» - сказала тётя Бетя, «лежит вера, что это Христос пролил кровь за всех верующих в него».
 
Это было так интересно. «Откуда Вы всё это знаете?» - спросила я. "Я ведь преподаю основы атеизма".
      - Атеистка, атеистка, а куличи и мацу ешь, - неожиданно сказала мама. Мы покатились с хохота. Отсмеявшись, тётя Бетя спросила:
      - Ната, а ты не хочешь поздравить своих сапожниковов с Песахом? 
      - Конечно, хочу! Ой, как здорово!

На следующий день, вечером я пришла в мастерскую, поставила на стол корзиночку с мацой, форшмаком и кусочками фаршированной рыбы.
      - Что это? - спросил Сеня.
      - Это шалахмонес, поздравляю с Песахом! (текст тёти Бети).
Удивлённо развернули, оба мгновенно покраснели, чуть ли не слёзы в глазах, подошли ко мне, стали гладить по голове, приговаривая:
      - Мейделе, шён мейделе...