Один зимний вечер, два кота и три сестры

— Не понимаю я, как в квартире, где два кота, могут водиться мыши? —спросила Екатерина у всех сразу и ни у кого конкретно, задавая тему для обсуждения участникам застолья. Она сидела в неудобной позе, больше подходящей для фотосессии, чем для светской беседы. Одна нога в туфле на высоченном каблуке чуть сзади, под жёлтым, в далёком прошлом, креслом на тонких деревянных ножках, обивку которого седоки засалили и затёрли до дыр, а коты вдобавок стильно избахромили. Другая изящно выставлена вперёд, обнажив щиколотку с косточками. В руке бокал шампанского, локоть опирался на драный подлокотник с предательски торчащим, местами потемневшим от времени поролоном и деревянным исподним со следами кошачьих когтей. Сама Катя подалась вперёд с прямой спиной, перенеся вес на ноги, и хоть росточком была невысока, но теперь сидела как модель, отчего мужики плыли и забывали дышать. И не то чтобы Катя этого хотела — здесь не было ни одного достойного такой позы мужчины, но пружина, торчащая из сиденья старого кресла, не оставляла ей шансов сегодня быть некрасивой, заставляя по балетному держать спину.
С начала её времён, сколько помнит, Катя пропивала Новый год в этом кресле, от вишнёвого компота до Prosecco, которое теперь привозила с собой. В детстве, четверть века назад, она отбила лучшее в доме посадочное место у сестрёнки Нюши в честном бою. С тех пор оно гордо называлось "Катино кресло" — надпись эта, нацарапанная ржавым гвоздём, красовалась на подлокотнике, и каждый, кто садился по ошибке, обязан был уступить его вздорной хозяйке по первому требованию. Кресло это было символом Катькиного превосходства, её победы и права быть в семье первой, а значит, главной. Для младшей сестры это, согласитесь, важно. И вот теперь эта досадная пружина вылезла из под засаленной обивки. "Сидят тут в отсутствие владетельницы всякие! Если бы использовалось оно как положено, когда я приезжаю, раз в год, было бы новёхоньким, как другое, близнец, который напротив у окна. Хоть бы только не Нюшка в нём ёрзала в моё отсутствие, мне назло", — думала Екатерина, раскорячившись на своём пружинном троне.
Старшая сестра Нюша, когда подносила на стол очередную миску нарезанного добрыми руками салата, смотрела, как Катька мучится, и жалела её — она ведь старшая сестра, ей положено малых жалеть. Такая красивая, модная, в синих штанах с голубыми лампасами и блестящей кофте из пайеток, младшая сестрёнка сидела словно на колу, бедняжечка, и бесконечно что-то писала в телефоне своему муженьку, который ждал её на далёком морском берегу и приехать с Катей в её "тараканий домик" (так он назвал Нюшину квартиру) снова не возжелал. Судя по тени, которая ложилась на лицо младшей с каждым его сообщением, он сейчас намеренно трепал девке нервы. Не удивительно, что она с тоски про мышей заговорила — ни мужика хорошего, ни детей ей Бог не даёт, вот и лезут в голову глупости.
— Ань, ну вот почему, скажи, ты не купишь новую мебель? Я ж тебе шлю каждый месяц денег на халяву, считай. Отложила бы чуток и купила, —приступила к сестре измученная неудобной позой и неудобным мужем Катерина.
— Катюш, нам совсем впритык хватает. Фролу Ивановичу нужны последнего поколения лекарства, только на них пять тысяч уходит в месяц, а ещё квартира столько же, питание дорогое, одежда. За твои шесть тысяч спасибо, но они не роскошь, чтобы мебель покупать, а средство выживания, — спокойно объяснила Нюша.
— Зачем тебе одежда, если ты тут сидишь безвылазно, до собеса и обратно. Душегрейка да валенки, что ещё тут может пригодиться, в этом Усть-Подмосковье? Ты котов прожорливых выгони, и хватит тебе и на мебель, и на бутерброд с икрой. Вон они у вас, мышей даже не ловят, обнаглели в край! Только мебель дерут, — ответила Катя свысока, хоть и сидела низко.
— Так я ещё хожу, помогаю по коттеджам, зарабатывать-то надо! — терпеливо объясняла Нюша.
