Мама, я слесаря люблю!

Как-то так уж повелось в нашем обществе, что девушки с высокой социальной ответственностью, любят в основном, тик-токеров, рэперов, блогеров, бизнесменов, банкиров и политиков. Ну, могут, правда, еще полюбить звезду попа, продюсера, авторитета криминального или режиссера, на худой конец.

Но не такой была Катя Окуелова. Она, как бы в пику всему обществу, любила представителей рабочих специальностей, занятых в основном в различных отраслях промышленного производства. Замерев от восторга, дрожа от раздирающей страсти, она могла часами наблюдать за работой станочников, каменщиков, литейщиков, лудильщиков, бетонщиков, упиваясь волшебной музыкой станков, гудением бетономешалки, унюхиваясь неповторимыми ароматами пота, водки, бетона, арматуры, хлора и гидрата натрия. Читала книги только про рабочих: «Цемент» Федора Гладкова, «Бетон» Николая Колупайца. Кино смотрела только на производственные темы.

Сама Катя, в любое время года, невзирая на погоду, ходила в промасленной спецовке и в рабочих брезентовых рукавицах. Когда Катюшка была маленькой, родители часто находили девочку вблизи котлованов, где трудились землекопы, или возле мартенов, в металлургических цехах, где металлурги делали сверхплановые плавки.

В шестнадцать лет она безнадежно влюбилась в пожилого знатного вагранщика Валерия Бухайлова. Увидела его по телевизору на церемонии вручения ежегодных наград в области промышленного производства (Бухайлов тогда вручили Золотого папу Карло в номинации "За упертость"). Два месяца он с товарищами не выходил из литейного цеха. День металлурга отмечали.

Над кроватью Кати висел огромной цветной плакат-календарь, изображающий улыбающегося щербатой улыбкой знатного вагранщика Бухайлова, с ржавым разводным ключом в одутловатых, кряжистых руках. Внизу плаката, прямо в районе паха была двусмысленная подпись: "Даешь!"

– В кого она такая? – Недоумевали порой ночной родители. Особенно недоумевал батя. Он был дирижером симфонического оркестра. Мама – служила проктологом в Кремле.

Правда, родители Кати не теряли надежды на лучшее, и всякий раз подыскивали ей достойную пару в других областях общественной деятельности. Знакомили ее с драматургом, гематологом, спелеологом, дермотологом, гастроэнтерологом, менеджером, промоутером, депутатом, ресторатором. Один раз даже привели домой ныряльщика за моллюсками. Но Катька - ни в какую! Словно была заколдована. Ей, видите ли, нравилась в рабочих прямота и простота, их незамысловатая наивность и, какая-то народная, первозданная чистота.
 
– Эй! Крошка! Пойдем, щвандохнемся! – кричали ей, по-простому, рабочие-стропальщики со своих строп, сверкая белозубыми улыбками.
   – Иди сюда, к нам! Детка! Мы тебя отрихтуем! – приветливо и радостно махали ей натруженными, жилистыми руками монтажники-высотники сверху.
   – Нет! Лучше к нам иди, пупсик! Мы тебя законопатим! – кричали ей из под земли чумазые шахтеры, макшейдеры и горновые.
   – К нам прыгай! К нам! Милашка! – кричали наперебой забавные такелажники, цепляя за крючки тяжелый свой такелаж.
   – К нам давай! Зайка! – кричали матросы-подводники со своих подводных лодок.
   – А вы-то тут при чем? – недоумевали топографы, булочники и синоптики.
   – А мы просто девчат давно не видели. – смущенно оправдывались подводники.

   Так незаметно прошли годы. Между тем Окуелова Катька мужала и матерела. Но взглядов своих, тем не менее, не меняла никогда. Дом ее всегда был полон рабочего люда. Была там, кстати, и Люда. Смазливая, коренастая, вечно усталая, смазчица.
Веселые, задиристые, горластые, чумазые, независимые, трудолюбивые рабочие с раннего утра оглашали ее дом своими веселыми, сиплыми, рабочими голосами, громко выкрикивая: "Майна! Вира! Шабаш! Опа! Даешь! Нет!".
 
Иногда Катька вместе со всей честной компанией выходила протестовать на улицы родного города. Они гуляли до рассвета с плакатами в руках, распевали рабочие песни, выкрикивали антиправительственные лозунги, требовали повышения заработной платы, отмены частной собственности на средства производства. Было очень весело.

А вскоре, лет, эдак, через десять-пятнадцать, она повстречала и свою судьбу в лице потомственного кадрового рабочего, знатного, популярного кудрявого дрифтмейстера 10 разряда, Аарона Уокербаума. Она познакомилась с ним на вечеринке по случаю международного дня Жестянщика. Он задумчиво стоял у окна, в стороне от веселящейся толпы, с жестяной, самодельной кружкой, в руке и смотрел за окно, где расстилались необозримые в ближайшем будущем, просторы родины.

– Одиночество– удел избранных, – задумчиво сказала Катя, подойдя к нему со своей кружкой.
– По настоящему одиноким может быть только рабочий! – ответил он негромко, охрипшим и прокуренным от волнения и водки голосом. Они чокнулись кружками, выпили на брудершафт, на бутерброд, потом на балконе, потом, на скамейке, в спальне, в ванной, два раза на канапе и даже в портшезе. Через час они поженились. А вскоре она понесла. Разговелась она в аккурат в день святого великомученика Михаила-наждачника. Родила чудного мальчика, в мазуте, в спецовке, с небольшим гаечным ключом в крепких сморщенных ручках.
   – Рабочим будет! – уверенно сказал Аарон, вытирая ветошью ему попку.
   – Обязательно! – улыбнулась в ответ Катя Уокербаум. – А то уж вымирать стали рабочие-то!
   – А мы им на гора ишшо-таки наклепаем! – рассмеялся во весь свой рабочий рот, дрифтмейстер Аарон Уокербаум. – Наше рабочее дело нехитрое!