Лекарь

 

               

           Антон Иванович, полковник в отставке, всплыл в моей жизни совершенно для меня неожиланно. Когда-то, лет десять назад он был моим пациентом. Болезнь его мучила не так, чтобы сильно, но достаточно долго и за время лечения мы с ним получили массу  удовольствия от общения друг с другом. Он был в лучших традициях офицерства, строг, справедлив, сух и не отличился особенной живостью ума. Однако, его честность и стремление к справедливости невольно вызывали уважение  окружающих и вполне объяснимое желание помочь ему в трудную минуту - точно так же, как он помогал по мере своих возможностей.

            Он позвонил мне поздно вечером и попросил проконсультировать заболевшую сестру. Жила она у черта на куличках, в двухстах километрах от нашего города, там от местной больницы осталось только здание. Повинуясь зову совести и профессиональному долгу, я согласился.

                Теперь мы ехали в старых жигулях на скорости 130. Они практически летели по разбитой дороге, громыхая так, что, казалось, вот-вот начнут отваливаться запчасти. Дорога сама по себе была жуткая, узкая, построенная под углом к горизонтальной плоскости, с неисчислимым количеством поворотов, рвами по краям и без дорожных знаков. Наша консервная банка прыгала по ухабам, как лягушка, в салоне стаял шум такой, будто мотор был от реактивного самолета. Но выбирать не приходилось: ехать надо было быстро, иначе поездка могла затянуться на целый день.

                Сидеть спокойно Антон Иваныч не мог. Он наклонился ко мне и, дыша мне в лицо запахом нелеченных зубов, рассказывал о больной.

    Она заболела внезапно. Только что жить, можно сказать, начала! Квартиру купила! Мебель мягкую. Кухню... И вдруг на тебе! Зрение пропало. Начали обследовать - нашли  опухоль. А наша медицина - она что? Да ничего! Как только обнаружили - в онкодиспасере нам сказали: вам теперь лечиться только божьим словом! Божьим словом, мать твою! Нет, чтобы попытаться что-то сделать! Врачи! Гуманисты! - Он обреченно мазнул рукой - ну, ты же понимаешь, пока есть  надежда надо бороться! Я же брат! Кто ей еще поможет! 

Далее следовал пространный рассказ о том, как, перерыв массу газет и журналов, он нашел объявление, обещавшее ноу-хау в лечении рака . Почему он доверился именно этой рекламе, разнося в пух и прах другие, так и осталось для меня тайной, но не в этом суть – сгоняв в Москву и отыскав этот центр, он связался с профессорами (?) работающими там и в первый же свой приезд приволок чудо - таблетки, оставив в кассе пресловутого центра годовую свою зарплату. 

-  Вы только скажите им- дышал он мне в ухо, имея в виду своих родственников - что это лекарство хорошее, что главное- правильно его принимать, как доктором написано- и все восстановится! Вы только обязательно скажите! -  теребил он мой рукав -  что зрение временно пропало, что главное это соблюдать все строго  и она выздоровеет. Обязательно выздоровеет !!!

 

                * * * * * * * * * * * * * * * * *

             Больная была тяжела. Она не вставала, целыми днями рыдала. Кто знает, что переживает человек, всю жизнь воспринимавший мир цветным, и вдруг оказавшийся в темноте? Она была подавлена, с трудом находила в себе силы разговаривать со мной однако на вопросы отвечала и пообещала выполнять мои рекомендации. Чудес на самом деле бывает много на свете. Кроме темноты вокруг  пока ее ничего не беспокоило. Найденный Антоном Иванычем центр находился при каком- то НИИ, препарат был  официально зарегистрирован и испытан- и я дал добро на лечение. 

            

            Прошло полгода. 

В той же бешеной машине на той же сумасшедшей дороге мы летели к несчастной женщине.

    Как она ? - зашелся в монологе Антон Иваныч - По всякому… Нет, зрения как не было, так и нет – живот болит часто, наверное от таблеток - и рвет, тошнит, есть ничего не может. Не всегда, но, так, бывает. Так мои тетки что придумали: как ей плохо - они ей лекарство не дают.  Говорят, ее от таблеток  тошнит, а без них - нет. Какое же это лечение? А я еще раз в Москву ездил. Мне говорят продолжайте! Я своим: надо по графику! А они мне: она не может! Дуры ! Что значит не может? Заставлять надо! Жизнь ведь она самое дорогое ! Никаких денег не жалко! Ну ты ж понимаешь…

         Ей было существенно хуже. Опухоль прогрессировала. К слепоте добавились судороги: она их  не помнила, но сутками не могла потом прийти в себя. Появились головные боли. Все это требовало дополнительных  медикаментов. Но уже и от московских ее тошнило, рвало, болел живот. Она все понимала и часами напролет плакала. Иногда, когда хватало сил , устраивая истерики, с выплевыванием ненавистных таблеток, размахиваниям руками в воздухе, и попытками рвать белье. 

 

Спустя еще пару месяцев, Антон Иваныч  с прежней упрямостью шел к своей цели:

 – Я все понимаю! - Кивал он - не все сразу, но надо бороться! Да, побочные действия есть у всех лекарств - Да, тяжело!  Но нельзя же опускать руки! Все опустили! Все! 

Уже давно врачи от нее отказались! Наши даже не смотрят! Даже не приезжают! Говорят, конец один, а как снять боль вы и сами знаете! – Уже и больничный лист на полочку положили, даже не продлевают, гады! А мои что делают! Никакого графика не соблюдают!  «Ест плохо» -  передразнил он своих тетушек - Все равно надо! И через боль надо! И через тошноту! И через рвоту! – стукнул он кулаком по спинке сиденья – Надежда - она, собака, умирает последней!

-Антон Иванович, - попытался я смягчить его пыл -  но, судя по осмотру, препарат не оказывает ожидаемого действия, по крайней мере, на этой стадии заболевания.

-И он туда же ! – всплеснул руками полковник и схватил меня за плечи - да пойми те же вы, наконец! Нет ничего важнее жизни, а я – он ударил себя в грудь кулаком-  жизнь ей продлю! Пусть без зрения! Ну и что! Но что  эти-то цапли делают! Они же весь график ломают! Конечно, никакие лекарства не подействуют, если один раз таблетки принять вчера, а потом послезавтра. Надо- то  по часам! Ну скажите ей, чтобы пила лекарства! Скажите, что все пройдет! Пусть она немного потерпит , еще чуть-чуть! 

Я покидал этот дом с тяжелым сердцем. Я еще помнил ее сопротивляющейся обстоятельствам. Пусть вслепую, но пытающейся бороться. В этот приезд она уже была пассивна, уныла, соглашалась с любым моим высказыванием с обреченным видом и с удовольствием отвернулась от меня в конце беседы,  в ту же минуту захрапев. Несчастная женщина забылась сном, ее страшный темный мир, измученный болью, рвотой и судорогами, был мне не виден. Но сочувствия от этого меньше не становилось 

          Философские  разговоры, балансирующие на грани цинизма и человеколюбия были непонятны Анатолию Ивановичу. Он со скучающим  и немного растерянным видом слушал мои рассуждения по поводу диагнозов и прогнозов. Потом отвернулся  точно так же, как это сделала его сестра на прощание и, глядя в окно, задумчиво произнес:

- Я тут нашел рекламу еще одного НИИ ... Они лечат запущенные формы какими-то радионуклидами…