— Тем более денег у тебя полным-полно, судя по обилию усадеб вокруг! Ваши бараки средин них как бельмо в глазу. Что ж мебель не купишь? Или на приданое всё себе копишь? — съязвила Катя над сестрой, которая в свои тридцать семь замужем никогда не была, и все уже давно списали её с брачных счетов.
Нюша, женщина смиренная и добрая, всю жизнь ухаживала за кем-то немощным. Так вышло, что ей, старшей, нужно было матери помогать Катьку растить, чтобы талантливая сестрёнка могла учиться. Катюшка маленькая так рисовала — даже не учёная ещё, могла человека изобразить, словно в руках у неё фотоаппарат встроен. Конечно, талант такой учить нужно, и в школе, и в институте потом! А мама слегла, и сама Нюша пошла в медучилище, выучилась на медсестру, ходила за мамой, мечтала стать врачом, но не смогла: мама совсем разболелась, год последний Нюша от неё дальше магазина за углом не отходила, какая тут учёба? Читала книги, учебники дома, чтобы потом нагнать. Мама умерла в декабре, освободила Нюшу жить, и старшей было очень стыдно тогда, что на самом деле смерти маминой она радовалась. Как ни силилась горевать — никак не выходило, и мечты всякие в голову полезли про принцев с конями, непристойные даже. На работу пошла в поликлинику, и мечты сбываться начали, чуть было замуж не вышла за одного пациента, которого часто колоть нужно было. Он приглашал и в кино, и по театрам, и гулять, а замуж позвать не успел — нарисовался в жизни Нюши тогда Фрол Иванович. Когда-то, в советскую бытность, был он номенклатурным работником, зажиточным и влиятельным, и, когда мама заболела, очень помогал лекарствами и деньгами, а потом его на чём-то поймали, посадили, всё что могли конфисковали, а всё что приберёг — отдал за уменьшение срока. Но и за короткие три отбытых года умудрился подхватить туберкулёз и стать ненужным собственным женатым благополучным сыновьям со своей болячкой и крохотной пенсией. И оказался в итоге у доброй Нюши, в её маленькой квартирке под Солнечногорском, в старой совхозной хрущёвке, с мышами, тараканами, своим котом и Нюшиной кошкой. Больной, нищий и убогий.
Старшая сестра странной была с детства, словно имела какой-то дополнительный орган, которого у других нет, полный любви к людям любым, драным кошкам и собачкам без ноги. Хоть и росла она вместе с другими в мире чистогана, фондовых индексов и прочей наживы, словно мимо неё они прошли, не коснувшись. Неправильная получилась Нюша для современного мира, хоть не воцерковленная, а какая-то по-настоящему добрая, что для выживания в современных условиях категорически противопоказано.
Кошек Нюша очень любила, закормила и забаловала обычных помоечных котов так, как сфинксов не балуют — кто-то ведь должен быть тут счастливым! Коты и были счастливы, но по привычке всё равно рылись в мусорных кучах и из обычной кошачьей вредности драли не когтеточки, а старую мебель. Когда Катька сказала глупость про кошек, "выгони", старшая очень разозлилась и даже представила, как толкнула бы сейчас Катьку за такие слова — это был апогей возможного Нюшиного негатива. Старшая тяжело вздохнула и молча опустила глаза.
И вдруг...
Ножка старого кресла с хрустом подломилась. Катя упала очень некрасиво, придавила модельную ногу креслом, закричала. Борис, младший сын Фрола Ивановича, давно безответно влюблённой в кузину Екатерину, отвергающую инцест категорически, кинулся её поднимать, подхватил на руки, уложил на диван, который заботливо освободили для болезной гости. Красота щиколоток с косточками была безвозвратно на этот вечер испорчена содранной в кровь пяткой.
"Дёрнул же чёрт подумать такое. Типун мне на язык или на всю голову!" – сокрушалась Нюша дурным своим мыслям, пока бежала на кухню за аптечкой.
— Зелёнка? Нюша, ты мне ногу ЗЕЛЁНКОЙ намазала? Ничего лучше придумать не могла? Бесцветного ничего не нашлось в доме, из 21 века чего-нибудь? — негодовала Катерина, увидев насыщенного изумрудного цвета пятку, которую, к тому же, жутко защипало.
