Мой дедушка

Андросову Василию Емельяновичу и
Андросовой Наталии Яковлевне
ПОСВЯЩАЕТСЯ




          Так случилось, что у меня был один дедушка, папин папа. Мамин отец погиб на фронте, и я видела лишь единственную его фотографию. Обоих дедов звали Василиями, но мы с сестрой знали только одного дедушку Васю, называя его просто дедушкой, без упоминания имени.

          Дедушка жил на другом краю села в совхозном двухквартирном доме. Три небольших комнаты. Почти в центре квартиры, выдаваясь во все комнаты, а передней частью с заслонками в прихожую-кухню – русская печь. Нижним «этажом» – глубокий просторный подпол. Идеально чистый двор перед домом, спереди вдоль загородки засаженный невысокой бузиной, с боковой стороны у дороги – акацией, а сзади сад и огород, окружённые забором из штакетника. Мебель в квартире была старинная, реквизированная когда-то из усадьбы бывшего владельца села Никоновское, уездного предводителя дворянства, князя Оболенского, приобретённая в совхозе. В родительском доме в тот период моего детства настоящей мебели вообще не имелось, а у бабушки Паши, которая жила рядом, из деревянной мебели в комнате были только стол, табуретки, да простецкий самодельный комод с выдвижными ящиками. Папа сколачивал из досок полки для посуды и продуктов, да шкафы для одежды, без дверец, занавешивали их шторками, а в дедовом доме мебель восхищала и пробуждала фантазии.

          В центральной комнате потрясал размером и необычностью громоздкий буфет красного дерева. В первую очередь впечатлял фигурный козырёк с упирающимся в потолок резным гребнем, на котором выделялись выточенные из цельной древесины декоративные листья с завитками. Косы из деревянных листьев украшали пространства между дверцами. Я в те времена не слышала об искусстве резьбы по дереву, антиквариате, но чувствовала величие и красоту необыкновенного шкафа.  Самым интересным мне тогда казалось невысокое пространство между верхними и нижними шкафчиками – там, на задней стенке, было настоящее зеркало! А впереди него, отражаясь, стояли некоторые предметы – часы-будильник, жестяные коробочки от чая,  несколько небольших фарфоровых статуэток и конфеты на блюдечке! Это для нас с Леной. Иногда мы не дожидались, когда дедушка угостит сам, зная, что конфеты всё равно нам достанутся, и обнаружив их, радостно забирали, делясь между собой, опережая угощение.  Я любила корчить рожицы узкому длинному  зеркалу, которое слегка уменьшало моё изображение.

          Ещё в той комнате стоял массивный письменный стол на двух тумбах с дверцами, покрытый сверху зелёным сукном, с кучей выдвижных ящиков, в которые мы с сестрёнкой любили заглядывать, чтобы порыться в разной мелочёвке. Бумаги и папки мы не трогали. Дедушка такие игры не запрещал, но при условии ничего не выносить из дома и убирать «игрушки» на своё место. Под столом можно было прятаться, а на его поверхности стоял самый настоящий телефон, как у Корнея Чуковского из книжки – тяжёлый, чёрный, с увесистой трубкой. Дедушка был на пенсии по возрасту, не мог больше работать из-за того, что у него дрожала рука при письме, а писать главному бухгалтеру приходилось много. В телефон мы конечно тоже играли, но как-то так получалось, что не раз роняли его, пока вконец не разбили... Но аппарат уже не нёс той службы, как в бытность дедушки ответственным работником совхоза, поэтому нам с Леной не так уж сильно досталось в конце концов, когда корпус телефона уже нельзя было склеить.

          С письменным столом связано ещё одно наше озорство, которое могло привести к большой беде. Мне помнится, что инициатором проделки была Лена, но возможно всё было наоборот, просто я сама себя оправдывала. Мы тогда стащили у дедушки спички и две папиросы и пытались их курить, я – сидя под столом, а Лена под стулом рядом, накинув на него какую-то шаль, чтобы лучше спрятаться. Но нас быстро разоблачили и задали трёпку. Не буквально, не били, но устыдили до красных ушей и долгой памяти о шкодничестве, объяснив, что с огнём играть опасно, а курить детям вредно.

          Во дворе, задней стенкой ограничивая участок, находился сарай с мастерской, а рядом с ним – хлев для коровы, но я корову не помню. А вот мастерская до сих пор в глазах стоит. Довольно просторная и очень аккуратная. Пол земляной, но утрамбованный и чисто выметенный, инструменты и разные мелкие детальки разложены по ящичкам. Два узких стола-верстака у стен, достаточно света. Там было интересно играть, получив разрешение от деда с условием – всё, что брали для игры, положить на своё место.


