Александр Градский или как мы делали книгу

Мы никогда не были с ним близкими друзьями. Даже приятелями не были. Но мне необычайно повезло: с первых минут общения с этим человеком у меня появилось стойкое ощущение, что я приобрёл нового друга, близкого мне и по духу, и по мировосприятию.

Всё началось в апреле 2015 года. Утром, едва я пришёл на работу, зазвонил телефон.
– Михаил Григорьевич? – прозвучал в трубке приятный баритон. – Вас беспокоит некто Градский Александр Борисович, если это имя вам что-то говорит.
Я оторопел. Но, будучи почти абсолютно уверен, что это чей-то розыгрыш, почти мгновенно ответил:
– Да, что-то слышал. Вы, кажется, поёте?
Теперь с противоположной стороны повисло молчание. Видимо, собеседник «переваривал» мой ответ. И осознав, что его не восприняли всерьёз, повторил:
– Михаил Григорьевич, это действительно Александр Борисович Градский. Мне вас порекомендовали. Я хочу издать книгу своих стихотворений в вашем издательстве.
Теперь настала уже моя очередь несколько секунд помолчать. Но уже от смущения и растерянности. И, не зная, что ответить, зачем-то спросил:
– А кто порекомендовал?
– Это не имеет значения, – ответил Градский. – Так вы согласны издать мою книгу?
– Конечно! – радостно воскликнул я.
– Тогда давайте обсудим условия и договоримся, как будем работать, – сказал Александр Борисович.

Работали мы, в основном, по телефону. Градский присылал мне на почту свои тексты, а я, ознакомившись, звонил ему и предлагал порядок размещения их в книге или рекомендовал какое-то произведение в данную книгу не включать. А иногда даже, со свойственным мне нахальством, предлагал внести те или иные правки в его стихи. Надо сказать, что автором Александр Борисович оказался противоречивым. Он легко соглашался убрать то или иное произведение из рукописи, предлагая взамен другие стихи, но яростно возражал против внесения каких-либо правок. Мне удалось настоять только на двух.
«Это мои стихи, – говорил он, – и они будут выглядеть так, как я их написал. У меня продумано каждое слово!»
Как поэт я не мог не согласиться с коллегой по перу. Тем более, что стихи были хорошими, просто мне казалось, что предложенные мной правки… Хотя, это мне, возможно, только казалось.
– Я хочу выпустить книгу в мягком переплёте, на толстой бумаге и без всяких картинок. И с белой обложкой, – говорил мне Градский. Я пытался возражать, но он настаивал. А потом вдруг возникли прекрасные иллюстрации Андрея Макаревича к этой книге. А потом…

Спорили мы с Александром Борисовичем часто и подолгу. Вернее, спорили мы не очень долго, но разговаривали по полчаса, а иногда и по часу. По крайней мере, поскольку у меня тогда ещё не было безлимитного тарифа на телефоне, мне приходилось по нескольку раз в месяц пополнять баланс. А говорили мы, в основном, о своей молодости, делились воспоминаниями. Как-то невзначай выяснилось, что мы с ним погодки: он был старше меня ровно на год. И поскольку наши родители были из одного социального класса, очень многое в нашей молодости было созвучно. Мы смотрели одни и те же фильмы, читали одни и те же книги, даже анекдоты нашей молодости были общими. Вообще, Градский был страстным любителем хороших анекдотов, и часто наши телефонные беседы начинались не с рабочих моментов, а с фразы: «Михаил Григорьевич, послушай, какой мне замечательный анекдот рассказали!». Ну а я в ответ не мог не рассказать другой, услышанный мной анекдот. В нашем общении мы почти сразу перешли на «ты». Но не вульгарно: Миша – Саша, а Михаил Григорьевич и Александр Борисович. Но на «ты».
Я сразу же решил для себя, что книга должна быть издана обязательно в твёрдом переплёте и на отличной бумаге. Но убедить Градского было невозможно. И тогда я пошёл на хитрость. Когда книга была уже свёрстана и согласована с автором, я на имеющемся у меня цифровом офсете отпечатал три экземпляра книги на дизайнерской бумаге, сделал обложку – такую, какой я её видел – переплёл и позвонил Градскому.
– Александр Борисович, – сказал я, – я завтра буду в Москве. – Мне надо тебе кое-что показать. Сможешь уделить мне несколько минут?
Я прямо-таки увидел, как Градский поморщился. Со слов своих знакомых, которым довелось с ним общаться, я знал, что Александр Борисович не слишком охотно принимает новых людей в своём доме. Но тут был особый случай: издатель просил о встрече автора. И поэтому, подумав несколько секунд, он сказал:
– Ну, хорошо. Подъезжай завтра где-нибудь к часу дня. У меня будет минут пятнадцать. Записывай адрес…
Вот так вот жёстко: пятнадцать минут.