— Лучше зелёнки ничего не придумали пока в веках, — уверила Нюша.
— Зачем, зачем, зачем! Назло ведь делаешь? Что, мне мало? Разукрасила ещё этой зелёной дрянью, неделю потом не смоется. Мне в Тай возвращаться. Как я там на пляже с зелёной пяткой буду рассекать? Влад со мной близко ходить не будет! — причитала Катька, пока Нюша бинтовала ей ступню, а средняя сестра вера Вера заботливо гладила по голове.
Гости поспешно покинули комнату под предлогами пудрения носов, перекуров и постановки чайника. Тётя Алла заботливо укатила Фрола Ивановича в кресле и наушники ещё ему надела с любимым Аркадием Северным. Итальянский муж сестры Веры всё понял без перевода. Они с Борисом как раз тренировали русский язык в обмен на итальянский, увлеклись, и по сути им уже никто не был нужен. Лингвисты удалились на лестничную площадку, практиковать. Все благоразумно оставили сестёр ругаться без свидетелей — год девчонки не виделись, соскучились, пусть общаются.
— Не будет близко, так пошли его, если он такой идиот, чтобы из-за такой мелочи париться, — посоветовала сестре средняя, Вера. — Зелёная пятка ему не подходит! А что будет, когда постареешь? Выбросит на помойку?
— Для этого придумали пластическую хирургию. Я не постарею, — твёрдо уверила Катя, хотя сама в это совсем не верила.
Старшие сёстры переглянулись и покачали головами.
— Вот, послушай старших — не придумали. Когда любит, так с любой пяткой любит, и с морщинами, и даже с животиком. Вадим подлец редкостный, и твои крики сейчас тому подтверждение. Да и отмокнет зелёнка за пару часов в солёном море-океане заморском.
— Ага, слушай вас. Одна в Италии коровам хвосты крутит, детям носы вытирает и даже отдыхать ездит только раз в год. Другая в дыре этой застряла зачем-то, а я хоть успешная и счастливая. Единственная из вас успешная! И мужик у меня крутой: на яхте катаюсь и путешествую.
— То-то и видно. Кислота из тебя, счастливой, так и брызжет, как бы стены не разъела! — обиделась фермерша Вера. — Я тебя сколько зову в гости? Приезжай, посмотри, как современная ферма у нас, в Италии, устроена, чтобы хвосты коровьи тебе не мерещились.
— Катюш, ты правда последние годы злющая такая, хуже, чем в детстве была. Может быть, гормоны и щитовидку проверить? — предложила Нюша, зубами разорвав бинт, чтобы зафиксировать узелком по старинке.
— Вот я не пойму, мне это точно говорит женщина, которая зелёнку с бинтом за панацею держит? Может, ещё и корпию щиплешь по ночам? На себя посмотри: располнела, как будто тебе все сорок! И это ты сама с собой делаешь, никто тебя ж не заставляет! Могла бы работать. Фролу Ивановичу сиделка ведь не нужна постоянная, он всё может сам, не как мама! Даже ходит понемногу. За что я тебе только деньги перевожу?
— Я пробовала. У него вроде как навык самообслуживания сохранён, но таблетки забывает пить. Есть забывает тоже. Будет сидеть плакать, что встать не может, а окажется, что ослабел, потому что не ел. А деньги ты не переводи, я справлюсь. Я подрабатываю, работы, правда, много.
— Ну так оплати сиделку ему, и живи сама-то! — возмутилась младшая.
— Чужие руки добрыми не будут. Мы лучше так. А ты кончай злобствовать, а то мы терпим-терпим, а и обидеться можем. Если у тебя мужик козёл, это не повод всем портить праздник, — терпеливо убеждала Нюша, ни слова не говоря о том, что за всё время ни разу не видела пенсии Фрола Ивановича, сама зарабатывает и на него, болезного, и на себя.

Они бы, наверное, до утра ругались, если бы Борис не принёс Нюше её телефон, поющий: "Who Wants to Live Forever" с взволнованным мужским голосом в динамике:
— Анна Андреевна, помоги. Скрутило бабушку нашу опять, — просил мужчина. — Уколи, пожалуйста, пожалей старушку.