          Говоря о дедушке, нельзя не упомянуть бабушку Наташу. Если с дедушкой прожито немало запомнившихся дней, то бабушка на моей памяти всё время болела и в основном лежала. Самое яркое воспоминание – бабушка сидит на стуле возле крыльца дома, соседка причёсывает её длинные седые волосы, а я – на корточках, по другую сторону крыльца, во что-то играю. Была тёплая осень, солнечный день. Бабушка смотрела на меня добрым взглядом, улыбаясь, и позвала: «Коця моя, йди до мене». Я подошла, прижалась к бабушке, она обнимала меня и гладила по голове, спинке, приговаривая что-то ласковое. Много позднее я поняла, что бабушка прощалась со мной, через несколько дней её не стало, она ушла на вечный покой в начале октября.

          Бабушка Наташа говорила с сильным украинским диалектом, но всё было понятно. Когда я повзрослела, от своих родителей узнала, что дедушка совсем молодым полюбил её и даже рассорился со своей семьёй, которая препятствовала его женитьбе, так как он был родом из крепкого крестьянского хозяйства, а Наталия из бедной многодетной семьи соседнего села, но труд она выбрала не по сермяжной стезе, а сестрой милосердия.

          Бабушкина смерть стала для меня первой из череды потерь последующих лет. Я ещё не понимала, что такое смерть, хотя слышала иногда в деревне похоронную музыку, от которой хотелось плакать. Что-то мне объясняли, но я не могла ещё прочувствовать, не осознавала и не задумывалась. На похороны съехались родственники. Впервые я увидела бабушкину сестру, тётю Варю с Украины, брата Дмитрия с сыновьями, которые жили в Москве. Папин дядя занимал какой-то важный пост, вырвался при советской власти из бедноты, выучился, высоко поднялся по карьерной лестнице.

          В комнате на письменном столе стоял гроб, вокруг теснилось много людей, но поначалу я не обращала на них внимания, бегала за котом по дому. У бабушки был огромный чёрный кот, который всегда находился около неё, про которого дедушка говорил, что мыши с его хвостом играют, а в тот день кот бродил неприкаянный и шарахался от меня, когда я к нему приближалась. Я, для своих едва достигнутых семи лет, была высокой, казалась на пару лет старше, и, наверное, людям было странно, что такая большая девочка играет, когда все прощаются с её бабушкой. Тётя Варя подошла ко мне и смогла доходчиво объяснить, что бабушка ушла из жизни навсегда, что я никогда больше её не увижу. Она подвела меня к столу поближе, и я, наконец, почувствовала, что означает этот момент – расставание навсегда. Потом долго, горько и навзрыд, плакала, что меня уже начали успокаивать со всех сторон, но я этого не слышала, только одно думала, что бабушки больше никогда не будет, сердце разрывалось от горя. Это «никогда» представлялось таким огромным и неотвратимым, зловещим и полным отчаяния, что ещё долго мешало засыпать по вечерам мыслями о невозвратимой потере. Я тихонько плакала, накрывшись с головой одеялом, страдая, что бабушке плохо под землёй, что никогда-никогда она уже не погладит меня и не заговорит своим напевным голосом.

          Смутно помню, когда, ещё ходячая, бабушка Наташа угощала меня печёной тыквой, и как мне эта тыква не понравилась. Про кабачки, цветную капусту и фасоль я тоже впервые узнала на дедушкином с бабушкой подворье, диковинные овощи так же поначалу не произвели впечатления. Что мне нравилось в саду папиных родителей, это огромная старая яблоня, каждое лето обильно увешанная мелкими, сладкими, почти прозрачными яблочками, под ней было много места для спокойных игр с куклами и посудкой, а ещё – созревающая по осени жёлтая слива. Восхищали огромные помидоры, выращиваемые дедушкой, сорта Бизон. В жаркое лето они постоянно стояли в воде, которая сливалась из бочек с рыбками. Никаких теплиц в то время не было, но помидоры созревали до сахарной спелости и были необычайно вкусными.

          В огороде возле калитки каждое лето соединённо стояли две бочки, в которых ежедневно обновлялась вода, чтобы там вольготно жили рыбки. Такой себе деревянный аквариум, только рыбки там плавали крупные и, по мере увеличения их численности, отправлялись на кухню, на съедение. В бочках были отверстия для шлангов, чтобы не переливало сверху, и рыбки не падали с водой на землю, излишки стекали в огород.