Он открыл мне дверь своей квартиры на первом этаже старого дома позади Елисеевского гастронома.
– Михаил Григорьевич? – спросил он. – Заходи.
– Здравствуйте, Александр Борисович, – ответил я и шагнул в квартиру. Ну, не смог я к нему сразу обратиться на «ты».
– Обувь можешь не снимать, – сказал он. – У меня сегодня ещё не убирали.
Мы прошли в кухню-столовую. Огромную, размером почти во всю мою квартиру.
– Кофе будешь? Спросил он. – У меня хороший кофе, мне его из… (не помню, какую страну он назвал) привозят.
На столе стояла дымящаяся турка. Я кивнул.
– Ну, давай: что там у тебя?
Я молча открыл сумку и положил перед Градским книги. Все три экземпляра.
Он присел за стол, машинально налил кофе в две чашки и начал перекладывать книги. Перекладывать и листать. Перекладывать и листать. И всё это молча. Я тоже молчал, ожидая чего угодно, вплоть до гневной отповеди.
– Сволочь ты, Михаил Григорьевич, – сказал Градский. – Гад и сволочь.
– Почему? – искренне удивился я. – Что не так?
– Да всё не так! – хлопнул ладонью по столу Градский. – Всё не так! Ты понимаешь, гад такой, что теперь я свою книгу по-другому себе не представляю? Ладно, уменьшим тираж, а делать будем в твёрдом переплёте.
– И на дизайнерской бумаге.
– И на дизайнерской бумаге. Только фотографию на обложке поменяем. А то я тут с сигаретой – не поймут. У меня есть хорошее фото – Маша сделала. Она у меня знаешь как фотографирует?!
Он ушёл в кабинет и через пару минут вернулся с фотографией.
– На. Потом вернёшь.
– Верну, – кивнул я.
Он ещё раз переложил книги, достал сигарету из пачки и пододвинул её ко мне.
– Кури.
Я кивнул, но достал свои, более привычные.
– Слушай, Михаил Григорьевич, – спросил Градский, – ты к коньяку как относишься?
– Абсолютно положительно, Александр Борисович, – ответил я.
– Тогда, – сказал он, – правда, мне врачи не рекомендуют сейчас, но за это, – он кивнул на книги, – нельзя не выпить.
Он подошел к огромному, во всю стену, буфету, достал початую бутылку коньяка (я такого никогда не видел) и маленькие коньячные стопки.
– Ну, давай за книгу, – сказал он, разлив коньяк. – Слушай, а почему три экземпляра?
– Да я боялся, что ты в таком виде книгу делать откажешься. Вот и напечатал три экземпляра. Один тебе, второй Макаревичу – он же автор иллюстраций, а третий мне. Подпишешь?
– Подпишу, – сказал Градский. – Слушай, Михаил Григорьевич, ты знаешь, кого ты мне напоминаешь?
– Кого, Александр Борисович? – поинтересовался я.
– Пророка Моисея!
– Умом? – шутливо спросил я.
– Бородой! – захохотал Градский. – У него была точно такая же борода!
Борода у меня в то время действительно была окладистая. Потому что существовала такая издательская примета: до окончания работы над значимой книгой не стричься и не подравнивать бороду.
– Ну, – сказал я, – если Моисея…
– Согласен, – кивнул Градский и разлил по второй…