— Скажи ему, что у нас праздник, тебе некогда! — сказала громко Катя. — Мы к тебе раз в год приезжаем!
— А вы почаще приезжайте, — улыбнулась Нюша и вышла говорить в коридор.
— Опять Семёновна? — спросил Фрол Иванович, когда старшая вернулась к гостям, которые к тому времени снова стянулись к столу, к салатам и жидкостям, тут же осёкся и стал бормотать что-то невнятное.
С момента ареста Фрол Иванович понял, что самая лучшая, самая безопасная и выгодная роль в жизни — играть полоумного старика. Никому из медработников ты не интересен по старости, называют они это деменцией, и за неё всё тебе прощается. А обычные люди начинают сюсюкать с тобой как с малым дитём, по пять раз объяснять и всячески выражать уважение. Детям, наверное, такое идиотическое к ним обращение терпеть сложно, а вот старикам вполне: старикам скучно, готовы играть и играть. Получалось, что постареть и сойти с ума в обществе что-то, чего достигают самые уважаемые люди, и Фрол Иванович с удовольствием вступил в их ряды. Несмотря на то, что реального помутнения сознания было у старика случаев по пальцам перечесть, он с гордостью играл в жизни привычную роль взбалмошного деда, и сам уже порой терялся, где правда, где вымысел. Нюша знала его хорошо, инвалидное кресло держала для приёма дорогих гостей и позволяла чудить и с врачами, и с гостями так, как ему заблагорассудится — пожил человек, имеет право на любую дурь.
— Ага. Подняла опять тяжёлое. Побегу, я мигом, — ответила Нюша, второпях собирая сумку.
— Я вообще-то ногу повредила у тебя дома. Не смей сестру бросать из-за какой-то чужой бабульки! — кричала Катя.
Нюша быстро скрылась за дверью, даже не дослушав.

— Что ж ты, девка, от года к году всё несчастнее и несчастнее? — спросил Катю Фрол Иванович, когда входная дверь захлопнулась. — Вот я тебя помню совсем дитём ещё, и всегда тебе мало было. Куклу купят тебе лучшую — причёска не нравится, ревёшь. Велосипед — синий, мальчишечий, ревёшь. Платье как у принцессы — рюшей не хватило для счастья. Думал, в бабах успокоишься, а ты ещё хуже стала. Злее. Мне кажется иногда, свернёшься в кресле своём клубком, зашипишь и змеёй обернёшься.
— У меня стандарты просто высокие, дядя Фрол, не то что у некоторых.
— Это ты про Нюшу, что ль?
Дверной звонок издал звук, похожий на свисток, и, прервав их, в квартиру ввалились Борис с итальянским мужем Вероники, и следом ещё какой-то приличного вида мужик в дорогущих джинсах.
— Эта Сергей, — гордо провозгласил итальянец. — Он ищет Нюша.
— Браво! — воскликнула Вера мужу, захлопав в ладоши, и добавила Борису, с той же милой улыбкой на лице: — И нафига ты, Боря, его учишь? Ты хоть представляешь себе, как это классно, когда твоя вторая половинка языка не понимает? Не порть мне мужа!
— Да, да, спасиба, — поддакнул итальянский муж, уверенный, что супруга благодарит учителя за его успехи.
— Да ладно тебе! Он упрямый. Сказал, что на курсы пойдёт языковые, — объяснялся Борис.
— Обещать не значит жениться — он на них четыре года идёт уже, и пусть. Пока я его не подгоню, никуда он у меня не пойдёт, мой самый настоящий итальянский муж, — сказала средняя сестра и ласково погладила супрага по плечу.
Он был доволен, светился и называл предметы на столе по-русски, развлекая собравшихся коверканьем слов.
Вероника принялась хозяйничать, усадила Сергея за стол, обложила салатами из мисок, обеспечила стаканом вишнёвого компота, жирным беляшом и жульеном. Тем временем Катерина, расценив внешний вид нового гостя на десятки тысяч, из умирающего лебедя быстро превратилась в грациозную лебёдушку, вспорхнула с драного дивана, встала у окна, увидела внизу свежеприпаркованный порше и принялась допытываться:
— Сергей, а вы тоже к Нюше за уколом?
— К Нюше? Не знаю. Я к Анне, — ответил гость.