          Дедушка был страстным рыболовом. Рассказывал, как «ещё до войны ловил в нашей Северке сомов, а сейчас в реке такой крупной рыбы не водится». Благодаря дедушкиным уловам, я с малого возраста знала, как выглядят окунь и лещ, налим и щука, что плотва – самая маленькая речная рыбка, какой вкус у настоящей ухи. Даже помню, как соблазнительно выглядела и ароматно пахла уха на второй день после приготовления. Холодильника не было, зато подпол достаточно остужал, чтобы бульон превращался в дрожащую юшку.  Её приятно было есть холодной.

          Иногда дедушка приглашал меня с собой на рыбалку, учил нанизывать червячков на крючок, следить за поплавком. Не помню, чтобы мы ходили на рыбалку вместе с Леной, наверное, дедушка брал нас с собой по очереди, чтобы не присматривать одновременно за двумя внучками. Несмотря на приятное времяпровождение, фанатом рыбной ловли я не стала, мне больше нравилось просто путешествовать, ходить босиком по мелкой, за плотиной, речке, разгонять мальков руками или сачком для бабочек, искать на речном дне гладкие разноцветные камешки, которые, высыхая, теряли свои сочные цвета. Помню самодельное ведро для пойманной рыбы, чтобы донести её до дома не уснувшей. Ведро было не обычное, с какими ходили за водой, а прямое цилиндрическое с крышкой в просверленных дырочках, пропускавших воздух, которая открывалась только наполовину, откидываясь по диаметру на специальных аккуратных петельках, имела пружинящую застёжку. Сейчас я бы сказала о том ведре, что оно было сделано не только качественно, но и со вкусом.

          Дедушка был мастером на все руки. Сам делал крючки и блесну, то ведро тоже смастерил сам.  Я даже не знаю всего, что он умел делать и делал. Мне запомнились некоторые поделки из стали. Такая сталь в форме небольших полых тонкостенных усечённых конусов с круглыми боковыми отверстиями была предназначена для какого-то оборудования на совхозной ферме, а после реконструкции того оборудования, металлолом был выброшен на свалку возле леса. Я видела завалы этих непонятных «формочек» на той свалке, они привлекали своей чистотой и отсутствием ржавчины, лёгкостью и возможностью набрать их много, вкладывая непонятные изделия друг в дружку. Только не могла сообразить, как в них играть – было бы у них донышко и не было боковых дырок, тогда они могли стать игрушечными кастрюльками, а так – пустое дело. А вот дедушка нашёл им применение: клепал настоящие толстодонные кастрюли и необходимые в хозяйстве предметы, предварительно перековывая и утолщая стальные заготовки. Одна восьмилитровая кастрюля в моей семье пережила дедушку на 58 лет и до сих пор используется на кухне моей младшей сестры Оли, не потеряв ни ручек, ни формы.

          Мастерил поделки дедушка не только для себя, но так же друзьям и соседям в благодарность за помощь, которую они иногда оказывали, и просто в подарок. Когда бабушка заболела и обездвижила, одна соседка приходила доить корову, пока ту не продали, а дедушка помогал соседке своими умениями.  Однажды я вместе с дедушкой ходила в магазин, где он презентовал продавщице лёгкий стальной самодельный совок для сыпучих продуктов, примерно на килограмм крупы. Этот совок я ещё долго видела в руках продавцов, когда ходила за покупками, став старше. Каждый раз с теплом вспоминала о том дне, когда мы с дедушкой дарили его, как и самого дедушку, ушедшего из жизни в мои десять лет. Когда же после окончания школы я увидела в руке продавщицы стандартный алюминиевый совок, то словно струна в душе лопнула, дедушкин совок, оказывается, был одной из связующих нитей с детством.


          Дедушка был отличным сапожником – подшивал валенки и ремонтировал разную обувь. Валенки ручной валки очень мягкие и тёплые, но быстро промокают без галош, а в резиновых галошах иногда бывает скользко. Так вот, дед пришивал на подошву снизу толстенную валеную стельку, чтобы внутри дольше сохранялось тепло, и подтаивающий снег не проникал вглубь, ну, если конечно хозяин подшитой обувки не ходил по лужам. На валенки под галоши пришивал кожаные запятники, чтобы не протирались нежные войлочные пятки сапог. Ремонт был с гарантией качества – по нескольку лет, а то и до полного износа валенок сохранялись и усиленная подошва и задники. Нравилось смотреть, как дедушка пропитывал нити для работы с обувью пчелиным воском. Я любила гладить ладонями округлые по краям  цилиндрики сплавленного воска, наслаждаясь их мыльной гладкостью и какой-то особой теплотой. Пчеловодством дед тоже увлекался, хотя пасека была небольшая. В ту часть сада, где властвовали пчёлы, мы с Леной ходить опасались.