Мы просидели, разговаривая, почти четыре часа. О чём говорили? Не помню. О жизни, о книгах, вспоминали молодость, травили анекдоты. Я подарил ему свою книгу. Допили весь коньяк. Раза два Александр Борисович варил кофе («Гордись, сам Градский тебе кофе варит! Я его и себе-то не часто сам варю!»). А потом Александр Борисович сказал фразу, достойную войти в сборник крылатых выражений. Он спросил:
– А ты знаешь, Михаил Григорьевич, что мне в тебе больше всего нравится?
– Что? – спросил я, готовясь к комплиментам на свой счёт.
– То, что ты не поёшь! – радостно произнёс Градский и опять засмеялся.

Потом Александр Борисович взял одну из книжек, написал что-то на форзаце размашистым почерком, захлопнул её и протянул мне:
– Потом прочтёшь.
Я понял, что пора прощаться.
– До новых встреч, – сказал Градский. – Мы ведь ещё увидимся, пока книга будет печататься?
– Обязательно, – сказал я и попрощался.

Выйдя на улицу, я первым делом открыл книгу и прочёл надпись. А там было написано вот что:
«Дорогой Михаил Григорьевич! Спасибо Вам! С радостью знакомства с новым человеком за последние годы и ощущением давней дружбы». И размашистая подпись.

***

Не успел я вернуться в Ярославль, как раздался звонок от Градского.
– Михаил Григорьевич, у нас еще будет предисловие. Евгений Александрович согласился его написать. Евтушенко. Даже уже написал. Сейчас мне его должна подвезти его секретарь.
– Здорово, – сказал я, и вдруг мне в голову пришла шальная мысль. – Александр Борисович, дорогой, передай ей для Евгения Александровича мою книгу. Ту, которую я тебе оставил. Она же без надписи. А тебе я новую привезу.
Дело в том, что в этой книге, в разделе «Мой ЦДЛ» было эссе о Евтушенко. О том, как буфете ЦДЛ он занял у меня рубль, обещая отдать на следующий день и, конечно, забыл. А заканчивалось эссе такими словами:
«Вот мы все, для кого русская литература по-настоящему дорога, должны Евтушенко за его огромный вклад в её развитие. По гроб жизни должны за то, что он и такие, как он, сделали современную поэзию поистине всенародной! А вот лично Евгений Александрович должен конкретно мне. Рубль».
Написано это было, конечно, в шутливом тоне, но мне было интересно узнать, как Евтушенко отреагирует на моё эссе. Если удосужится прочесть, конечно.
Через несколько часов Градский перезвонил мне и сказал, что мою книгу для Евгения Александровича он передал.

Потом у нас было ещё две встречи с Градским. Не такие продолжительные – скорее рабочие. Согласовывали готовый макет, вносили последние правки. Коньяк мы уже не пили, но кофе меня Александр Борисович угощал.
И вот в июне 2015 года книга вышла. Я привёз Градскому сигнальные экземпляры и ещё несколько – попросить автографы для сотрудников издательства и полиграфистов: тех, кто принимал участие в её создании. Александр Борисович бережно взял книгу в руки, раскрыл её, вдохнул свежий книжный запах и сказал:
– Не буду их продавать. Жалко. Все себе оставлю. – И засмеялся.

Когда мы прощались, он пожал мне руку и с теплотой в голосе произнёс:
– Ещё раз спасибо, Михаил Григорьевич. Рад был знакомству. И знай: двери этого дома для тебя всегда открыты.

Но нам так и не суждено было больше увидеться. Лишь через пару недель после нашей последней встречи Градский позвонил мне и сказал:
– Звонил Евтушенко. Наша книга ему очень понравилась. И содержание и исполнение. Долго пел дифирамбы. А в конце разговора вдруг вставил фразу: «А этому нахалу из Ярославля передай, что при встрече я ему рубль верну. С процентами».