— Ну тогда придётся подождать. Медсестра сегодня нарасхват. После праздников у местной знати, видимо, тяжело на душе и желудке. А вы сами откуда?
— Я из нижнего посёлка, на берегу который. Так и называется — Бережки.
— Смотрите-ка, мы с вами в этом прямо близки. Я тоже только что из бережков, тех, что в Таиланде у самого моря.
— Да что вы говорите! Значит, вы самая младшая сестра, Екатерина.
— Интересное дело, откуда вы меня знаете?
— Вы очень с ней не похожи. Аня рассказывала, что они с младшей сестрой не похожи, как небо и земля — не сложно догадаться, — ответил Сергей, пытаясь становить ложки с салатами, которые со всех сторон направлялись к нему в тарелку.
— Спасибо за комплимент! Я, надеюсь, небо! — жеманничала Катерина.
— Сука ты, а не небо! – рявкнул дядя Фрол. — Нюшка тебе жизнь свою под ноги, как коврик, постелила, а ты, как она за порог, грязь на неё лить. Заморская царевна, поглядите на неё!
Да. Кричать и рычать Фрол Иванович умел отменно, ещё советская школа корпоративного крика. Такому нынешним руководителям учиться и учиться! Возятся с мотивацией всякой, а раньше как хорошо: гаркнул руководитель, стёкла задрожали, все по углам и всё ясно, что, кому, когда делать. И слова поперёк никто не скажет! Вот это было управление — коротко и по делу. Но такое управление Катерина готова была принимать только от людей значимых и обеспеченных, к коим дядю Фрола никак не относила. Она приняла бой:
— Да уж кто бы говорил! Благодетель! А то, что вы её купили, Анечку нашу? Вот уж кто её как коврик под ноги постелил, так это вы! — сорвалась в ответ Катя.
— Зачем вы при чужих-то? — Вера попыталась их остановить со слезами на глазах, а муж её итальянец снова не понимал ни слова. — Давайте сор из избы не носить!
— Отчего же не носить? Вы хоть знаете, кто этот Сергей-то? Нет? А я вот знаю! — гордо объявил Фрол Иванович. — Скажешь им, Сергей?
— А почему ж нет? Я — отец ребёнка Анны, и пришёл познакомиться с семьёй.
— У Анюты есть ребёнок? — искренне обрадовалась Вера.
— Будет. Уже пять месяцев, — спокойно ответил Сергей. — Она вам не сказала?
— Сюрприз, наверное, хотела сделать, — горько усмехнулась Катя.
— Мальчик или девочка? — радовалась Вера, но ответа не услышала, потому что Катерина вспылила и перебила:
— Да какая разница кто, мальчик, девочка? Вы её, выходит, обрюхатили, Сергей? А с виду такой приличный мужчина!
— Да, вы, и правда, совсем не похожи. Совсем. Мы с Аней много лет знакомы, теперь распишемся, и у нас будет сын. Я хотел познакомиться с семьёй, знал, что все соберётесь девятого января, как каждый год, в день рождения мамы, вот и пришёл. Сестёр я уже понял, — он кивнул Вере и Катерине, — итальянцев тоже. С Фролом Ивановичем мы немножко знакомы, а вот...
Он обернулся к тёте Алле и дяде Степану, которые прижались друг к другу на диване, как попугаи-неразлучники.
— Мы из Москвы. Я их тётя, Алла, и муж мой. Я сестра их мамы. Как же я рада за Анечку, вы не представляете! Такая у нас чудесная девочка! Так она в жизни настрадалась, всю краску, которая на чёрные полосы в жизни выделена была, израсходовала с избытком. Дальше только белые!
— Да, согласен с вами, очень приятно познакомиться.
— Серёга, а ты знаешь вообще, кто такая Аня-то твоя? – вмешался в знакомство Фрол, который весь покраснел и сильно забеспокоился после заявления Сергея о намерении жениться.
— Хороший человек Аня моя, и этого достаточно, — заверил Сергей, надеясь остановить угрозу, которая так явно звучала в тоне Фрола Ивановича.
— Уверен? А теперь смотри. Вот три сестры, и все не похожи, а хочешь скажу, почему? Устроим десять негритят? — предложил Фрол Иванович.