          Дедушка когда-то сам валял валенки, и даже шил кожаную обувь. Я не видела, как он валяет или шьёт сапоги, но его швейная машинка была настроена на кожу, а в мастерской хранилось несколько самодельных разборных деревянных колодок разных размеров. Каждая колодка для взрослой обуви разделялась на три части – пяточную, среднюю и мысочную, в то же время они изящно соединялись друг с другом и могли использоваться в целом виде, сохраняя крепкость конструкции. Думаю, что были ещё колодки для голенищ сапог, но либо они меня тогда не впечатлили, либо хранились в другом месте.

          А ещё дедушка чинил часы, от маленьких наручных до больших настенных. В его доме было несколько разных часов с кукушкой в резном деревянном корпусе, подозреваю, что он смастерил их сам, но точно не знаю, не догадалась в своё время спросить, а сейчас не у кого...

          Дедушка любил природу и не только рыбу ловил. Иногда предпочитал побродить по дальним лесам, собирая грибы, особенно когда у него появилась постоянная спутница – собака Баска. Мои родители удивлялись, где он находил такие огромные белые грибы, шляпки которых порой не влезали в ведро. Наверное, он бродил по нехоженым местам, а глаза уже слабо видели, чтобы заметить мелкие крепкие грибочки.  Кстати, после смерти дедушки Баска пропала, как пропал и бабушкин кот после её ухода. Все решили, что он тоже ушёл умирать. Но Баска была молодой собакой. Хотелось верить, что спокойную и смётливую псину забрал к себе кто-то из соседей.


          Бабушка Наташа очень хорошо готовила. Мама рассказывала, что училась готовить еду у неё, а мамина еда была самая вкусная из той, что я ела в своей жизни. Но и папа мой умел и любил готовить. Как и дедушка. Ему не требовалась кухарка, когда он потерял супругу. Кроме ухи его приготовления, я помню вяленое мясо полосками и копчёное сало. «Коптильня» была у него на чердаке, копчение и вяление производились без огня, от солнца. Но деталей я не знаю. Помню вкус сала, оно мне в детстве не нравилось, хотя я та ещё придира к еде была. А вот будучи уже в возрасте, у кого-то пробовала сало «холодного» домашнего копчения, и меня захлестнуло воспоминаниями детства, вкус и запах оказались знакомыми и, как ни странно, теперь приятными.

          Самое необычное и знаменательное – дедушка был замечательным рассказчиком! В последнее и предпоследнее лето дедушки мы с сестрой часто бегали к нему, а в сырую погоду и зимой он приходил к нам. А уж на праздники был самым желанным гостем. Он любил рассказывать разные байки и длинные истории, а гости – наши многочисленные родственники по маме – любили его слушать, комментировать, делиться своим. За разговорами целый день за накрытым едой столом проводили. Алкоголем никто не увлекался, кроме моего папы, который и ел и пил в удовольствие и рано уходил отдыхать. Мы с Леной убегали на улицу играть с подружками, набегавшись, возвращались домой перекусить, а гости всё ещё увлечённо слушали дедушку.

          Иногда я прислушивалась и даже запомнила несколько его рассказов. Одним из пугающих был рассказ о командировке в какой-то город или посёлок, где под гостиницу отвели огромный дом бывшей помещичьей усадьбы, в котором никто не хотел останавливаться на ночь, хотя гостиница работала. Ему пришлось ночевать одному, он сам не испугался предупреждений, что ночью по дому гуляет привидение бывшей барыни, погибшей накануне предстоящего отъезда за границу. В то время он был беспечен и молод, не суеверный. Однако ночью проснулся и увидел возле двери колышущуюся белую тень, замер и через полуприкрытые веки наблюдал, как тень, приближаясь, всё больше походит на женщину, которая у койки остановилась и некоторое время смотрела прямо на моего будущего дедушку. Потом удалилась и, вернувшись к двери, растаяла. Дед, по его словам, не  только глаз уже сомкнуть не мог, но даже свечу на тумбочке у изголовья зажечь не осмелился, а с первыми лучами солнца вскочил, быстро оделся, подхватил свой портфель и был таков.