Две сестры промолчали, прочие оживились, а Серёга кивнул:
— Так я сюда и пришёл, чтобы знакомиться.
— Тогда открываю вечер знакомств! Они не родные все, удочерённые. Маме, Марии Владимировне, как заслуженному врачу, их выдавали чуть не в нагрузку, и она брала с удовольствием. Сначала Аню, потом Верочку и потом уже Катю, совсем крошкой новорождённой.
Театральная пауза, повисшая в воздухе, разрушилась воплем Катерины:
— Какой же вы, выходит, гад, Фрол Иванович! Просто сволочь редкостная! Зачем вы это при чужих людях говорите? Вы уж тогда всё рассказывайте, и про себя тоже!
— А что про меня?
— Про бумагу, которую вам заслуженный врач, Мария Владимировна, наша мама, написала. А? Или мне рассказать?
Участники спонтанного интерактивного спектакля затаились, чтобы не спугнуть интригу. То, что они услышали, было шоком для всех, но было истинной правдой, которую несложно было разглядеть в зеркале: сёстры не походили ни на мать, ни друг на друга. Чем ещё всех можно было удивить?
— А зачем говорить, ежели я её показать могу?
Фрол Иванович выбрался из кресла-каталки, и пока тяжёлой поступью шёл до шкатулки, деревянные половицы пели ему скрипучую песню в полной тишине. Он достал сложенный вчетверо пожелтевший листок, на котором ровным почерком, какой бывает у учителей по русскому языку или у тех, кто очень старается, было написано:
"Расписка.
Я, Лапина Мария Владимировна, и Андронов Фрол Иванович договорились о нижеследующем:
В связи с моей неизлечимой болезнью Андронов Фрол Иванович до конца моих дней, которые сочтены, обеспечивает меня лучшими дорогостоящими лекарственными, обезболивающими препаратами и финансовой поддержкой. Взамен моя старшая дочь, Лапина Анна Андреевна, обязуется обеспечить уход и поддержку Фролу Ивановичу по старости или по болезни собственными силами в полном объёме".
Он как раз дочитывал содержимое документа, когда ключ в двери провернулся и вошла Нюша, затопала в прихожей, стряхивая рыхлый свежий снег с сапог.
— Мой сероглазый король, ну зачем? — выдохнула она, увидев Сергея за столом.
— Ничего. Ты присядь, не стой, тебе тяжело уже, — поднялся навстречу ей Сергей.
Аня покраснела, застыдилась и села на край дивана. Никто не ел, не пил, все глаза были устремлены на неё.
— Вы на меня смотрите, как на чудо чудное. Я, может, сделала что-то не так?
— Да у нас тут ночь откровений! — прокомментировала немую сцену Катя. — Ты знала вообще, что мы все неродные? Что мы детдомовские все, приёмные?
— Ну, допустим, ты-то нет, тебя мы с мамой прямо из роддома забрали, ты отказная и в детдом даже не попала. Мама меня взяла в шесть лет, Веру я попросила забрать — её там обижали, ей почти три было, а тебя случайно взяли. Мама ездила на ревизию в роддом, а там как раз отказались от слабенькой недоношенной девочки, думали, умрёт. Мама тебя забрала и сказала, что не поедет ни роддома, ни детдома инспектировать, потому что не потянет больше детей одна.
— Так ты знала, что дядя Фрол тебе никто? А про бумагу знала? Что тебя "продали" Фролу? — спросил Сергей.
— Конечно, знала, я её ещё и подписала, эту бумагу.
— Ты понимаешь, что никакой юридической силы нет у этого документа? Я тебе это как юрист говорю!
— Понимаю, Серёженька, ещё как по-ни-ма-ю. Главное, чтобы человеческая сила была у нас, а без юридической прожить можно. Он ведь маму-то нашу пять лет тащил, в лепёшку расшибался, всё самое современное ей искал: врачей, лекарства. И вообще не дядя он нам, и маме не брат никакой. У них любовь была большущая. Он ей хотел замки дарить, у него были и замки, и деньги, а она отказывалась, говорила, что от дурных денег прока не будет. Вот и не стало прока. Она потом много сокрушалась, что её Бог наказал за то, что они с ним вместе счастливы были при живой его жене.