          Ещё одну историю запомнила, над которой все смеялись. Дедушка сдабривал её намёками на не совсем приличные действия персонажа, о котором рассказывал. Рассказ был про солдатика, часть которого стояла недалеко от села, а в самом селе жила молодая вдовушка, в которую парень влюбился и бегал к ней по вечерам в самоволки. Однажды в приближении грозы солдат побоялся пережидать непогоду и опоздать на поверку, поэтому быстро пошёл, да не по дороге, а напрямки через кладбище. Не было бы сюжета, если бы он спокойно добрался до своей части. Не повезло ему, что кто-то в той деревне накануне умер, и была приготовлена могила, вот в неё парень и попал в предгрозовой темноте, да ногу сломал, не смог из ямы выбраться. Через какое-то время пошёл ливень, а в могилу свалился ещё один «постоялец» – заблудившийся козёл, которого пришлось успокаивать, зато с ним оказалось теплее пережидать время, когда могут появиться люди, несмотря на больную ногу и тяжкий дух козлиного мускуса. Ночь боец приготовился пережить на пару с козлом и даже начал засыпать. Но вдруг услыхал голос, громко певший какую-то революционную песню, подбадривающую владельца того голоса, это шёл с работы знакомый паренёк, Гаврила. Солдат побоялся окликнуть парня, чтобы того не напугать, и лихорадочно соображал, как бы попросить у него помощи. Но тот по закону подлости попал в эту же могилу! Да ещё с доской, которую утащил на работе и нёс домой, потому темноты и дожидался. В двух шагах от пострадавшего живой человек, который может помочь вылезти из ловушки, но как ему об этом сказать? Парень и так завыл от страха, хорошо, что не от боли, ему повезло ничего не сломать. Первым «заговорил» козёл, мекнул, почувствовав прибавление в «команде», небольшое земляное «помещение» наполнилось ароматом фекалий. Крепко Гаврила испугался, козла за чёрта принял. В угол забился и притворился ветошью. Некоторое время сидели они так, гроза давно закончилась, глаза к темноте привыкать стали, уже солдатик стал Гаврилу различать, так и Гаврила не только мерзкий воздух чувствовал, а стал видеть не одни рога, но и что-то крупное. Тогда пострадалец решился и позвал Гаврилу, который даже взвыл от ужаса, услышав голос и своё имя. Но сказавши «А», надо и дальше говорить. Стал солдат объяснять, как упал, да ногу сломал, как козёл следом провалился, что Гаврила же его знает, да что вместе они запросто выбраться смогут... Но парнишка долго продолжал дрожать и открещиваться от нечистой силы, а когда вроде солдатик убедил его и помог выбраться из ямы, то Гаврилу только и видели. Так он до конца и не поверил. Но с помощью его доски и козла вонючего неудачливый ухажёр сумел утром вылезти из могилы. Как уж он шёл со сломанной ногой, как потом в части оправдывался, узнал ли кто о том событии, за которое всю жизнь потом дразнили бы, я не помню.

          Зато лет через двадцать пять я прочитала похожий рассказ у какого-то классика, только без козла, и улыбалась, думая, что мой дедушка оказывается ещё и хитрецом был, выдавая рассказываемые им истории за былины, произошедшие с ним самим или в его ближайшем окружении. Хотя возможно он и не скрывал, что выдумывает или пересказывает прочитанное, просто я об этом не знала и не интересовалась позже у родных. Главное, что рассказчик он был неутомимый и блистательный, завораживал слушателей, как опытный артист. Не раз я думала, кто бы ему настоящего писателя пригласил, чтобы истории за дедушкой записывать, сам-то он писал с большим трудом. Сейчас я всё пытаюсь найти тот рассказ, который читала, сравнить с воспоминаниями, но фамилию автора запамятовала.


          Дедушка ушёл туда, откуда не возвращаются, всего через три года и три дня после смерти бабушки, а кажется, что я прожила рядом с ним целую жизнь, столько приятных событий запомнилось! Если бабушка Наташа угасла от прогрессирующего диабета, слабея постепенно, то дедушка сгорел буквально за несколько дней, пережив месяц после несложной операции по удалению мешавшего ему нароста на коже – стремительно развилась лейкемия. Его уход для всех оказался неожиданным, на похороны собрались не только родственники нашей семьи, но и практически все жители села. Оказалось, что дедушку все знали, уважали и многие любили. Я запомнила своего дедушку всегда спокойным и улыбчивым, мастеровым и добрым. Незадолго до его смерти, летом, трагически погиб наш молодой сосед, вчерашний школьник, тоже добрый и справедливый парень, всегда заступавшийся за слабых. Я удивлялась, как много людей пришло проводить его в последний путь. Такая же огромная траурная колонна шла за гробом моего дедушки. На этот раз я была вместе с сестрой и открыла для себя странную вещь – та самая похоронная музыка, которая вызывала слёзы и рвала душу, сейчас наоборот успокаивала, придавала мрачную значимость совершавшемуся событию. Я уже хорошо знала, что такое невозвратимо и навсегда, и старалась сохранить в душе всё, связанное с моим любимым дедушкой.