— Я Машеньку любил очень. Ничего у меня в жизни лучше не было, чем тот маленький кусочек счастья с ней, — сказал старик, прослезился и, повернувшись к сыну, добавил: — Борька, ты уши заткни, не слушай. Нюша вся в неё пошла, такая ж дурёха добрая, и из всего, что я в жизни сделал, только один поступок был по-настоящему мудрый — то, что мы тогда эту бумагу подписали. Да, Катенька, и ты, деточка, когда-нибудь узнаешь, что искать в этом мире стоит только людей настоящих, ничего их ценней нет на этой земле. Я, когда увидел, как Машенька моя, умная, красивая, сильная, сама врач, а сгорела за несколько лет, и никакая медицина помочь не смогла, всё у меня перевернулось. И замки, и берега морские — всё глупости. Не на этих китах земля наша держится, а на таких вот Нюшках. Вот такая Санта-Барбара, ребятушки мои.
— И ты всё время знала? — спросила с ужасом Вера у Нюши.
— Нет, не всё время. Мама, когда поняла, что разум уходит, рассказала мне.
— А нам почему не сказала? — не унималась средняя.
— Да Верунчик, надо ли вообще о таких глупостях думать? Вот мы каждый год все здесь собираемся. Вы из своей евроитали, Катька из какой-нибудь экзотической страны всегда одна, тётя Алла с дядей Сёмой из крутой трёшки на Белорусской, Борис... Ну он понятно — хоть из космоса до Катьки прилетит. И ведь ни лобстеров у меня, ни устриц, ни мебели, ни ремонта. Коты, тараканы да мы с Фролом Ивановичем. Едим мои салаты на маминой любимой цветастой скатерти, запиваем вашими "просеками" невкусными и ни в паспорта, ни в родословную друг другу не лезем. Потому что для радости это не нужно никому. Рады встрече — радуемся. Рады, что мама так нас растила, что вы и не догадались, кто откуда. Рады зиме, снегу, ёлкам. Разве нужно ещё что-то? — Нюша немного помолчала, поняла, что для полуночи после "многовыпито" загнула лишку в своей философской тираде, и добавила: — Ну раз уж сегодня такая ночь, хотите ещё откровение? Я на самом деле на кресле ручку просто поменяла. Вот, Катюш, твоё кресло, хорошее, целое, в нём никто не сидит обычно. Так что можешь садиться удобно.
— Наконец-то! Как была ты всегда главной, Нюшка, так и останешься! — сказала Катя, лихо подвинула лучшее кресло поближе к сестре, силой пересадила её в него, сдёрнула с дивана плед, укрыла сестре ноги и разрыдалась, уткнувшись ей в колени.
— Пойдёмте-ка на улицу, как будто Новый год. Я вам ёлку нашу покажу, которую мы посадили, когда Анечку взяли. Её теперь и не нарядить, такая она здоровенная вымахала, — сказала тётя Алла, и все пошли за ней, нагрузив шампанским коляску Фрола Ивановича, которую он освободил, а девчонок оставили ещё побыть друг с другом.
— Ну как тебе семья? — поинтересовался у Сергея Фрол Иванович, пока тот помогал ему спуститься вниз. — Подойдёт? Из приданого-то за ней только эта хатка с таракашками.
Старик врал, проверял, на самом деле накопил и сохранил приличную сумму, и дом здесь в посёлке сдавал — всё, чтобы Анюте сделать потом жизнь как в сказке, только ей не говорил.
— Думали, напугаете, сбегу? — посмотрел ему прямо в глаза Сергей жёстким колючим взглядом. — Я тоже думал, заберу её у вас, а выходит, надо как-то вместе. Вросла она в вас всех, не вырвать, или, если вырвать, то с корнем, а это больно. И самое главное — её ведь на всех хватит. У неё душа такая, в которую полмира запихнуть можно, и поместятся. Видали вы ценнее приданое сейчас?
— Да ты не переживай, я-то справлюсь. Мне она бы раз-два в неделю приходила, и то хорошо будет. Я пожил — путь девка поживёт.
— Организуем! – обещал Сергей, и, получив снежком аккурат промеж лопаток, побежал по сугробам обстреливать итальянского мужа, абсолютно счастливого от обилия зимы и русских слов.

Махоша 2019